Многие спасаются виртом, но я его не люблю. Ты играешь в шахматы? — вдруг спросил он.
— Ну как — играю? — осторожно отозвалась я. — Знаю, как ходят. Отец любит, пытался всех приобщить, только я как стратег не очень. Необучаемая. Но если тебя это не смущает, то я с радостью!
Шахматы или нет — мне сейчас было всё равно, лишь бы не сидеть в тишине. Терпеть не могу неловкое молчание, а с Кляксой легко болтать ни о чём не получалось. Может быть, я привыкну и освоюсь в его обществе, но пока я слишком боялась ляпнуть что-нибудь не то и разозлить свою единственную надежду на спасение.
Шахматы оказались настоящие. То есть не виртуальные, а складная доска с небольшими фигурами самой простой формы, отлитыми из какого-то твёрдого тяжёлого пластика. Разместились на кровати — больше было негде. Клякса вытянулся на боку, подпирая голову ладонью, а я села напротив, скрестив перед собой ноги.
То, что мат я получала от пяти до пятнадцати ходов, в зависимости от настроения соперника, не стало новостью: человек, у которого на космическом корабле есть шахматы, просто не может не уметь в них играть. Но это был ещё один характерный штрих к его портрету.
— Ты что, совсем не видишь, что делаешь? — не выдержал на пятой партии Клякса. — Зачем ты слона взяла? Ещё два хода, и тебе мат.
— А чего бы не съесть, если дают? — философски отозвалась я.
— Слушай, ну ты же неглупая девушка, это не так сложно. Как-то мне не верится, что у тебя действительно всё так с головой плохо, причём избирательно, — сказал он, с сомнением меня оглядывая.
— Да не хочу я думать и планировать, кем и куда идти, — проворчала я.
— А зачем согласилась играть? — светлые брови удивлённо выгнулись.
— Так других развлечений всё равно нет, — я пожала плечами. — Ладно, доедай уже мои фигуры, давай заново.
— Ай, вин! Знаю я игру, которая тебе понравится, — усмехнулся он. — Шашек нет, давай сюда пешек. С вами свяжешься, сведёшь благородную игру к бедламу...
— Вот не надо, ничего я никуда не сводила! — возмутилась я. — А остальные?
— В чёрную дыру остальные, будем с тобой в «Чапаева» играть. Значит, слушай правила...
Наверное, если бы отец видел это издевательство над его любимой игрой, его бы хватил удар. Но Клякса был прав, мне действительно понравилось. А главное, эта игра очень быстро освободила от чувства неловкости. Причём впали в азарт мы оба, Клякса явственно расслабился и опять представая передо мной с неожиданной стороны.
У безжалостного изменённого оказался настолько живой и искренний смех, что я совершенно забыла, где и с кем нахожусь. Словно полёт безымянного транспорта и его молодой весёлой команды не прерывался трагически, а вот этот странный тип с неестественно синими глазами был одним из них — радостных, энергичных людей со спокойной совестью и долгими годами жизни впереди, полной интересных событий.
В какой-то момент от возмущения, что Клякса опять выиграл, я от души огрела его подушкой, и продолжила лупить под заливистый хохот самого избиваемого. Он не сопротивлялся, позволяя спускать пар, только закрывался блоками, чтобы случайно не попало по лицу.
Но вскоре я выдохлась, бросила подушку и, сдувая с лица растрепавшиеся волосы, плюхнулась на кровать на расстоянии вытянутой руки от Кляксы, отделённого от меня шахматной доской и рассыпанными по кровати фигурами.
— Всё, навоевалсь? — с иронией спросил он. — Давай ложиться спать, пора уже. Не люблю из-за ерунды сбивать режим.
— Чур, я первая в душ! — встрепенулась я.
— Это пожалуйста. Только не нужно дожидаться там тепловой смерти Вселенной, ладно?
— Я быстро!
Внутри теперь сидела твёрдая уверенность, что Клякса действительно через обещанные три недели отправит меня домой, и уверенность эта не давала воспринимать происходящее всерьёз. Страшный аттракцион, полный опасностей, ни одна из которых не грозит на самом деле. Опасное заблуждение, которое может стоить мне жизни.
Добрых пиратов не бывает, и нельзя видеть в Кляксе человека, тем более — хорошего человека. Хорошим человеком был навигатор Витя, или капитан Сергей Леонидович, или доктор Максим Бут, но никак не тот, кто без сожаления оборвал их жизни.
И всё же, как ни старалась я убедить себя в опасности и лицемерии Кляксы, ненавидеть его не получалось. Не выходило даже сердиться или хотя бы обижаться на него. Последние часы окончательно убили во мне остатки опасения и недоверия. Я слишком легко схожусь с людьми и слишком легко им верю, а этот изменённый сделал всё, чтобы привлечь моё внимание и заслужить симпатию.
Что же это за космический пират, который предпочитает старинную музыку, не любит звёзды и виртуальность, играет в шахматы и как-то совсем по-детски веселится с собственной рабыней?! Кто он такой? Беглый профессор? Опальный аристократ? Рухнувший на самое дно миллиардер?.. Как вот этот лёгкий смех и дурашливость может сочетаться с безразличием к человеческой жизни?
А с другой стороны, так ли нужно мне его ненавидеть и бороться с собой? Я всё равно не могу пока ничего изменить, так не лучше ли ждать развязки в хорошем настроении и с лёгким сердцем, чем трястись от каждого шороха?
Чувствуя, что близка уже к тому, чтобы смириться и успокоиться, я засыпала в объятьях Кляксы почти с лёгким сердцем. Мужчина тепло и тихо дышал мне в затылок, а прохладное твёрдое тело, к которому я прижималась спиной, не вызывало отторжения или страха: близость эта не несла какого-либо подтекста, мы просто спали в одной постели. Больше того, объятья успокаивали и давали ощущение защищённости, лишь укрепляя мою веру в лучшее. Словно я снова ребёнок, который, увидев дурной сон, пришёл спать к отцу — и все страхи тут же отступили.
Вот только пробуждение вышло мучительным. Я вырвалась из паутины сна с судорожным вдохом, давясь глухими рыданиями, и, зажмурившись, сжалась в комочек, подтянув ноги к груди и уткнувшись лицом в колени.
Во сне я видела погибший экипаж транспортника. Не картину их гибели, не обгорелые тела; все шестеро стояли полукругом и просто смотрели на меня — мрачно, задумчиво, с укором. А я мечтала провалиться сквозь землю от стыда, захлёбывалась слезами и просила у них прощения. Только взгляды оставались строгими и холодными — мертвецы не имели ко мне снисхождения.
— Что случилось? — прозвучал надо мной голос Кляксы. Конечно, я своим рывком не могла его не разбудить, и теперь мужчина приподнялся на постели, навис сверху и слегка сжал моё плечо.
Я только затрясла головой в ответ. Даже если бы я захотела поделиться с Касом своими переживаниями, всё равно не сумела бы это сделать, горло сдавил спазм.
— У меня от твоей горечи челюсти сводит, — проворчал мужчина. — Что ты такое углядела, раз тебе теперь так стыдно?
— Я ведь предаю их! — выдохнула я с трудом, даже не стараясь придумать какое-то оправдание и не боясь говорить Кляксе правду. Я и теперь не могла относиться к нему плохо. — Даже отомстить не попыталась. Трусиха...
— А, вот ты о чём, — сказал Клякса и выпустил моё плечо. Кровать спружинила от его движений, мужчина поднялся и, кажется, пошёл к синтезатору. Разгорелся свет. — В общем, да, почти так и есть. Ты струсила и не мстишь, даже — о, ужас! — радуешься жизни. Наверное, это действительно можно считать предательством. Думаешь, если бы ты умерла, тебе бы стало легче? Нет? Ну, уже хорошо. Даже не знаю, что тебе посоветовать для очистки совести, — продолжая спокойно рассуждать, мужчина устроился в кресле. — Убить меня и покончить с собой? Занятный вариант, но имей в виду, я буду сопротивляться. Объявить голодовку и гордо удалиться в заточение? Ну... могу обеспечить, но от этого, опять же, вряд ли кому-то полегчает, в первую очередь этим покойникам. Ещё на ум приходит вариант «выжить и помочь их оставшимся в живых родственникам», но я от всей души не советую это делать. Нет, не выживать, а знакомиться с их роднёй.
— Почему? — пробормотала я.
Спокойный цинизм и хладнокровие Кляксы вызывали смятение — но при этом действовали на удивление благотворно, отрезвляя.
— Потому что тогда тебе в самом деле останется только покончить с собой. Каждый из них, глядя на тебя, будет спрашивать — себя, небо или, в худшем случае, тебя саму, — почему выжила ты, а не их родственник. Не думаю, что злоба незнакомых людей и их горечь потери — это именно то, чего тебе не хватает в жизни.
— Но как можно с этим жить? — спросила я, всё-таки садясь на постели.
— Никак. Либо привыкнуть и смириться, — пожал плечами Клякса. Он сидел в кресле с неизменным пакетом какого-то напитка в руке. — Человек или пластично подстраивается под обстоятельства, или ломается — третьего не дано. Впрочем, некоторые живут, сломавшись, но это весьма жалкое зрелище, я бы в таком случае всё-таки предложил самоубийство. Агония — это грязно и противно.
— Ты очень жестокий человек, — тихо заметила я, на что мужчина усмехнулся.
— Я профессиональный убийца. И, строго говоря, уже не человек.
— Клякса, зачем вы это делаете? Зачем вы убиваете людей, зачем захватываете корабли? Неужели это всё — просто ради денег?! — спросила устало, не рассчитывая всерьёз на ответ.
— Вин! Нет, это всё ради искусства, а деньги мы отдаём сиротским приютам, — с сарказмом отозвался он. Потом пару мгновений помолчал и заметил: — А вообще, по-разному бывает. Кому-то правда просто хочется лёгких денег, кому-то такая жизнь нравится, кто-то просто не знает другой.
— А ты? — вырвалось у меня.
— Сначала тоже денег хотел, а потом стало поздно что-то менять. Когда в этом увязнешь, пути назад уже нет, — невозмутимо ответил он. — Тоже поначалу совесть беспокоила, а потом мы столковались и больше она не мешает спокойно жить. Ладно, вы тут договаривайтесь, а я лучше умоюсь. Надеюсь, договоритесь: сегодня ты проснулась удивительно вовремя, а вот подниматься среди ночи из-за этой ерунды мне совсем не хочется.
Он ушёл, а я опять упала на постель, вперив в потолок неподвижный взгляд. Было горько и гадко от невозможности разрешить это противоречие. Мне не хотелось привыкать, не хотелось договариваться с собственной совестью, не хотелось становиться таким же чудовищем, как те, кто меня окружал. Но ещё больше мне не хотелось умирать...
Глеб «Клякса» Жаров
Трагичный настрой моего дорогостоящего приобретения быстро прошёл, девчонка вскоре взяла себя в руки. Надолго, нет ли — понятия не имею, но наблюдать со стороны процесс привыкания было познавательно. Хотя ощущения этому сопутствовали своеобразные: лёгкая грусть, досада, вялый отсвет азарта и любопытство, подзуживающее помочь обстоятельствам и проверить, насколько низко способна пасть эта милая доверчивая девочка. Впрочем, последнюю мысль я от себя гнал: не настолько мне скучно, чтобы лишать Алису единственного шанса вернуться домой.
Или это говорил инстинкт самосохранения, не позволявший утратить последние остатки порядочности? Оглядываясь назад, я понимал, насколько сильно изменился за эти годы сам — так, как ни одна операция не заставит, — и не желал того же домашней девочке Алисе, сбежавшей с родной планеты от гнёта отеческой любви. Уже хотя бы потому, что для меня всё это было осознанным выбором и дорогой к поставленной цели, а ей просто не повезло.
Утро прошло тихо. Я уступил терминал пытающейся отвлечься от своих переживаний Алисе, а сам подключился к тому же аппарату через чип в голове. Если привыкнуть и отбросить моё недоверие к технике, имеющей доступ к беззащитным мозгам, весьма удобная штука. Хотя это был вынужденный компромисс с собой: не хотелось позволять вскрывать себе череп, но не факт, что без этого приборчика в голове я бы дожил до сегодняшних дней. Он в первую очередь помогал мозгу контролировать изменённый организм и страховал на случай конфликтов, а не был дорогой игрушкой, обеспечивающей прямую связь с инфосетью. Впрочем, чип до сих пор не прожёг мне череп насквозь, так что, наверное, никаких скрытых функций не имел.
Когда я собрался на тренировку, Алиса высказала пожелание в этот раз поприсутствовать; видимо, совсем заскучала вчера в одиночестве. Всю дорогу девчонка жалась ко мне, вздрагивала от каждого шороха и порывалась ухватить меня за локоть, но в последний момент себя одёргивала. Справилась с этим желанием даже тогда, когда попавшийся навстречу старший механик Сопля, облизываясь на девушку, отпустил пару пошлых шуточек и проводил её сальным взглядом. Даже попыталась изобразить отстранённое холодное равнодушие, хотя страх никуда не делся.
Зур и Сопля — самые преданные шестёрки Серого на корабле и одновременно самые мерзкие, тошнотные душонки во всём экипаже. Есть более жестокие люди, есть старпом — полный отморозок и садист, но ни от одного их них так не разит тухлятиной и не остаётся на языке такого дрянного, навязчивого привкуса, что хочется долго и тщательно чистить зубы. Дружбой и личными симпатиями в отношениях троицы близко не пахнет: Серый презирает своих «друзей», Сопля обоих боится и ненавидит, а Зур завидует капитану и вымещает эту зависть на старшем механике, шпыняя по мере сил. Они явно накрепко повязаны чем-то куда более значимым. Не исключено, что связаны они именно «Ветреницей».
Задумавшись, я машинально пропустил Алису в тренировочный зал первой. Она — видимо, тоже по инерции, — смело шагнула внутрь. А через мгновение, взвизгнув, шарахнулась назад так, что чуть не смела меня в проходе, я едва успел перехватить девушку за плечи. Напрасно.
Причитая что-то вроде: «Ой, фу-фу-фу, убери его!» — Алиса изо всех сил вцепилась в меня. Кажется, пыталась ухватиться за комбинезон, но плотная эластичная ткань поддалась только вместе с кожей. Пальцы у девчонки оказались очень цепкие и неожиданно сильные, впились так, что подумалось: останутся дырки. На комбезе или на мне — уже как повезёт.
Ладони я разжал скорее от неожиданности, чем от боли. Алиса, кажется, не обрадовалась полученной свободе, тут же крепко обхватила меня за пояс, прижимаясь чуть сбоку всем телом, и спрятала голову под мышкой. Сладковато-острый, резкий привкус чужого страха возник у корня языка и потёк по моему горлу. Захотелось поскорее запить его чем-то тёплым.
Я замер в замешательстве, неловко растопырив руки и заглядывая в открытый проём. Встретился с изумлённым взглядом Шона, даже непрошибаемый Таймар казался удивлённым, а тексанин чуть вытянулся, отчего силуэт стал слегка непропорциональным и «кожа» его пошла волнами — явственный признак интереса.
— Вы чем тут занимаетесь? — спросил я растерянно у абордажников.
— Веришь, вот именно сейчас — вообще ничего не делали! — за всех ответил Шон.
— Нерациональная реакция, — поддержал его Югер.
Я ещё раз обвёл их озадаченным взглядом, одной рукой слегка приподнял Алису за талию и шагнул в помещение, позволяя двери закрыться: не хватало ещё привлечь внимание посторонних.
Вот только реакция на это оказалась ещё более неожиданной. Перестав доставать ногами до пола, девушка обхватила ими меня. Да ещё так крепко, откуда только силы взялись! Нести её, конечно, так было удобнее, но...
Шон отвернулся, обеими руками закрывая лицо и побулькивая от едва сдерживаемого смеха, даже вериец мелко задрожал педипальпами — тоже, считай, захихикал.
— Алиса, ты хорошо понимаешь, что делаешь? — осторожно спросил я, не предпринимая пока попыток отодрать от себя эту лиану.
— Ну как — играю? — осторожно отозвалась я. — Знаю, как ходят. Отец любит, пытался всех приобщить, только я как стратег не очень. Необучаемая. Но если тебя это не смущает, то я с радостью!
Шахматы или нет — мне сейчас было всё равно, лишь бы не сидеть в тишине. Терпеть не могу неловкое молчание, а с Кляксой легко болтать ни о чём не получалось. Может быть, я привыкну и освоюсь в его обществе, но пока я слишком боялась ляпнуть что-нибудь не то и разозлить свою единственную надежду на спасение.
Шахматы оказались настоящие. То есть не виртуальные, а складная доска с небольшими фигурами самой простой формы, отлитыми из какого-то твёрдого тяжёлого пластика. Разместились на кровати — больше было негде. Клякса вытянулся на боку, подпирая голову ладонью, а я села напротив, скрестив перед собой ноги.
То, что мат я получала от пяти до пятнадцати ходов, в зависимости от настроения соперника, не стало новостью: человек, у которого на космическом корабле есть шахматы, просто не может не уметь в них играть. Но это был ещё один характерный штрих к его портрету.
— Ты что, совсем не видишь, что делаешь? — не выдержал на пятой партии Клякса. — Зачем ты слона взяла? Ещё два хода, и тебе мат.
— А чего бы не съесть, если дают? — философски отозвалась я.
— Слушай, ну ты же неглупая девушка, это не так сложно. Как-то мне не верится, что у тебя действительно всё так с головой плохо, причём избирательно, — сказал он, с сомнением меня оглядывая.
— Да не хочу я думать и планировать, кем и куда идти, — проворчала я.
— А зачем согласилась играть? — светлые брови удивлённо выгнулись.
— Так других развлечений всё равно нет, — я пожала плечами. — Ладно, доедай уже мои фигуры, давай заново.
— Ай, вин! Знаю я игру, которая тебе понравится, — усмехнулся он. — Шашек нет, давай сюда пешек. С вами свяжешься, сведёшь благородную игру к бедламу...
— Вот не надо, ничего я никуда не сводила! — возмутилась я. — А остальные?
— В чёрную дыру остальные, будем с тобой в «Чапаева» играть. Значит, слушай правила...
Наверное, если бы отец видел это издевательство над его любимой игрой, его бы хватил удар. Но Клякса был прав, мне действительно понравилось. А главное, эта игра очень быстро освободила от чувства неловкости. Причём впали в азарт мы оба, Клякса явственно расслабился и опять представая передо мной с неожиданной стороны.
У безжалостного изменённого оказался настолько живой и искренний смех, что я совершенно забыла, где и с кем нахожусь. Словно полёт безымянного транспорта и его молодой весёлой команды не прерывался трагически, а вот этот странный тип с неестественно синими глазами был одним из них — радостных, энергичных людей со спокойной совестью и долгими годами жизни впереди, полной интересных событий.
В какой-то момент от возмущения, что Клякса опять выиграл, я от души огрела его подушкой, и продолжила лупить под заливистый хохот самого избиваемого. Он не сопротивлялся, позволяя спускать пар, только закрывался блоками, чтобы случайно не попало по лицу.
Но вскоре я выдохлась, бросила подушку и, сдувая с лица растрепавшиеся волосы, плюхнулась на кровать на расстоянии вытянутой руки от Кляксы, отделённого от меня шахматной доской и рассыпанными по кровати фигурами.
— Всё, навоевалсь? — с иронией спросил он. — Давай ложиться спать, пора уже. Не люблю из-за ерунды сбивать режим.
— Чур, я первая в душ! — встрепенулась я.
— Это пожалуйста. Только не нужно дожидаться там тепловой смерти Вселенной, ладно?
— Я быстро!
Внутри теперь сидела твёрдая уверенность, что Клякса действительно через обещанные три недели отправит меня домой, и уверенность эта не давала воспринимать происходящее всерьёз. Страшный аттракцион, полный опасностей, ни одна из которых не грозит на самом деле. Опасное заблуждение, которое может стоить мне жизни.
Добрых пиратов не бывает, и нельзя видеть в Кляксе человека, тем более — хорошего человека. Хорошим человеком был навигатор Витя, или капитан Сергей Леонидович, или доктор Максим Бут, но никак не тот, кто без сожаления оборвал их жизни.
И всё же, как ни старалась я убедить себя в опасности и лицемерии Кляксы, ненавидеть его не получалось. Не выходило даже сердиться или хотя бы обижаться на него. Последние часы окончательно убили во мне остатки опасения и недоверия. Я слишком легко схожусь с людьми и слишком легко им верю, а этот изменённый сделал всё, чтобы привлечь моё внимание и заслужить симпатию.
Что же это за космический пират, который предпочитает старинную музыку, не любит звёзды и виртуальность, играет в шахматы и как-то совсем по-детски веселится с собственной рабыней?! Кто он такой? Беглый профессор? Опальный аристократ? Рухнувший на самое дно миллиардер?.. Как вот этот лёгкий смех и дурашливость может сочетаться с безразличием к человеческой жизни?
А с другой стороны, так ли нужно мне его ненавидеть и бороться с собой? Я всё равно не могу пока ничего изменить, так не лучше ли ждать развязки в хорошем настроении и с лёгким сердцем, чем трястись от каждого шороха?
Чувствуя, что близка уже к тому, чтобы смириться и успокоиться, я засыпала в объятьях Кляксы почти с лёгким сердцем. Мужчина тепло и тихо дышал мне в затылок, а прохладное твёрдое тело, к которому я прижималась спиной, не вызывало отторжения или страха: близость эта не несла какого-либо подтекста, мы просто спали в одной постели. Больше того, объятья успокаивали и давали ощущение защищённости, лишь укрепляя мою веру в лучшее. Словно я снова ребёнок, который, увидев дурной сон, пришёл спать к отцу — и все страхи тут же отступили.
Вот только пробуждение вышло мучительным. Я вырвалась из паутины сна с судорожным вдохом, давясь глухими рыданиями, и, зажмурившись, сжалась в комочек, подтянув ноги к груди и уткнувшись лицом в колени.
Во сне я видела погибший экипаж транспортника. Не картину их гибели, не обгорелые тела; все шестеро стояли полукругом и просто смотрели на меня — мрачно, задумчиво, с укором. А я мечтала провалиться сквозь землю от стыда, захлёбывалась слезами и просила у них прощения. Только взгляды оставались строгими и холодными — мертвецы не имели ко мне снисхождения.
— Что случилось? — прозвучал надо мной голос Кляксы. Конечно, я своим рывком не могла его не разбудить, и теперь мужчина приподнялся на постели, навис сверху и слегка сжал моё плечо.
Я только затрясла головой в ответ. Даже если бы я захотела поделиться с Касом своими переживаниями, всё равно не сумела бы это сделать, горло сдавил спазм.
— У меня от твоей горечи челюсти сводит, — проворчал мужчина. — Что ты такое углядела, раз тебе теперь так стыдно?
— Я ведь предаю их! — выдохнула я с трудом, даже не стараясь придумать какое-то оправдание и не боясь говорить Кляксе правду. Я и теперь не могла относиться к нему плохо. — Даже отомстить не попыталась. Трусиха...
— А, вот ты о чём, — сказал Клякса и выпустил моё плечо. Кровать спружинила от его движений, мужчина поднялся и, кажется, пошёл к синтезатору. Разгорелся свет. — В общем, да, почти так и есть. Ты струсила и не мстишь, даже — о, ужас! — радуешься жизни. Наверное, это действительно можно считать предательством. Думаешь, если бы ты умерла, тебе бы стало легче? Нет? Ну, уже хорошо. Даже не знаю, что тебе посоветовать для очистки совести, — продолжая спокойно рассуждать, мужчина устроился в кресле. — Убить меня и покончить с собой? Занятный вариант, но имей в виду, я буду сопротивляться. Объявить голодовку и гордо удалиться в заточение? Ну... могу обеспечить, но от этого, опять же, вряд ли кому-то полегчает, в первую очередь этим покойникам. Ещё на ум приходит вариант «выжить и помочь их оставшимся в живых родственникам», но я от всей души не советую это делать. Нет, не выживать, а знакомиться с их роднёй.
— Почему? — пробормотала я.
Спокойный цинизм и хладнокровие Кляксы вызывали смятение — но при этом действовали на удивление благотворно, отрезвляя.
— Потому что тогда тебе в самом деле останется только покончить с собой. Каждый из них, глядя на тебя, будет спрашивать — себя, небо или, в худшем случае, тебя саму, — почему выжила ты, а не их родственник. Не думаю, что злоба незнакомых людей и их горечь потери — это именно то, чего тебе не хватает в жизни.
— Но как можно с этим жить? — спросила я, всё-таки садясь на постели.
— Никак. Либо привыкнуть и смириться, — пожал плечами Клякса. Он сидел в кресле с неизменным пакетом какого-то напитка в руке. — Человек или пластично подстраивается под обстоятельства, или ломается — третьего не дано. Впрочем, некоторые живут, сломавшись, но это весьма жалкое зрелище, я бы в таком случае всё-таки предложил самоубийство. Агония — это грязно и противно.
— Ты очень жестокий человек, — тихо заметила я, на что мужчина усмехнулся.
— Я профессиональный убийца. И, строго говоря, уже не человек.
— Клякса, зачем вы это делаете? Зачем вы убиваете людей, зачем захватываете корабли? Неужели это всё — просто ради денег?! — спросила устало, не рассчитывая всерьёз на ответ.
— Вин! Нет, это всё ради искусства, а деньги мы отдаём сиротским приютам, — с сарказмом отозвался он. Потом пару мгновений помолчал и заметил: — А вообще, по-разному бывает. Кому-то правда просто хочется лёгких денег, кому-то такая жизнь нравится, кто-то просто не знает другой.
— А ты? — вырвалось у меня.
— Сначала тоже денег хотел, а потом стало поздно что-то менять. Когда в этом увязнешь, пути назад уже нет, — невозмутимо ответил он. — Тоже поначалу совесть беспокоила, а потом мы столковались и больше она не мешает спокойно жить. Ладно, вы тут договаривайтесь, а я лучше умоюсь. Надеюсь, договоритесь: сегодня ты проснулась удивительно вовремя, а вот подниматься среди ночи из-за этой ерунды мне совсем не хочется.
Он ушёл, а я опять упала на постель, вперив в потолок неподвижный взгляд. Было горько и гадко от невозможности разрешить это противоречие. Мне не хотелось привыкать, не хотелось договариваться с собственной совестью, не хотелось становиться таким же чудовищем, как те, кто меня окружал. Но ещё больше мне не хотелось умирать...
Глеб «Клякса» Жаров
Трагичный настрой моего дорогостоящего приобретения быстро прошёл, девчонка вскоре взяла себя в руки. Надолго, нет ли — понятия не имею, но наблюдать со стороны процесс привыкания было познавательно. Хотя ощущения этому сопутствовали своеобразные: лёгкая грусть, досада, вялый отсвет азарта и любопытство, подзуживающее помочь обстоятельствам и проверить, насколько низко способна пасть эта милая доверчивая девочка. Впрочем, последнюю мысль я от себя гнал: не настолько мне скучно, чтобы лишать Алису единственного шанса вернуться домой.
Или это говорил инстинкт самосохранения, не позволявший утратить последние остатки порядочности? Оглядываясь назад, я понимал, насколько сильно изменился за эти годы сам — так, как ни одна операция не заставит, — и не желал того же домашней девочке Алисе, сбежавшей с родной планеты от гнёта отеческой любви. Уже хотя бы потому, что для меня всё это было осознанным выбором и дорогой к поставленной цели, а ей просто не повезло.
Утро прошло тихо. Я уступил терминал пытающейся отвлечься от своих переживаний Алисе, а сам подключился к тому же аппарату через чип в голове. Если привыкнуть и отбросить моё недоверие к технике, имеющей доступ к беззащитным мозгам, весьма удобная штука. Хотя это был вынужденный компромисс с собой: не хотелось позволять вскрывать себе череп, но не факт, что без этого приборчика в голове я бы дожил до сегодняшних дней. Он в первую очередь помогал мозгу контролировать изменённый организм и страховал на случай конфликтов, а не был дорогой игрушкой, обеспечивающей прямую связь с инфосетью. Впрочем, чип до сих пор не прожёг мне череп насквозь, так что, наверное, никаких скрытых функций не имел.
Когда я собрался на тренировку, Алиса высказала пожелание в этот раз поприсутствовать; видимо, совсем заскучала вчера в одиночестве. Всю дорогу девчонка жалась ко мне, вздрагивала от каждого шороха и порывалась ухватить меня за локоть, но в последний момент себя одёргивала. Справилась с этим желанием даже тогда, когда попавшийся навстречу старший механик Сопля, облизываясь на девушку, отпустил пару пошлых шуточек и проводил её сальным взглядом. Даже попыталась изобразить отстранённое холодное равнодушие, хотя страх никуда не делся.
Зур и Сопля — самые преданные шестёрки Серого на корабле и одновременно самые мерзкие, тошнотные душонки во всём экипаже. Есть более жестокие люди, есть старпом — полный отморозок и садист, но ни от одного их них так не разит тухлятиной и не остаётся на языке такого дрянного, навязчивого привкуса, что хочется долго и тщательно чистить зубы. Дружбой и личными симпатиями в отношениях троицы близко не пахнет: Серый презирает своих «друзей», Сопля обоих боится и ненавидит, а Зур завидует капитану и вымещает эту зависть на старшем механике, шпыняя по мере сил. Они явно накрепко повязаны чем-то куда более значимым. Не исключено, что связаны они именно «Ветреницей».
Задумавшись, я машинально пропустил Алису в тренировочный зал первой. Она — видимо, тоже по инерции, — смело шагнула внутрь. А через мгновение, взвизгнув, шарахнулась назад так, что чуть не смела меня в проходе, я едва успел перехватить девушку за плечи. Напрасно.
Причитая что-то вроде: «Ой, фу-фу-фу, убери его!» — Алиса изо всех сил вцепилась в меня. Кажется, пыталась ухватиться за комбинезон, но плотная эластичная ткань поддалась только вместе с кожей. Пальцы у девчонки оказались очень цепкие и неожиданно сильные, впились так, что подумалось: останутся дырки. На комбезе или на мне — уже как повезёт.
Ладони я разжал скорее от неожиданности, чем от боли. Алиса, кажется, не обрадовалась полученной свободе, тут же крепко обхватила меня за пояс, прижимаясь чуть сбоку всем телом, и спрятала голову под мышкой. Сладковато-острый, резкий привкус чужого страха возник у корня языка и потёк по моему горлу. Захотелось поскорее запить его чем-то тёплым.
Я замер в замешательстве, неловко растопырив руки и заглядывая в открытый проём. Встретился с изумлённым взглядом Шона, даже непрошибаемый Таймар казался удивлённым, а тексанин чуть вытянулся, отчего силуэт стал слегка непропорциональным и «кожа» его пошла волнами — явственный признак интереса.
— Вы чем тут занимаетесь? — спросил я растерянно у абордажников.
— Веришь, вот именно сейчас — вообще ничего не делали! — за всех ответил Шон.
— Нерациональная реакция, — поддержал его Югер.
Я ещё раз обвёл их озадаченным взглядом, одной рукой слегка приподнял Алису за талию и шагнул в помещение, позволяя двери закрыться: не хватало ещё привлечь внимание посторонних.
Вот только реакция на это оказалась ещё более неожиданной. Перестав доставать ногами до пола, девушка обхватила ими меня. Да ещё так крепко, откуда только силы взялись! Нести её, конечно, так было удобнее, но...
Шон отвернулся, обеими руками закрывая лицо и побулькивая от едва сдерживаемого смеха, даже вериец мелко задрожал педипальпами — тоже, считай, захихикал.
— Алиса, ты хорошо понимаешь, что делаешь? — осторожно спросил я, не предпринимая пока попыток отодрать от себя эту лиану.
