ГЛАВА 1. Очищение
Марии повезло с клеткой. Угловая, она подпиралась двумя глухими стенами, что позволяло спокойно сидеть, прислонившись, и не вздрагивать от каждого шороха за спиной. Шорохи тут пугали сильнее криков: так или иначе кричали постоянно, но самое страшное подбиралось незаметно.
На глазах Марии одна из соседок схватила другую, зазевавшуюся, через решётку за волосы. Когда надзиратель соизволил обратить внимание на слишком громкие вопли в одном из углов, ему осталось только выволочь изувеченный труп. Кажется, убийца её задушила, а ещё успела неплохо погрызть и выдрать несколько больших клочьев волос. Вскоре безумицу увели туда, откуда не возвращались, но покойнице это уже ничем не могло помочь.
Здесь вообще мало кто задерживался надолго, и судьба тех, кого уводили, оставляла мало простора для воображения. Ещё неизвестно, какая смерть хуже. Гореть на костре, наверное, куда больнее…
Тюрьма была небольшой, всего-то десятка на три клеток, из которых была занята едва ли половина. Слабый нервный свет не позволял видеть ближние ко входу клетки и сам этот вход, так что поручиться Мария не могла, но складывалось впечатление, что она сидит здесь дольше всех.
Сложно следить за временем без окон, без часов, при монотонном свете и нерегулярной кормёжке, но прошло, кажется, всего несколько дней: ногти, когда-то аккуратно подпиленные, не успели отрасти и на миллиметр.
Очнувшись в этой клетке, Мария быстро поняла, что искать справедливости, что-то объяснять и доказывать бесполезно. Даже самый человечный из надзирателей, в чьё дежурство им исправно приносили тёплую еду и давали вдоволь напиться, только молча кривился в ответ на все просьбы под бешеный свист и улюлюканье соседок, которых очень веселили попытки «чистенькой из угла» разжалобить охрану.
Второй надзиратель был равнодушен и брезглив, а третьего Мария боялась больше всего. Мужчина лет сорока мог показаться симпатичным и приятным, тем более он охотно разговаривал, но взгляд и сальная улыбка вкупе с намёками, чем узница может скрасить свою участь, не позволяли обмануться. Парочка новеньких купилась, их это не спасло. Одну так и вовсе конвой увёл почти сразу, как надзиратель вышел из её клетки, ухмыляясь и на ходу застёгивая штаны.
Мария быстро приучилась прикидываться спящей, когда он заходил в тюрьму. Хотя уже забыла, когда она последний раз действительно спала, а не проваливалась на несколько минут в вязкий мутный кошмар.
Поначалу она украдкой плакала, вздрагивала каждый раз, когда хлопала дверь, дёргалась от криков соседок и морщилась от их грубых насмешек. Сложнее всего было первый раз воспользоваться грязным вонючим ведром, которое служило для удовлетворения естественных нужд, на глазах у такой толпы. Тошнило каждый раз, когда босые ноги ступали на грязный, сальный пол. Низкие жёсткие нары с кишащим клопами матрацем были немногим лучше, но больше в камере не было ничего. Зато они стояли изголовьем в угол.
Поначалу поддерживала мысль, что человек не может потеряться просто так, её хватятся, найдут и разберутся. От постоянного света, криков, напряжения и отсутствия сна беспрерывно ныло в затылке.
Надежда, что ошибка скоро разрешится и её выпустят, вскоре пожухла, быстро сменившись сначала обидой, потом злостью и отчаянием, следом — боязнью, что и за ней придут, чтобы отвести на костёр, и никто не станет разбираться, насколько она виновна. А потом пришли равнодушное отупение и вялое любопытство, с которым Мария наблюдала из своего угла за жизнью тюрьмы.
Про неё, кажется, забыли.
Приводили и уводили женщин люди в разных мундирах. Затаскивали в клетки обычные полицейские в синем — разные, с разными чувствами глядящие по сторонам; от них Марии порой доставались сочувственные взгляды. А уводили, надев серебряные наручники, безмолвные палачи в серых плащах, с масками на лицах. Белые, матовые, безгубые — их немногие видели, но легко мог узнать каждый ребёнок. Про палачей ходило множество слухов один другого страшнее, но правду тщательно берегли. И личности их — тоже. Немудрено: едва ли найдётся смельчак, готовый рискнуть жизнью и попасть под посмертное проклятье сильной ведьмы, а безадресные злость и ненависть не находили цели или били не так сильно.
Одни узницы хохотали. Другие плакали. Третьи умоляли и оправдывались. Четвёртые шагали равнодушно. Пятые грозили карами. Или — всё это вместе по очереди.
Мария не могла сказать, действительно ли все они были ведьмами, но уже задумывалась о том, что исполнение смертного приговора — не самый плохой итог. Лучше, чем прозябать в здешнем грязном и вшивом безвременье, гадая, раньше сойдёшь с ума или умрёшь от какой-то заразы. Бояться смерти уже не получалось, даже несмотря на крики.
Поначалу она пыталась убедить себя, что все эти звуки издают соседки, или где-то рядом есть ещё один каменный мешок без окон, разлинованный клетками, или это бред утомлённого сознания, или… что угодно или. Но здесь имелась хорошая вентиляция, через которую порой доносились разнообразные запахи гари — от чистой серы до горелой плоти. Похоже, уводили ведьм недалеко.
Главным же, что занимало разум, был единственный вопрос: что произошло? Как она сюда попала и почему?
Воспоминания были обрывочны и нечётки, а затылок отзывался на прикосновения болью, и эти два обстоятельства неплохо дополняли друг друга, но мало что объясняли. Последнее, что она помнила — как не спеша шла по улице, радуясь свежему бризу, который нёс прохладу и надежду на прекращение стоявшей пару последних недель сухой жары. Она шла на встречу с заказчиком — редкий случай, обычно приходили к ней, но тут прониклась сочувствием. Заказчик уверял, что не может ходить, поэтому назначил встречу в небольшой ресторации на первом этаже гостиницы, в которой остановился. Добираться было удобно, кормили там вкусно, Мария знала, отчего бы не потратить пару часов?
А вот что случилось потом? Она дошла до ресторана? Или что-то произошло на улице? Или провал скрывает больше, чем кажется? Кроме шишки на голове, она могла судить только по платью — тому самому, в котором вышла из дома. Но оно пришло в негодность ещё до того, как она очнулась. Пыльное, рваное, в непонятной природы пятнах. Кажется, местами светлая ткань выпачкалась в крови, и кровь эта принадлежала кому-то другому: на руках и ногах имелись ссадины, которые сейчас неприятно зудели, но ни одной достаточно серьёзной раны, чтобы оставить такие следы.
Всё это вместе наталкивало на неутешительные выводы, но совершенно не объясняло, почему её до сих пор не допросили. Пусть даже её обвиняли в колдовстве, ладно; но даже сомнительное и несправедливое обвинение никто не озвучил! Почему? Ну не могли же про неё и вправду забыть?! Разом все — Инквизиция, полиция, соседи, подруга...
На очередное лязганье замка и скрип петель входной двери Мария не обратил внимания: не первый и не последний раз. Поначалу не придала значения и крикам заключённых, но через несколько мгновений всё-таки заинтересовалась: слишком дружно ведьмы сыпали проклятьями и слишком много ненависти звучало в голосах. Даже на палачей обрушивалось меньше.
Вглядевшись в больной коричневый сумрак, Мария с изумлением увидела между прутьями клеток в дальнем проходе чёрный мундир.
Инквизитор. Первый за время её заключения.
Преодолевая брезгливость, женщина спустила ноги на пол. Поджимая пальцы и осторожно ступая, словно это помогло бы ступать по воздуху, приблизилась к решётке — рядом со стеной, подальше от соседней клетки.
Инквизитор шагал медленно, кажется, вглядываясь в лица осыпающих его бранью женщин. Он напоминал старый серебряный самородок — бледная кожа, белые волосы, металлическая неподвижность плеч, ощущение холода от фигуры и густая серебристо-чёрная патина одежды. Он был при оружии — неслыханное наплевательство на правила. Отброшенные за плечи полы короткого плаща, вольно намекавшего на сутану, открывали взгляду рукоять сабли в ножнах на левом боку, а справа — чёрную кобуру. Мария не столько видела все эти детали, сколько знала: они есть.
Вот он дошёл до конца дальнего прохода, повернул в сторону Марии. Худощавая высокая фигура, прямая и безупречная, как отлично отлаженный механизм. И на лице — равнодушие механизма.
Пять шагов, десять. Вот он миновал последнюю клетку и оказался в метре от Марии. Повернул голову — и женщина замерла на вдохе, поймав взгляд.
Она не сразу смогла понять, чем тот её зацепил.
Не цветом глаз, хотя они оказались удивительно яркими и странными — светлыми, золотистыми. Не отблеск тусклой лампы, а природный цвет; инквизитор подошёл вплотную, и стало ясно, что она не ошиблась. Может, только в оттенке.
Не равнодушием; его не было, тут она ошибалась. Мужчина вглядывался в лица с внимательным напряжением, словно что-то искал.
Усталость. Огромная, всеобъемлющая, привычная. Она положила глубокие тени на острое узкое лицо, добавив возраста, хотя едва ли ему было больше сорока. Казалось, жёлтыми кошачьими глазами на Марию взглянул замшелый склеп на древнем кладбище — самая старая достопримечательность молодого города.
— Открой, — бросил инквизитор, не отводя взгляда.
— Сейчас-сейчас, вот… — залебезил трепещущий надзиратель. Тот самый, которого сильнее всех прочих боялась Мария, но сейчас она его не замечала. Она тоже не могла оторваться от странных внимательных глаз.
Пока охранник суетливо гремел ключами, отыскивая нужный, высокий гость и бровью не двинул. Не обратил внимания и на посыпавшиеся со всех сторон насмешки и скабрёзности вперемешку с советами, как ему лучше использовать «чистенькую из угла». Медленно начал снимать узкую чёрную перчатку с правой руки — что бы это ни значило.
Сыто крякнул замок, тоскливо вздохнули петли. Инквизитор протянул руку открытой ладонью кверху — так, словно учтиво помогал даме спуститься по крутой лестнице. Словно зачарованная, Мария потянулась к его ладони — но на середине движения опомнилась, смущённо отдёрнула руку и спрятала за спину. Опустила взгляд на свои грязные босые ноги. За дверью клетки начищенные сапоги инквизитора ловили отблески потолочных фонарей.
— Не бойся, — по-своему истолковал заминку мужчина. — Я не причиню вреда. Тебе здесь не место.
Не веря своим ушам, Мария опять вскинула взгляд. Возможно ли такое? Словно в какой-то сказке — узницу приходит вызволить прекрасный принц…
И она не принцесса, и он — не красавец, но тем более безумным казалось это приглашение.
Впрочем, терять нечего, и разве можно смутить инквизитора грязными пальцами и разодранным рукавом? Не тому, кто имеет дело с демонами, бояться грязи.
Ладонь оказалась твёрдой и неожиданно тёплой, почти горячей. Инквизитор нахмурился, вывел её из клетки, окинул напряжённым взглядом. Мария смущённо поправила разорванный вырез тонкого и когда-то красивого летнего платья, которое сейчас выглядело хуже тряпки, брошенной к двери вытирать обувь. Она даже попыталась подобрать слова для извинений, когда мужчина опять поступил неожиданно: беззвучно щёлкнула серебряная пряжка, и, выпустив грязную ладонь, инквизитор накинул свой плащ на плечи узницы.
Мария вновь напряжённо замерла, не веря. Плотная ткань окутала теплом и резким запахом — смесью крепкого дешёвого табака и приятного, свежего мужского одеколона. После привычного воздуха темницы, пропитанного, несмотря на вентиляцию, потом, страхом и тяжёлым духом человеческих испражнений, запах ударил в лицо холодным морским ветром и отрезвил. Вдруг отступила вялая привычная тошнота и даже головная боль будто бы ослабла. Оказалось очень трудно удержаться и не уткнуться носом в ароматное чёрное сукно.
Инквизитор защёлкнул пряжку, вновь окинул женщину взглядом, особенно задержавшись на босых ногах. Едва заметно, но явно неодобрительно дёрнул верхней губой, качнулся к узнице — и вновь замер. Ноздри прямого и тонкого, почти аристократического носа чутко дрогнули, мужчина напряжённо принюхался. В кошачьих глазах появилось новое, пугающее выражение, и Мария сжалась под плащом, ожидая страшного конца едва успевшей начаться сказки.
Но сказать что-то она не успела, взгляд инквизитора метнулся к надзирателю. Тот сглотнул — кадык над воротником зелёной формы судорожно дёрнулся — и качнулся назад, но устоял на месте, хотя под таким взглядом немудрено было пуститься в бегство, даже не чувствуя за собой вины.
А охранник — чувствовал. Посерел, ещё раз судорожно сглотнул, и Мария вдруг поняла: он бы и хотел удрать, но его не пускали.
Инквизитор склонил голову к плечу и принялся столь же неспешно, как снимал, натягивать перчатку обратно.
«Не кот, — отметила женщина, — птица». Охотник на демонов напоминал повадками ястреба. Плавность и мелкие быстрые жесты, наклон головы — и быстрое движение когтистой чёрной лапы, которое без сноровки не стоило пытаться отследить.
Лапа — то есть, конечно, рука — инквизитора сомкнулась на горле надзирателя. Он издал жалкий сдавленный звук, но даже не дёрнулся, только в глазах плеснулся ужас.
Ростом мужчины были вровень, только пришелец в чёрном — заметно уже в плечах и худощавей, а цвет и покрой мундира делали его ещё тоньше. Но сейчас, держа за горло совсем недавно самоуверенного и самодовольного здоровяка, он заполнял собой весь коридор, нависал и казался чем-то огромным, неведомыми чарами сжатым, смятым и втиснутым в заурядное человеческое тело, но сейчас готовым явится в исконном виде.
— Ты говорил, невинных здесь нет. Это было честно, — ровно проговорил инквизитор. Тихий хрипловатый голос его приобрёл странную вязкую глубину, словно зазвучал из широкой трубы.
— Я ничего не сделал! — сдавленно прохрипел надзиратель и вцепился в держащую его руку.
Под кожей мужчины стремительно проступала частая сетка темнеющих сосудов. Мария зажала себе ладонью рот, сдерживая испуганный вскрик.
Чернокровие. Она знала об этом, много слышала — да во всём городе не было человека, который бы о таком не слышал! — но никогда не видела вживую. И, её бы воля, не сталкивалась бы впредь.
— Разве? Ты чернее ведьм, которых презираешь.
Надзиратель снова всхлипнул — и, закатив глаза, осел на грязный пол. Инквизитор подобрал выпавшие из бессильной руки ключи, обвёл взглядом притихшую темницу. Заключённые подались к решёткам, вцепились в прутья и вытягивали шеи, силясь разглядеть происходящее.
— Идём, — сухо велел мужчина Марии. Голос зазвучал обычно.
Она обеими руками вцепилась в наброшенный на плечи плащ, с трудом оторвала взгляд от скрюченного на полу тела и, особенно, испещрённого чёрной вязью лица, и кивнула.
Инквизитор сделал два шага, потом, словно опомнившись, опять обернулся к Марии и окинул её внимательным взглядом. Коротко качнул головой, слегка поджав губы, отчего по спине продрало холодом — а ну как сейчас вернёт обратно? Но вместо этого мужчина совершил вовсе уж странное: подошёл и легко подхватил вызволяемую узницу на руки.
Та охнула от неожиданности, испуганно сжалась.
— Держись. Так неудобно и тебе, и мне.
— Не могу, — сдавленно ответила Мария, не зная, куда спрятать глаза.
— Почему? — нахмурился он, шагая к выходу столь же размеренно и неспешно, как шёл сюда, только — в гробовой тишине.
— У меня руки очень грязные, — призналась она виновато.
Тонкие губы изогнулись в лёгкой улыбке — кажется, первое человеческое проявление эмоций этого человека, — и инквизитор повторил, никак не комментируя её сомнения:
