Вьюжин бросил на неё задумчивый взгляд и кивнул. — А зачем вот это всё было? Вы же и так знали, что это сделал он и чего именно он хотел добиться. Ну, что Афанасий не покушался на княжича.
— А на что походило? — уголками губ улыбнулся глава Разбойного приказа, хотя глаза опять оставались холодными. Кажется, по-другому просто не умел.
— На скоморошье представление, — честно ответила Алёна и слегка втянула голову в плечи, ожидая отповеди за нахальство.
Но Вьюжин только явственнее улыбнулся.
— Близко, — кивнул он. — А зачем скоморохи свои потехи показывают?
— Чтобы люди развлекались и деньги платили.
— Так! — чему-то ещё больше обрадовался Вьюжин. — Вот и я зрителей собрал, чтобы потешились, и выгоду кой-какую получил. Лизавета — баба наглая, изворотливая, с ней одной разговаривать — мучение. Торговаться бы стала как на базаре, громче всех вопила, а при людях вон наглости-то в ней поубавилось. Князь бы такое развлечение устроить не позволил, сразу имений лишил да сослал бы обоих подальше, а вместе их послать — окончательно дар загубить. Дмитрий же хоть и молодой совсем, зелёный, но на своём месте посидел с пользой. Может, и с Ярославом бы вышло договориться, но дольше возиться пришлось.
Разъяснял он с явной охотой, и Алёна поймала себя на том, что слушает с живым интересом и даже как будто меньше боится Вьюжина. Всё же и он бывает человечным, когда говорит о том, чем увлечён. А дело своё, видать, пуще всего прочего любит.
— Значит, всё потому, что вы хотели дать Афанасию возможность исправиться? — уточнила Алёна.
— Пожалуй. Он и вправду редкого дара отрок, жаль такой ценный янтарь терять и разменивать попусту.
— Но моего отца всё же не они с тёткой убили, да? — продолжила она расспрашивать, осмелев.
— Не они, это точно. Теперь нужно убедить в этом князя.
— Я вам для этого нужна? — спросила Алёна осторожно.
— Не только. Князь наш девок красивых любит…
— Да вы в своём ли уме?! — взвилась она от такого прямого намёка.
— Ишь, гордая какая! — Вьюжин не обиделся, улыбнулся насмешливо. — Не ори как ушибленная, никто тебе ничего этакого не предлагает. Ему нынче всё одно не до тебя, — неодобрительно скривился он, но странного утверждения не пояснил, а продолжил: — Но при тебе Ярослав сдержится, помягче будет и выслушает спокойней. Да и хотел он на тебя без лишних людей глянуть, любопытно ему, вот и совместим. Ты только помалкивай больше и на рожон не лезь.
Слова эти немного успокоили, но желание расспрашивать дальше отбили, так что остаток пути прошёл в молчании. Да и недалеко уже оставалось идти, как оказалось. Они миновали небольшой полутёмный закуток, где стояла пара лавок и пустой стол — ни стражи никакой, ни дьяков поблизости не было. Вьюжин постучал в одинокую, ничем не примечательную дверь, выждал пару мгновений и толкнул её, запросто вошёл.
Алёна хоть и услышала слова боярина про «посмотреть без лишних людей», но всё равно не подумала о том, что всё так буквально. В обыкновенной горнице, небольшой и очень светлой, отделанной медового цвета деревом и расписанной солнцами, Ярослав был один. В простой, почти без вышивки, рубахе из белого льна, без кафтана и посоха, он казался совсем другим, не похожим на себя самого; и не скажешь, что великий князь, больше на сотника похож.
Он сидел за столом над какой-то огромной старой книгой, внушающей уважение тяжёлым кожаным переплётом и пергаментными страницами, покрытыми вычурными рукописными буквами с красивыми завитками. Недовольно поджал губы, увидев посетителей, но ругаться не стал, смерил Алёну оценивающим взглядом и спросил у Вьюжина с усталым вздохом:
— С чем пожаловал? Неужели другого времени не нашёл княгиню показать?
— Происшествие у нас тут, рассказать хочу, пока глупостей каких кто не донёс, — сообщил Вьюжин, без приглашения устраиваясь через стол от князя, и махнул рукой алатырнице, веля тоже сесть рядом.
И вскоре Алёна поняла, что очередная хитрость боярина удалась. Когда глава Разбойного приказа принялся рассказывать о том, как он разобрался с преступниками, князь недовольно нахмурился, зло скрипнул зубами, но глянул на алатырницу и смолчал, только резко поднялся с места и отошёл к открытому окну. Алёна тоже было дёрнулась, чтобы вскочить на ноги, всё-таки при правителе сидеть не положено, но Вьюжин молча удержал её за плечо.
— А ты уж всё решил, да? — задумчиво спросил Ярослав, когда Вьюжин кончил рассказ. — Уже и суд от моего имени провёл, и место ссылки для Чесноковых обоих присмотрел! Что бы она ни хотела, а на сына моего покушалась, — князь недовольно качнул головой, испытующе глядя на боярина. — По Чесноковой, между прочим, давно если не топор, то плётка плачет. Ещё с тех пор, как она мужа своего уморила.
— Суров ты больно, княже. Муж её к бутылке пристрастился задолго до женитьбы, — возразил Вьюжин. — Лизавета — баба вздорная, но под её рукой Чесноков куда дольше прожил, чем мог бы без, по миру не пошёл. И хозяйка она, что ни говори, крепкая, поместье мужнино из лучших в уезде будет.
— Ты ещё скажи, что её помиловать надо! И поблагодарить, — недовольно скривился князь. — Про мальца её согласен, глядишь и выйдет толк без её власти, кровью искупит свою глупость. Кровь не водица, возьмёт верх Красновская порода. А с мамашей его лобызаться — уволь. Твоя рачительность порой чрезмерна. Отчего ты уверен, что не она Ивана угробила?
— Да будь у неё на примете надёжный человек, нешто стала бы она единственного сына в убийство впутывать? — рассудительно возразил Вьюжин. — А он, если бы пошёл князя убивать, то только тем же способом, каким сейчас с Алёной Ивановной пытался покончить, по голове бить — это не про него.
— Беспокойный ты человек, Алексей! — вздохнул князь и вернулся на место, явно взяв себя в руки. — Вот же тебе готовый злодей, хватай да радуйся, нет, всё что-то копает. И девицу бы домой отпустил, а то чахнет ведь, — усмехнулся он. — А, Алёна? Не по нраву тебе мой дворец.
— Почему вы так решили? — не сдалась так сразу алатырница, но смущённо опустила взгляд.
— Да уж знаю, что у меня под носом происходит, — отмахнулся он со странной усмешкой.
— Нам злодея изловить надо или абы кого вздёрнуть? — спросил Вьюжин о своём. — Так я тебе хоть сейчас пяток душегубов найду. Сам сроку месяц дал, а теперь…
— Так я слова и не забираю, охота — лови. Только кого же ты теперь ловить станешь? Один Краснов остался, смотри, доиграешься, что и впрямь придётся этой девчонке на княжество садиться. — Он едва заметно усмехнулся, когда Алёна на этих словах испуганно вскинулась.
— Есть у меня одна мыслишка, — увильнул боярин. — Дозволь, княже, всё как задумано сделать.
— Матушка с тобой. Лизавету пока в острог отправь, посидит с крысами, глядишь, нрав смирит, я подумаю, как её уму-разуму поучить. А сына Чеснокова забирай, коль он так тебе глянулся, что ты ради него этак извернулся.
— Ты, княже, скажи ещё, что это я его мамаше в голову мысль вложил, что от княгини новой избавиться надо! — почти искренне возмутился Вьюжин.
— Не скажу, — отозвался тот со смешком и внимательно посмотрел на девушку. — Ну так что, Алёна Ивановна? Не по душе тебе дворец и место княгини? Да говори, я же сам спрашиваю! Что тебе Вьюжин такое про меня наплёл, что ты ни жива ни мертва сидишь? — усмехнулся князь. Улыбка у него оказалась хорошая, светлая и живая, гораздо приятнее, чем у боярина.
— Предостерёг, чтобы глупостей не болтала и в чужой разговор не лезла, — сказала Алёна честно. Немного замешкалась перед следующим ответом, но всё же и тут лукавить не стала: — Не по душе, ваша светлость. Мне моя служба по сердцу, и, когда Алексей Петрович поймает злодея, я бы очень хотела на заставу вернуться.
— Небось, и возлюбленный есть? Парни-то на заставе хороши? — продолжил допытываться он.
— Парни хороши, да никто не глянулся пока, — заверила Алёна.
Но опять опустила взгляд, потому что воевода Рубцов встал перед глазами как живой и словно въяве ощутила на плечах тепло больших ладоней.
— Нехорошо князю врать, — со смешком укорил Ярослав. А потом вдруг посерьёзнел и спросил строже: — Ты, надеюсь, не на княжича глаз положила?
— Нет, что вы, ваша светлость! — Алатырница испуганно встрепенулась. — Нет, я… другого люблю, — созналась тихо, смущённо. — Я давно его знаю, и мне он люб, да только вряд ли я ему по сердцу.
У девушки непроизвольно вырвался слабый горький вздох, и князь смягчился. А Вьюжин наблюдал за разговором с живым интересом и чему-то едва заметно улыбался.
— Это хорошо. А то у княжича и так одни кони да игрища воинские на уме, не хватало ему ещё девицей такой же увлечься, — сказал Ярослав доверительно. — Вот как его к наукам счётным, дельным приучить?
— Я тебе, княже, давно говорил: пошли его на границу, хлебнёт службы полной ложкой — глядишь, за ум возьмётся, — сказал Вьюжин вкрадчиво, осторожно, куда мягче, чем прежде.
— Вот ещё вздумал. Это игрушки, что ли? Не для того столько людей надрывались и жизнью рисковали, чтобы княжич дурь свою тешил, и довольно об этом, — раздражённо отмахнулся Ярослав явно не в первый раз и опять обратился к Алёне: — Я рад, что ты достаточно разумна и не лезешь выше головы. Отслужишь тут оговорённый срок, а там Вьюжин убийцу поймает или поражение признает, и домой отправишься с чистой душой. Неволить не стану, обещаю. Ступай, мне с боярином ещё парой слов перемолвиться надо.
— Благодарю, ваша светлость! — Алёна не заставила себя упрашивать и поспешила откланяться.
Выйдя за дверь, девушка глубоко вздохнула и медленно пошла в сторону женской половины, переводя дух. Разговора с князем она побаивалась и сейчас радовалась, что всё обошлось, что сам Ярослав оказался куда человечней, чем представлялось, а данное им обещание и вовсе согрело душу. Подозревать его в лицемерии у Алёны повода не было, так что о будущем своём она перестала беспокоиться и вместо тревожных мыслей о княжеской доле попыталась угадать планы Вьюжина.
Наследник остался один, и Алёне не верилось, что именно на него боярин расставляет ловушку. Но если нет, то на кого? Кому ещё мог помешать князь? Вороватого управляющего за руку поймал, нагрянув без предупреждения? Или вовсе его случайные грабители пристукнули? Или какие-нибудь давние враги воспользовались случаем? Он же был богат, а где деньги — там всегда желающие их заполучить.
Всё это звучало правдоподобно и, наверное, могло быть, но не объясняло главного для алатырницы: зачем выдавать её за княгиню теперь? Поначалу, когда Вьюжин с ней разговаривал во вдовьем доме, слова его звучали разумно и план казался простым и понятным. А теперь-то зачем продолжать? И вот на этот вопрос ответа не было вовсе.
Алёна училась на боевого алатырника, и училась не только тому, что касалось янтаря, чар и всевозможной нечисти и нежити, с которой могла столкнуть служба, но и неколдовским воинским премудростям, в числе прочего — всевозможным хитростям и уловкам, призванным запутать и загубить противника без потерь. Большинство таких приёмов были придуманы против болотников, но кое-что и против нечисти помогало. А самое главное, наставники пытались научить молодых алатырников правильно думать и развивать смекалку.
Только вот Алёна никогда не любила эти уроки, потому что давались они с трудом. Не умела она загадывать, хитрить и плести сложные сети. Уважала тех военачальников, кто на такое был способен, понимала важность подобных умений, любила весёлого старичка-наставника, который постоянно сыпал прибаутками вроде любимой присказки «загад смекалкой горазд»: мол, как бы хорошо ты ни продумал какое-то дело, непременно что-то пойдёт не так, и расчёт твой хорош только тогда, когда он легко правится и подстраивается под новые обстоятельства. Еманова искренне восхищалась теми, кто умел применять эту мудрость к делу, но никак не могла освоить сама. Было проще сразу принять, что выше сотника ей не подняться, чем научиться.
Да и не собиралась она, если честно, всю жизнь связывать со службой, и зачем жилы рвать на нелюбимом и не таком уж нужном деле? Лет десять: обязательные пять лет после учёбы, потом ещё пять за деньги, пограничников князь не обижал, а там можно и замуж, и хозяйство, и детей.
Но то она. А вот Вьюжин наверняка владел искусством хитрить и продумывать сложные планы в совершенстве и, кажется, очень это дело любил. Алатырница нутром чуяла, что у него не просто мыслишка есть, о чём он князю говорил, а уже почти уверенность. Только, наверное, доказать не может или за руку схватить хочет. Но понять его замысел не могла, как ни старалась.
Может, и правда вдова в этом замешана, раз больше всё равно никто в голову не приходит? Но чем ей вдруг муж помешал и почему нельзя было потерпеть, пока понесёт? С полюбовником поймал? Но как и когда, если Светлана оставалась во время его отъезда во дворце?.. Если Краснов был крутого нрава, то мог и бить, и мучить жену, и то, что она говорила про его заботу, вполне могло быть ложью. Но всё равно непонятно как и когда, если она во дворце оставалась?! Таких негодяев убивают обычно в горячке, защищаясь, но не вот так. Да и на доведённую до отчаянья жертву вдова совсем не походила.
Пока дошла до покоев, успела все свои придумки раскритиковать и отбросить, оставшись под конец с носом. В горнице Степанида не преминула насесть с расспросами, и Алёна вкратце всё пересказала, не видя причин скрывать, а после сама попробовала добиться ответов на вопросы и услышать хоть что-то о планах главы Разбойного приказа от той, что наверняка знала больше.
— Стеша, но ты ведь понимаешь, чего Вьюжин хочет! Кого он подозревает? Зачем я ему теперь? Я уж голову сломала, ничего путного не придумывается.
— Да Матушка его знает! Он же скрытный, — рассеянно отмахнулась Степанида. — Конечно, после такого Краснов-старший, даже если племянника убил, вряд ли против тебя пойдёт, он неглуп и не настолько самонадеян. Разве что кто-то из его детей по молодости-глупости. Да ты не волнуйся, Алексей Петрович ничего просто так не делает, это ясно, и если решил оставить тебя княгиней — что-то придумал.
— То есть ты не расскажешь? — вздохнула Алёна, и рыжая в ответ рассмеялась.
— Ну ладно, ладно! Верно говоришь, в самом деле кое-что знаю. Но не расскажу, чтобы ты ничего не испортила. Могу поклясться, что он ничего дурного тебе не сделает. Да и вообще, ты у него сейчас больше про запас, на всякий случай, он на других людей и другие дела рассчитывает.
— Мне-то ладно дурного не сделает, тут главное, чтобы он вообще чего плохого не замыслил, — проворчала алатырница. — Против великого князя, например.
— Об этом точно не волнуйся! — Предположение вызвало у Степаниды новую вспышку веселья. — Уж в этом его подозревать последнее дело, Ярославу нашему Вьюжин предан с потрохами. Вот что, не кручинься ты, а иди-ка умойся, да к ужину переодеваться будем, а то ещё опоздаешь. Тебе ещё девочку эту, Ульяну, с собой взять надо, ей одной оставаться пока не стоит, среди народа лучше будет.
— Что с ней? — помрачнела Алёна.
— Ничего такого уж страшного, просто перепугалась здорово. Она уже бы получше себя чувствовала, но её ещё что-то гнетёт, вот и сложилось. Я в душу не полезла, что это — не знаю, но видно.
Алатырница только понимающе кивнула в ответ, а говорить о том, что у Ульяны имеется какой-то тайный сердечный интерес, не стала.
— А на что походило? — уголками губ улыбнулся глава Разбойного приказа, хотя глаза опять оставались холодными. Кажется, по-другому просто не умел.
— На скоморошье представление, — честно ответила Алёна и слегка втянула голову в плечи, ожидая отповеди за нахальство.
Но Вьюжин только явственнее улыбнулся.
— Близко, — кивнул он. — А зачем скоморохи свои потехи показывают?
— Чтобы люди развлекались и деньги платили.
— Так! — чему-то ещё больше обрадовался Вьюжин. — Вот и я зрителей собрал, чтобы потешились, и выгоду кой-какую получил. Лизавета — баба наглая, изворотливая, с ней одной разговаривать — мучение. Торговаться бы стала как на базаре, громче всех вопила, а при людях вон наглости-то в ней поубавилось. Князь бы такое развлечение устроить не позволил, сразу имений лишил да сослал бы обоих подальше, а вместе их послать — окончательно дар загубить. Дмитрий же хоть и молодой совсем, зелёный, но на своём месте посидел с пользой. Может, и с Ярославом бы вышло договориться, но дольше возиться пришлось.
Разъяснял он с явной охотой, и Алёна поймала себя на том, что слушает с живым интересом и даже как будто меньше боится Вьюжина. Всё же и он бывает человечным, когда говорит о том, чем увлечён. А дело своё, видать, пуще всего прочего любит.
— Значит, всё потому, что вы хотели дать Афанасию возможность исправиться? — уточнила Алёна.
— Пожалуй. Он и вправду редкого дара отрок, жаль такой ценный янтарь терять и разменивать попусту.
— Но моего отца всё же не они с тёткой убили, да? — продолжила она расспрашивать, осмелев.
— Не они, это точно. Теперь нужно убедить в этом князя.
— Я вам для этого нужна? — спросила Алёна осторожно.
— Не только. Князь наш девок красивых любит…
— Да вы в своём ли уме?! — взвилась она от такого прямого намёка.
— Ишь, гордая какая! — Вьюжин не обиделся, улыбнулся насмешливо. — Не ори как ушибленная, никто тебе ничего этакого не предлагает. Ему нынче всё одно не до тебя, — неодобрительно скривился он, но странного утверждения не пояснил, а продолжил: — Но при тебе Ярослав сдержится, помягче будет и выслушает спокойней. Да и хотел он на тебя без лишних людей глянуть, любопытно ему, вот и совместим. Ты только помалкивай больше и на рожон не лезь.
Слова эти немного успокоили, но желание расспрашивать дальше отбили, так что остаток пути прошёл в молчании. Да и недалеко уже оставалось идти, как оказалось. Они миновали небольшой полутёмный закуток, где стояла пара лавок и пустой стол — ни стражи никакой, ни дьяков поблизости не было. Вьюжин постучал в одинокую, ничем не примечательную дверь, выждал пару мгновений и толкнул её, запросто вошёл.
Алёна хоть и услышала слова боярина про «посмотреть без лишних людей», но всё равно не подумала о том, что всё так буквально. В обыкновенной горнице, небольшой и очень светлой, отделанной медового цвета деревом и расписанной солнцами, Ярослав был один. В простой, почти без вышивки, рубахе из белого льна, без кафтана и посоха, он казался совсем другим, не похожим на себя самого; и не скажешь, что великий князь, больше на сотника похож.
Он сидел за столом над какой-то огромной старой книгой, внушающей уважение тяжёлым кожаным переплётом и пергаментными страницами, покрытыми вычурными рукописными буквами с красивыми завитками. Недовольно поджал губы, увидев посетителей, но ругаться не стал, смерил Алёну оценивающим взглядом и спросил у Вьюжина с усталым вздохом:
— С чем пожаловал? Неужели другого времени не нашёл княгиню показать?
— Происшествие у нас тут, рассказать хочу, пока глупостей каких кто не донёс, — сообщил Вьюжин, без приглашения устраиваясь через стол от князя, и махнул рукой алатырнице, веля тоже сесть рядом.
И вскоре Алёна поняла, что очередная хитрость боярина удалась. Когда глава Разбойного приказа принялся рассказывать о том, как он разобрался с преступниками, князь недовольно нахмурился, зло скрипнул зубами, но глянул на алатырницу и смолчал, только резко поднялся с места и отошёл к открытому окну. Алёна тоже было дёрнулась, чтобы вскочить на ноги, всё-таки при правителе сидеть не положено, но Вьюжин молча удержал её за плечо.
— А ты уж всё решил, да? — задумчиво спросил Ярослав, когда Вьюжин кончил рассказ. — Уже и суд от моего имени провёл, и место ссылки для Чесноковых обоих присмотрел! Что бы она ни хотела, а на сына моего покушалась, — князь недовольно качнул головой, испытующе глядя на боярина. — По Чесноковой, между прочим, давно если не топор, то плётка плачет. Ещё с тех пор, как она мужа своего уморила.
— Суров ты больно, княже. Муж её к бутылке пристрастился задолго до женитьбы, — возразил Вьюжин. — Лизавета — баба вздорная, но под её рукой Чесноков куда дольше прожил, чем мог бы без, по миру не пошёл. И хозяйка она, что ни говори, крепкая, поместье мужнино из лучших в уезде будет.
— Ты ещё скажи, что её помиловать надо! И поблагодарить, — недовольно скривился князь. — Про мальца её согласен, глядишь и выйдет толк без её власти, кровью искупит свою глупость. Кровь не водица, возьмёт верх Красновская порода. А с мамашей его лобызаться — уволь. Твоя рачительность порой чрезмерна. Отчего ты уверен, что не она Ивана угробила?
— Да будь у неё на примете надёжный человек, нешто стала бы она единственного сына в убийство впутывать? — рассудительно возразил Вьюжин. — А он, если бы пошёл князя убивать, то только тем же способом, каким сейчас с Алёной Ивановной пытался покончить, по голове бить — это не про него.
— Беспокойный ты человек, Алексей! — вздохнул князь и вернулся на место, явно взяв себя в руки. — Вот же тебе готовый злодей, хватай да радуйся, нет, всё что-то копает. И девицу бы домой отпустил, а то чахнет ведь, — усмехнулся он. — А, Алёна? Не по нраву тебе мой дворец.
— Почему вы так решили? — не сдалась так сразу алатырница, но смущённо опустила взгляд.
— Да уж знаю, что у меня под носом происходит, — отмахнулся он со странной усмешкой.
— Нам злодея изловить надо или абы кого вздёрнуть? — спросил Вьюжин о своём. — Так я тебе хоть сейчас пяток душегубов найду. Сам сроку месяц дал, а теперь…
— Так я слова и не забираю, охота — лови. Только кого же ты теперь ловить станешь? Один Краснов остался, смотри, доиграешься, что и впрямь придётся этой девчонке на княжество садиться. — Он едва заметно усмехнулся, когда Алёна на этих словах испуганно вскинулась.
— Есть у меня одна мыслишка, — увильнул боярин. — Дозволь, княже, всё как задумано сделать.
— Матушка с тобой. Лизавету пока в острог отправь, посидит с крысами, глядишь, нрав смирит, я подумаю, как её уму-разуму поучить. А сына Чеснокова забирай, коль он так тебе глянулся, что ты ради него этак извернулся.
— Ты, княже, скажи ещё, что это я его мамаше в голову мысль вложил, что от княгини новой избавиться надо! — почти искренне возмутился Вьюжин.
— Не скажу, — отозвался тот со смешком и внимательно посмотрел на девушку. — Ну так что, Алёна Ивановна? Не по душе тебе дворец и место княгини? Да говори, я же сам спрашиваю! Что тебе Вьюжин такое про меня наплёл, что ты ни жива ни мертва сидишь? — усмехнулся князь. Улыбка у него оказалась хорошая, светлая и живая, гораздо приятнее, чем у боярина.
— Предостерёг, чтобы глупостей не болтала и в чужой разговор не лезла, — сказала Алёна честно. Немного замешкалась перед следующим ответом, но всё же и тут лукавить не стала: — Не по душе, ваша светлость. Мне моя служба по сердцу, и, когда Алексей Петрович поймает злодея, я бы очень хотела на заставу вернуться.
— Небось, и возлюбленный есть? Парни-то на заставе хороши? — продолжил допытываться он.
— Парни хороши, да никто не глянулся пока, — заверила Алёна.
Но опять опустила взгляд, потому что воевода Рубцов встал перед глазами как живой и словно въяве ощутила на плечах тепло больших ладоней.
— Нехорошо князю врать, — со смешком укорил Ярослав. А потом вдруг посерьёзнел и спросил строже: — Ты, надеюсь, не на княжича глаз положила?
— Нет, что вы, ваша светлость! — Алатырница испуганно встрепенулась. — Нет, я… другого люблю, — созналась тихо, смущённо. — Я давно его знаю, и мне он люб, да только вряд ли я ему по сердцу.
У девушки непроизвольно вырвался слабый горький вздох, и князь смягчился. А Вьюжин наблюдал за разговором с живым интересом и чему-то едва заметно улыбался.
— Это хорошо. А то у княжича и так одни кони да игрища воинские на уме, не хватало ему ещё девицей такой же увлечься, — сказал Ярослав доверительно. — Вот как его к наукам счётным, дельным приучить?
— Я тебе, княже, давно говорил: пошли его на границу, хлебнёт службы полной ложкой — глядишь, за ум возьмётся, — сказал Вьюжин вкрадчиво, осторожно, куда мягче, чем прежде.
— Вот ещё вздумал. Это игрушки, что ли? Не для того столько людей надрывались и жизнью рисковали, чтобы княжич дурь свою тешил, и довольно об этом, — раздражённо отмахнулся Ярослав явно не в первый раз и опять обратился к Алёне: — Я рад, что ты достаточно разумна и не лезешь выше головы. Отслужишь тут оговорённый срок, а там Вьюжин убийцу поймает или поражение признает, и домой отправишься с чистой душой. Неволить не стану, обещаю. Ступай, мне с боярином ещё парой слов перемолвиться надо.
— Благодарю, ваша светлость! — Алёна не заставила себя упрашивать и поспешила откланяться.
Выйдя за дверь, девушка глубоко вздохнула и медленно пошла в сторону женской половины, переводя дух. Разговора с князем она побаивалась и сейчас радовалась, что всё обошлось, что сам Ярослав оказался куда человечней, чем представлялось, а данное им обещание и вовсе согрело душу. Подозревать его в лицемерии у Алёны повода не было, так что о будущем своём она перестала беспокоиться и вместо тревожных мыслей о княжеской доле попыталась угадать планы Вьюжина.
Наследник остался один, и Алёне не верилось, что именно на него боярин расставляет ловушку. Но если нет, то на кого? Кому ещё мог помешать князь? Вороватого управляющего за руку поймал, нагрянув без предупреждения? Или вовсе его случайные грабители пристукнули? Или какие-нибудь давние враги воспользовались случаем? Он же был богат, а где деньги — там всегда желающие их заполучить.
Всё это звучало правдоподобно и, наверное, могло быть, но не объясняло главного для алатырницы: зачем выдавать её за княгиню теперь? Поначалу, когда Вьюжин с ней разговаривал во вдовьем доме, слова его звучали разумно и план казался простым и понятным. А теперь-то зачем продолжать? И вот на этот вопрос ответа не было вовсе.
Алёна училась на боевого алатырника, и училась не только тому, что касалось янтаря, чар и всевозможной нечисти и нежити, с которой могла столкнуть служба, но и неколдовским воинским премудростям, в числе прочего — всевозможным хитростям и уловкам, призванным запутать и загубить противника без потерь. Большинство таких приёмов были придуманы против болотников, но кое-что и против нечисти помогало. А самое главное, наставники пытались научить молодых алатырников правильно думать и развивать смекалку.
Только вот Алёна никогда не любила эти уроки, потому что давались они с трудом. Не умела она загадывать, хитрить и плести сложные сети. Уважала тех военачальников, кто на такое был способен, понимала важность подобных умений, любила весёлого старичка-наставника, который постоянно сыпал прибаутками вроде любимой присказки «загад смекалкой горазд»: мол, как бы хорошо ты ни продумал какое-то дело, непременно что-то пойдёт не так, и расчёт твой хорош только тогда, когда он легко правится и подстраивается под новые обстоятельства. Еманова искренне восхищалась теми, кто умел применять эту мудрость к делу, но никак не могла освоить сама. Было проще сразу принять, что выше сотника ей не подняться, чем научиться.
Да и не собиралась она, если честно, всю жизнь связывать со службой, и зачем жилы рвать на нелюбимом и не таком уж нужном деле? Лет десять: обязательные пять лет после учёбы, потом ещё пять за деньги, пограничников князь не обижал, а там можно и замуж, и хозяйство, и детей.
Но то она. А вот Вьюжин наверняка владел искусством хитрить и продумывать сложные планы в совершенстве и, кажется, очень это дело любил. Алатырница нутром чуяла, что у него не просто мыслишка есть, о чём он князю говорил, а уже почти уверенность. Только, наверное, доказать не может или за руку схватить хочет. Но понять его замысел не могла, как ни старалась.
Может, и правда вдова в этом замешана, раз больше всё равно никто в голову не приходит? Но чем ей вдруг муж помешал и почему нельзя было потерпеть, пока понесёт? С полюбовником поймал? Но как и когда, если Светлана оставалась во время его отъезда во дворце?.. Если Краснов был крутого нрава, то мог и бить, и мучить жену, и то, что она говорила про его заботу, вполне могло быть ложью. Но всё равно непонятно как и когда, если она во дворце оставалась?! Таких негодяев убивают обычно в горячке, защищаясь, но не вот так. Да и на доведённую до отчаянья жертву вдова совсем не походила.
Пока дошла до покоев, успела все свои придумки раскритиковать и отбросить, оставшись под конец с носом. В горнице Степанида не преминула насесть с расспросами, и Алёна вкратце всё пересказала, не видя причин скрывать, а после сама попробовала добиться ответов на вопросы и услышать хоть что-то о планах главы Разбойного приказа от той, что наверняка знала больше.
— Стеша, но ты ведь понимаешь, чего Вьюжин хочет! Кого он подозревает? Зачем я ему теперь? Я уж голову сломала, ничего путного не придумывается.
— Да Матушка его знает! Он же скрытный, — рассеянно отмахнулась Степанида. — Конечно, после такого Краснов-старший, даже если племянника убил, вряд ли против тебя пойдёт, он неглуп и не настолько самонадеян. Разве что кто-то из его детей по молодости-глупости. Да ты не волнуйся, Алексей Петрович ничего просто так не делает, это ясно, и если решил оставить тебя княгиней — что-то придумал.
— То есть ты не расскажешь? — вздохнула Алёна, и рыжая в ответ рассмеялась.
— Ну ладно, ладно! Верно говоришь, в самом деле кое-что знаю. Но не расскажу, чтобы ты ничего не испортила. Могу поклясться, что он ничего дурного тебе не сделает. Да и вообще, ты у него сейчас больше про запас, на всякий случай, он на других людей и другие дела рассчитывает.
— Мне-то ладно дурного не сделает, тут главное, чтобы он вообще чего плохого не замыслил, — проворчала алатырница. — Против великого князя, например.
— Об этом точно не волнуйся! — Предположение вызвало у Степаниды новую вспышку веселья. — Уж в этом его подозревать последнее дело, Ярославу нашему Вьюжин предан с потрохами. Вот что, не кручинься ты, а иди-ка умойся, да к ужину переодеваться будем, а то ещё опоздаешь. Тебе ещё девочку эту, Ульяну, с собой взять надо, ей одной оставаться пока не стоит, среди народа лучше будет.
— Что с ней? — помрачнела Алёна.
— Ничего такого уж страшного, просто перепугалась здорово. Она уже бы получше себя чувствовала, но её ещё что-то гнетёт, вот и сложилось. Я в душу не полезла, что это — не знаю, но видно.
Алатырница только понимающе кивнула в ответ, а говорить о том, что у Ульяны имеется какой-то тайный сердечный интерес, не стала.
