- Я… - Олимпиада на руки свои посмотрела. Ведь нельзя же всю жизнь скрывать это. - Я не могу пойти к бабушке.
- Почему это? - резко спросила мать. - Что еще удумала?
- Я… силу утратила, - Олимпиада сказала это вслух, и вдруг легче стало. Утратила — ну и утратила. Прав был Лихо, горюшко, не горе.
- Ты… - мать ахнула, за сердце схватилась, и Мишка к ней бросился, поддержал.
- И я не буду, маменька, больше делать, как вы мне прикажете, - выпалила Олимпиада, пока кураж не прошел. - Замуж я по вашей указке вышла, из дома по вашей указке уехала, и вернулась тоже, потому что вы так пожелали. Все. Хватит. Я буду своим умом жить.
- Ах ты!… - мать занесла руку для удара, и замерла, перехваченная другой рукой. Рукав сюртука весь был в пыли и брызгах крови, и пахло от ткани гнилью и плесенью.
- Вам бы, Акилина Никитична, не следовало бить работницу сыскной полиции, - спокойно сказал Лихо и медленно разжал руку.
Мать растерла запястье и бросила на Мишку уничтожающий взгляд. Он, бедняга, разрывался сейчас между матерью своей и начальником, и не знал, куда ему скрыться. Олимпиада же предпочла сделать шаг назад и укрыться у Лихо за спиной.
- И давно ли, любезный Нестор Нимович? - спросила мать сухо, взгляд не отрывая от Олимпиады.
- Дай уж порядком, - ответил Лихо, в подробности не вдаваясь.
- И какую, позвольте спросить, пользу может принести моя бесталанная дочь? Штерн ее пытался когда-то приставить к делу, письма составлять, стенографировать обучал, на машинке печатать, да только без толку.
- Ложь! - не выдержала Олимпиада.
Лихо остановил ее.
- Госпожа Штерн будет занимать должность личной моей помощницы в сыскном деле и, если потребуется, по синодальной части. Жалованье ей будет положено в 80 рублей и квартира, так что о будущем дочери своей можете не беспокоиться. Идемте, Олимпиада Потаповна.
Лихо взял ее за локоть и потянул за собой.
- Спасибо.
- Не обольщайтесь, Олимпиада Потаповна, - покачал головой Лихо. - Если вы еще раз выкинете что-то подобное, житье с матушкой вам Раем покажется. Это ясно?
Олимпиада кивнула.
- Таланты у вас несомненные, - продолжил Лихо. - Но если вы еще хоть раз сунетесь в пекло, не спросясь, чай будете заваривать до скончания веков.
- Впредь это не повторится, Нестор Нимович, - уверила его Олимпиада.
Лихо, кажется, не поверил, но спорить дальше не стал. Посторонился, пропуская Олимпиаду в дом, пробормотал «все вы здесь знаете» и быстро наверх поднялся, брезгливо отряхивая испорченный сюртук. Олимпиада огляделась, постояла на пороге немного, а потом прошла на кухню — чай заваривать.
- Ерундовина! - Мишка в сердцах скомкал последний номер Ведомостей и отшвырнул на край стола. - Дешевый листок! Лубочные картинки!
Олимпиада в газету заглянула мельком и продолжила заваривать чай, дорогой, цветочный, который утром с курьером доставили из столицы. Статью, которая так возмутила Мишку, она уже видела. Правды в ней было немного, но и вреда от вранья — тоже немного. Чуть принизили заслуги полиции, что Мишку и разозлило; пару оскорбительных слов сказали о «столичном хлыще Лихо»; присочинили особенно романтичную историю о Сусанне Лиснецкой и ее несчастной любви, мавок прибавили, Стаса Дикого — одного из убитых, в начале статьи выставили полным мерзавцем, убийцей собутыльников в «Длинной версте», а в конце — несчастным страдальцем. Саму Олимпиаду помянули вскользь, но тоже в обидном ключе, но это едва ли было хуже тех взглядов, что последние четыре дня метала через забор мать.
- Да я этого «Евграфа Поликарповича» знал еще в те годы, когда он был Егорка, Петров сын, и арифметику у меня списывал! - продолжал горячиться Мишка, без работы себя ведущий, как застоявшийся в стойле боевой конь. - Да и что за фамилия такая — Бирюч?! Это кто вообще?
- Царский глашатай, - Лихо повесил шляпу на вешалку, прошел через кабинет и к окну сел. - А в некоторых вологодских деревнях так еще крик называют. Большой, я погляжу, народник этот ваш «Евграф Поликарпович».
- Ну так ведь врет! - возмутился Мишка. - Вот в царские времена его бы в острог сволокли!
Лихо взял из рук Олимпиады чашку, принюхался и удовлетворенно кивнул. Посмотрел на Мишку и улыбнулся иронически.
- В царские времена с вас бы, Михайло Потапович, шкуру содрали, поскольку оборотень вы вольный. А сестру вашу… в кого вы там имели обыкновение оборачиваться, Олимпиада Потаповна?
- В зайчика, - Олимпиада покраснела.
- А зайчика бы оставили без хвостика, - хмыкнул Лихо. - Полно вам, Михайло Потапович. Острог. Скажете тоже. Ну, сочиняет человек. Скучно ему, вот и сочиняет.
- А пускай бы он сочинял… - Мишка пожал плечами. - Романы всякие.
- До романов, Михайло Потапович, дорасти надо, - Лихо с сожалением отставил чашку и посмотрел на папки, громоздящиеся на краю стола. - Что там с письмоводителем Богуславским?
- Ищем, Нестор Нимович, - отрапортовал Мишка. - Пока — как в воду канул.
- Один повесился, второй в воду канул… - Лихо побарабанил раздраженно по подлокотнику. - Тенденция, однако. Еще что-то новое есть для меня?
- Нет, Нестор Нимович, - качнул головой Мишка. - Пока все тихо. Да, выяснили, что у гор стряслось. Вы, помнится, спрашивали.
Лихо кивнул.
- Егоров, бывший наш, городовой, застрелился. Его за пьянство уволили, потом он еще проигрался и застрелился, оставил вдову с тремя детьми без копейки. Мы ей сбросились понемногу, еще решили дом подновить немного. Свои все-таки.
Лихо вытащил из кармана портмоне, достал ассигнацию в три рубля и протянул Мишке.
- Добавьте от меня.
Взгляд его снова метнулся к папкам. Это откровенное нежелание Лихо, насколько можно видеть, деятельного, заниматься делами рутинными, Олимпиаду забавляло. Ему бы погоня, сражение, загадочное преступление, а не поножовщину разбирать.
По статусу, впрочем, ему и не положено было каждое дело самому расследовать. Штерн, сколько Олимпиада помнила, в самые тривиальные дела даже не заглядывал, а некоторые отчеты подписывал не глядя. Раздавал же он указания, кажется, наугад. Лихо отчего-то во все требовалось вникнуть. Может быть, искал, нет ли где следа дел страшных, имеющих касательство до Священного Синода? А может, просто слишком велико было в Несторе Нимовиче чувство ответственности. Взял же он к себе на службу Олимпиаду, и едва ли только для того, чтобы каждый день пить хорошо заваренный чай.
- Ваше превосходительство, - дежурный заглянул в кабинет. - Мертвецы у нас, ваше превосходительство.
- Где? - Лихо поднялся, отставляя в сторону недопитый чай.
- В слободке, ваше превосходительство. Молодые девицы, четыре штуки.
Лихо кивнул каким-то своим мыслям, шляпу надел и указал Мишке на дверь.
- Если вдруг телеграммы будут из Москвы или Петербурга, пошлите за мной, Олимпиада Потаповна.
- Я могла бы, Нестор Нимович, для вас отчеты просмотреть, - робко предложила Олимпиада. - Разобрать их…
Лихо снова посмотрел на папки и кивнул.
- Воля ваша. Идемте, Михайло Потапович.
Олимпиада проводила их взглядом, потом еще в окно выглянула — улица, с тех пор как сирень вырубили, казалась пустой и голой — убедилась, что Лихо с Мишкой благополучно отбыли, и подвинула стул к краю стола. На место Лихо она сесть не решилась. Подвинув к себе стопку папок, Олимпиада раскрыла первую.
* * *
В слободке издавна селились главным образом ткачи. Со временем здесь появились и галантерейные мастерские, и «большое ситцевое торжище» и портные поселились. Одно время, как рассказывал воодушевленно Мишка, в слободку пытались пробраться и кожевники с обувщиками, но им был дан от ворот поворот. Места были тихие, приятные для глаза. Сразу за старой городской стеной, оставленной больше ради красоты, начинались льняные поля, пока еще весьма невзрачные. Чуть поодаль на пригорке, слишком покатом и низком, чтобы именоваться, как его западные собратья, «горой», стояла старенькая белокаменная церковка. На колокольне суетился крошечный, если с земли глядеть, звонарь, и тяжелый, сумрачный звон плыл над землей.
- Всю округу переполошат, - поморщился Лихо.
- Так все уже знают, - пожал плечами Мишка. - В слободке друг друга все знают, Нестор Нимович. Общество очень дружное. Некоторые семьи тут поселились, еще когда город только основывали.
Насчет «дружности» Лихо мог бы поспорить: возле дома, к которому их подвезли, была безобразная драка — человек шестеро, уже и не разобрать — кто кого бьет. Но дрались, явно, люди обоего полу. Визгливо кричали женщины, кто-то подвывал, вторя колоколу, звучала монотонная молитва. Городовой благоразумно не вмешивался.
- Что здесь творится? - Лихо лишь немного повысил голос, но его услышали.
- Душегубы! - завопила одна из женщин.
- Кровопийцы!
- Деточку нашу!
- Малютку нашу!
Лихо раздвинул напирающих на него обитателей слободки тростью и кивнул городовому.
- Что здесь?
- Пройдемте в дом, ваше превосходительство, - городовой опасливо покосился на готовых вновь ринуться в драку слободжан. - Сами все увидите.
- Если вы немедленно не успокоитесь, вас арестуют, - сказал Лихо обступающим его людям. - Михайло Потапович, возьмите свидетельские показания.
Пройдя через толпу, пред ним расступающуюся, Лихо шагнул в дом. Здесь пахло кровью.
- В дальней светелке, - шепотом сказал городовой.
Лихо кивнул, прошел коридором, отмечая про себя, что дом добротный, зажиточный, везде чисто прибрано, и пахнуть должно цветами и хлебом, а не кровью.
В дальней светелке царил настоящий хаос, подлинный кошмар, который заставил городового, бывалого мужчину, выскочить за дверь, зажимая рот. Лихо переступил порог и аккуратно обошел лужу крови.
Четыре девицы — все в вышитых сорочках, неподпоясанные, простоволосые. В руках у них кудели. Затеяли по старинке посиделки за прялками. Прялки тоже имелись — как на подбор, две каргопольских, все в цветах, северодвинская — с конем, маленькая тверская с точеным стояком и даже новехонькая немецкая самопрялка, смотрящаяся тут странно. Числом — пять. А тела четыре.
- А, вы здесь уже, Нестор Нимович? - доктор Эйдлин аккуратно перешагнул лужу крови и поцокал языком. - Жуть какая! Но с причиной смерти зато все более-менее ясно. Головы им, бедняжкам, разбили чем-то тяжелым.
- Подробности когда будут? - хмуро спросил Лихо, продолжая рассматривать прялки. На изуродованные тела девиц смотреть ему было неприятно.
- Работы тут много, так что к завтрашнему дню.
Лихо кивнул и вышел.
Дерущихся разняли, развели в разные стороны двора и усадили на лавки. В присутствии начальника сыска, его главного помощника и полудюжины городовых снова лезть в драку они не спешили, и только прожигали друг в друге взглядом дыры. Ненависть, повисшая в воздухе, заставила Лихо поднести руку к горло. Вот ведь!
- Что произошло тут, Михайло Потапович?
Мишка зашуршал страницами блокнота.
- Дом принадлежит семье Семеновых, вон они, - Мишка указал на бледную чету средних лет. Именно к ним была обращена большая часть ненависти. - Посиделки у них были ночью, дочка с подружками устроили. Пряли, гадали, что там еще девицы делают?
- Гадали? В начале июня?
- Да кто их, девиц, разберет, - пожал плечами Мишка. - И потом, вот матушка моя чуть ли не каждый день гадает.
- Матушка ваша — ведьма, Михайло Потапович, а Семеновы — православные. Так, произошло-то что?
- Неизвестно, - покачал головой Мишка. - Семеновы в отъезде были, стариков своих навещали, они в селе живет, верстах в двадцати от города. А когда утром вернулись, весь ужас и застали.
- Остальные?
- Ивановы, Ткачевы, Синицкие и Посмель, - Мишка на мгновение сверился с блокнотом. - Просите, Посмиль. Их дочери были на посиделках. И все они утверждают, будто бы девица Семенова подружек убила, а сама бежала.
- Девица Семенова, значит? - Лихо оглянулся на дверь. Надо бы увести отсюда родителей, чтобы не помешали вынести тела. - А лет ей сколько, этой Семеновой?
- Полные шестнадцать. Семнадцать осенью будет.
- Шестнадцатилетняя девица убила четырех своих подруг? - уточнил Лихо.
- Ходят слухи, - Мишка глазами указал на разъяренную дородную блондинку, которая глядела на Семеновых особенно свирепо, - что Семенова не такая уж и девица, есть у нее полюбовник, и он — настоящий разбойник.
- Слухи, значит, ходят… Вот что, Михайло Потапович. Вы всех по домам разведите и каждого допросите отдельно. Говорить о том, бежала ли Семенова, или мертва сама, мне кажется рано. Семеновых самих в отделение отправьте, там я с ними поговорю. А слухи… Слухи пожалуй соберите и отдельно запишите. Не повредит.
Сам Лихо обошел дом, изучая обстановку и окрестности. Двор Семеновых был на улице последний, сразу за ним — полуразрушенная стена, а дальше — льняные поля. Ближайший дом стоял заброшенный, храня следы пожара, двор зарос лебедой. Чуть поодаль — церковь и погост. Окна комнаты, в которой устроены были посиделки, как раз на погост и выходят, так что единственные свидетели — покойнички. Лихо на всякий случай прошел по кладбищу, но место было тихое, святое, мертвецы лежали тихо, ожидая Второго Пришествия, не шалили, из могил не выходили и, конечно, ничего не видели.
- Жуть-то какая, прости Господь!
Лихо обернулся и посмотрел на священника, тощего, с жиденькой козлиной бородкой. В противовес отцу Ионе, к которому после завершения дела с «упырем» Лихо зашел с подарком — упаковкой отличного китайского чая, этот поп был существо пренеприятное. Лихо людей чувствовал, ошибался редко, и знал, что видит перед собой мелкого безбожника, лишь прикрывающегося благостью. Из церковной кружки ворует, щупает прихожанок, вымогательствует. Донести бы на него, куда следует, да только люди наверняка к нему привыкли, и только недовольны будут, если этакое ничтожество прогонят. И все же, Лихо решил попозже намекнуть отцу Ионе.
- Начальник уголовного сыска Нестор Нимович Лихо.
- Отец Апанасий, - священник закивал, тряся жидкой своей бороденкой. - А об вас мы наслышаны, дражайший Нестор Нимович, очень даже наслышаны. В газете о подвигах ваших читаем. Да и шутка ли — самого Синода член среди нас проживает, пусть и временно.
- Вы в последнее время ничего не замечали странного? - оборвал Лихо поток льстивого красноречия.
- Странного? Да Бог с вами! Тихонько у нас в слободке. Народ приличный. Не пьют, не буянят. И девки, и парни ведут себя пристойно.
- Может быть возле дома Семеновых кого-нибудь заметили? - спросил Лихо без особой надежды.
- Нет-нет, батюшка. Днем не видать ни кого, а ежели ночью, в темноте, так и не разглядеть…
- А соседний дом, заброшенный…
- Необитаем уже почитай два года. Погорельцы-то съехали, в Москву подались, или еще куда, а дом так и стоит. Но можете быть покойны, никакой дурной люд мы там не привечаем. Пытались как-то бродяги вселиться, так их наши мужики уму-разуму научили.
- Уму-разуму? - Лихо кивнул. Научили, значит.
- Если вам что понадобится, узнать чего, о людишках расспросить, вы ко мне пожалуйте, - заулыбался масляно отец Апанасий.
Слово «людишки» неприятно резануло слух. Сам Лихо был о людях в общей массе мнения невысокого. Попадались порядочные, попадались опасные — к таким он относил семейство Залесских, непредсказуемое. Даже приятные попадались, вроде Олимпиады Потаповны, которая и чай заварит, и улыбнется, и помощь предложит — от чистого сердца. Но в большинстве своем люди больше походили на отца Апанасия.
- Почему это? - резко спросила мать. - Что еще удумала?
- Я… силу утратила, - Олимпиада сказала это вслух, и вдруг легче стало. Утратила — ну и утратила. Прав был Лихо, горюшко, не горе.
- Ты… - мать ахнула, за сердце схватилась, и Мишка к ней бросился, поддержал.
- И я не буду, маменька, больше делать, как вы мне прикажете, - выпалила Олимпиада, пока кураж не прошел. - Замуж я по вашей указке вышла, из дома по вашей указке уехала, и вернулась тоже, потому что вы так пожелали. Все. Хватит. Я буду своим умом жить.
- Ах ты!… - мать занесла руку для удара, и замерла, перехваченная другой рукой. Рукав сюртука весь был в пыли и брызгах крови, и пахло от ткани гнилью и плесенью.
- Вам бы, Акилина Никитична, не следовало бить работницу сыскной полиции, - спокойно сказал Лихо и медленно разжал руку.
Мать растерла запястье и бросила на Мишку уничтожающий взгляд. Он, бедняга, разрывался сейчас между матерью своей и начальником, и не знал, куда ему скрыться. Олимпиада же предпочла сделать шаг назад и укрыться у Лихо за спиной.
- И давно ли, любезный Нестор Нимович? - спросила мать сухо, взгляд не отрывая от Олимпиады.
- Дай уж порядком, - ответил Лихо, в подробности не вдаваясь.
- И какую, позвольте спросить, пользу может принести моя бесталанная дочь? Штерн ее пытался когда-то приставить к делу, письма составлять, стенографировать обучал, на машинке печатать, да только без толку.
- Ложь! - не выдержала Олимпиада.
Лихо остановил ее.
- Госпожа Штерн будет занимать должность личной моей помощницы в сыскном деле и, если потребуется, по синодальной части. Жалованье ей будет положено в 80 рублей и квартира, так что о будущем дочери своей можете не беспокоиться. Идемте, Олимпиада Потаповна.
Лихо взял ее за локоть и потянул за собой.
- Спасибо.
- Не обольщайтесь, Олимпиада Потаповна, - покачал головой Лихо. - Если вы еще раз выкинете что-то подобное, житье с матушкой вам Раем покажется. Это ясно?
Олимпиада кивнула.
- Таланты у вас несомненные, - продолжил Лихо. - Но если вы еще хоть раз сунетесь в пекло, не спросясь, чай будете заваривать до скончания веков.
- Впредь это не повторится, Нестор Нимович, - уверила его Олимпиада.
Лихо, кажется, не поверил, но спорить дальше не стал. Посторонился, пропуская Олимпиаду в дом, пробормотал «все вы здесь знаете» и быстро наверх поднялся, брезгливо отряхивая испорченный сюртук. Олимпиада огляделась, постояла на пороге немного, а потом прошла на кухню — чай заваривать.
Часть вторая, дело о вдовицах и девицах
- Ерундовина! - Мишка в сердцах скомкал последний номер Ведомостей и отшвырнул на край стола. - Дешевый листок! Лубочные картинки!
Олимпиада в газету заглянула мельком и продолжила заваривать чай, дорогой, цветочный, который утром с курьером доставили из столицы. Статью, которая так возмутила Мишку, она уже видела. Правды в ней было немного, но и вреда от вранья — тоже немного. Чуть принизили заслуги полиции, что Мишку и разозлило; пару оскорбительных слов сказали о «столичном хлыще Лихо»; присочинили особенно романтичную историю о Сусанне Лиснецкой и ее несчастной любви, мавок прибавили, Стаса Дикого — одного из убитых, в начале статьи выставили полным мерзавцем, убийцей собутыльников в «Длинной версте», а в конце — несчастным страдальцем. Саму Олимпиаду помянули вскользь, но тоже в обидном ключе, но это едва ли было хуже тех взглядов, что последние четыре дня метала через забор мать.
- Да я этого «Евграфа Поликарповича» знал еще в те годы, когда он был Егорка, Петров сын, и арифметику у меня списывал! - продолжал горячиться Мишка, без работы себя ведущий, как застоявшийся в стойле боевой конь. - Да и что за фамилия такая — Бирюч?! Это кто вообще?
- Царский глашатай, - Лихо повесил шляпу на вешалку, прошел через кабинет и к окну сел. - А в некоторых вологодских деревнях так еще крик называют. Большой, я погляжу, народник этот ваш «Евграф Поликарпович».
- Ну так ведь врет! - возмутился Мишка. - Вот в царские времена его бы в острог сволокли!
Лихо взял из рук Олимпиады чашку, принюхался и удовлетворенно кивнул. Посмотрел на Мишку и улыбнулся иронически.
- В царские времена с вас бы, Михайло Потапович, шкуру содрали, поскольку оборотень вы вольный. А сестру вашу… в кого вы там имели обыкновение оборачиваться, Олимпиада Потаповна?
- В зайчика, - Олимпиада покраснела.
- А зайчика бы оставили без хвостика, - хмыкнул Лихо. - Полно вам, Михайло Потапович. Острог. Скажете тоже. Ну, сочиняет человек. Скучно ему, вот и сочиняет.
- А пускай бы он сочинял… - Мишка пожал плечами. - Романы всякие.
- До романов, Михайло Потапович, дорасти надо, - Лихо с сожалением отставил чашку и посмотрел на папки, громоздящиеся на краю стола. - Что там с письмоводителем Богуславским?
- Ищем, Нестор Нимович, - отрапортовал Мишка. - Пока — как в воду канул.
- Один повесился, второй в воду канул… - Лихо побарабанил раздраженно по подлокотнику. - Тенденция, однако. Еще что-то новое есть для меня?
- Нет, Нестор Нимович, - качнул головой Мишка. - Пока все тихо. Да, выяснили, что у гор стряслось. Вы, помнится, спрашивали.
Лихо кивнул.
- Егоров, бывший наш, городовой, застрелился. Его за пьянство уволили, потом он еще проигрался и застрелился, оставил вдову с тремя детьми без копейки. Мы ей сбросились понемногу, еще решили дом подновить немного. Свои все-таки.
Лихо вытащил из кармана портмоне, достал ассигнацию в три рубля и протянул Мишке.
- Добавьте от меня.
Взгляд его снова метнулся к папкам. Это откровенное нежелание Лихо, насколько можно видеть, деятельного, заниматься делами рутинными, Олимпиаду забавляло. Ему бы погоня, сражение, загадочное преступление, а не поножовщину разбирать.
По статусу, впрочем, ему и не положено было каждое дело самому расследовать. Штерн, сколько Олимпиада помнила, в самые тривиальные дела даже не заглядывал, а некоторые отчеты подписывал не глядя. Раздавал же он указания, кажется, наугад. Лихо отчего-то во все требовалось вникнуть. Может быть, искал, нет ли где следа дел страшных, имеющих касательство до Священного Синода? А может, просто слишком велико было в Несторе Нимовиче чувство ответственности. Взял же он к себе на службу Олимпиаду, и едва ли только для того, чтобы каждый день пить хорошо заваренный чай.
- Ваше превосходительство, - дежурный заглянул в кабинет. - Мертвецы у нас, ваше превосходительство.
- Где? - Лихо поднялся, отставляя в сторону недопитый чай.
- В слободке, ваше превосходительство. Молодые девицы, четыре штуки.
Лихо кивнул каким-то своим мыслям, шляпу надел и указал Мишке на дверь.
- Если вдруг телеграммы будут из Москвы или Петербурга, пошлите за мной, Олимпиада Потаповна.
- Я могла бы, Нестор Нимович, для вас отчеты просмотреть, - робко предложила Олимпиада. - Разобрать их…
Лихо снова посмотрел на папки и кивнул.
- Воля ваша. Идемте, Михайло Потапович.
Олимпиада проводила их взглядом, потом еще в окно выглянула — улица, с тех пор как сирень вырубили, казалась пустой и голой — убедилась, что Лихо с Мишкой благополучно отбыли, и подвинула стул к краю стола. На место Лихо она сесть не решилась. Подвинув к себе стопку папок, Олимпиада раскрыла первую.
* * *
В слободке издавна селились главным образом ткачи. Со временем здесь появились и галантерейные мастерские, и «большое ситцевое торжище» и портные поселились. Одно время, как рассказывал воодушевленно Мишка, в слободку пытались пробраться и кожевники с обувщиками, но им был дан от ворот поворот. Места были тихие, приятные для глаза. Сразу за старой городской стеной, оставленной больше ради красоты, начинались льняные поля, пока еще весьма невзрачные. Чуть поодаль на пригорке, слишком покатом и низком, чтобы именоваться, как его западные собратья, «горой», стояла старенькая белокаменная церковка. На колокольне суетился крошечный, если с земли глядеть, звонарь, и тяжелый, сумрачный звон плыл над землей.
- Всю округу переполошат, - поморщился Лихо.
- Так все уже знают, - пожал плечами Мишка. - В слободке друг друга все знают, Нестор Нимович. Общество очень дружное. Некоторые семьи тут поселились, еще когда город только основывали.
Насчет «дружности» Лихо мог бы поспорить: возле дома, к которому их подвезли, была безобразная драка — человек шестеро, уже и не разобрать — кто кого бьет. Но дрались, явно, люди обоего полу. Визгливо кричали женщины, кто-то подвывал, вторя колоколу, звучала монотонная молитва. Городовой благоразумно не вмешивался.
- Что здесь творится? - Лихо лишь немного повысил голос, но его услышали.
- Душегубы! - завопила одна из женщин.
- Кровопийцы!
- Деточку нашу!
- Малютку нашу!
Лихо раздвинул напирающих на него обитателей слободки тростью и кивнул городовому.
- Что здесь?
- Пройдемте в дом, ваше превосходительство, - городовой опасливо покосился на готовых вновь ринуться в драку слободжан. - Сами все увидите.
- Если вы немедленно не успокоитесь, вас арестуют, - сказал Лихо обступающим его людям. - Михайло Потапович, возьмите свидетельские показания.
Пройдя через толпу, пред ним расступающуюся, Лихо шагнул в дом. Здесь пахло кровью.
- В дальней светелке, - шепотом сказал городовой.
Лихо кивнул, прошел коридором, отмечая про себя, что дом добротный, зажиточный, везде чисто прибрано, и пахнуть должно цветами и хлебом, а не кровью.
В дальней светелке царил настоящий хаос, подлинный кошмар, который заставил городового, бывалого мужчину, выскочить за дверь, зажимая рот. Лихо переступил порог и аккуратно обошел лужу крови.
Четыре девицы — все в вышитых сорочках, неподпоясанные, простоволосые. В руках у них кудели. Затеяли по старинке посиделки за прялками. Прялки тоже имелись — как на подбор, две каргопольских, все в цветах, северодвинская — с конем, маленькая тверская с точеным стояком и даже новехонькая немецкая самопрялка, смотрящаяся тут странно. Числом — пять. А тела четыре.
- А, вы здесь уже, Нестор Нимович? - доктор Эйдлин аккуратно перешагнул лужу крови и поцокал языком. - Жуть какая! Но с причиной смерти зато все более-менее ясно. Головы им, бедняжкам, разбили чем-то тяжелым.
- Подробности когда будут? - хмуро спросил Лихо, продолжая рассматривать прялки. На изуродованные тела девиц смотреть ему было неприятно.
- Работы тут много, так что к завтрашнему дню.
Лихо кивнул и вышел.
Дерущихся разняли, развели в разные стороны двора и усадили на лавки. В присутствии начальника сыска, его главного помощника и полудюжины городовых снова лезть в драку они не спешили, и только прожигали друг в друге взглядом дыры. Ненависть, повисшая в воздухе, заставила Лихо поднести руку к горло. Вот ведь!
- Что произошло тут, Михайло Потапович?
Мишка зашуршал страницами блокнота.
- Дом принадлежит семье Семеновых, вон они, - Мишка указал на бледную чету средних лет. Именно к ним была обращена большая часть ненависти. - Посиделки у них были ночью, дочка с подружками устроили. Пряли, гадали, что там еще девицы делают?
- Гадали? В начале июня?
- Да кто их, девиц, разберет, - пожал плечами Мишка. - И потом, вот матушка моя чуть ли не каждый день гадает.
- Матушка ваша — ведьма, Михайло Потапович, а Семеновы — православные. Так, произошло-то что?
- Неизвестно, - покачал головой Мишка. - Семеновы в отъезде были, стариков своих навещали, они в селе живет, верстах в двадцати от города. А когда утром вернулись, весь ужас и застали.
- Остальные?
- Ивановы, Ткачевы, Синицкие и Посмель, - Мишка на мгновение сверился с блокнотом. - Просите, Посмиль. Их дочери были на посиделках. И все они утверждают, будто бы девица Семенова подружек убила, а сама бежала.
- Девица Семенова, значит? - Лихо оглянулся на дверь. Надо бы увести отсюда родителей, чтобы не помешали вынести тела. - А лет ей сколько, этой Семеновой?
- Полные шестнадцать. Семнадцать осенью будет.
- Шестнадцатилетняя девица убила четырех своих подруг? - уточнил Лихо.
- Ходят слухи, - Мишка глазами указал на разъяренную дородную блондинку, которая глядела на Семеновых особенно свирепо, - что Семенова не такая уж и девица, есть у нее полюбовник, и он — настоящий разбойник.
- Слухи, значит, ходят… Вот что, Михайло Потапович. Вы всех по домам разведите и каждого допросите отдельно. Говорить о том, бежала ли Семенова, или мертва сама, мне кажется рано. Семеновых самих в отделение отправьте, там я с ними поговорю. А слухи… Слухи пожалуй соберите и отдельно запишите. Не повредит.
Сам Лихо обошел дом, изучая обстановку и окрестности. Двор Семеновых был на улице последний, сразу за ним — полуразрушенная стена, а дальше — льняные поля. Ближайший дом стоял заброшенный, храня следы пожара, двор зарос лебедой. Чуть поодаль — церковь и погост. Окна комнаты, в которой устроены были посиделки, как раз на погост и выходят, так что единственные свидетели — покойнички. Лихо на всякий случай прошел по кладбищу, но место было тихое, святое, мертвецы лежали тихо, ожидая Второго Пришествия, не шалили, из могил не выходили и, конечно, ничего не видели.
- Жуть-то какая, прости Господь!
Лихо обернулся и посмотрел на священника, тощего, с жиденькой козлиной бородкой. В противовес отцу Ионе, к которому после завершения дела с «упырем» Лихо зашел с подарком — упаковкой отличного китайского чая, этот поп был существо пренеприятное. Лихо людей чувствовал, ошибался редко, и знал, что видит перед собой мелкого безбожника, лишь прикрывающегося благостью. Из церковной кружки ворует, щупает прихожанок, вымогательствует. Донести бы на него, куда следует, да только люди наверняка к нему привыкли, и только недовольны будут, если этакое ничтожество прогонят. И все же, Лихо решил попозже намекнуть отцу Ионе.
- Начальник уголовного сыска Нестор Нимович Лихо.
- Отец Апанасий, - священник закивал, тряся жидкой своей бороденкой. - А об вас мы наслышаны, дражайший Нестор Нимович, очень даже наслышаны. В газете о подвигах ваших читаем. Да и шутка ли — самого Синода член среди нас проживает, пусть и временно.
- Вы в последнее время ничего не замечали странного? - оборвал Лихо поток льстивого красноречия.
- Странного? Да Бог с вами! Тихонько у нас в слободке. Народ приличный. Не пьют, не буянят. И девки, и парни ведут себя пристойно.
- Может быть возле дома Семеновых кого-нибудь заметили? - спросил Лихо без особой надежды.
- Нет-нет, батюшка. Днем не видать ни кого, а ежели ночью, в темноте, так и не разглядеть…
- А соседний дом, заброшенный…
- Необитаем уже почитай два года. Погорельцы-то съехали, в Москву подались, или еще куда, а дом так и стоит. Но можете быть покойны, никакой дурной люд мы там не привечаем. Пытались как-то бродяги вселиться, так их наши мужики уму-разуму научили.
- Уму-разуму? - Лихо кивнул. Научили, значит.
- Если вам что понадобится, узнать чего, о людишках расспросить, вы ко мне пожалуйте, - заулыбался масляно отец Апанасий.
Слово «людишки» неприятно резануло слух. Сам Лихо был о людях в общей массе мнения невысокого. Попадались порядочные, попадались опасные — к таким он относил семейство Залесских, непредсказуемое. Даже приятные попадались, вроде Олимпиады Потаповны, которая и чай заварит, и улыбнется, и помощь предложит — от чистого сердца. Но в большинстве своем люди больше походили на отца Апанасия.
