Глава 1. Друзья навек
В большой, скромно, но со вкусом обставленной стариной мебелью с роялем гостиной комнате, на первом этаже своей восьми комнатной квартиры, оборудованной в здании института академик Семенов принимал своего давнего приятеля академика Капицу. Ученые дружили семьями, ведь и жены их были знакомы еще по гимназии, и так вышло, что именно Семеновы познакомили в Париже Петра с его будущей женой.
После ужина жена Семенова, Наталья, исполнила для компании на рояле увертюру Глинки, музыка всегда ей сопутствовала, и женщины удалились потолковать о своем, а приятели академики пили кофе, удобно расположившись у высокого окна. Петр Капица закурил трубку. Был канун первого послевоенного года. За окном сверху медленно опускался снег и с высоты Ленинских-Воробьевых гор далеко, сколько было видно взору, простирались огни большого города.
- Как все-таки же здорово Колька, что ты успел получить этот дворец! – задумчиво сказал Капица.
- Петька, все благодаря тебе. Помнишь, как я метался по Москве, в поисках места для переезда института из Казани, и ты вдруг сообразил, что у тебя рядом, по соседству с институтом, есть прекрасное здание, дворец постройки восемнадцатого века. Я тогда сразу загорелся, а когда пришел и увидел это замечательное место на высоком берегу реки, то просто сел на крыльцах и сказал, что никуда не уйду пока не получу его. Хлопот конечно очень много еще: помещения старые, совсем не приспособлены для научных лабораторий, канализации, отопления, силовой электрической проводки, даже телефона нормального – ничего этого нет. Потому местные районные власти так легко и согласились отдать нам его. Этот несчастный музей народов СССР, который здесь раньше был, похоже стал уже обузой для всех. Ничего, в Казани в войну мы с институтом два года бедствовали, а здесь вот уже потихонечку обживаемся, и начинаем работать. Пойдет дело.
Тусклый электрический свет, идущий от лампочек вдруг заморгал и совсем потух. Друзья переглянулись, и худой, высокий, вечно улыбающийся Семенов сказал ехидно:
- Ну вот, как помянешь черта он тут же и проявит себя, похоже опять предохранители полетели. Снова сидеть нам ночью без света. Хотя нет, хуже дело, смотри ка во всем городе погасли огни, похоже авария. Только в Кремле горит свет. У них значит своя отдельная подстанция. Кстати, давно хочу спросить Петя, как у тебя сейчас отношения с кремлевскими начальниками?
Капица медленно, с достоинством, поднялся с кресла, подошел к окну и опершись рукой об оконную раму посмотрел на Кремль, радостно светившийся огнями далеко за Москвой-рекой.
- Сложно сказать Коль. Ты же знаешь вот уже полгода как сижу я в комитете по разработке атомной бомбы. Мы собрались бежать за Америкой, на которую работает весь цвет мировой физики, страной, в которой сильнейшая в мире промышленность, и при этом они с напряжением всех сил, затратив пару миллиардов долларов, сумели решили эту исполинскую проблему за три года. Американцы конечно теперь своими секретами с нами делиться не собираются. И вот мы с нашими городами, лежащими в руинах после войны, без промышленности, без научных центров собираемся повторить все сделанное за океаном за те же три года. Что это, скажи на милость, как не наше традиционное шапкозакидательство?
- Когда ты успел стать таким пессимистом Петя. Что-то не припомню я в молодости за тобой такого? В этой стране испокон веку ходят в лаптях да топором подпоясываются, а когда гром грянет то нагоним кого хочешь.
- Верно Колька. Помнишь тот протрет двадцатого года, мы с тобой на нем гораздо моложе, но я-то знаю, что в душе мы остались такие же, молодые и глупые. Нет, дело не в возрасте. Не верю я просто в эту затею. Как всегда, все у нас делается через одно место. Слишком много в этом шума. Сижу на бесконечных заседаниях и не понимаю, чем занимаются эти люди? Куда они бегут? Главное и сами они тоже не знают и не понимают. Сказал им главный, что нужно бежать, вот они сбились все в кучу, и жук и жаба, и галдят, галдят, а толку? И Берия над всем этим поставлен руководителем.
- А как у тебя впечатление о Берии? Что он за человек?
- Не могу сказать, что я с ним хорошо знаком. Встречаемся на совещаниях, большей частью спорим. Да никак у нас с ним отношения - не клеятся. Он из касты наших новых правителей, сверх-человеков. Знаешь, с Молотовым мне как-то проще работать. А Берия, он однозначно не глуп: очень быстро схватывает главное, хорошо ориентируется в дискуссии. Надменности и чопорности в избытке, но это как у всех небожителей. Голова у него работает, и он способен был бы разобраться и в этом вопросе, но для этого ему необходимо учиться, базы то образовательной у него нет совсем, но он видать сильно занят, или, скорее, ленив, и ему проще дать задание, чтобы ему все разложили по полочкам, чем самому глубоко вникать. При нем теперь Курчатов с Алихановым, они и без меня справятся, а я попросил нашего вождя избавить меня от этого потому что чувствую не мое это, мне хочется заниматься наукой.
Написал я вождю и мне теперь не по себе. Знаешь, за время эвакуации карниз над входом в наш институт облюбовали ласточки. Их много живет на берегу Москвы-реки, и видно птицам приглянулось наша территория. Ласточки залепили гнездами весь карниз над входом в Институт. Когда мы вернулись ласточки сотнями носились в небе над институтом, было приятно наблюдать за ними. Но, надо было что-то с этим делать - пройти в институт, не испачкавшись, было невозможно. Разрушать гнезда, в которых сидели еще не умеющие летать птенцы, было варварством. Пришлось повесить над входом в институт плотный брезентовый тент. Он довольно долго провисел у нас. Это тоже было очень некрасиво. Я приказал осенью убрать опустевшие гнезда и весной ласточки у нас совсем исчезли. В народе говорят, плохая примета - гнезда разрушать, вот и жди теперь.
Глава 2. Ночью поздней
Николай Семенов не спал всю ночь, лежал, ворочался. Лезли в голову разные мысли, обида и расстройство: обошли его, забыли, лишь отчаянье да злоба. Зависть? Пусть даже и зависть, но за что же с ним так поступили? И всегда по пятам за ним ходит страх: может быть не с проста это все? Может быть это знак, отношение власти? Но больше все-таки злился Николай Николаевич, ведь сразу двух его лучших сотрудников Харитона и Зельдовича, которых он позвал к себе еще студентами, прикормил и вырастил, так вот теперь, их обоих, этот хитрец и выскочка Курчатов тайком за спиной у него сманил к себе в Лабораторию №2 работать над бомбой.
Вспоминалось как в последнее время при встрече Курчатов всегда улыбался, даже явно заискивал перед ним, а в глазах у него было что-то странное, какое-то беспокойство, тревога. И эти двое тоже хороши, заговорщики, молчат ведь до последнего. Теперь, после того как американцы взорвали Хиросиму и Нагасаки, все здесь с ума по сходили, у всех только и разговоров, что о бомбе. Капица с Иоффе оказывается давно участвуют у нас исследованиях, а его, уважаемого ученого, с мировым именем, просто на просто забыли. Да как же можно то так?
Николай Николаевич потихоньку вылез из постели, наощупь добрался до кухни, зажег свет, на часах была еще только половина пятого.
Николай Николаевич в душе часто считал, что ему не везет в жизни, удача постоянно отворачивалась и обходила его стороной. Друг его Петька Капица, уехал работать в Лондон и вскоре стал там известной личностью, ученым мировой величины. Петька и его часто звал к себе, надо было бы конечно ехать, да куда там: сначала одна женитьба, потом другая, дети. Да и жизни заграницей Коля боялся, ведь иностранными языками не владел.
В институте он долгие годы находился в тени директора, Абрама Федоровича, выполняя за ним большинство черновой административной работы. А ведь сколько было у него в молодости планов и замечательных идей. Затем он, счастливым образом, сменил направление своей научной деятельности и занялся химией, исследованием процессов взрыва и тут ему впервые, можно сказать, повезло: его сотрудник Юлий Харитон, исследуя горение фосфора, обнаружил интересное явление, и из этого открытия, мало по малу, за несколько лет они пришли к новой теории разветвленных реакций. Это был настоящий мировой успех. Он стал академиком и смог наконец отделиться от Иоффе, создать пусть небольшой, но свой, институт, называемый Институт Химической Физики. Конечно он по-прежнему не был такой величиной как его друг, напрямую общающийся с сильными мира сего, но теперь Коле, по меньшей мере, не было за себя стыдно. «Президент, профессор, но еще щенок.» - как охарактеризовал его Петька, известный любитель острот. Ну и пусть дурачится, однако все же – президент!
Во время войны в Казани его институт был уже совсем на грани краха. Тогда Николай сообразил отправить работать в Москву своих лучших, самых талантливых людей Харитона с Зельдовичем. Затем он и сам перебрался, сумев договориться в Академии Наук о переводе всего института в Москву. Это тоже стало большой удачей, впрочем, как и получить себе в Москве это здание, по соседству с Петькиным Институтом Физических Проблем. И вот, только они начали обживаться в Москве и у него появилось столько планов и идей, новый удар – Петька затеял ругаться с Берией, а Колю, самого, похоже, за грехи его друга, обходят стороной в атомном проекте.
Следом за ним шаркая ногами на кухню пришла его жена с растрепанными седыми волосами щуря заспанные глаза.
(людей лишенных фанаберии, Старые друзья самые верные. Капица никогда не работал, жил всегда в свое удовольствие за границей.)
- Что с тобой Коля?
- Все в порядке Наташа, девочка моя, чего ты не спишь?
- Ты всю ночь ворочаешься, и я не могу заснуть.
- Ну вот я и ушел, чтобы тебе не мешать.
- Ты сегодня идешь в НКВД?
- Да, да. И, знаешь, мне нужно подготовиться. Дорогая, иди спи, я тебя больше не потревожу.
- Тебе страшно?
- О чем ты?
- Коля зачем ты в это ввязываешься? У нас вроде и так все хорошо. Мы переехали в Москву, как ты хотел. Только устроились на новом месте. Институт работает. Зачем ты, Коля, снова начинаешь искать приключений на свою голову? Ты же знаешь, как опасно с «ними» иметь дело. Вспомни Кирова, знакомством с которым ты так гордился в Ленинграде. Что с ним стало? И что происходило потом. Разве ты не помнишь этого?
- Наташа успокойся. Все будет хорошо. Я забочусь о нас с тобой, о нашей семье и об институте. Мы просто должны занять подобающее нам место в этих новых работах, это единственно чего я добиваюсь. У меня нет и никогда не было никаких конфликтов с Советской властью. Так что все будет хорошо.
- Послушай, я должна рассказать тебе это. Ты знаешь, Петя сказал тебе конечно, что у него сейчас очень серьезные неприятности с Берией. Аня очень переживает из-за этого, больше всего за из-за их мальчиков, но и из-за него тоже, однако она ведь совсем ничего не может поделать - Петя не поддается никакому влиянию. Да ты и сам знаешь, какой у него сумасшедший характер. Она просила держать это в страшном секрете, но тебе я обязана сказать: в прошлый их приход к нам она передала мне документы, кажется переписку Пети со Сталиным. Видимо черновики. Просила меня спрятать и подержать у нас в доме.
- Замечательно. Ну и что же ты так перепугалась Наташа? Конечно, пускай полежат у нас. Я не вижу в таких пустяшных бумагах никакого риска. У нас в стране письма Сталину пишут тысячи людей. И что теперь? Не бери себе в голову, хватит уже переживаний, иди и ложись спать.
Жена наконец ушла, вытирая глаза концами своей длинной шали и постоянно всхлипывая. Вечно она не слушает его, а потом расстраивается и плачет. Оставшись снова в одиночестве Николай Николаевич сел за стол и задумался. А ведь это, действительно, идея! Если Петя пишет Сталину, почему бы и ему самому не написать письмо Лаврентию Павловичу, изложив в нем, прямо и откровенно, свою точку зрения на всю эту катавасию, складывающуюся вокруг его участия в работах по бомбе. И он сел за бумагу.
Глава 3. Академик Семенов
Семенов, худой и высокий, в черном сильно потрепанном костюме растерянно улыбаясь зашел в кабинет и остановился в нерешительности. Навстречу ему поднявшись из-за письменного стола вышел красивый молодой человек, со здоровым румянцем на круглых щеках, с густыми волосами, зачесанными назад обнажая высокий лоб, с вежливой улыбкой на лице, гармонично дополняющей хорошую выправку в сильном и здоровом теле. Николай нерешительно огляделся, в просторном кабинете были только они вдвоем.
- Генерал-лейтенант Мешик – словно спеша рассеять его сомнения, с достоинством представился молодой человек указывая ему на место за рабочим столом. Все в его внешности свидетельствовало о свежести и здоровье. Лишь позднее Николаю бросилось в глаза, что, когда собеседник говорит, левый краешек его губ постоянно тянет вниз, тем самым искривляя лицо и несколько нарушая общее впечатление.
- Николай Николаевич, я хотел поговорить с вами о привлечении вашего института к работам по взрыву. Вы должны понимать, что эта тема режимная и все, что будет обсуждаться нами в этом кабинете должно вами держаться в строгой тайне и ни в коем случае нигде нельзя не распространяться об этом ни письменно, ни устно. Понимаете? Очень хорошо. Для этого проекта мы сейчас привлекаем все лучшие научные кадры, имеющиеся у нас в стране. Я обсудил вопрос о вас с академиками Иоффе, Алихановым и Курчатовым - все они поддерживают активное привлечение к работам вас лично и вашего института. Скажите мне пожалуйста вашу точку зрения, и, как вы думаете, какую роль вы могли бы взять на себя в этой работе?
- Павел Яковлевич, для меня самого всегда было удивительно, что наш институт обходят стороной, хотя именно у нас с 20-х ведутся активные работы по изучению цепного и теплового взрыва, правда для обычной химии, но все же не такой далекой от процессов в ядре. В то же самое время, как я недавно выяснил двое моих ближайших учеников Харитон и Зельдович, с которыми я разделяю руководство институтом, давно привлекаются Курчатовым для работ у него в Лаборатории №2, о чем никто не позаботился сообщить мне ни единым словом.
- Вы должны понимать, что тематика этих работ строго режимная, поэтому о ней и не принято говорить. Здесь как раз нет ничего необычного или противозаконного, товарищ Курчатов и ваши коллеги строго соблюдают инструкции. Давайте поговорим относительно вашей личной роли и роли института, которую вы видите в работах по взрыву?
- Вы знаете, в области ядерной физики я никогда не работал, поэтому существуют определенные трудности, связанные с переключением института с текущих работ. Но я готов заняться этой тематикой, если это надо для страны и для партии, и заняться основательно, а не коньюнктурно, на потребу моменту. Я готов приложить все мои силы к превращению вопроса об атомных взрывах в главное направление работы института на долгие годы. Относительно роли института, она может и должна быть самой существенной, с учетом имеющегося факта привлечения моих учеников. Я уверен, что институт должен взять на себя ведущую роль в создании атомной бомбы и в изучении цепных процессов для дальнейшего совершенствования этого оружия.
