ГЛАВА 1. Княжеская воля
Дорогу к хозяйскому дому Алёне легко указали в ближайшей деревне. Словоохотливый мальчишка за недолгий разговор успел предупредить о жуткой ведьме, которая там живёт, жрёт заезжих путников и вообще страшна, как сердце Болота, и несколько раз спросить, зачем девушка туда едет. Та только отмахнулась от всех предостережений и вопросов — ведьм не боится, едет за надом, а от любопытства кошка сдохла.
Не говорить же пострелу, что и сама толком не знала, зачем провела в седле минувшую седмицу. Человек военный, подневольный, велено прибыть в господское поместье близ деревеньки Вершки, что к северу от города Старокузнецка Горького уезда, — она и поехала. Да ещё какой приказ пришёл — с великокняжеской печатью, на белоснежной бумаге с золотым тиснением, в руки брать страшно. Хотя лучше бы он был попроще, но поподробнее.
За время пути Алёна успела выяснить, что поместье принадлежит уездному князю Краснову и служит вдовьим домом, в котором коротает дни его старая мать. Говорили и о том, что князь, человек ещё нестарый и крепкий, совсем недавно умер, оставив молодую вдову бездетной. Версий его скоропостижной гибели на девушку за время дороги вывалили с полтора десятка, от дурной болезни до гнева духов, так что судить о правде она не бралась — чернук ногу сломит, где уж простому человеку понять.
[1]
Закрыть
Чернук — злой пакостливый дух, который толкает под локоть, заставляя ронять вещи, и под колено, отчего конь или человек спотыкается. Сам, говорят, крайне ловок.
Да и не волновала её судьба уездного князя. С чего его жалеть, чужого человека? Не за дело ли его к Матушке на поклон отправили прежде срока? Гораздо важнее было понять, зачем и кому в поместье вдруг понадобилась сама Алёна? Всю дорогу она себя об этом спрашивала, всю дорогу придумывала ответы и отбрасывала как глупые и невозможные, извелась совсем.
Но вот наконец и доехала, и, слегка робея, направила свою коренастую гнедую кобылу к настежь распахнутым воротам, с любопытством оглядываясь и всё больше разочаровываясь в увиденном.
Во дворе никого, но выметено чисто, и куры где-то совсем рядом квохчут, так что хозяйство точно не брошенное. Старый терем, добротный, но не так чтобы очень большой. Не княжеский, каким Алёна его себе представляла. Восьмерик в три этажа с высоким висячим крыльцом, справа к нему — большой сруб в два яруса с гульбищем понизу, подзоры и наличники с искусной резьбой, а больше и отметить нечего. Даже в родной станице Алёны дома побогаче попадались.
Рассудив, что, коль её сюда вызвали, можно в воротах не топтаться, Алёна спешилась посреди двора. Подобрала стремена и повод, ослабила подпруги, в ответ на что Свечка шумно всхрапнула и несколько раз переступила задними ногами, словно приплясывая.
— Надеюсь, нас отсюда не выгонят взашей, а? — спросила Алёна, задумчиво похлопав кобылу по влажному от пота плечу.
Почистить бы её, бедную! И себя тоже. Лето в разгаре, дождя всю неделю не было, пылища аж на зубах скрипит.
— И вот с этим мне предстоит дело иметь? — Вдруг прозвучавший голос был старческим, резким, но сильным и громким.
Алёна вздрогнула от неожиданности, выглянула из-за преградившей обзор кобылы. И помянула деревенского мальчишку добрым словом, потому что иначе как злобной ведьмой стоящую на ступенях крыльца старуху не назвала бы и она сама.
Сухая, сморщенная, но спина прямая, как будто аршин проглотила. Чёрная юбка, чёрная душегрейка поверх чёрной рубахи, чёрный платок на голове — и как только не жарко в такую погоду! Опиралась старуха на кривую трость с блестящим набалдашником, рассмотреть который было невозможно.
— Здравия желаю, хозяйка! — ответила Алёна, привычно вскинула правую руку к левому плечу ладонью и коротко поклонилась. Старуха в ответ на это поджала губы куриной гузкой. — Хорунжий пятой Моховой заставы Алёна Еманова по княжескому приказанию прибыла!
— Помоги нам Матушка! — проворчала вместо ответа старуха и сотворила охранное знамение.
— Зря ты так, Людмила Архиповна, — прозвучал мужской голос, и из тени на крыльце выступил ещё один человек, до того остававшийся незамеченным. И явно не по невнимательности Алёны, она готова была поручиться, что без чар не обошлось.
Мужчина тоже был немолод, но, очевидно, всё же моложе хозяйки. Полноватый, с округлым сытым лицом, морщин на котором было совсем мало. Дугами выгнутые седые брови придавали ему добродушное, немного удивлённое выражение. Только оно не производило на Алёну того располагающего впечатления, которое могло бы: под пристальным взглядом голубых глаз девушке становилось всё больше не по себе и огонь в крови бурлил, волновался.
Одет мужчина был строго, но чувствовалось — богато. Блестящие сапоги из отличной кожи, по последним столичным веяниям узкие светлые штаны, шитый серебром по серому кафтан, снежно-белая рубашка тоже с серебром. Покроем кафтан был как войсковые парадные, вот только цветами и отделкой отличался. Мелькнуло смутное ощущение узнавания, будто когда-то что-то такое Алёна встречала или слышала, но ухватить эту мысль она не успела.
— Несправедлива ты. Девица с дороги, несколько дней в седле, — говоря это, мужчина не спеша спустился по лестнице, вальяжно приблизился. Свечка нервно всхрапнула, и Алёна шикнула на неё, хотя мысленно согласилась: ей этот тип нравился ещё меньше старухи. — В остальном — хороша. Стан стройный, румянец живой, и посмотри, какая корона смоляная богатая, никаких каменьев не надо!
— С кем имею честь? — не выдержала Алёна, стараясь не выпускать этого, второго, из поля зрения. А он двигался вокруг, разглядывая её словно кобылу на ярмарке.
— Зови меня пока Алексеем Петровичем, — представился он, чему-то улыбаясь уголками губ. — Хозяйка, а прислуга-то где? Лошадку бы забрать, Алёну в покои проводить. Забыла, что ли, в своей глуши правила гостеприимства? Накорми, напои, в баньке попарь, а потом расспрашивай.
Старуха повелительно стукнула тростью, и в ответ на это, как по волшебству, из неприметной боковой дверцы выскочили двое. Хмурый высокий мужчина средних лет, который молча взял лошадь за повод, Алёна едва успела подхватить с седла перемётную суму. Светловолосая молоденькая девушка, почти девчонка, в длинном сарафане и с зелёной атласной лентой в волосах остановилась рядом с Алёной, поклонилась хозяйке и мужчине и только потом обратилась к гостье, любопытно блестя глазами:
— Пойдёмте, сударыня, проведу в покои.
— Ступай, после разговоры. — Алексей Петрович повелительно взмахнул рукой, блеснул камень на перстне — крупный, тёмно-красный, что запёкшаяся кровь. Опять мелькнула какая-то мысль и опять ускользнула.
Алёна по-уставному попрощалась и пошла за девушкой к крыльцу, мимо старухи. Та смотрела так, будто Алёна обокрала её или в чём-то ещё провинилась, — холодно, зло, с отвращением.
— Как тебя зовут? — обратилась она к провожатой, когда дверь терема закрылась за спиной.
— Марьяна, сударыня.
— А я Алёна, и давай на ты. Скажи, а Алексей Петрович, кто он?
— Не знаю, он только прошлого вечера прибыл, — охотно отозвалась служанка. — Но птица, по всему видать, грозная, тайной тропой пришёл и с хозяйкой вон как разговаривает, а она — терпит и не спорит. И страшный такой, как зыркнет — душа в пятки! Хотя держится вежливо, рук не распускает, да и языка тоже. Насмешничает этак снисходительно, но не обидно, не зло.
— Марьяна, а что с князем случилось? — попыталась алатырница воспользоваться возможностью и узнать ответ хоть на один из своих вопросов.
[2]
Закрыть
Алатырники, иначе, янтарники — волшебники, одарённые всевозможных талантов. Янтарь считается чародейским камнем.
Девушка ещё больше оживилась и принялась с воодушевлением делиться тем, что знала. Впрочем, многого рассказать она не могла, умер князь не здесь, а в главном имении совсем в других краях. Но всё же ей было больше веры, чем встреченным в дороге болтунам. По словам Марьяны, умер Краснов от удара по голове прямо в доме, и случайностью это не было. То ли воры залезли, то ли враги какие-то — непонятно. Но то, что жена молодая князю в дочери годилась, служанка считала дурным знаком и хотя прямо о том не говорила, но вдову явно подозревала.
Алёна обсуждать это не стала, но сомневалась, что молодая женщина так стремилась лишиться богатого мужа. Успела бы наследника родить — другой разговор, а нынче ей одна дорога оставалась, обратно в отчий дом вместе со всем приданым. Нестыдная участь, но и сладкой не назовёшь. А с другой стороны, большой вопрос, каким покойный князь был человеком и с охотой ли бедняжка пошла за него замуж?
В одном только алатырница уже почти не сомневалась: приказ ей прибыть сюда как-то связан именно со смертью князя, потому что больше ничего интересного или важного окрест не случалось. И ещё какое-то дело, которое собиралась иметь с ней старая княгиня. Почему именно с ней? Навряд ли поближе алатырников не нашлось, не такая уж она необычная, жёлтый янтарь — не редкость. Сильная, но и посильнее бывают. Коль уж жутковатому Алексею Петровичу нетрудно по надобности тайной тропой пройти, то огненного алатырника поближе сыскать не проблема. А какой с неё ещё прок? И почему этот мужчина расхваливал её внешность?..
Дурное предчувствие и нехорошие подозрения горячили кровь и подзуживали плюнуть на всё, прыгнуть на лошадь да удрать отсюда так быстро, чтоб только подковы сверкали. Но — увы, княжеский приказ держал надёжнее кандалов.
Алёна утешала себя тем, что служба — это всё-таки служба, а не приговор, так что потребовать от неё чего-то мерзкого и от этой самой службы далёкого даже великий князь не сможет. И постаралась пока отогнать тревожные мысли, сосредоточившись на простом и понятном. Например, на возможности наконец смыть с себя дорожную пыль.
Тем более устроили гостью лучше некуда. Просторная светлая спальня, при ней отдельная уборная и мыльня с водопроводом и большой ванной, чему Алёна порадовалась особенно. Марьяна показала, как с чем управляться, и унесла с собой грязную одежду, заверив, что всё вычистят и вернут. Алёна и сама бы справилась с этим делом, но настаивать не стала. Кто по доброй воле откажется переложить стирку на чужие плечи?
С огромным наслаждением алатырница разобрала волосы, в дорогу тщательно уложенные вокруг головы, и задержалась в мыльне на добрый час. Здесь было всё что нужно: и душистое цветочное мыло, и мочало, и большой отрез хорошего белого льна, который мог бы стать нарядной рубахой, а здесь им предлагалось обтираться после мытья. Ну... князья, что с них взять. Ощутив наконец чистоту, выполоскав из волос пыль и смыв с кожи въевшийся пот, она совершенно разнежилась и успокоилась.
Жаль, баньку Алексей Петрович помянул только для красного словца. Растопить бы пожарче, да чтобы веничком кто-то отходил от души, а из неё — в озеро. Какая у них на заставе баня, эх!.. Но жаловаться было стыдно, она бы и корыту да шайке тёплой воды от души порадовалась.
Тщательно просушив после мытья кожу и ещё тщательней — густые длинные волосы, заметно потяжелевшие от воды, сначала тканью, и только после — чарами, Алёна босыми ногами прошлёпала по чисто выскобленным доскам пола в спальню. Её сумки так и лежали, брошенные, в углу у резного сундука, а на сундуке кто-то успел разложить чужие вещи — исподнее из коротких штанишек на завязках и тоненькой сорочки без рукавов, белоснежную верхнюю рубашку, узорчатый голубой сарафан в пол. Гостья с интересом пощупала богатую ткань, застыла в нерешительности.
Наряд оставили явно для неё, тут и думать нечего. И в других обстоятельствах она бы только порадовалась такой красоте, и примерила, и перед зеркалом покрутилась, благо тут было подходящее — новое, светлое, в рост. Уж больно хорош наряд, руки так и тянутся. Служба службой, а за её пределами Алёна, как любая девушка, не прочь была принарядиться.
Но молодой алатырнице очень не нравилось, что происходило сейчас вокруг, а неприятности сподручнее было встречать в привычной удобной одежде. Тем более выбор-то ей предоставили, личные вещи не забрали, даже сапоги успели вычистить и вернуть.
Колебалась Алёна недолго и в конце концов полезла за своими вещами в суму. Приказа надеть сарафан не было? Не было и быть не могло, а значит, лучше поскромнее, но — своё. Матушка знает, чем за принятый подарок плату потребуют.
Смена белья, узкие тёмные штаны, чистая рубаха, сменный тёмно-зелёный кафтан — почти новый, его девушка берегла и в дорогу предпочла надеть старый, потёртый, залатанный, какой не жалко. Всё по одному привычному образцу, как пограничники носили. К поясу — длинный кинжал, который всё мытьё пролежал на лавке, под рукой: расставаться с оружием дед отучил крепко. Всегда приговаривал, что товарищ упадёт, друг предаст, а шашка да кинжал — до смерти верны. Шашка ей, как алатырнице, не полагалась, да и глупо это, не женское оружие. В учёбе одно дело, дед на всякий случай натаскивал старательно, но в серьёзном бою невысокая девушка настоящему воину не соперница. Так зачем дразнить судьбу? Другое дело — хороший, по руке, кинжал.
Волосы она собрала в тугую косу, крепко перевязала. Остригла бы во время учёбы по примеру некоторых других девушек, но рука не поднялась, жаль стало. Стриглись те, кому и беречь особо нечего было, не одарила Матушка хорошей косой, а ей богатство такое отрезать — настоящее кощунство. Да и бабка бы небось отхлестала за то, что красоту не сберегла. Тяжело носить и мыть морока, но если хорошо убрать — то почти и не мешают.
Сидеть просто так, да ещё голодной с дороги, и ждать, пока про неё вспомнят, Алёна не стала, сама вышла из покоя в надежде узнать путь к кухне, а там без ломтя хлеба да миски каши всяко не осталась бы. Но проходившая мимо с большой корзиной в руках крупная немолодая женщина, у которой алатырница намеревалась узнать дорогу, очень обрадовалась встрече, сказала, что гостью давно ждут, и проводила немного.
Горница, куда Алёну привели, была убрана богато, все стены в резьбе и затейливой росписи, но выглядела угрюмой норой. Окна через одно закрыты глухими ставнями, печь в изразцах — зелёных, под малахит, и мебель тёмная: частью из старого дуба, частью из густо-зелёного болотного дерева, ценного и дорогого, которое славилось своей прочностью и долговечностью, даже в постоянной сырости не гнило. Скамья с резной спинкой перед печью, тяжёлые сундуки вдоль стен, посередине — стол с шестью высокими стульями вокруг вместо привычных лавок. Его устилала богатая шитая скатерть, но отчего-то не белая, а тёмно-синяя.
Самым светлым пятном был резной, из солнечной липы, лик Матушки в красном углу, с тёплым янтарным светцем перед ним, окружённый идолами её старших детей. Алёна сначала вежливо поклонилась хранителям дома, потом — опять вскинула руку к плечу, приветствуя хозяйку.
Та сидела во главе стола, справа от неё — Алексей Петрович. Старая княгиня снова смерила гостью недовольным взором и опять молча поджала губы, а мужчина бросил на хозяйку насмешливый взгляд.
— Садись, девица Еманова, с дороги, должно быть, голодна, поешь. — Он небрежно махнул на стул напротив себя.
Алёна села куда велели и от еды не отказалась. Под колючим и недовольным взглядом «злой ведьмы» и насмешливым — её гостя кусок в горло не лез и норовил встать поперёк, но девушка уставилась в тарелку и сосредоточилась на предложенных яствах.
