Я отворачиваюсь от окна, отступая к краю грузовика, где меня никто не видит. Здесь холодно — так называется этот чертов грузовик. Но я вспотела, голова кружится, и даже когда Коул ушел, мое дыхание не приходит в норму. Блин. Блин, блин, блин. Я зажмуриваю глаза и прижимаю руку к сердцу, пытаясь заставить его замедлиться. Мое горло слишком сжато, а в грузовике слишком жарко, слишком мало места и...
— Барретт? — мягко говорит Майлз.
— Хорошо, — прохрипела я. Он кладет руку мне на плечо, и мне хочется, чтобы это не было так приятно. — Просто парень из моей школы. Мы не очень ладили, так что...
— Ах.
Если Майлз чувствует, что в этой истории есть что-то еще, он не настаивает.
Я борюсь за глубокий вдох, пока наконец не делаю его. А потом еще один. Медленно и шатко, но вот она я. В порядке. Выпрямляю осанку, стряхиваю влажные локоны со лба. Я в порядке.
— Тогда, опять же, — говорю я, желая отмахнуться от этого, снова надевая свою броню, — с кем я ладила в школе?
Но Майлз не смеется. После того, как очередь студентов уменьшилась, я пытаюсь снова заговорить. — Не знала, что Майлз Кашер-Окамото живет своей лучшей жизнью, а значит, угощает мороженым незнакомцев.
Он пожимает плечами. — Не все обязательно должно быть прыжками с парашютом, — говорит он. — Если бы ты спросила сотню людей, что у них в списке желаний, то удивились бы, насколько скромными оказались бы ответы.
— Ладно.
Я опираюсь локтями о стойку, скрещивая одну лодыжку с другой в небольшом пространстве между нами. Нормально. — То, что ты хочешь сделать перед смертью... поехать.
— Женева, очевидно.
— Очевидно.
Майлз поджал губы, погрузившись в размышления. — Я хочу снять фильм, даже если это будет самый низкобюджетный, самый производный кусок мусора, и его увидят только те друзья, которых я заставлю его посмотреть. Я просто хочу добиться этого.
Затем на его лице появляется новое выражение, которое я не уверена, что видел у него раньше. Немного застенчивости, немного любопытства. — И... наверное, я бы хотел заняться с кем-нибудь любовью, в какой-то момент.
Воздух в грузовике становится таким влажным, что я удивляюсь, как оставшееся мороженое сразу не растаяло.
Постараюсь изо всех сил не комментировать тот факт, что он сказал "заняться любовью", а не заняться сексом или переспать. Вряд ли это клинический или научный термин, и в этом есть что-то такое анти-Майлзовское. Я бы ожидала, что он скажет "совокупляться" или "заниматься коитусом" вместо "заниматься любовью".
— Ты не занимался? — спрашиваю я, и надеюсь, что это не звучит осуждающе, потому что это не так. Не тогда, когда моя собственная история с этим так чревата, и не тогда, когда я буквально столкнулась с этой историей лицом к лицу десять минут назад.
Он качает головой. — Я не встречался, если не считать подружку, которая была у меня неделю в детском саду, что означало, что мы сидели вместе во время перекуса и делились яблочным пюре. Или партнерши по лабораторной работе, с которой я встречался две недели во втором классе, в течение которых мы не разговаривали друг с другом в школе, потому что были слишком неловкими.
Теперь это больше похоже на Майлза.
— Тебе не обязательно встречаться с кем-то, чтобы заниматься с ним любовью. То, что мы делали с Коулом, определенно не было любовью. Это были два тела, неуклюже извивающиеся друг под другом, пока один из них не издавал протяжный стон, а другой оставался неудовлетворенным. — Сколько раз ты повторял этот день, у тебя никогда не возникало желания просто переспать с кем-нибудь?
Когда-нибудь я научусь не произносить каждую мысль, которая приходит мне в голову. Но явно не сегодня.
— Это потребует. Хм. чтобы кто-то захотел поговорить со мной, — говорит Майлз, становясь цвета клубники со сливками.
Я прищуриваюсь на него. — Ты неплохо выглядишь.
— Постройтесь в очередь, дамы, — говорит он, закрывая рот руками и делая вид, что кричит. — Здесь совершенно средний парень, созревший для того, чтобы его взяли!
— Отлично, выше среднего, если ты хочешь получить комплимент.
Усиливающийся румянец на его щеках показывает, что, возможно, это не так, и это удивляет его не меньше, чем меня. — Я уверен, что каждый, кто дразнил меня за уши в детстве, не согласился бы с этим, — говорит он. — Они называли меня Дамбо. Ноль баллов за креативность.
— Ты серьезно? Мне нравятся твои уши. Я имею в виду...
Я отступаю назад, жалея о своем выборе слов. — Я совершенно нормально отношусь к твоим ушам.
Он тянется к одному из них, как бы проверяя, те ли это уши, о которых я говорю. — Тебе не обязательно говорить это. Но спасибо.
— Может, нам стоит воспользоваться этой возможностью, чтобы отомстить всем тем засранцам, которые над тобой смеялись.
Я подкрепляю свои слова несколькими взмахами шарика мороженого. — Что ты думаешь о туре мести Барретт и Майлза?
До сих пор месть никогда не приходила мне в голову, и все же — если бы я хотела поиздеваться над Коулом, это могло бы стать идеальной возможностью без последствий.
— Нет. Никакой мести, — говорит он. — Кроме того, я считаю, что хулиганы обычно компенсируют свою неуверенность в себе.
— Вот тебе и логика. Ты не можешь просто позволить этому перерасти в уродливую, долго хранимую обиду, как все остальные.
— О, поверь мне, там много чего гноится. Потребовалось время, чтобы добраться сюда, — говорит он. — Твоя очередь. То, что ты хочешь сделать перед смертью.
— Увидеть пирамиды, стать свидетелем флешмоба, может быть, выиграть Пулитцера, если у меня будет время.
Я перечисляю их так быстро, как только могу.
— Стать свидетелем флешмоба? Почему бы не стать частью флешмоба?
— Я недостаточно хорошо танцую, — говорю я совершенно искренне, потому что это то, о чем я очень сильно переживаю. — И я не хочу посвящать себя всем репетициям. Я хочу заниматься своими делами, а потом быть совершенно потрясенной, когда прямо передо мной происходит флешмоб. Что-то в этом кажется... не знаю, волшебным.
Я проделала не одну кроличью нору на YouTube и почти каждый раз испытывала эмоции. Не знаю, что в них такого — синхронность просто проникает прямо в мое сердце. — Хорошо. Теперь вернемся к более интересной теме — как развести тебя на секс.
Даже когда я говорю это, слова тягучие, как каменистая дорога. Почему я решила задержаться на этом — одна из многочисленных загадок Вселенной.
Он бросает на меня многострадальный взгляд. — Ты неисправима. Что бы я сделал, просто подошел бы к кому-нибудь и сказал: "Привет, я путешественник во времени, хочешь переспать со мной?".
— Что касается пикапа, то это не самый худший вариант. Возможно, на одну ступень выше — я включаю свой самый пошлый голос и наклоняюсь ближе — Эй, детка, тебе было больно, когда ты упала с небес?
Это просто шутка, но я слишком близко к Майлзу, достаточно близко, чтобы видеть, как поднимается и опускается его грудь, кончики его ресниц. Я прочищаю горло и отступаю назад. Все же этот незначительный дискомфорт в тысячу раз лучше, чем мысли о Коуле и кампусе, который нам теперь придется делить.
Я снимаю фартук и открываю заднюю дверь грузовика. — Подождите, пожалуйста.
Нахожу свою цель: вот она. Парень в вельветовом пиджаке с безмятежной полуулыбкой на лице.
— Привет! — щебечу я, становясь на его пути. — У меня к тебе предложение. Он делает паузу, жестом показывая на наушники, которые я не заметила, когда выбирала его. — Привет, — говорю я, когда он вынимает их, на этот раз чуть менее звонко. — Я путешественник во времени. Хочешь переспать со мной?
Он снова вставляет наушники. — Мне нужно идти на занятие по социологии.
Когда я возвращаюсь к грузовику, Майлз загибается от смеха.
— Не могу поверить, что ты смеешься, — говорю я, забираясь внутрь. — Мое эго уязвлено. Нет, хуже, мое эго покалечено.
— Расскажи мне еще раз, как легко найти кого-нибудь, с кем можно поговорить? — спрашивает Майлз между приступами смеха, хватаясь за живот. — Ты просто... что это, ты просто подходишь к ним и спрашиваешь?
— Я ожидала совсем другого ответа!
— А что, если бы он сказал "да"?
— Тогда, очевидно, я бы затащила его к себе в общежитие и занялась бы им.
Я корчу гримасу, когда Майлз перестает смеяться, потому что ни в одной временной шкале это не похоже на меня. — Нет, я не знаю. Я не уверена, что нахожусь на стадии "переспать со случайным незнакомцем" в этой временной петле.
Он кивает. — Я тоже. Или если я когда-нибудь буду. Может быть, я слишком романтизирую это, или во мне живет любитель периодических встреч, но я всегда надеялся, что если или когда это случится, это будет... значимо. Что я буду влюблен, и это будет правильное чувство.
— У меня был... как бы противоположный опыт.
Я делаю паузу, вожусь с одной дужкой своих очков, размышляя, как много из этого я хочу рассказать. Я решаю: не очень много. Эта дружба между нами еще такая новая. Непрочная. — Я вроде как хотела покончить с этим, наверное? Узнать, из-за чего вся эта шумиха?
Потому что шумиха не могла быть тем, что произошло на самом деле. Недостаточно прелюдии на слишком белых гостиничных простынях, приглушенные лампы, потому что я не хотела, чтобы прожектор светил на мой живот или бедра. "Первый раз?" — сказал он, прижавшись ртом к моему горлу, пока лапал мою грудь, и мое тело задрожало, когда я сказала ему "да". Шелест ткани, когда он стряхнул с себя брюки от костюма и расположился на мне. Это было не плохо, но и не хорошо. Когда он спросил, закончила ли я, я просто ответила: "Угу", потому что он уже был так щедр ко мне, а потом он заснул. У меня не было чувств к нему, не совсем, но я все равно ожидала большего. Часть меня даже надеялась, что он проснется посреди ночи и снова потянется ко мне, просто чтобы я могла почувствовать себя желанной еще немного.
Иногда мне хотелось бы все переделать. Стереть тот опыт, который я так отчаянно хотела получить, и заменить его чем-то важным.
Лицо Майлза снова краснеет, но он подается вперед. — Так из-за чего же тогда вся эта суета?
— Хотела бы я тебе сказать. Не хочу разочаровывать, но, если честно, там не было ничего такого. И это было довольно коротко.
— О.
— Смотри, еще одна волна! — говорю я, когда все больше студентов направляются к нам, и я никогда не думала, что буду так рада погрузить руки в замороженные ванночки с молоком.
Глава 24
ПОСЛЕ ТОГО, как я смываю с себя пот и чрезмерный анализ всего, что сегодня сказала, Майлз пишет смс, спрашивая, не хочу ли я снова встретиться за ужином. Почему-то я еще не устала от него, и это лучше, чем сидеть в своей комнате и придумывать способы избежать Коула.
Я появляюсь перед его комнатой, свежевымытая, с распущенными кудрями. «JUST KEEP KEEP SWIMMING-AND LEARNING!», — говорит мне доска объявлений "В поисках Немо".
— Я стараюсь, — бормочу я.
Когда Майлз открывает дверь, он одет в рубашку на пуговицах и хорошие брюки. На мне полосатая футболка и мои идеальные джинсы. Он тоже только что принял душ, капельки воды прилипли к воротнику его рубашки.
— Мне стоит переодеться? — спрашиваю я, беспокоясь о своем внешнем виде. — Мы идем куда-то, где есть дресс-код?
— Нет, нет, — говорит он, открывая дверь пошире, чтобы я могла заглянуть внутрь. — Мы остаемся прямо здесь.
Он переставил мебель, отодвинув один из столов от стены, чтобы он служил обеденным. В центре стоят две тарелки, сервировочная миска, длинные двойные свечи, несколько контейнеров из-под еды, выглядывающих из стоящего рядом мусорного бака. Свет приглушен, а из колонки на другом столе играет инструментальная композиция Бритни Спирс.
Внезапно мне приходится схватиться за стену, чтобы не подкосились колени, потому что они стали такими же талыми, как остатки мороженого.
Я уверена, что Олмстед еще никогда не выглядел так прекрасно.
— Я знаю, что сегодня не пятница, но ты сказала, что хочешь пойти в Хиллель, и я подумал, ну, если мы не можем пойти... тогда, может быть, мы могли бы сделать Шаббат сами. Только для нас. В среду, но...
Просто для нас. Это простое заявление, но есть что-то такое милое в том, как он его произносит.
— Майлз.
Я не могу вспомнить, когда в последний раз кто-то, не связанный со мной, делал для меня что-то настолько приятное — вполне возможно, потому что такого никогда не было. Мое сердце не знает, как это переварить. И вдобавок ко всему, я как-то упоминала об этом Майлзу? Не так давно? И он вспомнил. — Майлз. Это...
— Не слишком ли много? Мы не можем рисковать, зажигая свечи, чтобы не запустить дымовую сигнализацию, — говорит он. — Но я, эм, сделал это. Я подумал, может, мы могли бы приклеить их скотчем, или что-то в этом роде? Он держит пару вырезанных пламени, сделанных из оранжевой и золотой строительной бумаги. — Я хотел купить искусственные свечи, но не смог найти ни одной поблизости. Наверное, я мог бы постараться, или, может быть, попытаться отключить дымовую сигнализацию.
Теперь он возится, переворачивая пламя на своей ладони. — А может...
Я прерываю его, положив ладонь на его руку, его кожа теплая под гладкой поплиновой тканью. — Это прекрасно. Спасибо тебе. Огромное спасибо.
Не хватает слов, чтобы описать, что я чувствую по этому поводу, поэтому мне остается только надеяться, что он знает. — Шаббат шалом.
— Шаббат шалом, — повторяет он, выдыхая.
Мы проходим к столу, где в сервировочной тарелке ждет зеленый салат, а также тарелки с самой изысканной пастой, которую я когда-либо видела.
— Хочешь оказать честь? — спрашивает он, жестом указывая на свечи.
Я подношу незажженную свечу к другой и начинаю благословение. Голос Майлза сливается с моим, когда мы читаем молитву. Барух ата Адонай Элохейну, Мелех ха'олам, ашер кид'шану б'мицвотав в'цивану л'хадлик нер шель Шаббат.
Он теплый рядом со мной, и если я подойду ближе, его запах может сделать меня бесполезным на всю оставшуюся ночь. Я понимаю, что "Ирландский источник" - очень распространенное мыло. Нет никакого земного объяснения, почему оно так привлекает Майлза.
Затем, с помощью двух заранее отрезанных кусков скотча, мы прикрепляем пламя к свечам. Часть меня задается вопросом, не является ли то, что мы делаем, богохульством, но более сильная часть уверена, что все будет в порядке. Большая часть иудаизма заключается в том, чтобы обходиться тем, что имеешь, и мне всегда нравилось, что существует так много способов соблюдения.
Это наш.
— Я полагаю, что именно так вы делаете это дома, — говорю я, прикасаясь рукой к фальшивому пламени.
— С точностью до буквы.
Он погружает вилку в салат, который, вероятно, стоит больше, чем должен стоить любой салат. Еда невероятная, но я была бы так же тронута, если бы он подал нам гамбургеры из столовой "Олмстед". — Я скучаю по этому. Знаю, что вижу маму почти каждый день, но это не совсем то же самое.
— Какими вещами вы занимались в детстве? — спрашиваю я. — Вы тоже праздновали Рождество и Пасху?
— Ага, — говорит он. — Хотя для моей мамы они никогда не имели никакого религиозного значения. Рождество действительно отмечается как светский праздник в Японии только несколько десятилетий.
