Чайду помог подняться мелкому, одном плавным движением взлетел на крышу сам.
Достал из сумки, которую вечно носил через плечо, клетчатый плед, расстелил его на крыше. Уклон ската позволял сидеть без опаски свалиться, но он все же не отпускал мальчишку дальше, чем на расстояние вытянутой руки.
Бросил взгляд на сорочку Херк, покачал головой, снял с себя куртку, и набросил ей на плечи.
— Вы так замерзнете, герцогиня. Почему ничего не сказали?
Херк пожала плечами.
— Это достаточно плотная сорочка, — ответила она, усаживаясь на плед и неловко обнимая мальчишку, мигом угнездившегося под боком, — ты только посмотри на эти рукава! В два раза толще твоих. Я как-то и не подумала, что мне должно быть холодно.
Она предпочитала рационально расходовать ресурсы, поэтому накинула край слишком большой для нее куртки на пацана и прижала его поближе, чтобы хватило обоим.
— Должно быть холодно? — переспросил Чайду. — Мне казалось, и неразумным, и разумным существам либо холодно, либо нет. Что значит «должно быть» и «не должно быть» холодно? Разве можете вы запретить себе чувствовать холод?
— К сожалению, — задумчиво ответила Херк, — не могу. Но должна, если на то возникнет такая необходимость.
Чайду недоверчиво покачал головой.
— Не понимаю, — тихо сказал он, и тоже сел рядом с ними, — впрочем, это мне здесь надлежит учить новому, разве могу я требовать от Вашей Светлости объяснений? Юный господин, не укажете ли, где, вы полагаете, находится созвездие Перепелки?
Юный господин указал, указал, конечно же, неправильно.
Чайду поправил. Совсем не обидно как-то, как будто нет ничего такого уж ужасного в том, чтобы ошибаться в выученном материале.
Как будто ошибаться и вовсе нормально.
Нет, Херк учили совсем не так.
Когда Херк учили, ей вовсе не хотелось смеяться.
А Чайду смешил, и увлекал, и рассказывал, обнимая ладонями звездное небо, как будто может просто взять его — и подарить, и мальчик рядом с ним смеялся и тянулся к этому небу, и Херк невольно смеялась тоже.
В этом было что-то будоражащее, почти запретное: сидеть на крыше в чужой куртке и неистово ликовать, когда небо пересекла первая падающая звезда.
Полночные воришки украли ее, чтоб подарить ей ночь. Чайду, «немножко волшебник», наколдовал ей чудесный сон.
Жаль только, за ночью наступит день, и придется просыпаться.
После ночного приключения мальчишка и впрямь вырубился, стоило только карете тронуться. Бухнулся стриженым затылком Херк на колени и засопел, слегка приоткрыв рот.
Херк осторожно поправила ему челюсть, как спящему котенку, в несмелой надежде, что он так хотя бы не обслюнявит ей подол.
Чайду сделал движение, как будто готов переложить ребенка, но не очень убедительное.
А Херк не стала настаивать.
С мелким на коленях трудно было бы разложить бумаги. Да и, честно говоря, от бесконечного чтения на ходу ее давно уже слегка укачивало, и идея немного отложить свои несрочные обязанности под таким благовидным предлогом была очень заманчива.
Так что Херк отвернулась к окну и погрузилась в медитативное созерцание придорожных деревьев.
Из полусонного транса ее вывел тихий голос Чайду.
— Вижу, вы сегодня бодры. Смогли ли вы выспаться? Сегодня мы вернулись поздно.
Она повернулась к нему с неожиданным для себя энтузиазмом.
На свете мало было существ, с которыми она хотела бы разговаривать в ущерб отдыху. И Чайду как-то удивительно быстро стал одним из этих существ.
— Да, я чувствую себя бодрее, чем когда-либо. Мне этой ночью совсем не снились эти сны...
Херк осеклась.
Как легко она сказала Чайду про сны. Не хватало ещё выболтать, что в этих снах происходит.
— Сны? — подобрался Чайду, — эти сны, они вам... Неприятны? Я могу сделать так, чтобы они прекратились вовсе, только скажите. Я же... — он улыбнулся, но в улыбке этой чувствовалась непонятная горечь, — немного волшебник.
— Неприятны... — пробормотала Херк, — должно быть...
— Ну вот, ну вот, ну вот вы опять... «Должно быть». Я вовсе не понимаю вашего «должно быть»! — нахмурился Чайду, — Так сны вам неприятны или только «должны быть» неприятны?
Херк пригладила волосы, неосознанно коснулась губ, и снова отвернулась к окну, надеясь, что Чайду не разглядит ее внезапный румянец.
— Они... Они просто странные. Я не знаю. Я не знаю, как должна реагировать, и это пугает.
— «Должна», опять «должна»! Ваша Светлость, реагируйте, как хотите, — раздраженно сказал Чайду, — это ваши сны. В вашем сне все покорно вашей воле, помните это. Стоит только захотеть — и все закончится.
— Хотите сказать, я сама в своих снах виновата?
— «Виноваты»? Да кто говорил о вине, кто говорил о долге? Я говорил лишь, что вы вольны выбирать, но никакой ваш выбор никому не навредит... Это же просто сны, в конце-то концов. Ни один муж еще не получил развода за измену во сне.
Херк дернулась.
— Почему вы решили... Да как вы вообще осмелились!..
Чайду смешался. Затеребил кончик светлой косы, перевязанной шелковой зеленой лентой.
— Простите меня, Ваша Светлость. Я и не думал, что... Я вовсе не хотел намекнуть...
— Лучше молчите. — отрезала Херк, и гордо задрала подбородок.
Некоторое время они ехали в молчании.
— А какой бы сон вы хотели увидеть, Ваша Светлость? — тихо спросил Чайду, виновато нахмурив брови и немного по-детски выпятив губы, — Просто скажите?
— Лето? — задумалась Херк, которая уже слегка застыдилась своей вспышки и была благодарна Чайду за то, что он тоже решил ее замять, — степи. Может быть, мой первый конь? Он захромал однажды, и я лично пристрелила его, ты знаешь... Лучше я, чем кто-то незнакомый и чужой, правда? Но во сне — во сне-то он может жить дальше? — она осеклась, — Знаешь, Чайду, не стоит тратить на меня волшебство. Я...
Она недостойна таких снов.
Этого она не договорила.
Они замолчали, не глядя друг на друга.
Херк снова отвернулась к окну, и со временем размеренное покачивание несущейся к Либену кареты убаюкало и ее.
Ей приснилось лето в степи. Зелень травы выгорела на солнце, отчаянно громко стрекотали кузнечики. Колючки цеплялись за подол амазонки.
Она никогда не была здесь взрослой.
Ей и взрослой здесь было хорошо. Как будто вот она, здесь, не светлейшая герцогиня, а просто девушка в степи, и в этой степи у нее есть все время мира.
Чьи-то руки мягко повернули ее за плечи, указывая на дорогу, ведущую свозь низкую траву к горизонту, туда, где она, знала, ее будет ждать ее первый конь, не таким, каким он умирал, с седой гривой и больной ногой, а таким, каким начинал жить, мощный, отлично выученный, уверенно ступающий огромными копытами по прогретой солнцем земле.
Она покачала головой, осторожно накрыла руку на плече своей — и мягко высвободилась. Ей не нужно было направление. Она не хотела никуда идти, не хотела ни с кем встречаться. Ей хотелось побыть одной, вдали от всех, хоть здесь свободной от всех и от всего.
Она села на колени прямо в траву, и позвала одну из тех маленьких голубых бабочек, которых в детстве никак не могла поймать и рассмотреть, и бабочка села к ней на палец, и сложила крылья.
Нижняя сторона крыла стала внешней. Она оказалась серой, эта бабочка.
Поэтому так сложно было различить ее в высушенной солнцем траве. Стоило бабочке сесть и сложить крылья, спрятать яркую синеву внутрь, и она сливалась с пейзажем.
— Я когда-нибудь встречусь с ним, — сказала Херк скорее себе, чем кому-либо еще, — когда-нибудь я навещу всех, кого хотела бы помнить. Но сегодня я посмотрю на бабочек.
— Это твой сон, — прошептало ей лето вкрадчивым голосом Чайду, — это твоя воля.
И Херк вдохнула воздух воли полной грудью.
На воле было...
Хорошо.
Бригадир вежливо постучался в дверь сарайчика. Он мог бы и не стучаться, это был сарайчик бригадира, который он почти насильно сдал Сину за символическую сумму после того, как Син однажды сболтнул, что его яму дождем заливает. Син долго отказывался, но, когда бригадир пригрозил бездомного и вовсе уволить, перетащил в сарайчик циновку и сундучок с духами, на которые привык тратить деньги.
Голода ему создатели не оставили, слух и зрение всегда были для Сина рабочими инструментами, осязание порой сбоило. Вкус... Работал специфически. Поэтому баловать себя оставалось только запахами.
Правда, в последнее время большая часть флаконов пылилась, ненужная. Син рассеянно скользнул пальцами по плотно привинченным крышкам, выдернул нужный пузырек, привычно уронил пару капель масла ромашки на запястье, коснулся шеи, и пошел открывать.
— Как хорошо, что я тебя застал, — бригадир принюхался, — к Джавин идешь? Правильно, праздники... Я че зашел-то. Там малой наш, малость трехнутый, говорит, что видал у квартала с пивнушками не иначе как герцогиню. Типа в простом платье, вся такая маленькая, в кудряшках. — бригадир повертел огромными кулаками у плотно прижатых к мощному квадратному черепу ушей, изображая те самый кудряшки, — Это скорее белочка была, чем настоящая герцогиня, но ты Джавин всё-таки словечко урони.
Син кивнул.
— Еще что-то? Я тороплюсь.
Бригадир сощурил хитрые серые глаза, приподнялся на цыпочки и заглянул к Сину за плечо, чтобы разглядеть стол.
На столе были разложены высушенные цветы, Син как раз думал, что с ними делать.
— Ты извиняешься за что-то? — хмыкнул бригадир, — Сегодня прям подбираешь.
— Хорошо бы извиниться за то, что мне не за что извиняться, — подмигнул Син.
— Женщины! — хохотнул бригадир, хлопнул себя по бокам. — Ладно, но про белочку не забудь.
— Вспомню, вспомню.
Син не стал объяснять, что физически не способен что-то забыть. Таким уж его создали: фиксирующим все происходящее.
И это он, к сожалению, тоже прекрасно помнил.
Шершавый каменный алтарь, на который его положили голой спиной, как взрезал грудную клетку нож, как вырезали ему еще живое, трепещущее сердце. Процесс избавления его от органов был довольно нуден и утомителен. Нельзя сказать, что очень болезненен, хотя от некоторых воспоминаний у него до сих пор ныли зубы.
Но его хорошо обезболили.
С ним работали, как с качественным и дорогим материалом, который жалко было бы запороть. Нитки, простегивающие брюшное окошко, за которым скрывалась теперь пустая полочка для филактерии, продержались все эти долгие века, пока он спал себе в яме под вулканом.
Ему не причиняли лишних мучений.
Они были профессионалы, чье искусство передавалось в поколениях. Отец и сын вместе творили свой шедевр. У шедевра не спрашивают, хочет ли он рождаться.
Долгое время у него вообще не было голоса.
Син свернул с главной улицы в переулок и замурлыкал песенку.
Подошел к знакомой двери и постучался. Дверь распахнули сразу — как будто его ждали.
Или просто издалека услышали его нестройное пение: этой вероятности Син не исключал.
— Ты! — свирепо сказала Джавин и отобрала у него пучок засушенной ромашки, — Будешь носить чеснок? Ты его вообще как, переносишь?
— С чего ты взяла, что у меня есть проблемы с чесноком? — искренне оскорбился Син, — Я что, похож на вампира?
Джавин пожала плечами.
— Тц, да кто тебя знает, ты и на лича-то не похож, — сказала она, — но ты прав, будь ты вампир, смотрелся бы посвежее, посимпатичнее. Так что с чесноком?
— Что с чесноком?
— У соседки два мешка лежит, дотащишь?
— А зачем мне?..
— Выделю порцию аджики. Мы завтра собираемся ее делать.
Джавин говорила быстро, раздраженно, отрывисто. Куда только девалась лисья певучесть ее голоса, заворожившая его при первой встрече! В ее тоне сейчас была обезоруживающая искренность, сокращение дистанции. Хочешь делай, не хочешь — не делай, только не мешай.
Подкупающее доверие.
— А в чем подвох? — осторожно спросил Син.
— Два мешка чеснока, и десять мешков картошки. Немножко капусты. Совсем чуточка свеклы. Ты можешь отказаться, но тогда ноги твоей не будет в моем доме.
— Я не напра...
Дверь у него перед носом захлопнулась с таким громким звуком, что у Син чуть не оглох на ближнее ухо.
Потом приоткрылась и Джавин прошла мимо него на улицу, чуть не запнулась о шнурок, выругалась и села завязывать ботинки.
Занятие оказалось для нее не самым простым, петли все время выскальзывали из фарфоровой руки, но Син на всякий случай помогать не совался. Джавин была очень зла.
Велика вероятность, что на него, хотя он вовсе не ожидал такой реакции на его невинную шутку. Неужели ей было настолько неприятно?
Она начнет от него шарахаться?
Она была первым человеком, который потянулся к нему. Пусть фарфоровой рукой, но она попыталась коснуться его, а до этого все отдергивались.
Передергивались.
С трудом сдерживали отвращение.
Даже запах духов не мог скрыть запаха мертвечины.
Даже бригадир с трудом заставил себя пожать ему руку для закрепления сделки.
Но потом, после происшествия с Джавин... Она как будто сняла с него проклятье.
В нем увидели человека. По-настоящему приняли.
Что же, это не могло длиться вечно. Джавин хорошая стражница, у нее есть чутье. Его буквально создали для убийства женщины. Неудивительно, что Джавин это почуяла и больше никогда не подпустит к себе на расстояние вытянутой руки.
— Руку даме подать не? — вздохнула Джавин, — Ты что завис-то так? Прости, у меня тут с утра суета, сорвалась немного.
Син неловко протянул ладонь, помог Джавин подняться.
— Бригадир просил передать, что там малой наш, малость трехнутый, говорит, что видал у квартала с пивнушками не иначе как герцогиню. — доложил он, заполняя неловкую паузу.
— А, — сказала Джавин, деловито отряхивая колени, — это я знаю. Ко мне недавно соседка за солью заходила, не та с картошкой, другая, так по ее информации в пивнушку у герцогини мозгов достало не заходить.
Син заинтересованно помолчал. Джавин в таком расположении духа лучше было не перебивать. Сама расскажет.
Сину льстило быть человеком, с которым можно чем-то поделиться.
— Она зашла в Омара и Лобастера. — у Джавин задергалась щека, — Тц. То есть сейчас Ее Светлость наклюкаются винища, потом на них нападет лирическое настроение, и, если нам повезет, они найдут свое приключение.
— А если нет?
— Найдут, но другое. Приключения можно искать на свою голову, это когда голова еще работает, и на свою задницу, это когда винище уже отключило голову. — Джавин обеспокоенно поцокала языком, покачала головой, слегка приподняла аккуратно подведенные брови, намекая на тонкость материй, о которых говорит, — Обычно заканчивается храмом. Чаще замаливают, иногда хоронят, одна знакомая так замуж вышла... Можно еще на кое-что поискать приключений, но боюсь, озвучу, и у тебя уши засохнут и отвалятся.
Джавин решительно зашагала стучаться к соседке.
Соседка встретила их радушно, даже слишком радушно. С большим одобрением осмотрела Сина, оценила комплекцию и на радостях выделила бонусный одиннадцатый мешок картошки и догрузила «еще чутка» свеклы, как гиганскую вишенку на трещащий под весом поклажи тортик.
Дальше они были слишком заняты, чтобы разговаривать.
— Ты не волнуешься? — наконец-то спросил Син, бросая в подпол последний мешок картошки.
Джавин грохнула на кухонный стол здоровущий пучок укропа, обессиленно плюхнулась на стул, вытянула длинные стройные ноги в высоких ботинках. Один из шнурков развязался и волочился по полу.
Достал из сумки, которую вечно носил через плечо, клетчатый плед, расстелил его на крыше. Уклон ската позволял сидеть без опаски свалиться, но он все же не отпускал мальчишку дальше, чем на расстояние вытянутой руки.
Бросил взгляд на сорочку Херк, покачал головой, снял с себя куртку, и набросил ей на плечи.
— Вы так замерзнете, герцогиня. Почему ничего не сказали?
Херк пожала плечами.
— Это достаточно плотная сорочка, — ответила она, усаживаясь на плед и неловко обнимая мальчишку, мигом угнездившегося под боком, — ты только посмотри на эти рукава! В два раза толще твоих. Я как-то и не подумала, что мне должно быть холодно.
Она предпочитала рационально расходовать ресурсы, поэтому накинула край слишком большой для нее куртки на пацана и прижала его поближе, чтобы хватило обоим.
— Должно быть холодно? — переспросил Чайду. — Мне казалось, и неразумным, и разумным существам либо холодно, либо нет. Что значит «должно быть» и «не должно быть» холодно? Разве можете вы запретить себе чувствовать холод?
— К сожалению, — задумчиво ответила Херк, — не могу. Но должна, если на то возникнет такая необходимость.
Чайду недоверчиво покачал головой.
— Не понимаю, — тихо сказал он, и тоже сел рядом с ними, — впрочем, это мне здесь надлежит учить новому, разве могу я требовать от Вашей Светлости объяснений? Юный господин, не укажете ли, где, вы полагаете, находится созвездие Перепелки?
Юный господин указал, указал, конечно же, неправильно.
Чайду поправил. Совсем не обидно как-то, как будто нет ничего такого уж ужасного в том, чтобы ошибаться в выученном материале.
Как будто ошибаться и вовсе нормально.
Нет, Херк учили совсем не так.
Когда Херк учили, ей вовсе не хотелось смеяться.
А Чайду смешил, и увлекал, и рассказывал, обнимая ладонями звездное небо, как будто может просто взять его — и подарить, и мальчик рядом с ним смеялся и тянулся к этому небу, и Херк невольно смеялась тоже.
В этом было что-то будоражащее, почти запретное: сидеть на крыше в чужой куртке и неистово ликовать, когда небо пересекла первая падающая звезда.
Полночные воришки украли ее, чтоб подарить ей ночь. Чайду, «немножко волшебник», наколдовал ей чудесный сон.
Жаль только, за ночью наступит день, и придется просыпаться.
Глава 08.10. Херк и Чайду 4: Выученный, уверенный
После ночного приключения мальчишка и впрямь вырубился, стоило только карете тронуться. Бухнулся стриженым затылком Херк на колени и засопел, слегка приоткрыв рот.
Херк осторожно поправила ему челюсть, как спящему котенку, в несмелой надежде, что он так хотя бы не обслюнявит ей подол.
Чайду сделал движение, как будто готов переложить ребенка, но не очень убедительное.
А Херк не стала настаивать.
С мелким на коленях трудно было бы разложить бумаги. Да и, честно говоря, от бесконечного чтения на ходу ее давно уже слегка укачивало, и идея немного отложить свои несрочные обязанности под таким благовидным предлогом была очень заманчива.
Так что Херк отвернулась к окну и погрузилась в медитативное созерцание придорожных деревьев.
Из полусонного транса ее вывел тихий голос Чайду.
— Вижу, вы сегодня бодры. Смогли ли вы выспаться? Сегодня мы вернулись поздно.
Она повернулась к нему с неожиданным для себя энтузиазмом.
На свете мало было существ, с которыми она хотела бы разговаривать в ущерб отдыху. И Чайду как-то удивительно быстро стал одним из этих существ.
— Да, я чувствую себя бодрее, чем когда-либо. Мне этой ночью совсем не снились эти сны...
Херк осеклась.
Как легко она сказала Чайду про сны. Не хватало ещё выболтать, что в этих снах происходит.
— Сны? — подобрался Чайду, — эти сны, они вам... Неприятны? Я могу сделать так, чтобы они прекратились вовсе, только скажите. Я же... — он улыбнулся, но в улыбке этой чувствовалась непонятная горечь, — немного волшебник.
— Неприятны... — пробормотала Херк, — должно быть...
— Ну вот, ну вот, ну вот вы опять... «Должно быть». Я вовсе не понимаю вашего «должно быть»! — нахмурился Чайду, — Так сны вам неприятны или только «должны быть» неприятны?
Херк пригладила волосы, неосознанно коснулась губ, и снова отвернулась к окну, надеясь, что Чайду не разглядит ее внезапный румянец.
— Они... Они просто странные. Я не знаю. Я не знаю, как должна реагировать, и это пугает.
— «Должна», опять «должна»! Ваша Светлость, реагируйте, как хотите, — раздраженно сказал Чайду, — это ваши сны. В вашем сне все покорно вашей воле, помните это. Стоит только захотеть — и все закончится.
— Хотите сказать, я сама в своих снах виновата?
— «Виноваты»? Да кто говорил о вине, кто говорил о долге? Я говорил лишь, что вы вольны выбирать, но никакой ваш выбор никому не навредит... Это же просто сны, в конце-то концов. Ни один муж еще не получил развода за измену во сне.
Херк дернулась.
— Почему вы решили... Да как вы вообще осмелились!..
Чайду смешался. Затеребил кончик светлой косы, перевязанной шелковой зеленой лентой.
— Простите меня, Ваша Светлость. Я и не думал, что... Я вовсе не хотел намекнуть...
— Лучше молчите. — отрезала Херк, и гордо задрала подбородок.
Некоторое время они ехали в молчании.
— А какой бы сон вы хотели увидеть, Ваша Светлость? — тихо спросил Чайду, виновато нахмурив брови и немного по-детски выпятив губы, — Просто скажите?
— Лето? — задумалась Херк, которая уже слегка застыдилась своей вспышки и была благодарна Чайду за то, что он тоже решил ее замять, — степи. Может быть, мой первый конь? Он захромал однажды, и я лично пристрелила его, ты знаешь... Лучше я, чем кто-то незнакомый и чужой, правда? Но во сне — во сне-то он может жить дальше? — она осеклась, — Знаешь, Чайду, не стоит тратить на меня волшебство. Я...
Она недостойна таких снов.
Этого она не договорила.
Они замолчали, не глядя друг на друга.
Херк снова отвернулась к окну, и со временем размеренное покачивание несущейся к Либену кареты убаюкало и ее.
Ей приснилось лето в степи. Зелень травы выгорела на солнце, отчаянно громко стрекотали кузнечики. Колючки цеплялись за подол амазонки.
Она никогда не была здесь взрослой.
Ей и взрослой здесь было хорошо. Как будто вот она, здесь, не светлейшая герцогиня, а просто девушка в степи, и в этой степи у нее есть все время мира.
Чьи-то руки мягко повернули ее за плечи, указывая на дорогу, ведущую свозь низкую траву к горизонту, туда, где она, знала, ее будет ждать ее первый конь, не таким, каким он умирал, с седой гривой и больной ногой, а таким, каким начинал жить, мощный, отлично выученный, уверенно ступающий огромными копытами по прогретой солнцем земле.
Она покачала головой, осторожно накрыла руку на плече своей — и мягко высвободилась. Ей не нужно было направление. Она не хотела никуда идти, не хотела ни с кем встречаться. Ей хотелось побыть одной, вдали от всех, хоть здесь свободной от всех и от всего.
Она села на колени прямо в траву, и позвала одну из тех маленьких голубых бабочек, которых в детстве никак не могла поймать и рассмотреть, и бабочка села к ней на палец, и сложила крылья.
Нижняя сторона крыла стала внешней. Она оказалась серой, эта бабочка.
Поэтому так сложно было различить ее в высушенной солнцем траве. Стоило бабочке сесть и сложить крылья, спрятать яркую синеву внутрь, и она сливалась с пейзажем.
— Я когда-нибудь встречусь с ним, — сказала Херк скорее себе, чем кому-либо еще, — когда-нибудь я навещу всех, кого хотела бы помнить. Но сегодня я посмотрю на бабочек.
— Это твой сон, — прошептало ей лето вкрадчивым голосом Чайду, — это твоя воля.
И Херк вдохнула воздух воли полной грудью.
На воле было...
Хорошо.
Глава 09.10. Джавин и Синосу 6: выпей виски висы / облюбовали дом снежинки / пора расходиться
Бригадир вежливо постучался в дверь сарайчика. Он мог бы и не стучаться, это был сарайчик бригадира, который он почти насильно сдал Сину за символическую сумму после того, как Син однажды сболтнул, что его яму дождем заливает. Син долго отказывался, но, когда бригадир пригрозил бездомного и вовсе уволить, перетащил в сарайчик циновку и сундучок с духами, на которые привык тратить деньги.
Голода ему создатели не оставили, слух и зрение всегда были для Сина рабочими инструментами, осязание порой сбоило. Вкус... Работал специфически. Поэтому баловать себя оставалось только запахами.
Правда, в последнее время большая часть флаконов пылилась, ненужная. Син рассеянно скользнул пальцами по плотно привинченным крышкам, выдернул нужный пузырек, привычно уронил пару капель масла ромашки на запястье, коснулся шеи, и пошел открывать.
— Как хорошо, что я тебя застал, — бригадир принюхался, — к Джавин идешь? Правильно, праздники... Я че зашел-то. Там малой наш, малость трехнутый, говорит, что видал у квартала с пивнушками не иначе как герцогиню. Типа в простом платье, вся такая маленькая, в кудряшках. — бригадир повертел огромными кулаками у плотно прижатых к мощному квадратному черепу ушей, изображая те самый кудряшки, — Это скорее белочка была, чем настоящая герцогиня, но ты Джавин всё-таки словечко урони.
Син кивнул.
— Еще что-то? Я тороплюсь.
Бригадир сощурил хитрые серые глаза, приподнялся на цыпочки и заглянул к Сину за плечо, чтобы разглядеть стол.
На столе были разложены высушенные цветы, Син как раз думал, что с ними делать.
— Ты извиняешься за что-то? — хмыкнул бригадир, — Сегодня прям подбираешь.
— Хорошо бы извиниться за то, что мне не за что извиняться, — подмигнул Син.
— Женщины! — хохотнул бригадир, хлопнул себя по бокам. — Ладно, но про белочку не забудь.
— Вспомню, вспомню.
Син не стал объяснять, что физически не способен что-то забыть. Таким уж его создали: фиксирующим все происходящее.
И это он, к сожалению, тоже прекрасно помнил.
Шершавый каменный алтарь, на который его положили голой спиной, как взрезал грудную клетку нож, как вырезали ему еще живое, трепещущее сердце. Процесс избавления его от органов был довольно нуден и утомителен. Нельзя сказать, что очень болезненен, хотя от некоторых воспоминаний у него до сих пор ныли зубы.
Но его хорошо обезболили.
С ним работали, как с качественным и дорогим материалом, который жалко было бы запороть. Нитки, простегивающие брюшное окошко, за которым скрывалась теперь пустая полочка для филактерии, продержались все эти долгие века, пока он спал себе в яме под вулканом.
Ему не причиняли лишних мучений.
Они были профессионалы, чье искусство передавалось в поколениях. Отец и сын вместе творили свой шедевр. У шедевра не спрашивают, хочет ли он рождаться.
Долгое время у него вообще не было голоса.
Син свернул с главной улицы в переулок и замурлыкал песенку.
Подошел к знакомой двери и постучался. Дверь распахнули сразу — как будто его ждали.
Или просто издалека услышали его нестройное пение: этой вероятности Син не исключал.
— Ты! — свирепо сказала Джавин и отобрала у него пучок засушенной ромашки, — Будешь носить чеснок? Ты его вообще как, переносишь?
— С чего ты взяла, что у меня есть проблемы с чесноком? — искренне оскорбился Син, — Я что, похож на вампира?
Джавин пожала плечами.
— Тц, да кто тебя знает, ты и на лича-то не похож, — сказала она, — но ты прав, будь ты вампир, смотрелся бы посвежее, посимпатичнее. Так что с чесноком?
— Что с чесноком?
— У соседки два мешка лежит, дотащишь?
— А зачем мне?..
— Выделю порцию аджики. Мы завтра собираемся ее делать.
Джавин говорила быстро, раздраженно, отрывисто. Куда только девалась лисья певучесть ее голоса, заворожившая его при первой встрече! В ее тоне сейчас была обезоруживающая искренность, сокращение дистанции. Хочешь делай, не хочешь — не делай, только не мешай.
Подкупающее доверие.
— А в чем подвох? — осторожно спросил Син.
— Два мешка чеснока, и десять мешков картошки. Немножко капусты. Совсем чуточка свеклы. Ты можешь отказаться, но тогда ноги твоей не будет в моем доме.
— Я не напра...
Дверь у него перед носом захлопнулась с таким громким звуком, что у Син чуть не оглох на ближнее ухо.
Потом приоткрылась и Джавин прошла мимо него на улицу, чуть не запнулась о шнурок, выругалась и села завязывать ботинки.
Занятие оказалось для нее не самым простым, петли все время выскальзывали из фарфоровой руки, но Син на всякий случай помогать не совался. Джавин была очень зла.
Велика вероятность, что на него, хотя он вовсе не ожидал такой реакции на его невинную шутку. Неужели ей было настолько неприятно?
Она начнет от него шарахаться?
Она была первым человеком, который потянулся к нему. Пусть фарфоровой рукой, но она попыталась коснуться его, а до этого все отдергивались.
Передергивались.
С трудом сдерживали отвращение.
Даже запах духов не мог скрыть запаха мертвечины.
Даже бригадир с трудом заставил себя пожать ему руку для закрепления сделки.
Но потом, после происшествия с Джавин... Она как будто сняла с него проклятье.
В нем увидели человека. По-настоящему приняли.
Что же, это не могло длиться вечно. Джавин хорошая стражница, у нее есть чутье. Его буквально создали для убийства женщины. Неудивительно, что Джавин это почуяла и больше никогда не подпустит к себе на расстояние вытянутой руки.
— Руку даме подать не? — вздохнула Джавин, — Ты что завис-то так? Прости, у меня тут с утра суета, сорвалась немного.
Син неловко протянул ладонь, помог Джавин подняться.
— Бригадир просил передать, что там малой наш, малость трехнутый, говорит, что видал у квартала с пивнушками не иначе как герцогиню. — доложил он, заполняя неловкую паузу.
— А, — сказала Джавин, деловито отряхивая колени, — это я знаю. Ко мне недавно соседка за солью заходила, не та с картошкой, другая, так по ее информации в пивнушку у герцогини мозгов достало не заходить.
Син заинтересованно помолчал. Джавин в таком расположении духа лучше было не перебивать. Сама расскажет.
Сину льстило быть человеком, с которым можно чем-то поделиться.
— Она зашла в Омара и Лобастера. — у Джавин задергалась щека, — Тц. То есть сейчас Ее Светлость наклюкаются винища, потом на них нападет лирическое настроение, и, если нам повезет, они найдут свое приключение.
— А если нет?
— Найдут, но другое. Приключения можно искать на свою голову, это когда голова еще работает, и на свою задницу, это когда винище уже отключило голову. — Джавин обеспокоенно поцокала языком, покачала головой, слегка приподняла аккуратно подведенные брови, намекая на тонкость материй, о которых говорит, — Обычно заканчивается храмом. Чаще замаливают, иногда хоронят, одна знакомая так замуж вышла... Можно еще на кое-что поискать приключений, но боюсь, озвучу, и у тебя уши засохнут и отвалятся.
Джавин решительно зашагала стучаться к соседке.
Соседка встретила их радушно, даже слишком радушно. С большим одобрением осмотрела Сина, оценила комплекцию и на радостях выделила бонусный одиннадцатый мешок картошки и догрузила «еще чутка» свеклы, как гиганскую вишенку на трещащий под весом поклажи тортик.
Дальше они были слишком заняты, чтобы разговаривать.
— Ты не волнуешься? — наконец-то спросил Син, бросая в подпол последний мешок картошки.
Джавин грохнула на кухонный стол здоровущий пучок укропа, обессиленно плюхнулась на стул, вытянула длинные стройные ноги в высоких ботинках. Один из шнурков развязался и волочился по полу.
