ПАРТИЯ ПЕШКАМИ
Август 1943 года.
Война изменила всех. Она проникла в людские души и отравила их ненавистью. А ведь совсем недавно мир вокруг нас пестрел красками, теперь же всё смешалось в один серый цвет. Оттенок грязи, мерзости и цинизма. Чёрное и белое с размытыми гранями, где даже невинных больше нет, потому что дети рождённые в этом аду, уже были отмечены клеймом «Свой» - «Чужой».
Мимо меня прошла совсем молоденькая девушка с выпирающим пузом. Месяц восьмой, не меньше. Вот совсем не было дела до неё, но почему-то в голове мелькнула гаденькая мысль: «Наши за сотни километров, и все нормальные мужики в лесах. Перед кем ноги раздвинула?». И тут же сама себя мысленно осадила: «А, может, её и не спрашивали?». Сколько таких по оккупированной фашистами территории ходит? Не сосчитать. Жалко девок, а детей ещё больше жальче. Клеймо «немчик», «выблядок», «чужой» им впечатали в лоб ещё в утробе матери. Он мира ещё не видел, а этот мир его уже возненавидел.
Боковым зрением замечаю, как на неё оглядываются люди. Особенно, бабы. И у всех в глазах горит проклятие этой девке и всему её роду, аж до седьмого колена. Да, народная ненависть она такая, не разборчивая и слепая. Ещё и пробегающий мальчишка плюнул ей под ноги, обозвав непотребным словом. Девчонка гордо завернула нос, будто не ей адресовано сие послание и пошла дальше. Слезы только придали её глазам стеклянный отблеск. Я же, зайдя за угол, куда нырнул пацан, ловко подловила его, схватив за и так оттопыренное ухо.
- Ты что это безобразничаешь, а? – шиплю на малого.
Он, извиваясь в руке, айкает. Больно.
- Тебе мать не говорила, что плевать в людей нельзя?
- Нету у меня мамки! – пискнул пацан и, рванув выкрутился из моих цепких пальцев. Потирая краснеющее ухо, вызверился на меня будто волчонок. – Фашисты мамку забили, а батька сгинул ещё тогда, - и кивнул на дорогу, давая понять, что «тогда» - это в начале войны, когда собирали ополченцев.
- И что? Плевать надо? – без злобы спросила я.
Парня жалко стало. Сирота всё-таки. Но сирота не чумазая и голодная, а вполне откормленная. Значит, есть у кого столоваться.
- А поделом ей! Ясно? – и, прищурив голубые глазищи, ещё на шаг отошёл от меня. – А тебе, что её жалко? Так она с немцами крутится.
- А ты, стало быть, свечку держишь? – улыбаюсь, пристально рассматривая наглого парнишку.
Рубашка чистая, выглаженная. Перекошенная, правда, немного. Штаны тоже почти новые, без латок. Не штопанные. Волосы взъерошены, но с утра точно были причесаны. На носу ссадина, а под глазом вырисовывается свеженький синяк. Завтра приобретет фиолетовый оттенок, но глаз не заплывет. Не сильно приложились. Видно где-то нашкодничал малой, а, может, с таким же пацаном силушкой мерился.
Опускаю глаза на его руки. Костяшки сбиты. Дрался, стало быть. Мой сынишка такой же неугомонный. Первые недели в Москве домой приходил то с синяком, то с ссадиной, но никому на улице спуску не давал, ни под кого не прогибался. Пичугинская порода. Дома ласковее котёнка, а на людях щетинится что служебный пёс.
- Свечку не держал, - шмыгает он носом, - так тётка моя сказала.
- А тётка сказала, - киваю я. – А ты, что баба, чтобы бабские балаболки слушать?
- Не, - пацан головой вертит, отрицая. – Я мужик!
- Ну раз мужик, так поступай по-мужски, - говорю я. – С бабами не воюй верблюд. С бабами только…
- Фашисты воюют, - перебил он меня, опустив глаза и шмыгнув носом.
Мамку вспомнил малой. А у меня сердце защемило, глядя на него. Такой бойкий был минуту назад, но стоило ему мать вспомнить, как из шкодливого пацаненка он быстро стал маленьким беззащитным мальчиком. Я не удержалась и, подойдя к нему ближе, потрепала ладонью по голове.
- К тётке иди. Комендантский час скоро, - участливо прошептали мои губы и по-матерински коснулись белесой головы.
Мальчик напрягся, но не отстранился. Он будто хотел ещё хоть мгновение ощутить утраченное им материнское тепло. Да тётка заботливая баба. Дала кров, стирала, кормила, воспитывала. Но ребёнку помимо необходимого ухода нужна ещё и любовь. Я это поняла, когда забрала к себе Дашу с Тёмой. Не чистая постель с вкусной кашей сделали нас настоящей семьёй, а тёплая улыбка и нежностью наполненные материнские объятья. И пусть не я их родила, но они мои. Теперь уже мои. Родные.
Не знакомый мне мальчишка ещё с минуту стоял неподвижно, а потом, громко шмыгнув мокрым носом, со скоростью мышонка скрылся в нависших над забором кустах сирени. Домой он явно не побежал. Всю дорогу до Витебского борделя ощущала его следящий взгляд и уже пожалела, что позволила себе слабость в тылу врага. Вот так поддашься чувствам всего на мгновение, а потом эти человеческие порывы аукнутся тебе девятью граммами свинца. Вот и кто ты после этого? Обычная глупая баба, которая думает сердцем, а не головой.
У оперативников «СМЕРШ» средняя продолжительность жизни была около трёх месяцев, и я тут ещё рисковала не только собой, но и агентом Один. Его жизнь в сложившихся обстоятельствах была намного важнее моей. От информации, которую мы получали от него, зависела наша победа. Слишком ценный предатель в рядах фашистов мне попался. И главное, он сам предложил свои услуги, ни разу не дав повода в себе усомниться.
Витебский бордель самое лучшее место для встречи с агентурной. Алкоголь и полуголые девки делают своё дело, разжижая мужской мозг до уровня киселя. В таком состоянии он отдаёт полный контроль над телом тому, что болтается у них в штанах. А там, как нам известно, присутствует лишь одна мысль: куда бы приткнуться, чтобы притушить свербящий пожар.
В вакханалии из алкоголя, дыма сигарет и бабского смеха моё присутствие всегда оставалось незамеченным. И мой агент был в безопасности, посещая это весёлое заведение с другими офицерами. Он вваливался в бордель с компанией друзей и пока те тискали девок, Один в отдельной комнате сливал мне секретные планы своего начальства.
Броский макияж, фривольное платье под плащом, который я скидывала, заходя в бордель с улицы. Главный вход был только для офицеров. Правда его нередко использовали пьяные казаки атамана Приходько, когда от нечего делать штурмовали узаконенный оккупационными властями притон. Такие знаменательные события мне посчастливилось пропустить, а то пришлось бы менять явки и пароли. Ни сколько не сомневаюсь, что обычный пьяный мордобой закончился бы стрельбой со смертельным исходом. Или я убила бы кого-нибудь, или Один сорвался бы. Нрав у него был такой. Резкий, не поддающиеся контролю.
В тот вечер начиналось всё как обычно. Сняв плащ и поправив прическу, я не спеша поднялась на второй этаж. Попутно улыбалась шлюхам с их перебравшими алкоголь клиентами. В таком непотребном виде немецкие офицеры напоминали мне похотливых свиней. Особенно бесили похабные шуточки, над которыми театрально смеялись девки. Большинство из этих мамзелик в душе не знали о чём говорят заморские мужики, но хихикали как по команде. Полагаю, чисто интуитивно, чтобы не злить избалованных вседозволенностью клиентов, а то и пристрелить могут, не заморачиваясь преодолением языковых барьеров. Я же вполне сносно понимала немецкую речь, а вот с разговором было туговато. Хорошо что мой агент знал русский. С ужасным акцентом, правда, но это ни сколько не мешало нам общаться.
Без суеты прохожу по узкому коридору и открываю дверь. Привычный мне щелчок Один оставил без внимания и, продолжая курить, с некой апатией смотрел в окно.
- Ты опоздала.
А в голосе злые нотки. И он не просто зол. Один взбешён. Но чем? Моим опозданием? Вряд ли. В данной ситуации минута промедления ничего не меняла. Здесь было другое. Что-то личное. То, что оберфюрер не мог контролировать.
- Что-то случилось? – задала я вопрос, направившись к столику с джентльменским набором.
Два бокала, бутылка французского вина и шоколад. Я не жеманная девица и особого внимания к своей персоне не требовала. Сама, откупорив бутылку, налила в бокал вина. Нужно соответствовать легенде. Он мой постоянный клиент, а я проститутка. И это не шпионская явка с паролями, а простая случка в стенах борделя.
Прежде чем ответить, немецкий офицер глубоко затянулся сигаретой.
- Ты не контролируешь своих людей? - выдыхая клуб дыма в оконное стекло, почти цедил сквозь зубы Один. – Или ведёшь свою игру за моей спиной?
- О чём ты? – не совсем понимая причины нападок оберфюрера, спрашиваю и, отпив глоток вина, подхожу ближе.
Приятный аромат его парфюма бьёт по носу, немного отвлекая от возникших недомолвок в нашем разговоре. И Один демонстративно не поворачивается ко мне, продолжая курить, смотря в сгущающиеся сумерки летнего вечера.
- Вашу связную Наташу Мелавину взяли на рынке. После общения с Морисом девчонка начала говорить и если бы я опоздал, хотя бы на минуту, то последствия для нас были бы фатальными, - оберфюрер чуть ли не сипел от злости, сжимая сигарету побелевшими пальцами и нервно тыкая её в пепельницу стоящую на подоконнике. – Я же ясно дал понять, что не стоит самим подбираться к фон Таубе, а вы втянули в это Лиз…, - и он осекся на полуслове, шумно вдохнув, уже более сдержанно продолжил. – Ты знаешь, что было назови ваша девка Морису имя переводчицы Рихарда? Он офицер Абвера и племянник генерала Кромберга! А тот в свою очередь вхож в ближайшее окружение фюрера! Ты понимаешь своей комиссарской башкой, что это значит?!
Не дура и прекрасно понимала, что такой поворот событий угробил бы всю нашу работу. Там тоже не идиоты работали, и чистки в высших эшелонах фашистской власти лишили бы нас доступа к секретной информации. Всё пришлось бы начинать заново, а это в условиях войны имело бы непредсказуемые последствия.
Меня это тоже разозлило, но не так сильно, как моего агента.
Сынка Пичугина природа обделила дальновидностью хитрого родителя. Глупый мальчишка! Полез туда, куда его никто не просил. Разведротой командуешь? Командуй дальше! Собирай информацию про технику, идущую на фронт. Ищи подходы к складам с горючим. Полицаев в конце концов отлавливай для общей картины дел в городе и в близлежащих районах. Зачем кафтан не по себе примерять? Штандартенфюрер фон Таубе птичка слишком высокого полёта для вчерашнего школьника.
- Понимаю, - прошипела я в ответ и залпом осушила весь бокал. Терпкое вино приятно согрело горло, но не разогнало, как водка, напряжения в теле. Я закрыла глаза, медленно выдыхая каждое новое слово. – Это была личная инициатива командира разведроты.
Один достал ещё сигарету, покручивая её в пальцах, уже более спокойно протянул:
- Командир, - при этом его тон был ироничный, насмехающийся. – Щенок он, а не командир. Теперь вместе с этим Пичугиным весь отряд придётся зачистить.
- О чём ты? – ужаснулась я, не веря собственным ушам.
Весь отряд?! Там человек сто пятьдесят, не меньше! Их зачистить?! Он в своём уме?! Моё начальство на такое не согласиться. И я не смогу! Всё-таки Никита сын многоуважаемого мной полковника Пичугина. Да, не спорю, оступился пацан. Хотел отличиться, и не заметил, как влез не в свой огород. Но это не повод так радикально подчищать хвосты. И что такого опасного для оберфюрера могла наговорить Наташе переводчица Сказочника? Разве что выдать их интимные секреты. То, что лучшие друзья делят одну любовницу, я и без связной знала. Здесь не нужно быть провидцем, чтобы расслышать как менялся голос Одина, когда он говорил об этой Лизхен. И глаза… Всегда холодные, как льдины, глаза начинали гореть теплом, пропитанным едва уловимой нежностью.
- Пичугин опасен, - сказал Один и глубоко втянул сигарету, будто с её едким дымом придёт успокоение.
- Нет… Он мальчишка… Я не могу… , - не соглашалась я и отступала к откупоренной бутылке.
На трезвую голову сделку с совестью сложно заключить. Я даже не удивилась откуда оберфюрер знает фамилию Никиты. Палачи во все времена умели развязывать языки, и я ни сколько не сомневалась, что и этот Морис мастер своего поганого дела. Ни один мужик не способен выдержать изуверские пытки в фашистских застенках, а Наташа совсем девочкой была. Мне даже страшно было представить, что там вытворял с ней Морис. И что она сказала…?
- Я не спрашиваю у тебя разрешения, а ставлю перед фактом, что весь партизанский отряд будет уничтожен, - снова выдыхая клуб дыма, сказал Один.
- Ты не сможешь. Эта зачистка чревата последствиями для нас обоих. Там такое не прощают, - мой голос предательски дрожал, а глаза покосились в сторону востока. Туда, где монолитом стоит первопрестольная.
Не знаю, чего больше я испугалась неизбежной смерти младшего сына полковника Пичугина или собственного краха. Если раньше мне было плевать на свою жизнь, то, став матерью, чувство самосохранения стало каким-то через чур сильным. Где-то даже на грани трусливой осторожности.
Моя рука невольно потянулась за бутылкой, но не для того, чтобы наполнить бокал. Его оказалось слишком мало, чтобы утопить в нём совесть. И я особо не манерничала. Схватив бутылку, в считанные секунды осушила её до дна. Но и этого оказалось недостаточно. Терпкий дурман лишь слегка пробежался по венам, а сдавленный смешок Одина заставил вздрогнуть и посмотреть на него с нескрываемым ужасом.
«Вдруг передумает?», - ойкнуло тягучей болью в голове, но спокойное, ровное дыхание оберфюрера тут же напомнило мне кто стоит передо мной. Бесчувственная глыба льда. Человек без изъянов и слабостей. Каждое его действие взвешено и продуманно до мелочей. Истинный ариец, мать твою! Для него Пичугин младший и ещё с десяток людей всего лишь допустимые жертвы. Пешки в большой игре, от которых избавляются без сожаления.
- У меня там хозяев нет, - понял мой намёк немецкий офицер, – и моя помощь вам носит сугубо личный характер. Мне это выгодно, - и тут же поправив себя. - Пока выгодно.
С этим утверждением не поспоришь. Только у каждого своя выгода и, к сожалению, чаще всего материальная. Чего не скажешь об Одине. Деньги немецкого аристократа не интересовали. Не бедствовал. Здесь было что-то другое. О чём я не раз спрашивала Одина и каждый раз он, демонстрируя скучную усталость, пропускал вопрос мимо ушей.
- Ты не начнёшь эту охоту, - просипела я, сжимая стеклянное горлышко до хруста в костяшках.
Осушая бутылку я рассчитывала на некое расслабление, а разгулявшийся по телу градус придал мне дерзости в нашем не слишком любезном разговоре.
- Я уже начал её, - огорошил Один, даже не удосужившись повернуться лицом ко мне и посмотреть в глаза.
Тон его голоса был лишён всяких эмоций. Казалось, единственное чувство, которое он способен выражать это гнев. Вот он немецкому офицеру давался так убедительно, что у меня не редко поджилки тряслись от страха. Я не трусиха, но, зная Одина не понаслышке, от него можно было ожидать чего угодно. Всплески неконтролируемой агрессии были его частыми гостями. Особенно, на допросах, когда он входил в раж.
- Сволочь ты немецкая, - уже я процедила сквозь зубы, с трудом сдерживая желание огреть гада бутылкой по башке.
- Меня и похуже называли, - тот же равнодушный тон. Его рука тянется в карман галифе и достает от туда микропленку. – Здесь результаты инспекции Кромберга. Смею отметить: для нас они плачевные, а вот для вас …, - он осекся, сделав по-театральному выдержанную паузу.
ЧАСТЬ 1. Взгляд из темноты.
ГЛАВА 1.
Август 1943 года.
Война изменила всех. Она проникла в людские души и отравила их ненавистью. А ведь совсем недавно мир вокруг нас пестрел красками, теперь же всё смешалось в один серый цвет. Оттенок грязи, мерзости и цинизма. Чёрное и белое с размытыми гранями, где даже невинных больше нет, потому что дети рождённые в этом аду, уже были отмечены клеймом «Свой» - «Чужой».
Мимо меня прошла совсем молоденькая девушка с выпирающим пузом. Месяц восьмой, не меньше. Вот совсем не было дела до неё, но почему-то в голове мелькнула гаденькая мысль: «Наши за сотни километров, и все нормальные мужики в лесах. Перед кем ноги раздвинула?». И тут же сама себя мысленно осадила: «А, может, её и не спрашивали?». Сколько таких по оккупированной фашистами территории ходит? Не сосчитать. Жалко девок, а детей ещё больше жальче. Клеймо «немчик», «выблядок», «чужой» им впечатали в лоб ещё в утробе матери. Он мира ещё не видел, а этот мир его уже возненавидел.
Боковым зрением замечаю, как на неё оглядываются люди. Особенно, бабы. И у всех в глазах горит проклятие этой девке и всему её роду, аж до седьмого колена. Да, народная ненависть она такая, не разборчивая и слепая. Ещё и пробегающий мальчишка плюнул ей под ноги, обозвав непотребным словом. Девчонка гордо завернула нос, будто не ей адресовано сие послание и пошла дальше. Слезы только придали её глазам стеклянный отблеск. Я же, зайдя за угол, куда нырнул пацан, ловко подловила его, схватив за и так оттопыренное ухо.
- Ты что это безобразничаешь, а? – шиплю на малого.
Он, извиваясь в руке, айкает. Больно.
- Тебе мать не говорила, что плевать в людей нельзя?
- Нету у меня мамки! – пискнул пацан и, рванув выкрутился из моих цепких пальцев. Потирая краснеющее ухо, вызверился на меня будто волчонок. – Фашисты мамку забили, а батька сгинул ещё тогда, - и кивнул на дорогу, давая понять, что «тогда» - это в начале войны, когда собирали ополченцев.
- И что? Плевать надо? – без злобы спросила я.
Парня жалко стало. Сирота всё-таки. Но сирота не чумазая и голодная, а вполне откормленная. Значит, есть у кого столоваться.
- А поделом ей! Ясно? – и, прищурив голубые глазищи, ещё на шаг отошёл от меня. – А тебе, что её жалко? Так она с немцами крутится.
- А ты, стало быть, свечку держишь? – улыбаюсь, пристально рассматривая наглого парнишку.
Рубашка чистая, выглаженная. Перекошенная, правда, немного. Штаны тоже почти новые, без латок. Не штопанные. Волосы взъерошены, но с утра точно были причесаны. На носу ссадина, а под глазом вырисовывается свеженький синяк. Завтра приобретет фиолетовый оттенок, но глаз не заплывет. Не сильно приложились. Видно где-то нашкодничал малой, а, может, с таким же пацаном силушкой мерился.
Опускаю глаза на его руки. Костяшки сбиты. Дрался, стало быть. Мой сынишка такой же неугомонный. Первые недели в Москве домой приходил то с синяком, то с ссадиной, но никому на улице спуску не давал, ни под кого не прогибался. Пичугинская порода. Дома ласковее котёнка, а на людях щетинится что служебный пёс.
- Свечку не держал, - шмыгает он носом, - так тётка моя сказала.
- А тётка сказала, - киваю я. – А ты, что баба, чтобы бабские балаболки слушать?
- Не, - пацан головой вертит, отрицая. – Я мужик!
- Ну раз мужик, так поступай по-мужски, - говорю я. – С бабами не воюй верблюд. С бабами только…
- Фашисты воюют, - перебил он меня, опустив глаза и шмыгнув носом.
Мамку вспомнил малой. А у меня сердце защемило, глядя на него. Такой бойкий был минуту назад, но стоило ему мать вспомнить, как из шкодливого пацаненка он быстро стал маленьким беззащитным мальчиком. Я не удержалась и, подойдя к нему ближе, потрепала ладонью по голове.
- К тётке иди. Комендантский час скоро, - участливо прошептали мои губы и по-матерински коснулись белесой головы.
Мальчик напрягся, но не отстранился. Он будто хотел ещё хоть мгновение ощутить утраченное им материнское тепло. Да тётка заботливая баба. Дала кров, стирала, кормила, воспитывала. Но ребёнку помимо необходимого ухода нужна ещё и любовь. Я это поняла, когда забрала к себе Дашу с Тёмой. Не чистая постель с вкусной кашей сделали нас настоящей семьёй, а тёплая улыбка и нежностью наполненные материнские объятья. И пусть не я их родила, но они мои. Теперь уже мои. Родные.
Не знакомый мне мальчишка ещё с минуту стоял неподвижно, а потом, громко шмыгнув мокрым носом, со скоростью мышонка скрылся в нависших над забором кустах сирени. Домой он явно не побежал. Всю дорогу до Витебского борделя ощущала его следящий взгляд и уже пожалела, что позволила себе слабость в тылу врага. Вот так поддашься чувствам всего на мгновение, а потом эти человеческие порывы аукнутся тебе девятью граммами свинца. Вот и кто ты после этого? Обычная глупая баба, которая думает сердцем, а не головой.
У оперативников «СМЕРШ» средняя продолжительность жизни была около трёх месяцев, и я тут ещё рисковала не только собой, но и агентом Один. Его жизнь в сложившихся обстоятельствах была намного важнее моей. От информации, которую мы получали от него, зависела наша победа. Слишком ценный предатель в рядах фашистов мне попался. И главное, он сам предложил свои услуги, ни разу не дав повода в себе усомниться.
Витебский бордель самое лучшее место для встречи с агентурной. Алкоголь и полуголые девки делают своё дело, разжижая мужской мозг до уровня киселя. В таком состоянии он отдаёт полный контроль над телом тому, что болтается у них в штанах. А там, как нам известно, присутствует лишь одна мысль: куда бы приткнуться, чтобы притушить свербящий пожар.
В вакханалии из алкоголя, дыма сигарет и бабского смеха моё присутствие всегда оставалось незамеченным. И мой агент был в безопасности, посещая это весёлое заведение с другими офицерами. Он вваливался в бордель с компанией друзей и пока те тискали девок, Один в отдельной комнате сливал мне секретные планы своего начальства.
Броский макияж, фривольное платье под плащом, который я скидывала, заходя в бордель с улицы. Главный вход был только для офицеров. Правда его нередко использовали пьяные казаки атамана Приходько, когда от нечего делать штурмовали узаконенный оккупационными властями притон. Такие знаменательные события мне посчастливилось пропустить, а то пришлось бы менять явки и пароли. Ни сколько не сомневаюсь, что обычный пьяный мордобой закончился бы стрельбой со смертельным исходом. Или я убила бы кого-нибудь, или Один сорвался бы. Нрав у него был такой. Резкий, не поддающиеся контролю.
В тот вечер начиналось всё как обычно. Сняв плащ и поправив прическу, я не спеша поднялась на второй этаж. Попутно улыбалась шлюхам с их перебравшими алкоголь клиентами. В таком непотребном виде немецкие офицеры напоминали мне похотливых свиней. Особенно бесили похабные шуточки, над которыми театрально смеялись девки. Большинство из этих мамзелик в душе не знали о чём говорят заморские мужики, но хихикали как по команде. Полагаю, чисто интуитивно, чтобы не злить избалованных вседозволенностью клиентов, а то и пристрелить могут, не заморачиваясь преодолением языковых барьеров. Я же вполне сносно понимала немецкую речь, а вот с разговором было туговато. Хорошо что мой агент знал русский. С ужасным акцентом, правда, но это ни сколько не мешало нам общаться.
Без суеты прохожу по узкому коридору и открываю дверь. Привычный мне щелчок Один оставил без внимания и, продолжая курить, с некой апатией смотрел в окно.
- Ты опоздала.
А в голосе злые нотки. И он не просто зол. Один взбешён. Но чем? Моим опозданием? Вряд ли. В данной ситуации минута промедления ничего не меняла. Здесь было другое. Что-то личное. То, что оберфюрер не мог контролировать.
- Что-то случилось? – задала я вопрос, направившись к столику с джентльменским набором.
Два бокала, бутылка французского вина и шоколад. Я не жеманная девица и особого внимания к своей персоне не требовала. Сама, откупорив бутылку, налила в бокал вина. Нужно соответствовать легенде. Он мой постоянный клиент, а я проститутка. И это не шпионская явка с паролями, а простая случка в стенах борделя.
Прежде чем ответить, немецкий офицер глубоко затянулся сигаретой.
- Ты не контролируешь своих людей? - выдыхая клуб дыма в оконное стекло, почти цедил сквозь зубы Один. – Или ведёшь свою игру за моей спиной?
- О чём ты? – не совсем понимая причины нападок оберфюрера, спрашиваю и, отпив глоток вина, подхожу ближе.
Приятный аромат его парфюма бьёт по носу, немного отвлекая от возникших недомолвок в нашем разговоре. И Один демонстративно не поворачивается ко мне, продолжая курить, смотря в сгущающиеся сумерки летнего вечера.
- Вашу связную Наташу Мелавину взяли на рынке. После общения с Морисом девчонка начала говорить и если бы я опоздал, хотя бы на минуту, то последствия для нас были бы фатальными, - оберфюрер чуть ли не сипел от злости, сжимая сигарету побелевшими пальцами и нервно тыкая её в пепельницу стоящую на подоконнике. – Я же ясно дал понять, что не стоит самим подбираться к фон Таубе, а вы втянули в это Лиз…, - и он осекся на полуслове, шумно вдохнув, уже более сдержанно продолжил. – Ты знаешь, что было назови ваша девка Морису имя переводчицы Рихарда? Он офицер Абвера и племянник генерала Кромберга! А тот в свою очередь вхож в ближайшее окружение фюрера! Ты понимаешь своей комиссарской башкой, что это значит?!
Не дура и прекрасно понимала, что такой поворот событий угробил бы всю нашу работу. Там тоже не идиоты работали, и чистки в высших эшелонах фашистской власти лишили бы нас доступа к секретной информации. Всё пришлось бы начинать заново, а это в условиях войны имело бы непредсказуемые последствия.
Меня это тоже разозлило, но не так сильно, как моего агента.
Сынка Пичугина природа обделила дальновидностью хитрого родителя. Глупый мальчишка! Полез туда, куда его никто не просил. Разведротой командуешь? Командуй дальше! Собирай информацию про технику, идущую на фронт. Ищи подходы к складам с горючим. Полицаев в конце концов отлавливай для общей картины дел в городе и в близлежащих районах. Зачем кафтан не по себе примерять? Штандартенфюрер фон Таубе птичка слишком высокого полёта для вчерашнего школьника.
- Понимаю, - прошипела я в ответ и залпом осушила весь бокал. Терпкое вино приятно согрело горло, но не разогнало, как водка, напряжения в теле. Я закрыла глаза, медленно выдыхая каждое новое слово. – Это была личная инициатива командира разведроты.
Один достал ещё сигарету, покручивая её в пальцах, уже более спокойно протянул:
- Командир, - при этом его тон был ироничный, насмехающийся. – Щенок он, а не командир. Теперь вместе с этим Пичугиным весь отряд придётся зачистить.
- О чём ты? – ужаснулась я, не веря собственным ушам.
Весь отряд?! Там человек сто пятьдесят, не меньше! Их зачистить?! Он в своём уме?! Моё начальство на такое не согласиться. И я не смогу! Всё-таки Никита сын многоуважаемого мной полковника Пичугина. Да, не спорю, оступился пацан. Хотел отличиться, и не заметил, как влез не в свой огород. Но это не повод так радикально подчищать хвосты. И что такого опасного для оберфюрера могла наговорить Наташе переводчица Сказочника? Разве что выдать их интимные секреты. То, что лучшие друзья делят одну любовницу, я и без связной знала. Здесь не нужно быть провидцем, чтобы расслышать как менялся голос Одина, когда он говорил об этой Лизхен. И глаза… Всегда холодные, как льдины, глаза начинали гореть теплом, пропитанным едва уловимой нежностью.
- Пичугин опасен, - сказал Один и глубоко втянул сигарету, будто с её едким дымом придёт успокоение.
- Нет… Он мальчишка… Я не могу… , - не соглашалась я и отступала к откупоренной бутылке.
На трезвую голову сделку с совестью сложно заключить. Я даже не удивилась откуда оберфюрер знает фамилию Никиты. Палачи во все времена умели развязывать языки, и я ни сколько не сомневалась, что и этот Морис мастер своего поганого дела. Ни один мужик не способен выдержать изуверские пытки в фашистских застенках, а Наташа совсем девочкой была. Мне даже страшно было представить, что там вытворял с ней Морис. И что она сказала…?
- Я не спрашиваю у тебя разрешения, а ставлю перед фактом, что весь партизанский отряд будет уничтожен, - снова выдыхая клуб дыма, сказал Один.
- Ты не сможешь. Эта зачистка чревата последствиями для нас обоих. Там такое не прощают, - мой голос предательски дрожал, а глаза покосились в сторону востока. Туда, где монолитом стоит первопрестольная.
Не знаю, чего больше я испугалась неизбежной смерти младшего сына полковника Пичугина или собственного краха. Если раньше мне было плевать на свою жизнь, то, став матерью, чувство самосохранения стало каким-то через чур сильным. Где-то даже на грани трусливой осторожности.
Моя рука невольно потянулась за бутылкой, но не для того, чтобы наполнить бокал. Его оказалось слишком мало, чтобы утопить в нём совесть. И я особо не манерничала. Схватив бутылку, в считанные секунды осушила её до дна. Но и этого оказалось недостаточно. Терпкий дурман лишь слегка пробежался по венам, а сдавленный смешок Одина заставил вздрогнуть и посмотреть на него с нескрываемым ужасом.
«Вдруг передумает?», - ойкнуло тягучей болью в голове, но спокойное, ровное дыхание оберфюрера тут же напомнило мне кто стоит передо мной. Бесчувственная глыба льда. Человек без изъянов и слабостей. Каждое его действие взвешено и продуманно до мелочей. Истинный ариец, мать твою! Для него Пичугин младший и ещё с десяток людей всего лишь допустимые жертвы. Пешки в большой игре, от которых избавляются без сожаления.
- У меня там хозяев нет, - понял мой намёк немецкий офицер, – и моя помощь вам носит сугубо личный характер. Мне это выгодно, - и тут же поправив себя. - Пока выгодно.
С этим утверждением не поспоришь. Только у каждого своя выгода и, к сожалению, чаще всего материальная. Чего не скажешь об Одине. Деньги немецкого аристократа не интересовали. Не бедствовал. Здесь было что-то другое. О чём я не раз спрашивала Одина и каждый раз он, демонстрируя скучную усталость, пропускал вопрос мимо ушей.
- Ты не начнёшь эту охоту, - просипела я, сжимая стеклянное горлышко до хруста в костяшках.
Осушая бутылку я рассчитывала на некое расслабление, а разгулявшийся по телу градус придал мне дерзости в нашем не слишком любезном разговоре.
- Я уже начал её, - огорошил Один, даже не удосужившись повернуться лицом ко мне и посмотреть в глаза.
Тон его голоса был лишён всяких эмоций. Казалось, единственное чувство, которое он способен выражать это гнев. Вот он немецкому офицеру давался так убедительно, что у меня не редко поджилки тряслись от страха. Я не трусиха, но, зная Одина не понаслышке, от него можно было ожидать чего угодно. Всплески неконтролируемой агрессии были его частыми гостями. Особенно, на допросах, когда он входил в раж.
- Сволочь ты немецкая, - уже я процедила сквозь зубы, с трудом сдерживая желание огреть гада бутылкой по башке.
- Меня и похуже называли, - тот же равнодушный тон. Его рука тянется в карман галифе и достает от туда микропленку. – Здесь результаты инспекции Кромберга. Смею отметить: для нас они плачевные, а вот для вас …, - он осекся, сделав по-театральному выдержанную паузу.
