Открыла было рот Эринка, хотела осадить охальника. Чай, не муж еще, лишь жених сговоренный. Да тут и подумалось ей, чем на Тиля кидаться, не лучше ль лаской да словом добром до него достучаться, чтоб решение свое изменил, да от клятвы отказался. Вот и подступила к нему, да на грудь широкую ладони уложила. В глаза заглянула с надеждой тайной:
- Не надо клятвы, Тиль. Куда ж я денусь теперича? Пусть так остается, уж был сговор...
- Приглянулся кто? – Тилис нахмурился. – Или совсем я противен тебе? – И снова в ручищах сжал, к лицу склонился и сказал горячо: - Давал я тебе мужа по сердцу найти, не хотел неволить. Теперь уж поздно. Не откажусь, не жди. Быть клятве.
После руки разжал, развернулся и в дом ушел, а Эринка одна осталась. Теперь уже слез не стала сдерживать. Спряталась среди яблонь цветущих и просидела там, пока сваты не ушли, да матушка из дома не вышла. Остановилась Лета, руки в бока уперла и головой покачала:
- Дуреха, - с укоризной сказала: - И что слезы льешь попусту? Ладно б дружок сердечный был, да за другого замуж отдали. Так ведь никого. Вот и выходит, что страданье твое пустое. Жених-то неплох. Кузнецу завсегда работа найдется, и на тебя наглядеться не может. Не обидит он тебя, ласковым теленком ходит следом станет, а там и сама душой потянешься. И время тебе дал Тилис, чтоб привыкнуть к нему успела. Хороший он, добрый. Даром что с виду грозен, а как на тебя поглядит, что твой ягненок. Уж я-то за ним следила.
- Это я ягненок пред ним, матушка, - дочка ответила. – Как взгляд его поймаю, словно волк на овцу смотрит, будто сожрать не терпится.
Рассмеялась матушка, а девка насупилась. Чего смешного сказала?
- Парень уже давно не юнец, а ты для него, что кусочек лакомый. Когда жар-то мужнин познаешь, иначе запоешь, сама такому взгляду порадуешься. А как остывать начнет, еще и вспоминать с тоской станешь. Радуйся, дочка, хорошо судьба твоя складывается. – Затем смеяться перестала и строго взглянула: - И дурить не вздумай. Клятву на вечерней зорьке отец даст. Коли чего учудишь, худо всем нам будет, и сестрам твоим, и деткам малым. Всем, в ком кровь есть наша. Сродникам далеким и близким. Помни о том, Эринка.
Ушла матушка, а девка несчастная на ноги вскочила. Хотела уж к Тилю бежать, в ногах валяться, да одумалась. Глаза его вспомнила, слова, что сказать успел, головой и поникла. Не отступится сын кузнецов. Коль давно к ней тянется, да посвататься решился – не отпустит. Вот и спросила у яблоньки:
- А делать-то что?
Яблоня в ответ ветвями пошуршала, вот и весь сказ. Снова присела Эринка, задумалась крепко. Права мамка. Клятва Бавлину священная. Грозный бог Бавлин, он отступников не прощает. Слышала девка истории всякие. Арида, жена его, богиня добрая, заботливая, но молитвы ей да подношения не умилостивят мужа сурового. Никто из богов клятвы, Бавлину данной, не разрушит.
- А делать и нечего, - сама себе девка ответила, да и вздохнула горестно.
У кого совета спросить? Кто вразумит и поможет? Ничего не придумала, решила с Ункой поговорить. Вдвоем-то думается легче. А коль не придумают, так хоть подруженька успокоит. Так и порешила Эринка.
Потихоньку в дом зашла, прислушалась. Родители за столом сидят, беседу ведут, да о чем, не слыхать толком. Эринка к стенке прижалась, получше вслушалась, аж дыхание затаила.
- Отговори ты Тиля от клятвы этой, - шепчет матушка. – Ведь и сам передумать может, а уже никуда не денешься. Возьмет Эринку нашу, а сам и не рад будет, как девке-то тогда жить с ним? Наплачется.
- Глупости, Летушка, - отец отвечает. – Коли столько времени на дочку нашу парень облизывается, то до осени точно не разлюбит. Хороший будет муж у Эринки, дельный. Чего еще лучше желать?
- А если другой ей по сердцу? Не говорит же, а сама, вон, весь подол слезами измочила. Лица нет…
- Глупости, - сердито прикрикнул батька. – Кто ей по сердцу? Как оголтелая по деревне с Ункой своей носится. Уже б дитя качать, а она в окно знахарке рожи кривит. Коли полюбился кто, так и ходила бы тише воды, ниже травы, вздыхала да втихую слезы утирала. Или счастливой бы бегала, не утаилась бы. Никто ей не по сердцу, дурь одна в голове только. Замуж выйдет, поумнеет, не до глупостей будет. И слушать ничего не желаю. Это слово мое тебе последнее.
- Ты хозяин, - согласилась мамка, а девка снова сникла, не будет мамка с отцом спорить. – Как скажешь, так и будет.
Не стала их больше слушать Эринка. Наверх поднялась на цыпочках да в светелку свою юркнула. Украшения да платье расшитое с себя стянула, подальше откинула, смотреть на них не желая. После в юбку длинную и рубаху серую натянула и вниз спустилась. Мамка из окна выглянула, когда дочь в калитку ужом скользнула, но останавливать не стала – отпустила, значится. Поняла, видать, что к подружке своей побежала.
А у дома подругиного суеты никакой. Нет здесь сватов-посленцев, вот Эринке и стало завидно. А как позавидовала, так и устыдилась сразу. Чему завидует? Счастью чужому? Так не дело это. Жрицы-то Аридины завсегда говорят, что зависть душу сушит, чернотой поганой полнит. За другого радоваться надо. И пусть ему лучше будет, придет срок, и он с тобой порадуется. А коли печаль на душе, то и опечалится, и словом добрым поддержит. Вот Эринка за подругу и радуется, что судьба и озерные духи заодно оказались. Знать, так боги ей на роду написали. Пусть и будет счастлива со своим вдовым, коли уж сойтись решились. Пусть хоть Унке свезло больше, чем подруге ее горемычной.
Вошла девка в калитку, кобеля грозного погладила, когда к ней подскочил, хвостом виляя, да к окошку направилась.
- Унка! – зовет Эринка.
А из окна мамка подругина выглянула. Улыбается, глазом медовым, как у Унки подмигивает.
- Что, - говорит, - сговорили уже, Эринушка? Знаем-знаем, что жених тебе нашелся. Хороший парень Тилис, добрым мужем будет.
- Сговорили, - кивнула девка, а самой опять плакать хочется. Вот ведь напасть какая… Только слезы сдержать сумела: - Уну бы мне, тетенька Вирна.
- Вот тебе и невеста, - рассмеялась тетка. – Нет, чтоб богине дары готовить, да в благодарность до земли кланяться, опять подружку зовет. Выйдет сейчас Уна. Сама не своя сегодня, всё из рук валится. Толку от девки нет, не иначе влюбилась, - и опять рассмеялась. Весело ей. А тетка Вирна из окна перегнулась и зашептала громко: – Видар ее до дому-то провожал, отца спрашивал. Да только ушел кормилец наш спозаранку. В Эльград сыскаря позвали. Видать, князьям надобен стал. Вернется, вот и сговорится с Видаром. Сыграем две свадебки, разом охламонок к рукам мужниным пристроим!
- Матушка! – воскликнула Унка, в дверях появившись. Сама румяная, но глаза блестят счастливо. Вот и хорошо, хоть ей ладно. Подруга на Эринку глянула, и улыбка ее, как воск со свечи с лица стекла. Сбежала по ступенькам, за руку схватила и за ворота увела.
Отошли подальше подруги, чтоб уши чужие подслушать их не могли, да на дерево, что за околицей лежало, и присели. Тут Эринка и расплакалась. Унка за плечи ее обняла, наглаживает, слова говорит ласковые, да без толку всё. Воет подружка, будто медведь в капкане, не остановится. Рыдает, что есть моченьки, подолом утирается. Так и ревела бы, да Унка вдруг ногой топнула:
- А ну хватит слезьми умываться, как дитя малое. Говори, что страшного приключилось.
- Тилис посватался, - отвечает страдалица.
- Свадьба когда? – подруга хмурится.
- По осени.
- И чего ревешь, глупая? Коли Арн придет, то и сговор порушить можно.
- Не можно! – Эринка воскликнула. – На заре вечерней батька с Тилисом клятву Бавлину дадут. Вот и не будет мне счастья желанного. Не видать мне купца моего, изведусь, иссохну, а мужем Тилис станет. Не отпустит он. Люба, говорит, ему издавна. Не неволил раньше, думал, найду себе кого по сердцу. Вот и нашла, да поздно!
- Так и скажи ему…
- Говорит, коли решился, уже не отступится.
Замолчали подруги, подбородки ладонями подперли и вздохнули дружно. Сидят, о делах Эринкиных думают.
- Вот что, Эринка, - строго Унка сказала, - погоди убиваться. Купец твой еще не пришел, да и придет ли – не ведомо. А Тилис-то, может, и не красавец, но и не урод какой. Парень крепкий да ладный, посильней других мужиков в деревне будет. Не труслив, не злобен. Не дурак, да не хвастун какой. Хороший парень-то. А Арн твой странный больно. Господином опять же называл его прислужник. Коли не купец он никакой, сказался так только, то ведь и суженым его не назвать. Жениться не жениться, только задурит тебе головушку. А там и беды не минуешь.
- Да что говоришь-то такое?! – вскочила с бревна Эринка, от гнева себя позабывши. – А вот придет завтра к тебе не Видар, а другой кто, и тебя сговаривать станут. Что тогда скажешь? Ладно, мол, мужик-то хороший, а Видар еще сватов не прислал?
- Так Видар-то здешний! Вон он, под боком живет, - Унка насупилась, но подругу за руку взяла, опять усадила. – Права ты, Эринка, извелась бы я вся. Понятны мне слезы твои и страдания. Только ведь Бавлин может и не принять клятвы-то данной.
- Может - не может, - проворчала страдалица. – Примет, и деваться мне будет неуда.
- Совсем Тилис не мил?
- Вчера б пришел, я б и спорить не стала. А после ночи этой, никого мне не надобно. Как вспомню голос его, так и обмираю вся. О глазах подумаю, так и вовсе душа заходится.
Уна на ноги встала, руки в кулаки сжала.
- Я виноватая, - говорит. – Не потащила б тебя за собой, подруженька, так слезьми б не умывалась. Я, вон, счастье свое нашла, а тебе погибель устроила. Видар-то сказал, что давно ко мне присматривался, но вдовый, не спешил к девке подходить, а раз люб, то никого уже ко мне не подпустит. И чего б духам Тилиса не показать тебе было…
- Я сказала, чтоб только не нашего, - вздохнула Эринка. – Дух и послушался.
- И снова вина на мне. Я тебе про купцов всяких втолковывала. Прости ты меня, дуру неумную. Делов натворила, а тебе расхлебывай.
Потом вдруг на ноги вскочила, да Эринку за руку потянула.
- Чего ты? – та опешила.
- Бежим, - говорит Унка. – К Тилису бежим. До вечерней зорьки время осталось, вместе уговаривать станем. Авось, двоих-то послушается. Бежим, говорю. Выторгуем тебе сговор без клятвы. Скажем, никуда не денешься, зарок дашь. А зарок не клятва священная, его и нарушить можно. На себя грех возьму, раз в беду тебя втянула.
- Ох, - вздохнула Эринка, а в душ-то уж надежда цветком робким распускается. Кивнула горячо девка: - Бежим!
Вот и кинулись к кузнецову дому подруги. Собаки на них из-за заборов лают, соседи с любопытством поглядывают – охламонки бегут, видать, опять забаву какую учудить надумали. А девкам-то и не до забав вовсе. Бегут, ни на кого не смотрят, не до того им. Окрикнул кто-то, не обернулись. К дому кузнецову примчались, руки расцепили, к калитке бросились. Пес на них из-за забора кидается, пускать не хочет. Выглянула из окна жена кузнеца, разглядела, кто гостем незваным у калитки топчется, руками всплеснула и из дома выбежала.
- Эринушка, лебедь наша! – она улыбается, а Эринке в глаза глядеть совестно. Не их она, только ведь так с ходу и не скажешь, сговорили ведь. – И подружка с тобой закадычная. Здравствуй, Уна. К Тилю пришла, Эринушка? С мужем будущем повидаться желаешь?
- Здравствуйте, тетенька Нельга, - девки в пояс с Ункой кузнечихе поклонились.
Она калитку открыла, на пса накричала, гостьи и вошли. Эринка шею вытянула, ждет, что Тилис выйдет.
- Только нет Тиля-то, - говорит кузнечиха, - за отцом твоим отправился. Говорит, чего до зари ждать, богу любое время любо, когда сердце верное взывает. И то верно, чего тянуть-то, - тетка Нельга на невестку будущую с улыбкой поглядывает, а та и сказать ничего не смогла, онемела будто.
Поехал уже? Да как же это? И что делать-то теперь, не ведает. На подругу свою смотрит беспомощно, Унка нахмурилась, губы поджала.
- Да вы заходите, девоньки, поглядите, как живем. А и хорошо живем, в достатке, - кузнечиха что песню поет сладкую. Эринке подмигивает, за плечи обнимает: – Доченька моя. Не дали нам с батькой боги детей много, только Тилюшку нашего. Я поначалу горевала, что судьба так распорядилась, а потом и подумала, чего глупая убиваюсь, когда сынок доченьку приведет? Вот и настал срок. Да какую выбрал, всем на загляденье. Хорошая пара будет.
Вот уж удумала, один Тиль и загляделся. И зачем только в Эринкину сторону смотрел? Девок что ли мало было? Любую выбрать мог, так ведь охламонку никому ненадобную в жены взять решился.
- Благодарствуйте, тетенька Нельга, - поклонилась Уна. – Пойдем мы. А Эринка с мамкой и батькой лучше в гости зайдет, хозяйство посмотрят, как водится.
- Да чего уж там, - махнула рукой кузнечиха, но держать не стала.
Поклонились подруги на прощанье да прочь с кузнецова двора побежали. Да догнать никого не догнали, только запыхались все. А к храму Бавлина идти побоялись. Всё одно опоздают. Мужики-то верхом поехали, за ними не угнаться. Сели девки, пригорюнились, что делать не знают. Эринка про купца Арна вспомнила, опять слезы в глазах, и сердечко щемит. Рвет бедное на части, хоть в петлю лезь. А теперь и в петлю нельзя, клятва ж священная… Ни жить, ни помереть, только замуж за Тилиса выйти.
- К жрицам сходить надобно, - решила Унка. – Про озеро рассказать, совета спросить. Авось, не от клятвы освободят, так сердцу твоему легче сделают.
- Ох, к жрицам, - обомлела горемычная. – И правду сказать, где ночью шатались?
- Им можно. Не Рагнета, мамке не доложат.
- И Рагнета еще не доложила. Утром видела меня, а смолчала.
- Вот ведь старуха странная, - покачала головой Унка. – То напроказить не успеешь, уже вся деревня знает, а то молчит, будто воды в рот набрала. Ну и к лучшему. Может, и вправду не выдаст. А к жрицам сходим. Время есть. Надо в город напроситься. Мол, помолиться хотим, да дары на алтарь отнести в благодарность. Да не в скит какой, а в храм сразу. Глядишь, и узнаем чего хорошего.
- Узнаем, - кивает Эринка. – Только уж лучше б от клятвы освободили.
- Это-то не выйдет, - вздыхает Унка.
- А чего гадать? Сами всё и скажут, - решила невеста несчастная, да надеждой новой наполнилась.
- И то верно, - кивает подруга. На том и успокоились девки.
Батька Эринкин вернулся, когда мамка дочь спать погнала. Вошел молчаливый, задумчивый. Потом на девку взглянул пристально, да говорить ничего не стал.
- Случилось чего? – спросила матушка. Замерла Эринка, уши растопырила, слушает.
- Ничего не случилось, - отец отвечает. – Поклялись, всё честь по чести. Теперь осени ждать будем, к свадьбе готовиться.
- А чего хмурился?
- Так устал я, Летушка. Потчуй мужа, да спать пойду.
Больше слушать Эринка не стала, наверх поднялась. Хорошо лесенка узенькая, за стенки держалась, а то и слетела бы вниз. Голова кругом у девки, в глазах туман, в ушах гул стоит. Идет, ничего не видит, ни слез нет, ни мыслей. В светелку вошла, две косы в одну переплела, одежку стянула, да так на постель и упала. Лежала, в окошко глядела. А за окошком луна тучами прикрылась, не видать ничего, как в тумане озерном.
Глаза прикрыла, да вдруг холодком сырым потянуло. Промозглым, липким. Поежилась Эринка, в темноту поглядела. А там… Арида-заступница! Озеро Потаенное плещется. Туман вокруг стелется клоками рваными. Совсем рядом вода плещется, только шаг сделай. А на дереве поваленном девка вчерашняя сидит, улыбается.
- Не надо клятвы, Тиль. Куда ж я денусь теперича? Пусть так остается, уж был сговор...
- Приглянулся кто? – Тилис нахмурился. – Или совсем я противен тебе? – И снова в ручищах сжал, к лицу склонился и сказал горячо: - Давал я тебе мужа по сердцу найти, не хотел неволить. Теперь уж поздно. Не откажусь, не жди. Быть клятве.
После руки разжал, развернулся и в дом ушел, а Эринка одна осталась. Теперь уже слез не стала сдерживать. Спряталась среди яблонь цветущих и просидела там, пока сваты не ушли, да матушка из дома не вышла. Остановилась Лета, руки в бока уперла и головой покачала:
- Дуреха, - с укоризной сказала: - И что слезы льешь попусту? Ладно б дружок сердечный был, да за другого замуж отдали. Так ведь никого. Вот и выходит, что страданье твое пустое. Жених-то неплох. Кузнецу завсегда работа найдется, и на тебя наглядеться не может. Не обидит он тебя, ласковым теленком ходит следом станет, а там и сама душой потянешься. И время тебе дал Тилис, чтоб привыкнуть к нему успела. Хороший он, добрый. Даром что с виду грозен, а как на тебя поглядит, что твой ягненок. Уж я-то за ним следила.
- Это я ягненок пред ним, матушка, - дочка ответила. – Как взгляд его поймаю, словно волк на овцу смотрит, будто сожрать не терпится.
Рассмеялась матушка, а девка насупилась. Чего смешного сказала?
- Парень уже давно не юнец, а ты для него, что кусочек лакомый. Когда жар-то мужнин познаешь, иначе запоешь, сама такому взгляду порадуешься. А как остывать начнет, еще и вспоминать с тоской станешь. Радуйся, дочка, хорошо судьба твоя складывается. – Затем смеяться перестала и строго взглянула: - И дурить не вздумай. Клятву на вечерней зорьке отец даст. Коли чего учудишь, худо всем нам будет, и сестрам твоим, и деткам малым. Всем, в ком кровь есть наша. Сродникам далеким и близким. Помни о том, Эринка.
Ушла матушка, а девка несчастная на ноги вскочила. Хотела уж к Тилю бежать, в ногах валяться, да одумалась. Глаза его вспомнила, слова, что сказать успел, головой и поникла. Не отступится сын кузнецов. Коль давно к ней тянется, да посвататься решился – не отпустит. Вот и спросила у яблоньки:
- А делать-то что?
Яблоня в ответ ветвями пошуршала, вот и весь сказ. Снова присела Эринка, задумалась крепко. Права мамка. Клятва Бавлину священная. Грозный бог Бавлин, он отступников не прощает. Слышала девка истории всякие. Арида, жена его, богиня добрая, заботливая, но молитвы ей да подношения не умилостивят мужа сурового. Никто из богов клятвы, Бавлину данной, не разрушит.
- А делать и нечего, - сама себе девка ответила, да и вздохнула горестно.
У кого совета спросить? Кто вразумит и поможет? Ничего не придумала, решила с Ункой поговорить. Вдвоем-то думается легче. А коль не придумают, так хоть подруженька успокоит. Так и порешила Эринка.
Потихоньку в дом зашла, прислушалась. Родители за столом сидят, беседу ведут, да о чем, не слыхать толком. Эринка к стенке прижалась, получше вслушалась, аж дыхание затаила.
- Отговори ты Тиля от клятвы этой, - шепчет матушка. – Ведь и сам передумать может, а уже никуда не денешься. Возьмет Эринку нашу, а сам и не рад будет, как девке-то тогда жить с ним? Наплачется.
- Глупости, Летушка, - отец отвечает. – Коли столько времени на дочку нашу парень облизывается, то до осени точно не разлюбит. Хороший будет муж у Эринки, дельный. Чего еще лучше желать?
- А если другой ей по сердцу? Не говорит же, а сама, вон, весь подол слезами измочила. Лица нет…
- Глупости, - сердито прикрикнул батька. – Кто ей по сердцу? Как оголтелая по деревне с Ункой своей носится. Уже б дитя качать, а она в окно знахарке рожи кривит. Коли полюбился кто, так и ходила бы тише воды, ниже травы, вздыхала да втихую слезы утирала. Или счастливой бы бегала, не утаилась бы. Никто ей не по сердцу, дурь одна в голове только. Замуж выйдет, поумнеет, не до глупостей будет. И слушать ничего не желаю. Это слово мое тебе последнее.
- Ты хозяин, - согласилась мамка, а девка снова сникла, не будет мамка с отцом спорить. – Как скажешь, так и будет.
Не стала их больше слушать Эринка. Наверх поднялась на цыпочках да в светелку свою юркнула. Украшения да платье расшитое с себя стянула, подальше откинула, смотреть на них не желая. После в юбку длинную и рубаху серую натянула и вниз спустилась. Мамка из окна выглянула, когда дочь в калитку ужом скользнула, но останавливать не стала – отпустила, значится. Поняла, видать, что к подружке своей побежала.
А у дома подругиного суеты никакой. Нет здесь сватов-посленцев, вот Эринке и стало завидно. А как позавидовала, так и устыдилась сразу. Чему завидует? Счастью чужому? Так не дело это. Жрицы-то Аридины завсегда говорят, что зависть душу сушит, чернотой поганой полнит. За другого радоваться надо. И пусть ему лучше будет, придет срок, и он с тобой порадуется. А коли печаль на душе, то и опечалится, и словом добрым поддержит. Вот Эринка за подругу и радуется, что судьба и озерные духи заодно оказались. Знать, так боги ей на роду написали. Пусть и будет счастлива со своим вдовым, коли уж сойтись решились. Пусть хоть Унке свезло больше, чем подруге ее горемычной.
Вошла девка в калитку, кобеля грозного погладила, когда к ней подскочил, хвостом виляя, да к окошку направилась.
- Унка! – зовет Эринка.
А из окна мамка подругина выглянула. Улыбается, глазом медовым, как у Унки подмигивает.
- Что, - говорит, - сговорили уже, Эринушка? Знаем-знаем, что жених тебе нашелся. Хороший парень Тилис, добрым мужем будет.
- Сговорили, - кивнула девка, а самой опять плакать хочется. Вот ведь напасть какая… Только слезы сдержать сумела: - Уну бы мне, тетенька Вирна.
- Вот тебе и невеста, - рассмеялась тетка. – Нет, чтоб богине дары готовить, да в благодарность до земли кланяться, опять подружку зовет. Выйдет сейчас Уна. Сама не своя сегодня, всё из рук валится. Толку от девки нет, не иначе влюбилась, - и опять рассмеялась. Весело ей. А тетка Вирна из окна перегнулась и зашептала громко: – Видар ее до дому-то провожал, отца спрашивал. Да только ушел кормилец наш спозаранку. В Эльград сыскаря позвали. Видать, князьям надобен стал. Вернется, вот и сговорится с Видаром. Сыграем две свадебки, разом охламонок к рукам мужниным пристроим!
- Матушка! – воскликнула Унка, в дверях появившись. Сама румяная, но глаза блестят счастливо. Вот и хорошо, хоть ей ладно. Подруга на Эринку глянула, и улыбка ее, как воск со свечи с лица стекла. Сбежала по ступенькам, за руку схватила и за ворота увела.
Отошли подальше подруги, чтоб уши чужие подслушать их не могли, да на дерево, что за околицей лежало, и присели. Тут Эринка и расплакалась. Унка за плечи ее обняла, наглаживает, слова говорит ласковые, да без толку всё. Воет подружка, будто медведь в капкане, не остановится. Рыдает, что есть моченьки, подолом утирается. Так и ревела бы, да Унка вдруг ногой топнула:
- А ну хватит слезьми умываться, как дитя малое. Говори, что страшного приключилось.
- Тилис посватался, - отвечает страдалица.
- Свадьба когда? – подруга хмурится.
- По осени.
- И чего ревешь, глупая? Коли Арн придет, то и сговор порушить можно.
- Не можно! – Эринка воскликнула. – На заре вечерней батька с Тилисом клятву Бавлину дадут. Вот и не будет мне счастья желанного. Не видать мне купца моего, изведусь, иссохну, а мужем Тилис станет. Не отпустит он. Люба, говорит, ему издавна. Не неволил раньше, думал, найду себе кого по сердцу. Вот и нашла, да поздно!
- Так и скажи ему…
- Говорит, коли решился, уже не отступится.
Замолчали подруги, подбородки ладонями подперли и вздохнули дружно. Сидят, о делах Эринкиных думают.
- Вот что, Эринка, - строго Унка сказала, - погоди убиваться. Купец твой еще не пришел, да и придет ли – не ведомо. А Тилис-то, может, и не красавец, но и не урод какой. Парень крепкий да ладный, посильней других мужиков в деревне будет. Не труслив, не злобен. Не дурак, да не хвастун какой. Хороший парень-то. А Арн твой странный больно. Господином опять же называл его прислужник. Коли не купец он никакой, сказался так только, то ведь и суженым его не назвать. Жениться не жениться, только задурит тебе головушку. А там и беды не минуешь.
- Да что говоришь-то такое?! – вскочила с бревна Эринка, от гнева себя позабывши. – А вот придет завтра к тебе не Видар, а другой кто, и тебя сговаривать станут. Что тогда скажешь? Ладно, мол, мужик-то хороший, а Видар еще сватов не прислал?
- Так Видар-то здешний! Вон он, под боком живет, - Унка насупилась, но подругу за руку взяла, опять усадила. – Права ты, Эринка, извелась бы я вся. Понятны мне слезы твои и страдания. Только ведь Бавлин может и не принять клятвы-то данной.
- Может - не может, - проворчала страдалица. – Примет, и деваться мне будет неуда.
- Совсем Тилис не мил?
- Вчера б пришел, я б и спорить не стала. А после ночи этой, никого мне не надобно. Как вспомню голос его, так и обмираю вся. О глазах подумаю, так и вовсе душа заходится.
Уна на ноги встала, руки в кулаки сжала.
- Я виноватая, - говорит. – Не потащила б тебя за собой, подруженька, так слезьми б не умывалась. Я, вон, счастье свое нашла, а тебе погибель устроила. Видар-то сказал, что давно ко мне присматривался, но вдовый, не спешил к девке подходить, а раз люб, то никого уже ко мне не подпустит. И чего б духам Тилиса не показать тебе было…
- Я сказала, чтоб только не нашего, - вздохнула Эринка. – Дух и послушался.
- И снова вина на мне. Я тебе про купцов всяких втолковывала. Прости ты меня, дуру неумную. Делов натворила, а тебе расхлебывай.
Потом вдруг на ноги вскочила, да Эринку за руку потянула.
- Чего ты? – та опешила.
- Бежим, - говорит Унка. – К Тилису бежим. До вечерней зорьки время осталось, вместе уговаривать станем. Авось, двоих-то послушается. Бежим, говорю. Выторгуем тебе сговор без клятвы. Скажем, никуда не денешься, зарок дашь. А зарок не клятва священная, его и нарушить можно. На себя грех возьму, раз в беду тебя втянула.
- Ох, - вздохнула Эринка, а в душ-то уж надежда цветком робким распускается. Кивнула горячо девка: - Бежим!
Вот и кинулись к кузнецову дому подруги. Собаки на них из-за заборов лают, соседи с любопытством поглядывают – охламонки бегут, видать, опять забаву какую учудить надумали. А девкам-то и не до забав вовсе. Бегут, ни на кого не смотрят, не до того им. Окрикнул кто-то, не обернулись. К дому кузнецову примчались, руки расцепили, к калитке бросились. Пес на них из-за забора кидается, пускать не хочет. Выглянула из окна жена кузнеца, разглядела, кто гостем незваным у калитки топчется, руками всплеснула и из дома выбежала.
- Эринушка, лебедь наша! – она улыбается, а Эринке в глаза глядеть совестно. Не их она, только ведь так с ходу и не скажешь, сговорили ведь. – И подружка с тобой закадычная. Здравствуй, Уна. К Тилю пришла, Эринушка? С мужем будущем повидаться желаешь?
- Здравствуйте, тетенька Нельга, - девки в пояс с Ункой кузнечихе поклонились.
Она калитку открыла, на пса накричала, гостьи и вошли. Эринка шею вытянула, ждет, что Тилис выйдет.
- Только нет Тиля-то, - говорит кузнечиха, - за отцом твоим отправился. Говорит, чего до зари ждать, богу любое время любо, когда сердце верное взывает. И то верно, чего тянуть-то, - тетка Нельга на невестку будущую с улыбкой поглядывает, а та и сказать ничего не смогла, онемела будто.
Поехал уже? Да как же это? И что делать-то теперь, не ведает. На подругу свою смотрит беспомощно, Унка нахмурилась, губы поджала.
- Да вы заходите, девоньки, поглядите, как живем. А и хорошо живем, в достатке, - кузнечиха что песню поет сладкую. Эринке подмигивает, за плечи обнимает: – Доченька моя. Не дали нам с батькой боги детей много, только Тилюшку нашего. Я поначалу горевала, что судьба так распорядилась, а потом и подумала, чего глупая убиваюсь, когда сынок доченьку приведет? Вот и настал срок. Да какую выбрал, всем на загляденье. Хорошая пара будет.
Вот уж удумала, один Тиль и загляделся. И зачем только в Эринкину сторону смотрел? Девок что ли мало было? Любую выбрать мог, так ведь охламонку никому ненадобную в жены взять решился.
- Благодарствуйте, тетенька Нельга, - поклонилась Уна. – Пойдем мы. А Эринка с мамкой и батькой лучше в гости зайдет, хозяйство посмотрят, как водится.
- Да чего уж там, - махнула рукой кузнечиха, но держать не стала.
Поклонились подруги на прощанье да прочь с кузнецова двора побежали. Да догнать никого не догнали, только запыхались все. А к храму Бавлина идти побоялись. Всё одно опоздают. Мужики-то верхом поехали, за ними не угнаться. Сели девки, пригорюнились, что делать не знают. Эринка про купца Арна вспомнила, опять слезы в глазах, и сердечко щемит. Рвет бедное на части, хоть в петлю лезь. А теперь и в петлю нельзя, клятва ж священная… Ни жить, ни помереть, только замуж за Тилиса выйти.
- К жрицам сходить надобно, - решила Унка. – Про озеро рассказать, совета спросить. Авось, не от клятвы освободят, так сердцу твоему легче сделают.
- Ох, к жрицам, - обомлела горемычная. – И правду сказать, где ночью шатались?
- Им можно. Не Рагнета, мамке не доложат.
- И Рагнета еще не доложила. Утром видела меня, а смолчала.
- Вот ведь старуха странная, - покачала головой Унка. – То напроказить не успеешь, уже вся деревня знает, а то молчит, будто воды в рот набрала. Ну и к лучшему. Может, и вправду не выдаст. А к жрицам сходим. Время есть. Надо в город напроситься. Мол, помолиться хотим, да дары на алтарь отнести в благодарность. Да не в скит какой, а в храм сразу. Глядишь, и узнаем чего хорошего.
- Узнаем, - кивает Эринка. – Только уж лучше б от клятвы освободили.
- Это-то не выйдет, - вздыхает Унка.
- А чего гадать? Сами всё и скажут, - решила невеста несчастная, да надеждой новой наполнилась.
- И то верно, - кивает подруга. На том и успокоились девки.
Батька Эринкин вернулся, когда мамка дочь спать погнала. Вошел молчаливый, задумчивый. Потом на девку взглянул пристально, да говорить ничего не стал.
- Случилось чего? – спросила матушка. Замерла Эринка, уши растопырила, слушает.
- Ничего не случилось, - отец отвечает. – Поклялись, всё честь по чести. Теперь осени ждать будем, к свадьбе готовиться.
- А чего хмурился?
- Так устал я, Летушка. Потчуй мужа, да спать пойду.
Больше слушать Эринка не стала, наверх поднялась. Хорошо лесенка узенькая, за стенки держалась, а то и слетела бы вниз. Голова кругом у девки, в глазах туман, в ушах гул стоит. Идет, ничего не видит, ни слез нет, ни мыслей. В светелку вошла, две косы в одну переплела, одежку стянула, да так на постель и упала. Лежала, в окошко глядела. А за окошком луна тучами прикрылась, не видать ничего, как в тумане озерном.
Глаза прикрыла, да вдруг холодком сырым потянуло. Промозглым, липким. Поежилась Эринка, в темноту поглядела. А там… Арида-заступница! Озеро Потаенное плещется. Туман вокруг стелется клоками рваными. Совсем рядом вода плещется, только шаг сделай. А на дереве поваленном девка вчерашняя сидит, улыбается.
