Она легко переносила дорогу и влилась в незамысловатый походный быт так непринужденно, будто занималась этим всю жизнь. Содержимое ее видавшей виды сумки почти полностью повторяло содержимое сумки Маркуса, и она не хуже контрабандиста ориентировалась в лесных растениях. Во время первого вечернего привала Соловей с ужасом наблюдал, как Маркус и Клара вместе варят в походном котелке густую смесь из всего, что им удалось, найти или поймать по дороге. Поначалу он даже боялся это пробовать и робко пытался уговорить своих спутников достать что-нибудь из заготовленных в дорогу запасов. Но, глядя, как его спутники с аппетитом уплетают свою похлебку, все же зачерпнул из пряно дымившего котелка и понял, что на вкус она ничуть не хуже еды, которую пытался готовить Маркус, когда у них даже не было посуды.
У Клары был свой небольшой старенький, весь исцарапанный и потемневший от въевшейся сажи котелок. Она делала в нем крепкий горький чай, от которого приятно пекло в гороле, а в свободные минуты развлекалась тем, что нанизывала свои бусины на кожаные шнурки, плетя замысловатые подвески и браслеты и тут же распуская их обратно. Заметив, что Соловей с любопытством наблюдает, она вдруг спросила:
— Хочешь сделаю тебе такой?
Тот смутился и отрицательно помотал головой. Клара смерила его внимательным взглядом и вдруг ссыпала все бусины со шнурка в мешочек.
— Ну смотри. А может тебе погадать?
— А это как? — в глазах Соловья зажглось любопытство.
— Сейчас увидишь. Зачерпни бусины, как получится. — Клара раскрыла горловину мешочка пошире, но когда хисагал потянулся к нему, убрала в сторону и, хитро прищурившись, заявила. — Голой рукой. Иначе не сработает. Не бойся. Маркус мне всё рассказал про тебя.
Соловей неуверенно замялся, но любопытство пересилило сомнения, и он все же медленно стянул с руки перчатку, осторожно поглядывая на Клару. Та с непроницаемым лицом протянула ему мешочек.
— Тебе не мешают когти? — вдруг спросила она, словно между прочим, наблюдая, как хисагал осторожно просовывает четырехпалую кисть в горловину.
— Н-ну… немного, — заикаясь, выдавил Соловей, чувствуя, как сердце начинает набирать ход.
— А чего не обрежешь?
— Так…. Ну…. Нельзя… точнее… Я не могу. Пытался как-то. Кровь полчаса хлестала.
— А, так там у тебя сосуды, — без тени удивления сказала лекарша. — Дай взглянуть, что ты вытащил. О, шестерка. Интересно. Шесть — необычное число. Очень сильное. В нём одновременно и баланс, и неизвестность, и жизнь, и смерть. Теперь нанижи их на шнурок. Не смотри, как попадутся.
Соловей послушно взял шнурок из сплетенных вместе кожаных полосок и принялся возиться с бусинами. Он медленно и осторожно выбирал их по одной и подслеповато щурился, пытаясь попасть в отверстие. Потом, не удержавшись, спросил:
— Ты раньше видела таких, как я?
— Нет. С чего ты решил?
— Просто ты… тебя будто совсем ничего не удивляет. И ты не пугаешься.
— Работа у меня такая: не удивляться и не пугаться. Да и кого бояться-то? Тебя?
— А Милену?
— А что она? — Клара беззаботно передернула плечами. — Вы-то с Маркусом её не боитесь. Несмотря на то, что она — ходячий мертвец.
— Я боюсь, — признался Соловей. — Но она спасла нас с Маркусом. Просто из ниоткуда появилась, когда нас почти догнали рейновцы, и всех их перебила. — он вздохнул и невесело покачал головой, будто этот факт его совершенно не радовал. — Она говорила, что этот артефакт, который она ищет, называется «нахамoн». Ты не знаешь, что это значит?
Клара задумчиво отвела взгляд.
— Никогда не думала, что так может называться какой-то артефакт… Вообще, это… Ты ведь знаешь, кто такие скароны? — вдруг спросила она.
— Ну… ходячие мертвецы? — неуверенно сказал Соловей.
— Не только. Это кто угодно, в чьей душе одна сплошная боль. Им может быть и живой человек. Редко-редко, но может быть. По правилам, что бы он ни совершил, нельзя… как бы убивать его напрямую. Его нужно сбросить с высоты, кинуть в реку или закопать в землю, чтобы он умер как бы своей смертью. А потом отпеть. Этот ритуал называют «нахамон» — излечение больной души.
— Как такое может излечить душу? — с содроганием спросил Соловей.
— Не знаю. — Клара поморщилась и машинально потерла пальцем выпуклую родинку на носу. — Это такие древние вещи, никто уже не помнит, откуда они пошли. Но считается, что нужно дать земле забрать тело скарона. И самое главное — нельзя отпевать его с ненавистью в сердце. Поэтому для этого дела зовут людей со стороны.
— Это… как-то дико звучит.
— Да. И выглядит не лучше.
Лицо Соловья удивленно вытянулось.
— Ты видела такое?
Лекарша печально кивнула.
— Видела. Не знаю, правда ли тот мужик что-то сделал, но когда у людей возникают подозрения… в общем, случилось, что случилось.
— Подожди… это, что, прямо где-то на улице было?
— Ну да. Толпой выволокли из дома и — тю-тю с обрыва в море.
— И стража им ничего не сделала? Их никто не остановил?
— Неа. А кто будет такую ораву останавливать? Они сами кого хочешь с психу порвут.
— Но это же убийство!
К его удивлению, Клара неуверенно покачала головой.
— Сложно сказать. Вроде, да, а вроде и нет.
— Как это? — не понял Соловей.
— От скаронов надо избавляться — это неписаный закон. Они всегда приносят только беды и разрушения. Это одна жизнь против многих, как ни крути. Я уж не помню, подробностей, но если того мужика поймали на чём-то поймали, власти не станут разбираться, справедливо его «излечили» или нет. — Она посмотрела на растерянно умолкшего хисагала и поспешно добавила. — Не забивай голову, такое редко случается. Раз этот артефакт называется «нахамон», видимо, он тоже нужен для того, чтобы избавляться от скаронов. Не могу сказать. Я никогда не слышала, чтобы искажения могли лечить.
— У меня получалось пару раз… наверное. — неуверенно пробормотал Соловей. — Мне так кажется.
Хисагал хотел было добавить что-то еще, но осекся, — бусины в ладони закончились. Он растянул шнурок в воздухе перед глазами и с любопытством посмотрел на него.
— Вот. Это что-то значит?
Клара с любопытством склонила голову набок.
— Посмотрим… Ну, три красные бусины — это гибель. Ею всё начинается и кончается: одна красная в начале и две в конце, видишь? Две черные — какая-то тайна, но хорошая, естественная. А между ними — желтая. Неоднозначно как… Желтый — это светило, он может означать озарение и осознание. Но вместе с черными бусинами его можно трактовать и как лунный цикл. Рост — полнолуние — убывание. Это связано со временем. Может означать один месяц, всю жизнь или просто цикличность каких-то событий… Интересный расклад получился, хоть и невеселый.
Соловей так задумался, что вздрогнул от неожиданности, когда Клара случайно коснулась его руки, забирая шнурок.
— А как это? — озадаченно спросил он. — Почему три красные — гибель, а две черные — тайна? И почему тайна хорошая?
— А, ну это просто. Гадают по числам и цветам. Иногда и просто по числам: они всегда главнее. Единица и двойка — неживое и живое, но простое, вроде как… — Клара звонко пощелкала пальцами, подыскивая нужное слово. — Первозданное, безопасное. Все остальные числа — сложные. Четыре и восемь, как и два, хорошие числа, связаны с жизнью. Три почти всегда трактуется как гибель, а семь и пять — по разному. Они негармоничные и легко разбиваются на простые. Шесть и девять — необычные, сильные числа. В шести живое и неживое сплетаются, а девятка очень опасная. Сам понимаешь, почему. Десятку почти никогда не берут, она сложная и слабая. С цветами все проще — красный — кровь, черный — тьма и всё, что в ней скрыто, желтый — свет. Вот и всё. Ничего сложного.
— А почему двойки, четверки и восьмерки обязательно связаны с жизнью? — спросил Соловей.
— Потому что у живых существ всего по два, по четыре и по восемь. Ну, например, у людей: глаза — два, челюсти — две, ног-рук тоже по две.
Хисагал удивленно приподнял брови и вдруг недоверчиво прищурился.
— А сердце? Оно ведь одно?
— И делится на четыре части, — не моргнув глазом, парировала Клара.
— А нос?
— Дважды по два хряща и две ноздри. Не подловишь — хоть целый трактат по анатомии перечитай. Это называется симметрия. Когда видишь что-то с двумя одинаковыми частями, оно всегда оказывается живым. А если не оказывается, то хотя бы кажется, — женщина улыбнулась и победно подытожила. — Двойка — всему голова.
— Но двойка состоит из единиц, — после некоторых размышлений не то сказал, не то спросил Соловей, выжидающе посмотрев на Клару. Та утвердительно кивнула.
— Ага. Две неживые сами по себе части, соединившись, могут образовать живое существо. И наоборот.
— Никогда об этом не думал. Так гадание — это что-то вроде… науки?
Клара вдруг рассмеялась, заставив хисагала порядком растеряться.
— Забавное предположение, никогда о таком не думала. Оно просто связано с тем, какой наш мир и мы сами, вот и всё.
К кострищу из леса вернулся впервые за долгое время гладко выбритый и порядком посвежевший Маркус и велел собирать лагерь. Женщина тут же вскочила, схватив свою сумку, и Соловей тоже встрепенулся, невольно начав суетиться. Он привык к спокойной размеренности Маркуса, и стремительные движения Клары сбивали его с толку, заставляя суетиться и путаться в собственных ногах.
Когда всё было готово к походу, и они втроем, сидя на сумках, ждали, когда вернется с разведки Милена, Клара с любопытством посмотрела на Соловья и спросила:
— Говоришь, у тебя получалось лечить с помощью искажений?
Тот нерешительно кивнул.
— Ну…да. Бывало такое очень редко. Кажется, у меня получалось заживлять порезы и всякие синяки. А недавно я руку ушиб… — он невольно покосился на Маркуса и, поймав его взгляд, окончательно стушевался и с трудом закончил. — Думал, сломал, а она прошла. Совсем.
— Дай-ка взглянуть, — лекарша требовательно вытянула ладонь, и в глазах Соловья на мгновение вспыхнул испуг, и он заколебался. Но все-таки осторожно протянул ей свою темную, чешуйчатую руку.
Клара без всякого стеснения взяла его ладонь, провела пальцами по грубой ороговевшей коже, по гладким черным когтям, аккуратно потянула пальцы, прощупала кости и отпустила.
— Ничего себе. Ты и правда, как птица.
Соловей смотрел на свою ладонь так, будто над ней только что провели какой-то священный обряд.
— А… наверное. Я сам не знаю. Милена говорит, что я хисагал, и что в руинах живут такие, как я.
— Поэтому ты идешь с ней? Хочешь найти своих сородичей?
— Вроде того. Но, вообще-то… мне тут особо некуда идти. Меня тоже ищут, а дома больше нет. Так что я просто иду с ней.
Клара вдруг растерялась и некоторое время молча смотрела сквозь Соловья. Потом короткое смятение в её глазах сменилось печалью. Она
отвернулась и зачем-то начала копаться в уже собранной сумке.
— Вот как… Мне очень жаль.
Над поляной повисло напряженное молчание, в котором каждый почти мечтал услышать хромающую походку Милены, и Соловей, не выдержав, вдруг пробормотал себе под нос:
— Может, тебе правда лучше не стоит с нами идти?
— Ну нет, мы это уже обсудили, так что прекращай, — тут же принялась ворчать лекарша, опасливо покосившись на молча прислушивавшегося к их разговору Маркуса. — Даже слышать ничего не хочу…
— Просто Милена, она… — хисагал перешел на громкий шепот. — От неё чего угодно можно ждать. А когда мы доберемся до Башен, вообще неизвестно, что начнётся. Там может быть очень опасно.
Клара растянула губы в ободряюще-тревожной улыбке.
— Ничего. Со мной все будет нормально.
Маркус скрестил руки на груди и демонстративно отвернулся.
Башнями назывался небольшой, хорошо защищенный форт с несколькими сторожевыми вышками, из которых просматривались окрестные дороги и крупные тропы. Когда-то он был стратегически важным укреплением, преграждавшим путь к городам Северных вершин, но после Катастрофы затерялся среди вековой хвойной поросли, став одним из забытых призраков старого мира.
Когда одна из башен крепости ненадолго вынырнула из-за деревьев, Маркус и Милена, не сговариваясь, повернули группу в лес и дальше шли только чащей, лишь изредка высовываясь, чтобы проверить, не сбились ли они с курса. Вскоре камана, вернувшись с привычной вечерней разведки, велела ставить лагерь. Они выкопали яму для костра и выложили её камнями, сделали лежанки из ельника и впервые за несколько дней выложили вещи из сумок.
— Вода далековато. — с досадой пробормотал Маркус. — До реки придется по полдня таскаться.
— Нашел, о чем беспокоиться, — нервно фыркнул Соловей. — Мы тут готовимся влезть в секретную королевскую тюрьму!
— Почему в тюрьму? — спросила Клара. — Это разве не хранилище или что-то в этом духе?
Хисагал угрюмо вздохнул.
— Отец иногда рассказывал мне об Башнях. Он говорил, что туда сгоняют хисавиров. Держат их за решеткой, что-то с ними делают. И они там работают со всякими находками из Руин. Вроде артефактов.
— Что еще он тебе рассказывал?
Клара и Соловей одновременно вздрогнули и обернулись. Милена, час назад ушедшая на разведку, стояла у самого края поляны, на которой был разбит лагерь, и слушала.
— Ну… рассказывал, что туда нельзя попадать. И что главный там — тоже хисавир, вроде бы очень сильный. Но его назначил сам король, поэтому его никто не трогает.
— А о том, что там внутри? Какая охрана, есть ловушки?
— С чего ему такое мне рассказывать? — с досадой ответил Соловей. — А ты что-нибудь узнала?
— Стены и башни патрулирует охрана. Главный вход — огромные, тяжелые ворота. Запасных нет или они скрыты. Есть окна, но они слишком высоко и закрыты решетками. — Тут же отрапортовала Милена.
— И никаких слабых мест?
— Слабые места есть везде. — убежденно ответила камана. — Остаемся здесь. Будем следить за фортом, пока не найдем способ в него залезть. Следите, чтобы дым от костра столбом не шел, и чтобы никакого шума! Будьте готовы в любой момент сорваться с места и уходить. План знаете. Если в Башнях поймут, что поблизости кто-то ошивается, сюда могут мигом нагрянуть гости.
— Я-то думал, ты никого не боишься, — ядовито пробурчал Соловей.
— Ты хоть понимаешь иногда, какую чушь несешь? — фыркнула Милена. — Это тебе их бояться нужно, а не мне.
Они встали лагерем и начали регулярно обходить окрестности. Милена теперь пропадала в лесах целыми ночами, и остальным приходилось охранять его по очереди. Они обходили Башни и так, и эдак, составляли план форта и местности вокруг него. И чем больше деталей появлялось в этом плане, тем мрачнее становились склонившиеся над ним лица — стены крепости надежно сомкнулись над её нутром, заключив его в плотную каменную скорлупу. Никто не входил и не выходил, и, только заметив передвижения солдат на зубчатых стенах, можно было убедиться, что внутри действительно кто-то есть.
.
Единственной надеждой пока оставалась спрятанная среди зарослей полузаросшая колея, по которой можно было проехать прямо к воротам на повозке или в экипаже. Кто-нибудь постоянно дежурил около неё, сидя в засаде и готовясь в любой момент подать сигнал остальным.
Первые дни ожидания были самыми спокойными.
У Клары был свой небольшой старенький, весь исцарапанный и потемневший от въевшейся сажи котелок. Она делала в нем крепкий горький чай, от которого приятно пекло в гороле, а в свободные минуты развлекалась тем, что нанизывала свои бусины на кожаные шнурки, плетя замысловатые подвески и браслеты и тут же распуская их обратно. Заметив, что Соловей с любопытством наблюдает, она вдруг спросила:
— Хочешь сделаю тебе такой?
Тот смутился и отрицательно помотал головой. Клара смерила его внимательным взглядом и вдруг ссыпала все бусины со шнурка в мешочек.
— Ну смотри. А может тебе погадать?
— А это как? — в глазах Соловья зажглось любопытство.
— Сейчас увидишь. Зачерпни бусины, как получится. — Клара раскрыла горловину мешочка пошире, но когда хисагал потянулся к нему, убрала в сторону и, хитро прищурившись, заявила. — Голой рукой. Иначе не сработает. Не бойся. Маркус мне всё рассказал про тебя.
Соловей неуверенно замялся, но любопытство пересилило сомнения, и он все же медленно стянул с руки перчатку, осторожно поглядывая на Клару. Та с непроницаемым лицом протянула ему мешочек.
— Тебе не мешают когти? — вдруг спросила она, словно между прочим, наблюдая, как хисагал осторожно просовывает четырехпалую кисть в горловину.
— Н-ну… немного, — заикаясь, выдавил Соловей, чувствуя, как сердце начинает набирать ход.
— А чего не обрежешь?
— Так…. Ну…. Нельзя… точнее… Я не могу. Пытался как-то. Кровь полчаса хлестала.
— А, так там у тебя сосуды, — без тени удивления сказала лекарша. — Дай взглянуть, что ты вытащил. О, шестерка. Интересно. Шесть — необычное число. Очень сильное. В нём одновременно и баланс, и неизвестность, и жизнь, и смерть. Теперь нанижи их на шнурок. Не смотри, как попадутся.
Соловей послушно взял шнурок из сплетенных вместе кожаных полосок и принялся возиться с бусинами. Он медленно и осторожно выбирал их по одной и подслеповато щурился, пытаясь попасть в отверстие. Потом, не удержавшись, спросил:
— Ты раньше видела таких, как я?
— Нет. С чего ты решил?
— Просто ты… тебя будто совсем ничего не удивляет. И ты не пугаешься.
— Работа у меня такая: не удивляться и не пугаться. Да и кого бояться-то? Тебя?
— А Милену?
— А что она? — Клара беззаботно передернула плечами. — Вы-то с Маркусом её не боитесь. Несмотря на то, что она — ходячий мертвец.
— Я боюсь, — признался Соловей. — Но она спасла нас с Маркусом. Просто из ниоткуда появилась, когда нас почти догнали рейновцы, и всех их перебила. — он вздохнул и невесело покачал головой, будто этот факт его совершенно не радовал. — Она говорила, что этот артефакт, который она ищет, называется «нахамoн». Ты не знаешь, что это значит?
Клара задумчиво отвела взгляд.
— Никогда не думала, что так может называться какой-то артефакт… Вообще, это… Ты ведь знаешь, кто такие скароны? — вдруг спросила она.
— Ну… ходячие мертвецы? — неуверенно сказал Соловей.
— Не только. Это кто угодно, в чьей душе одна сплошная боль. Им может быть и живой человек. Редко-редко, но может быть. По правилам, что бы он ни совершил, нельзя… как бы убивать его напрямую. Его нужно сбросить с высоты, кинуть в реку или закопать в землю, чтобы он умер как бы своей смертью. А потом отпеть. Этот ритуал называют «нахамон» — излечение больной души.
— Как такое может излечить душу? — с содроганием спросил Соловей.
— Не знаю. — Клара поморщилась и машинально потерла пальцем выпуклую родинку на носу. — Это такие древние вещи, никто уже не помнит, откуда они пошли. Но считается, что нужно дать земле забрать тело скарона. И самое главное — нельзя отпевать его с ненавистью в сердце. Поэтому для этого дела зовут людей со стороны.
— Это… как-то дико звучит.
— Да. И выглядит не лучше.
Лицо Соловья удивленно вытянулось.
— Ты видела такое?
Лекарша печально кивнула.
— Видела. Не знаю, правда ли тот мужик что-то сделал, но когда у людей возникают подозрения… в общем, случилось, что случилось.
— Подожди… это, что, прямо где-то на улице было?
— Ну да. Толпой выволокли из дома и — тю-тю с обрыва в море.
— И стража им ничего не сделала? Их никто не остановил?
— Неа. А кто будет такую ораву останавливать? Они сами кого хочешь с психу порвут.
— Но это же убийство!
К его удивлению, Клара неуверенно покачала головой.
— Сложно сказать. Вроде, да, а вроде и нет.
— Как это? — не понял Соловей.
— От скаронов надо избавляться — это неписаный закон. Они всегда приносят только беды и разрушения. Это одна жизнь против многих, как ни крути. Я уж не помню, подробностей, но если того мужика поймали на чём-то поймали, власти не станут разбираться, справедливо его «излечили» или нет. — Она посмотрела на растерянно умолкшего хисагала и поспешно добавила. — Не забивай голову, такое редко случается. Раз этот артефакт называется «нахамон», видимо, он тоже нужен для того, чтобы избавляться от скаронов. Не могу сказать. Я никогда не слышала, чтобы искажения могли лечить.
— У меня получалось пару раз… наверное. — неуверенно пробормотал Соловей. — Мне так кажется.
Хисагал хотел было добавить что-то еще, но осекся, — бусины в ладони закончились. Он растянул шнурок в воздухе перед глазами и с любопытством посмотрел на него.
— Вот. Это что-то значит?
Клара с любопытством склонила голову набок.
— Посмотрим… Ну, три красные бусины — это гибель. Ею всё начинается и кончается: одна красная в начале и две в конце, видишь? Две черные — какая-то тайна, но хорошая, естественная. А между ними — желтая. Неоднозначно как… Желтый — это светило, он может означать озарение и осознание. Но вместе с черными бусинами его можно трактовать и как лунный цикл. Рост — полнолуние — убывание. Это связано со временем. Может означать один месяц, всю жизнь или просто цикличность каких-то событий… Интересный расклад получился, хоть и невеселый.
Соловей так задумался, что вздрогнул от неожиданности, когда Клара случайно коснулась его руки, забирая шнурок.
— А как это? — озадаченно спросил он. — Почему три красные — гибель, а две черные — тайна? И почему тайна хорошая?
— А, ну это просто. Гадают по числам и цветам. Иногда и просто по числам: они всегда главнее. Единица и двойка — неживое и живое, но простое, вроде как… — Клара звонко пощелкала пальцами, подыскивая нужное слово. — Первозданное, безопасное. Все остальные числа — сложные. Четыре и восемь, как и два, хорошие числа, связаны с жизнью. Три почти всегда трактуется как гибель, а семь и пять — по разному. Они негармоничные и легко разбиваются на простые. Шесть и девять — необычные, сильные числа. В шести живое и неживое сплетаются, а девятка очень опасная. Сам понимаешь, почему. Десятку почти никогда не берут, она сложная и слабая. С цветами все проще — красный — кровь, черный — тьма и всё, что в ней скрыто, желтый — свет. Вот и всё. Ничего сложного.
— А почему двойки, четверки и восьмерки обязательно связаны с жизнью? — спросил Соловей.
— Потому что у живых существ всего по два, по четыре и по восемь. Ну, например, у людей: глаза — два, челюсти — две, ног-рук тоже по две.
Хисагал удивленно приподнял брови и вдруг недоверчиво прищурился.
— А сердце? Оно ведь одно?
— И делится на четыре части, — не моргнув глазом, парировала Клара.
— А нос?
— Дважды по два хряща и две ноздри. Не подловишь — хоть целый трактат по анатомии перечитай. Это называется симметрия. Когда видишь что-то с двумя одинаковыми частями, оно всегда оказывается живым. А если не оказывается, то хотя бы кажется, — женщина улыбнулась и победно подытожила. — Двойка — всему голова.
— Но двойка состоит из единиц, — после некоторых размышлений не то сказал, не то спросил Соловей, выжидающе посмотрев на Клару. Та утвердительно кивнула.
— Ага. Две неживые сами по себе части, соединившись, могут образовать живое существо. И наоборот.
— Никогда об этом не думал. Так гадание — это что-то вроде… науки?
Клара вдруг рассмеялась, заставив хисагала порядком растеряться.
— Забавное предположение, никогда о таком не думала. Оно просто связано с тем, какой наш мир и мы сами, вот и всё.
К кострищу из леса вернулся впервые за долгое время гладко выбритый и порядком посвежевший Маркус и велел собирать лагерь. Женщина тут же вскочила, схватив свою сумку, и Соловей тоже встрепенулся, невольно начав суетиться. Он привык к спокойной размеренности Маркуса, и стремительные движения Клары сбивали его с толку, заставляя суетиться и путаться в собственных ногах.
Когда всё было готово к походу, и они втроем, сидя на сумках, ждали, когда вернется с разведки Милена, Клара с любопытством посмотрела на Соловья и спросила:
— Говоришь, у тебя получалось лечить с помощью искажений?
Тот нерешительно кивнул.
— Ну…да. Бывало такое очень редко. Кажется, у меня получалось заживлять порезы и всякие синяки. А недавно я руку ушиб… — он невольно покосился на Маркуса и, поймав его взгляд, окончательно стушевался и с трудом закончил. — Думал, сломал, а она прошла. Совсем.
— Дай-ка взглянуть, — лекарша требовательно вытянула ладонь, и в глазах Соловья на мгновение вспыхнул испуг, и он заколебался. Но все-таки осторожно протянул ей свою темную, чешуйчатую руку.
Клара без всякого стеснения взяла его ладонь, провела пальцами по грубой ороговевшей коже, по гладким черным когтям, аккуратно потянула пальцы, прощупала кости и отпустила.
— Ничего себе. Ты и правда, как птица.
Соловей смотрел на свою ладонь так, будто над ней только что провели какой-то священный обряд.
— А… наверное. Я сам не знаю. Милена говорит, что я хисагал, и что в руинах живут такие, как я.
— Поэтому ты идешь с ней? Хочешь найти своих сородичей?
— Вроде того. Но, вообще-то… мне тут особо некуда идти. Меня тоже ищут, а дома больше нет. Так что я просто иду с ней.
Клара вдруг растерялась и некоторое время молча смотрела сквозь Соловья. Потом короткое смятение в её глазах сменилось печалью. Она
отвернулась и зачем-то начала копаться в уже собранной сумке.
— Вот как… Мне очень жаль.
Над поляной повисло напряженное молчание, в котором каждый почти мечтал услышать хромающую походку Милены, и Соловей, не выдержав, вдруг пробормотал себе под нос:
— Может, тебе правда лучше не стоит с нами идти?
— Ну нет, мы это уже обсудили, так что прекращай, — тут же принялась ворчать лекарша, опасливо покосившись на молча прислушивавшегося к их разговору Маркуса. — Даже слышать ничего не хочу…
— Просто Милена, она… — хисагал перешел на громкий шепот. — От неё чего угодно можно ждать. А когда мы доберемся до Башен, вообще неизвестно, что начнётся. Там может быть очень опасно.
Клара растянула губы в ободряюще-тревожной улыбке.
— Ничего. Со мной все будет нормально.
Маркус скрестил руки на груди и демонстративно отвернулся.
Прода от 14.08.2020, 23:25
Башнями назывался небольшой, хорошо защищенный форт с несколькими сторожевыми вышками, из которых просматривались окрестные дороги и крупные тропы. Когда-то он был стратегически важным укреплением, преграждавшим путь к городам Северных вершин, но после Катастрофы затерялся среди вековой хвойной поросли, став одним из забытых призраков старого мира.
Когда одна из башен крепости ненадолго вынырнула из-за деревьев, Маркус и Милена, не сговариваясь, повернули группу в лес и дальше шли только чащей, лишь изредка высовываясь, чтобы проверить, не сбились ли они с курса. Вскоре камана, вернувшись с привычной вечерней разведки, велела ставить лагерь. Они выкопали яму для костра и выложили её камнями, сделали лежанки из ельника и впервые за несколько дней выложили вещи из сумок.
— Вода далековато. — с досадой пробормотал Маркус. — До реки придется по полдня таскаться.
— Нашел, о чем беспокоиться, — нервно фыркнул Соловей. — Мы тут готовимся влезть в секретную королевскую тюрьму!
— Почему в тюрьму? — спросила Клара. — Это разве не хранилище или что-то в этом духе?
Хисагал угрюмо вздохнул.
— Отец иногда рассказывал мне об Башнях. Он говорил, что туда сгоняют хисавиров. Держат их за решеткой, что-то с ними делают. И они там работают со всякими находками из Руин. Вроде артефактов.
— Что еще он тебе рассказывал?
Клара и Соловей одновременно вздрогнули и обернулись. Милена, час назад ушедшая на разведку, стояла у самого края поляны, на которой был разбит лагерь, и слушала.
— Ну… рассказывал, что туда нельзя попадать. И что главный там — тоже хисавир, вроде бы очень сильный. Но его назначил сам король, поэтому его никто не трогает.
— А о том, что там внутри? Какая охрана, есть ловушки?
— С чего ему такое мне рассказывать? — с досадой ответил Соловей. — А ты что-нибудь узнала?
— Стены и башни патрулирует охрана. Главный вход — огромные, тяжелые ворота. Запасных нет или они скрыты. Есть окна, но они слишком высоко и закрыты решетками. — Тут же отрапортовала Милена.
— И никаких слабых мест?
— Слабые места есть везде. — убежденно ответила камана. — Остаемся здесь. Будем следить за фортом, пока не найдем способ в него залезть. Следите, чтобы дым от костра столбом не шел, и чтобы никакого шума! Будьте готовы в любой момент сорваться с места и уходить. План знаете. Если в Башнях поймут, что поблизости кто-то ошивается, сюда могут мигом нагрянуть гости.
— Я-то думал, ты никого не боишься, — ядовито пробурчал Соловей.
— Ты хоть понимаешь иногда, какую чушь несешь? — фыркнула Милена. — Это тебе их бояться нужно, а не мне.
Они встали лагерем и начали регулярно обходить окрестности. Милена теперь пропадала в лесах целыми ночами, и остальным приходилось охранять его по очереди. Они обходили Башни и так, и эдак, составляли план форта и местности вокруг него. И чем больше деталей появлялось в этом плане, тем мрачнее становились склонившиеся над ним лица — стены крепости надежно сомкнулись над её нутром, заключив его в плотную каменную скорлупу. Никто не входил и не выходил, и, только заметив передвижения солдат на зубчатых стенах, можно было убедиться, что внутри действительно кто-то есть.
.
Единственной надеждой пока оставалась спрятанная среди зарослей полузаросшая колея, по которой можно было проехать прямо к воротам на повозке или в экипаже. Кто-нибудь постоянно дежурил около неё, сидя в засаде и готовясь в любой момент подать сигнал остальным.
Первые дни ожидания были самыми спокойными.
