— Мы знаем, чего ожидать, когда мы здесь, это правда. Неизвестность страшнее. Думаю... я думаю, что ты просто слишком освоился. Знаю, что ты изменился, и я тоже, но так легко вернуться к тому, что мы знаем лучше всего.
Он вскидывает голову, и я на мгновение начинаю беспокоиться, что была слишком резка. Но потом Майлз опомнился, и черты его лица смягчились. — Возможно, ты права.
— Никто из нас не должен быть тем, кем мы были в школе, — говорю я. — Может быть, в этом все дело. Может быть, в этом весь смысл. И конечно, я олицетворяю всю вселенную, но знаешь что?
Поворачиваю голову к потолку, к зловеще мигающей лампочке. — Что бы там ни было — я этого не боюсь. Я проходила через худшее. Мы оба проходили.
Еще до петли я была так сосредоточена на том, чтобы стать кем-то новым в колледже. У меня был шанс переосмыслить себя. А потом попадание в петлю убедило меня в том, что этого никогда не произойдет.
Дело не в том, что колледж должен был изменить меня. Я должна была измениться сама, даже если я буквально не могла двигаться вперед. Впустила в свою жизнь людей, позволила им увидеть во мне ту мягкость, которую я долгие годы считала несуществующей. Позволила себе не стесняться своих желаний, выставлять их на всеобщее обозрение и позволять миру отвечать на них. Риск, на который, как я поняла, можно пойти.
Майлз говорил мне, что я другая, и я начинаю понимать, что он был прав. Колледж изменил меня так, как я и предположить не могла. Может быть, я никогда не попаду в Washingtonian, не вступлю в Hillel и не буду учиться за границей. Может быть, никогда не скажу ничего такого, что стоило бы запечатлеть на бумаге. Но сейчас рядом со мной есть этот человек, и я знаю, что я что-то значу для него, как и он для меня.
И это все, что мне нужно для уверенности.
— Майлз.
Подношу руку к его челюсти, к щеке, провожу большим пальцем по скуле. Еще один глубокий вдох, а затем я становлюсь смелой. — Я люблю тебя, и я обещаю, что буду любить тебя и завтра.
Его лицо застывает, а глаза наполняются нежностью. — Я тоже люблю тебя, Барретт.
Он прижимает меня к своей груди, и я чувствую, как его сердце бешено бьется. Кажется, что та ночь, когда мы обнимались на пляже, была так давно. — Боже, я люблю тебя.
Целую его, прямо здесь, на грязном полу лифта, эта чертова лампочка качается над нами и отбрасывает тень. Я целую его так, как будто это в первый и в последний раз. Целую его, чтобы компенсировать все те дни, когда я не целовала, но хотела, и по тому, как он целует меня в ответ с нежным отчаянием, я думаю, не делает ли он то же самое.
Он запускает руки в мои волосы, притягивая мое тело к своему, и с моих губ срывается стон — того единственного дня, который мы провели в постели, было недостаточно.
Когда мы отстраняемся, я протягиваю руку. — Ты мне доверяешь?
Майлз так часто рисковал со мной. Мне нужно, чтобы он рискнул еще раз.
— Да.
Он произносит это без колебаний, с глубоким выдохом, похожим на облегчение. Его плечи распрямляются, и вот он, парень, которого я люблю. Мы поднимаемся на ноги, шатко, но уверенно. — Я доверяю тебе. Что бы ни случилось... мы разберемся с этим.
— Вместе, — добавляю я.
— Вместе.
Майлз переплетает свои пальцы с моими, и я подношу наши соединенные руки к кнопке лифта. Из-за переплетения я не уверена, кто нажмет ее первым.
Возникает секундная пауза, как будто кнопке нужно время, чтобы осмыслить то, о чем мы ее попросили.
А затем свет над нами гаснет, и лифт погружается в темноту.
ЧЕТВЕРГ, 22 СЕНТЯБРЯ
ГДЕ-ТО ПРОЗВЕНЕЛ БУДИЛЬНИК.
Он сразу же становится знакомым, хотя я не слышала его с июня. Отключала его на все лето, до нескольких дней перед переездом, а потом долго перебирала все сигналы будильника, пока не остановилась на том, которым пользовалась все время, пока у меня был этот телефон. Настойчивый, но не слишком навязчивый. Повторяющийся, но не раздражающий. Будильник, который я иногда напеваю и убеждаю себя, что это настоящая песня.
И... он все еще звонит.
Я переворачиваюсь, нащупываю на тумбочке телефон. Только это не та тумбочка, что была у меня дома на Мерсер-Айленде, деревянная, которую мы с мамой нашли в магазине распродаж, с изогнутыми ножками и обшарпанными краями. Поверхность более гладкая. Холоднее.
Олмстед, — понимаю я, и через мгновение все возвращается назад. Мои медленные пальцы, наконец, нажимают кнопку. С колотящимся в груди сердцем я приоткрываю один глаз, моргаю несколько раз и вижу дату на экране телефона.
Четверг.
22 сентября, 7:15. Сейчас 7:16, раз уж я так долго искал кнопку "отменить".
Я резко просыпаюсь, голова идет кругом из-за резкого подъема. Вчерашний день я помню смутно. Свет погас, лифт начал опускаться... а потом ничего. Пустота.
Мне нужно больше доказательств. Поскольку любому хорошему ученому необходимо проверить свою гипотезу, я просматриваю свои новостные приложения, социальные сети, календари.
Четверг.
Блестящий, великолепный, волшебный, мать его, четверг.
Снова звонит будильник, и боже, какой это великолепный звук. С таким звуком надо снимать фильмы. Писать целые симфонии.
На этот раз я выключаю его по-настоящему, прижимаю к груди, не в силах удержаться от ухмылки, когда по моим венам разливается сладчайшее облегчение. Несколько долгих мгновений я просто дышу. Смакуя. Наслаждаясь.
Все получилось.
Все это время мы находились здесь, и ответ был буквально под нами.
Нащупав на столе очки, я вижу, что вторая кровать занята: рыжие волосы Люси рассыпались по подушке. Если бы ее здесь не было, я бы включила музыку, спрыгнула с кровати, распахнула окно, чтобы вдохнуть четверговый воздух.
Сейчас почти семь тридцать, а занятия в четверг начинаются в десять часов — уже столько времени прошло, что мне приходится сверяться с расписанием, — но я не могу больше оставаться в постели. Сдерживаю смех, думая о том, что сегодня наконец-то день рождения Майлза, и задаюсь вопросом, хватит ли у меня времени найти для него воздушные шарики до первого занятия. Я сбрасываю с себя простыни и направляюсь к шкафу, инстинктивно нащупывая свои идеальные джинсы.
И как раз в тот момент, когда я натягиваю их на ноги и на бедра, верхняя пуговица отрывается.
Я не могу сдержать смех. После всего, что им пришлось пережить, с них явно хватит.
Поэтому достаю винтажное платье, которое еще не носила, потому что оно увеличивает округлость моего живота. Но сегодня праздник, и когда я надеваю его и смотрю в маленькое зеркало, висящее в нашем шкафу, мне нравится, как оно выглядит. Мне нравится, как я выгляжу.
Издаю вздох то ли удовлетворения, то ли облегчения, то ли какой-то смеси этих двух чувств, и, должно быть, слишком громко, потому что Люси вздрагивает.
— Извини, — шепчу я, все еще улыбаясь, потому что, черт возьми, я обожаю четверги. — Я тебя разбудила?
— Нет, нет, — говорит она, и я еще не уверена, кто такая эта Люси. — Я уже наполовину проснулась.
Она тянется за телефоном, а я тихо паникую, не оттолкнула ли я ее своей странностью вчерашним утром. Весь оставшийся день я изо всех сил старалась исправить положение, но в лучшем случае она относилась ко мне нейтрально.
— Люси, — начинаю я, но не знаю, с чего начать. Эта версия Люси не помогла мне ни с доктором Деверо, ни с Коулом Уокером. Мы не открылись друг другу.
Но однажды мы уже сделали это. Я знаю, что мы можем сделать это снова.
— Я знаю, что жить со мной в одной комнате — это, наверное, не то, чего ты ожидала, — говорю я. — И я знаю, что ты торопишься, но...
Она кладет телефон. — Я думала об этом, но пока не уверена. Вчера вечером я ходила на вечеринку, и это была не совсем моя обстановка.
Я осторожно киваю.
— Не знаю точно, почему, — говорит она, морща нос, — но ужасное чувство дежавю.
— О?
Я изо всех сил пытаюсь изобразить легкую заинтересованность. Понимаю правила мироздания не больше, чем месяц назад, но полагаю, что, возможно, все наши взаимодействия оказали на нее какое-то влияние, даже если она об этом не знает. — У меня тоже немного.
Люси слабо улыбается. Она все еще не уверена в том, что я буду ее соседкой. И вот я снова в Олмстед 908, пытаюсь убедить Люси, что я ей не враг.
Только на этот раз знаю, что у меня получится.
— Итак... как ты думаешь, ты могла бы вступить в какое-нибудь сообщество? — спрашиваю я.
— Пока не знаю.
Она снова принялась сидеть в телефоне.
Я стараюсь говорить непринужденно. — Видела, что в кампусе есть труппа современного танца. Это заставило меня подумать о тебе.
Она переводит свои голубые глаза на меня, нахмурив брови. — Правда?
— Когда ты выступала на ассамблее в средней школе, не знаю, танцуете ли вы до сих пор, но...
— Да, танцую, — говорит она, садясь прямо и проводя рукой по прямым волосам. — Мои родители не одобряют это увлечение, но я люблю. Я... не могу поверить, что ты это помнишь.
Пожимаю плечами, пытаясь сыграть на этом. — Ты была хороша, — говорю я, потому что это правда.
Я хотела бы дать ей больше, чем это. И я это сделаю, потому что у нас есть еще время, не для того, чтобы возобновить прежние отношения, а для того, чтобы стать кем-то другим друг для друга. Даже если это займет какое-то время.
Потому что мне почему-то кажется, что мы с Люси Ламонт могли бы стать очень хорошими подругами.
Прежде чем пойти в ванную, я отправляю Майлзу сообщение. «Встретимся в библиотеке через двадцать минут?» Затем я наслаждаюсь простой радостью сохранения его номера в своем телефоне.
Долго, с наслаждением принимаю душ. Это мой дом, к лучшему или к худшему. И, возможно, я начинаю его любить.
Пока не вижу ответ Майлза.
«Кто это?»
Я смотрю на свой телефон, не зная, что ответить. Он что, шутит? Потому что это крайне не смешно.
Мои шаги становятся более быстрыми и беспокойными.
— Все в порядке? — спрашивает Люси, ища рубашку на своей стороне шкафа.
— Нормально.
Я всовываю ноги в кроссовки и мчусь на седьмой этаж, забыв про шарики на день рождения. — Привет, извини, — говорю я, когда Анкит открывает знакомую дверь. — Я ищу Майлза.
— Ты разминулась с ним, — говорит он, и я благодарю его и направляюсь на площадку.
Снаружи кампус кажется одновременно другим и точно таким же. Температура упала по крайней мере на пять градусов, поэтому на мне гораздо больше одежды. Кендалл все еще на улице, спасает сусликов, а экран, на котором вчера вечером показывали "День сурка", еще не снят. Я даже могу заметить Кристину-хакершу, уверенно шагающую по площади с голубыми волосами, убранными в шапочку. Я хочу не торопясь вдыхать все эти детали, но на все оседает слой паники.
И тут я замечаю его на другом конце площади — в красной фланели, которую я знаю с первого дня.
— Майлз!
Проходит несколько секунд, прежде чем я настигаю его, возможно, потому что на площади много народу и он меня не слышит. — С днем рождения! Я собиралась купить шарики, но потом увидела твое сообщение, и оно меня немного напугало, так что...
Я прервалась, неловко рассмеявшись.
Но когда он оборачивается — его волосы еще влажные после душа, а аромат ирландской весны доносится до меня, навевая воспоминания, — его брови нахмурены в замешательстве. Он по-прежнему привлекателен, как и всегда, с его темными глазами, торчащими ушами и уверенным подбородком. Майлз просто... другой. Какой-то далекий, даже когда стоит прямо передо мной.
Он смотрит на меня, а я жду, когда на его лице появится отблеск узнавания.
Но он так и не появляется.
— Мы знакомы? — Он поправляет рюкзак на плечах. — Откуда ты знаешь, что у меня сегодня день рождения?
— Майлз.
Это должно быть шуткой, и когда мы пройдем через это, я смогу простить его за то, что издевается надо мной. — Это я. Барретт Блум.
— Это что-то вроде программы наставничества для первокурсников?
Я качаю головой. Нет. Нет, нет, нет, нет. Этого не может быть. — Майлз, — повторяю я, как будто повторение его имени напомнит ему обо мне. — Майлз Кашер-Окамото. Мы знаем друг друга уже несколько недель — ну, месяцев для тебя и недель для меня. Мы... мы друзья.
Слово не подходит, но, опять же, ничего из этого в данной ситуации не подходит.
— О! Ты учишься на театральном?
Его брови сходятся еще больше, как будто он делает все возможное, чтобы расположить меня к себе.
— Нет, — говорю я, мой голос груб.
Было слишком холодно, чтобы выходить из общежития в одном лишь платье, но я не могу заставить себя обратить внимание на то, что я дрожу. Мы должны были шутить, смеяться, строить планы на ужин и кино. Мы должны были спорить о том, наука или магия привела нас сюда, а он должен был рассказывать мне, что помнит о вчерашнем дне после того, как мы нажали на кнопку.
Майлз должен был вспомнить девушку, в которую он влюблен.
— Мне пора на занятия, — говорит он и, неловко махнув рукой, уходит.
Я не хочу, чтобы все выглядело так, будто я побежала домой к маме, когда Майлз разбил мне сердце.
Но вот я здесь, стою возле ее магазина. Потому что мне очень, очень нужно с кем-то поговорить.
Жаль, что у меня не было возможности насладиться занятиями по психологии, но мой мозг все время метался, пытаясь собрать воедино то, что происходит с Майлзом. Моя самая нелепая теория, которая, возможно, не более нелепа, чем все, что с нами произошло до сих пор, заключалась в том, что пропуск собеседования в Washingtonian оказал какое-то влияние, но Майлз не имеет никакого отношения к газете. Я могу поговорить с доктором Деверо, может быть, у нее есть какие-то теории. И все же все, что мы пережили вместе, кажется настолько личным, что я не могу представить себе, как можно сейчас просить о помощи.
Мне нужно чувствовать, что я все еще контролирую ситуацию.
— Барретт, моя дорогая. Сокровище из сокровищ, — снова говорит моя мама. Только сегодня она в противоположном конце магазина, стоит на стуле и возится со светильником. Она по-прежнему одета в свою неофициальную рабочую форму — джинсы и графическую футболку с желтым логотипом закусочной "У Люка" на кофейной чашке, — и что-то в этом есть глубоко успокаивающее. — У тебя перерыв на учебе?
— Мне... нужно с тобой кое о чем поговорить. У тебя есть минутка?
Она возвращает светильник на место и спускается со стула. — Конечно. Я могу немного продлить обед.
— Может быть, мы могли бы прогуляться? — предлагаю я, потому что чувствую, что для этого мне понадобится больше пространства, чем в этих четырех стенах. Мама без колебаний соглашается и переводит вывеску магазина с "ОТКРЫТО" на "СКОРО ВЕРНУСЬ".
Центр Мерсер-Айленда — это смесь кондоминиумов, сетевых магазинов и милых магазинчиков, как у моей мамы, достаточно больших, чтобы иметь все необходимое, и достаточно маленьких, чтобы не чувствовать себя переполненными. Мы находим скамейку в парке, который открыли этим летом, между книжным магазином и магазином пряжи. Когда дети в школе, утро четверга здесь тихое.
У тебя все в порядке с занятиями? — спрашивает мама, озабоченно нахмурив брови, и я заверяю ее, что с учебой у меня все в порядке. Даже отлично.
— Вообще-то, это про старшую школу.
Он вскидывает голову, и я на мгновение начинаю беспокоиться, что была слишком резка. Но потом Майлз опомнился, и черты его лица смягчились. — Возможно, ты права.
— Никто из нас не должен быть тем, кем мы были в школе, — говорю я. — Может быть, в этом все дело. Может быть, в этом весь смысл. И конечно, я олицетворяю всю вселенную, но знаешь что?
Поворачиваю голову к потолку, к зловеще мигающей лампочке. — Что бы там ни было — я этого не боюсь. Я проходила через худшее. Мы оба проходили.
Еще до петли я была так сосредоточена на том, чтобы стать кем-то новым в колледже. У меня был шанс переосмыслить себя. А потом попадание в петлю убедило меня в том, что этого никогда не произойдет.
Дело не в том, что колледж должен был изменить меня. Я должна была измениться сама, даже если я буквально не могла двигаться вперед. Впустила в свою жизнь людей, позволила им увидеть во мне ту мягкость, которую я долгие годы считала несуществующей. Позволила себе не стесняться своих желаний, выставлять их на всеобщее обозрение и позволять миру отвечать на них. Риск, на который, как я поняла, можно пойти.
Майлз говорил мне, что я другая, и я начинаю понимать, что он был прав. Колледж изменил меня так, как я и предположить не могла. Может быть, я никогда не попаду в Washingtonian, не вступлю в Hillel и не буду учиться за границей. Может быть, никогда не скажу ничего такого, что стоило бы запечатлеть на бумаге. Но сейчас рядом со мной есть этот человек, и я знаю, что я что-то значу для него, как и он для меня.
И это все, что мне нужно для уверенности.
— Майлз.
Подношу руку к его челюсти, к щеке, провожу большим пальцем по скуле. Еще один глубокий вдох, а затем я становлюсь смелой. — Я люблю тебя, и я обещаю, что буду любить тебя и завтра.
Его лицо застывает, а глаза наполняются нежностью. — Я тоже люблю тебя, Барретт.
Он прижимает меня к своей груди, и я чувствую, как его сердце бешено бьется. Кажется, что та ночь, когда мы обнимались на пляже, была так давно. — Боже, я люблю тебя.
Целую его, прямо здесь, на грязном полу лифта, эта чертова лампочка качается над нами и отбрасывает тень. Я целую его так, как будто это в первый и в последний раз. Целую его, чтобы компенсировать все те дни, когда я не целовала, но хотела, и по тому, как он целует меня в ответ с нежным отчаянием, я думаю, не делает ли он то же самое.
Он запускает руки в мои волосы, притягивая мое тело к своему, и с моих губ срывается стон — того единственного дня, который мы провели в постели, было недостаточно.
Когда мы отстраняемся, я протягиваю руку. — Ты мне доверяешь?
Майлз так часто рисковал со мной. Мне нужно, чтобы он рискнул еще раз.
— Да.
Он произносит это без колебаний, с глубоким выдохом, похожим на облегчение. Его плечи распрямляются, и вот он, парень, которого я люблю. Мы поднимаемся на ноги, шатко, но уверенно. — Я доверяю тебе. Что бы ни случилось... мы разберемся с этим.
— Вместе, — добавляю я.
— Вместе.
Майлз переплетает свои пальцы с моими, и я подношу наши соединенные руки к кнопке лифта. Из-за переплетения я не уверена, кто нажмет ее первым.
Возникает секундная пауза, как будто кнопке нужно время, чтобы осмыслить то, о чем мы ее попросили.
А затем свет над нами гаснет, и лифт погружается в темноту.
ЧЕТВЕРГ, 22 СЕНТЯБРЯ
Глава 40
ГДЕ-ТО ПРОЗВЕНЕЛ БУДИЛЬНИК.
Он сразу же становится знакомым, хотя я не слышала его с июня. Отключала его на все лето, до нескольких дней перед переездом, а потом долго перебирала все сигналы будильника, пока не остановилась на том, которым пользовалась все время, пока у меня был этот телефон. Настойчивый, но не слишком навязчивый. Повторяющийся, но не раздражающий. Будильник, который я иногда напеваю и убеждаю себя, что это настоящая песня.
И... он все еще звонит.
Я переворачиваюсь, нащупываю на тумбочке телефон. Только это не та тумбочка, что была у меня дома на Мерсер-Айленде, деревянная, которую мы с мамой нашли в магазине распродаж, с изогнутыми ножками и обшарпанными краями. Поверхность более гладкая. Холоднее.
Олмстед, — понимаю я, и через мгновение все возвращается назад. Мои медленные пальцы, наконец, нажимают кнопку. С колотящимся в груди сердцем я приоткрываю один глаз, моргаю несколько раз и вижу дату на экране телефона.
Четверг.
22 сентября, 7:15. Сейчас 7:16, раз уж я так долго искал кнопку "отменить".
Я резко просыпаюсь, голова идет кругом из-за резкого подъема. Вчерашний день я помню смутно. Свет погас, лифт начал опускаться... а потом ничего. Пустота.
Мне нужно больше доказательств. Поскольку любому хорошему ученому необходимо проверить свою гипотезу, я просматриваю свои новостные приложения, социальные сети, календари.
Четверг.
Блестящий, великолепный, волшебный, мать его, четверг.
Снова звонит будильник, и боже, какой это великолепный звук. С таким звуком надо снимать фильмы. Писать целые симфонии.
На этот раз я выключаю его по-настоящему, прижимаю к груди, не в силах удержаться от ухмылки, когда по моим венам разливается сладчайшее облегчение. Несколько долгих мгновений я просто дышу. Смакуя. Наслаждаясь.
Все получилось.
Все это время мы находились здесь, и ответ был буквально под нами.
Нащупав на столе очки, я вижу, что вторая кровать занята: рыжие волосы Люси рассыпались по подушке. Если бы ее здесь не было, я бы включила музыку, спрыгнула с кровати, распахнула окно, чтобы вдохнуть четверговый воздух.
Сейчас почти семь тридцать, а занятия в четверг начинаются в десять часов — уже столько времени прошло, что мне приходится сверяться с расписанием, — но я не могу больше оставаться в постели. Сдерживаю смех, думая о том, что сегодня наконец-то день рождения Майлза, и задаюсь вопросом, хватит ли у меня времени найти для него воздушные шарики до первого занятия. Я сбрасываю с себя простыни и направляюсь к шкафу, инстинктивно нащупывая свои идеальные джинсы.
И как раз в тот момент, когда я натягиваю их на ноги и на бедра, верхняя пуговица отрывается.
Я не могу сдержать смех. После всего, что им пришлось пережить, с них явно хватит.
Поэтому достаю винтажное платье, которое еще не носила, потому что оно увеличивает округлость моего живота. Но сегодня праздник, и когда я надеваю его и смотрю в маленькое зеркало, висящее в нашем шкафу, мне нравится, как оно выглядит. Мне нравится, как я выгляжу.
Издаю вздох то ли удовлетворения, то ли облегчения, то ли какой-то смеси этих двух чувств, и, должно быть, слишком громко, потому что Люси вздрагивает.
— Извини, — шепчу я, все еще улыбаясь, потому что, черт возьми, я обожаю четверги. — Я тебя разбудила?
— Нет, нет, — говорит она, и я еще не уверена, кто такая эта Люси. — Я уже наполовину проснулась.
Она тянется за телефоном, а я тихо паникую, не оттолкнула ли я ее своей странностью вчерашним утром. Весь оставшийся день я изо всех сил старалась исправить положение, но в лучшем случае она относилась ко мне нейтрально.
— Люси, — начинаю я, но не знаю, с чего начать. Эта версия Люси не помогла мне ни с доктором Деверо, ни с Коулом Уокером. Мы не открылись друг другу.
Но однажды мы уже сделали это. Я знаю, что мы можем сделать это снова.
— Я знаю, что жить со мной в одной комнате — это, наверное, не то, чего ты ожидала, — говорю я. — И я знаю, что ты торопишься, но...
Она кладет телефон. — Я думала об этом, но пока не уверена. Вчера вечером я ходила на вечеринку, и это была не совсем моя обстановка.
Я осторожно киваю.
— Не знаю точно, почему, — говорит она, морща нос, — но ужасное чувство дежавю.
— О?
Я изо всех сил пытаюсь изобразить легкую заинтересованность. Понимаю правила мироздания не больше, чем месяц назад, но полагаю, что, возможно, все наши взаимодействия оказали на нее какое-то влияние, даже если она об этом не знает. — У меня тоже немного.
Люси слабо улыбается. Она все еще не уверена в том, что я буду ее соседкой. И вот я снова в Олмстед 908, пытаюсь убедить Люси, что я ей не враг.
Только на этот раз знаю, что у меня получится.
— Итак... как ты думаешь, ты могла бы вступить в какое-нибудь сообщество? — спрашиваю я.
— Пока не знаю.
Она снова принялась сидеть в телефоне.
Я стараюсь говорить непринужденно. — Видела, что в кампусе есть труппа современного танца. Это заставило меня подумать о тебе.
Она переводит свои голубые глаза на меня, нахмурив брови. — Правда?
— Когда ты выступала на ассамблее в средней школе, не знаю, танцуете ли вы до сих пор, но...
— Да, танцую, — говорит она, садясь прямо и проводя рукой по прямым волосам. — Мои родители не одобряют это увлечение, но я люблю. Я... не могу поверить, что ты это помнишь.
Пожимаю плечами, пытаясь сыграть на этом. — Ты была хороша, — говорю я, потому что это правда.
Я хотела бы дать ей больше, чем это. И я это сделаю, потому что у нас есть еще время, не для того, чтобы возобновить прежние отношения, а для того, чтобы стать кем-то другим друг для друга. Даже если это займет какое-то время.
Потому что мне почему-то кажется, что мы с Люси Ламонт могли бы стать очень хорошими подругами.
Прежде чем пойти в ванную, я отправляю Майлзу сообщение. «Встретимся в библиотеке через двадцать минут?» Затем я наслаждаюсь простой радостью сохранения его номера в своем телефоне.
Долго, с наслаждением принимаю душ. Это мой дом, к лучшему или к худшему. И, возможно, я начинаю его любить.
Пока не вижу ответ Майлза.
«Кто это?»
Я смотрю на свой телефон, не зная, что ответить. Он что, шутит? Потому что это крайне не смешно.
Мои шаги становятся более быстрыми и беспокойными.
— Все в порядке? — спрашивает Люси, ища рубашку на своей стороне шкафа.
— Нормально.
Я всовываю ноги в кроссовки и мчусь на седьмой этаж, забыв про шарики на день рождения. — Привет, извини, — говорю я, когда Анкит открывает знакомую дверь. — Я ищу Майлза.
— Ты разминулась с ним, — говорит он, и я благодарю его и направляюсь на площадку.
Снаружи кампус кажется одновременно другим и точно таким же. Температура упала по крайней мере на пять градусов, поэтому на мне гораздо больше одежды. Кендалл все еще на улице, спасает сусликов, а экран, на котором вчера вечером показывали "День сурка", еще не снят. Я даже могу заметить Кристину-хакершу, уверенно шагающую по площади с голубыми волосами, убранными в шапочку. Я хочу не торопясь вдыхать все эти детали, но на все оседает слой паники.
И тут я замечаю его на другом конце площади — в красной фланели, которую я знаю с первого дня.
— Майлз!
Проходит несколько секунд, прежде чем я настигаю его, возможно, потому что на площади много народу и он меня не слышит. — С днем рождения! Я собиралась купить шарики, но потом увидела твое сообщение, и оно меня немного напугало, так что...
Я прервалась, неловко рассмеявшись.
Но когда он оборачивается — его волосы еще влажные после душа, а аромат ирландской весны доносится до меня, навевая воспоминания, — его брови нахмурены в замешательстве. Он по-прежнему привлекателен, как и всегда, с его темными глазами, торчащими ушами и уверенным подбородком. Майлз просто... другой. Какой-то далекий, даже когда стоит прямо передо мной.
Он смотрит на меня, а я жду, когда на его лице появится отблеск узнавания.
Но он так и не появляется.
— Мы знакомы? — Он поправляет рюкзак на плечах. — Откуда ты знаешь, что у меня сегодня день рождения?
— Майлз.
Это должно быть шуткой, и когда мы пройдем через это, я смогу простить его за то, что издевается надо мной. — Это я. Барретт Блум.
— Это что-то вроде программы наставничества для первокурсников?
Я качаю головой. Нет. Нет, нет, нет, нет. Этого не может быть. — Майлз, — повторяю я, как будто повторение его имени напомнит ему обо мне. — Майлз Кашер-Окамото. Мы знаем друг друга уже несколько недель — ну, месяцев для тебя и недель для меня. Мы... мы друзья.
Слово не подходит, но, опять же, ничего из этого в данной ситуации не подходит.
— О! Ты учишься на театральном?
Его брови сходятся еще больше, как будто он делает все возможное, чтобы расположить меня к себе.
— Нет, — говорю я, мой голос груб.
Было слишком холодно, чтобы выходить из общежития в одном лишь платье, но я не могу заставить себя обратить внимание на то, что я дрожу. Мы должны были шутить, смеяться, строить планы на ужин и кино. Мы должны были спорить о том, наука или магия привела нас сюда, а он должен был рассказывать мне, что помнит о вчерашнем дне после того, как мы нажали на кнопку.
Майлз должен был вспомнить девушку, в которую он влюблен.
— Мне пора на занятия, — говорит он и, неловко махнув рукой, уходит.
Я не хочу, чтобы все выглядело так, будто я побежала домой к маме, когда Майлз разбил мне сердце.
Но вот я здесь, стою возле ее магазина. Потому что мне очень, очень нужно с кем-то поговорить.
Жаль, что у меня не было возможности насладиться занятиями по психологии, но мой мозг все время метался, пытаясь собрать воедино то, что происходит с Майлзом. Моя самая нелепая теория, которая, возможно, не более нелепа, чем все, что с нами произошло до сих пор, заключалась в том, что пропуск собеседования в Washingtonian оказал какое-то влияние, но Майлз не имеет никакого отношения к газете. Я могу поговорить с доктором Деверо, может быть, у нее есть какие-то теории. И все же все, что мы пережили вместе, кажется настолько личным, что я не могу представить себе, как можно сейчас просить о помощи.
Мне нужно чувствовать, что я все еще контролирую ситуацию.
— Барретт, моя дорогая. Сокровище из сокровищ, — снова говорит моя мама. Только сегодня она в противоположном конце магазина, стоит на стуле и возится со светильником. Она по-прежнему одета в свою неофициальную рабочую форму — джинсы и графическую футболку с желтым логотипом закусочной "У Люка" на кофейной чашке, — и что-то в этом есть глубоко успокаивающее. — У тебя перерыв на учебе?
— Мне... нужно с тобой кое о чем поговорить. У тебя есть минутка?
Она возвращает светильник на место и спускается со стула. — Конечно. Я могу немного продлить обед.
— Может быть, мы могли бы прогуляться? — предлагаю я, потому что чувствую, что для этого мне понадобится больше пространства, чем в этих четырех стенах. Мама без колебаний соглашается и переводит вывеску магазина с "ОТКРЫТО" на "СКОРО ВЕРНУСЬ".
Центр Мерсер-Айленда — это смесь кондоминиумов, сетевых магазинов и милых магазинчиков, как у моей мамы, достаточно больших, чтобы иметь все необходимое, и достаточно маленьких, чтобы не чувствовать себя переполненными. Мы находим скамейку в парке, который открыли этим летом, между книжным магазином и магазином пряжи. Когда дети в школе, утро четверга здесь тихое.
У тебя все в порядке с занятиями? — спрашивает мама, озабоченно нахмурив брови, и я заверяю ее, что с учебой у меня все в порядке. Даже отлично.
— Вообще-то, это про старшую школу.
