И затем, осознание настолько поразительное, что я чуть не роняю Майлза: его запах, что-то свежее и древесное с легким намеком на цитрусовые. Я не уверена, чего я ожидала — запах физики? Есть ли запах у того, кто выводит из себя? Но точно не этого.
К тому времени, как мы добираемся до Олмстеда, я начинаю думать, что моя выносливость, на самом деле, не пошла мне на пользу. Завтра все будет болеть, я это точно знаю.
День третий
Глава 8
ЭТО ДОЛЖНО БЫТЬ...
— Нет, нет, нет, нет.
Я издаю стон, борясь с простынями, пока мои ноги не освобождаются.
Люси в спортивном костюме, Пейдж в толстовке, на которой, как я только сейчас заметила, узор из крошечных леденцов. Обе смотрят на меня. У Люси отвисла челюсть, а глаза Пейдж расширились от беспокойства. Это должно быть так далеко за пределами того, что она ожидала, что будет делать в качестве ассистента. Да еще и на третий второй первый день.
— Все в порядке? — спрашивает Пейдж, и, учитывая то, как она потирает затылок, зарываясь рукой в свои короткие темные волосы, у меня создается впечатление, что она готова спрашивать только это.
— Отлично! — пискнула я, подхватывая свой кардиган и душевые принадлежности, спотыкаясь так неожиданно, что им пришлось отпрыгнуть с дороги. Я проскочила мимо них и вышла в коридор. Я не могла там дышать. Эти комнаты не рассчитаны на трех человек, даже если Пейдж сейчас скажет Люси, что ей повезло, что она не попала в комнату, где живут по трое.
— Она всегда была немного странной, — слышу я слова Люси.
Это не должно причинять боль, и все же я думала, что прошлой ночью между нами появилась какая никакая связь. Думала, что мы достигли прогресса. Конечно, Люси ничего этого не помнит. Она не знает ни о пустых мисках из-под макарон на полу, ни о розетках, для которых ей придется протянуть удлинитель через всю комнату. Она не знает, что планирует вступить в женское сообщество, чтобы сбежать от Олмстеда и/или меня.
Черт возьми, этого не может быть.
Опять.
В моем животе в очередной раз зародилась паника. Я больше не просто житель этого долбанного города — я мэр, президент, верховный правитель.
Другие обитатели девятого этажа отшатываются в стороны, бросают на меня странные взгляды, приглушенно смеются. Я все еще в пижамных шортах, моя рука просунута через один рукав кардигана, а остальная его часть волочится за мной. И я, должно быть, плохо закрутила крышку от шампуня, потому что сжимаю бутылек слишком сильно, и он течет по моей руке, стекает по пальцам и на ковер.
Какая-то часть меня хочет посмеяться над этой нелепой картиной, совсем маленькая часть.
Остальная часть меня хочет плакать.
Когда я надежно заперта в кабинке — это максимально неожиданный поворот сюжета, ванная стала моим безопасным пространством — я просматриваю свой телефон, проверяя все, что я проверяла вчера, по крайней мере, до того, как некачественная связь уничтожила мой 5G. Я даже (наконец-то) проверяю свою студенческую почту, babloom@u.washington.edu, и там меня ждет заданное доктором Окамото чтение главы 1 и 2 в учебнике, который я еще не купила.
Все еще среда. Все еще 21 сентября. Все еще хаотичный, необъяснимый кошмар.
Дрожащими пальцами возвращаюсь к той теме на Reddit, которую нашла вчера или правильнее сказать сегодня, в r/Glitch_in_the_Matrix. Я оставила очки в своей комнате и вынуждена прищуриться.
Этому сообщению несколько лет, автор рассказывает о пятиминутном отрезке времени, когда был уверен, что попал в ловушку временной петли. Он был в кафе, когда увидел, как мимо него шесть раз проехал грузовик с номерным знаком CHWBCCA, за которым следовал один и тот же парень, толкающий двойную коляску с двумя малышами внутри. Это повторялось каждые пять минут, пока он не испугался и не вышел из кафе.
В комментариях люди спрашивают о подробностях, хотя большинство его ответов, похоже, были удалены, а в некоторых комментариях даже сообщается о похожем опыте.
Затем начинаю бешено гуглить: «Как я попала в петлю времени?», «Как мне выбраться из временной петли?».
Петля времени. Это противоречит любой логике, которая управляла моими восемнадцатью годами жизни на этой земле, и все же это единственное, что имеет смысл. Вот что это такое, и теперь я почти уверена в этом.
Я никогда не была очень религиозной, но не могу не думать о религии, когда подвергаю сомнению законы Вселенной. Мы с мамой ходим в синагогу раз или два в год, и Ханука всегда была соревнованием того, кто найдет подарок, который больше всего рассмешит другого. Так несколько лет назад у меня появились носки RINGMASTER OF THE SHITSHOW, которые мне так понравились, что я купила подходящую пару для мамы. Я никогда не была духовной — не верю в карму и понятия не имею, что происходит с нами после смерти.
Но если я прожила вчерашний день дважды, а Люси, Пейдж и все остальные на девятом этаже, похоже, нет, то, возможно, это знак Вселенной. Кто бы или что бы там ни было, должно быть, решил, что мои первое и второе 21 сентября были настолько неудачными, что заслуживают еще одной попытки.
Может быть, я и не совсем хороший человек, но и не думаю, что плохой. Не совсем.
Если судить по тому, что происходит, вселенная, очевидно, считает иначе.
Все, что я делала два дня назад, вчера и позавчера, буду делать наоборот. Я буду держать рот на замке, не буду раздражать Майлза, не буду разглагольствовать о теннисе и уж точно не пойду на эту вечеринку. Я могу быть скучной и приглушенной версией себя, и тогда 22 сентября я проснусь с работой в Washingtonian и страстью к физике. Мы с Люси будем терпеть друг друга. В Дзета Каппа никогда обо мне не слышали. Если это какая-то складка в ткани реальности, возможно, все, что мне нужно сделать, — это разгладить ее.
Я выхожу из кабинки и подхожу к длинному ряду раковин. В фильмах люди всегда брызгают на лицо прохладной водой, когда испытывают стресс. Никогда не делала этого в реальной жизни, но сейчас я в отчаянии. Конечно, может быть, это и не исправит ситуацию мгновенно, но вода немного приводит меня в себя.
— Ты в порядке, милая?
Девушка у раковины рядом со мной встречает мой взгляд в зеркале. — У тебя есть кое-что...
Она постукивает себя по голове.
Я провожу рукой по волосам. Шампунь? Таинственная слизь, просочившаяся с потолка за ночь? Возможно, мы никогда не узнаем. — Я в порядке.
Не хочу спрашивать, не застряла ли она во времени. — Спасибо, — добавляю я на грани нервного срыва, сомневаясь в своем здравомыслии и во всем, что, как мне казалось, я знаю о том, как должен работать этот мир.
Я выхожу из ванной, так и не приняв душ.
Сегодня мой стиль — сплошной идиотизм, поскольку, очевидно, вселенную не беспокоит мой выбор одежды. Я надеваю старую мамину толстовку и пару леггинсов, те самые, с крошечной дырочкой между ног, которые предназначены только для дома. Я даже не пытаюсь сделать прическу, позволяя своим кудрям быть в диком беспорядке, к которому они всегда стремились. Нет смысла производить на кого-то впечатление, если завтра они об этом не вспомнят.
Мама: Я тебя так люблю! Мы с Джосс желаем тебе огромной удачи сегодня!
И снова мой телефон вибрирует в восемь пятнадцать от сообщения, отправленного в семь тридцать. От маминых слов у меня болит сердце.
У меня есть желание пропустить физику, но я не могу заставить себя сделать это. Даже когда в школе было плохо, я никогда не прогуливала уроки.
Просто не знаю, какие могут быть другие варианты. Мне кажется, что я должна поделиться этим с каким-то надежным доверенным лицом, но единственный человек, который подходит под это описание, находится на Мерсер-Айленде. Я не хочу быть тем, кто не может выдержать три-два-один день в колледже и вынужден бежать домой к матери. Мы, конечно, близки, но это не значит, что я имею представление о том, как она отреагирует на подобную ситуацию. Поверит ли она мне?
Кварк! — говорит утка из PowerPoint. Я снова занимаю первый ряд, хотя бы потому что надеюсь, что он действует как некий отпугиватель людей. Очередное 21 сентября проходит точно так же, как вчера и позавчера. Я — единственная изменяющаяся переменная.
Я смотрю на слайд, желая, чтобы он дал мне ответы. Физика — это ключ для понимания смысла Вселенной. Может быть, это способ Вселенной сказать мне, чтобы я убиралась к черту из этого класса, в котором мне не место.
— Знаешь, — говорит кто-то сзади меня, — люди, которые сидят в первом ряду, обычно планируют действительно посещать занятия.
Я чуть не вскакиваю со своего места. — Господи Иисусе, — бормочу я, поворачивая голову, ну, конечно же, это Майлз. Я даже не видела, как он вошел.
Его слова медленно проникают в голову, но, когда это происходит, они ударяют меня с силой грузовика. Он не может знать, что я пытаюсь уйти из этого класса. Если это какая-то хрень из "Людей Икс", и я застряла во времени, а Майлз умеет читать мысли, я буду очень зла.
— Я буду в этом классе, — говорю медленно. Осторожно. Если он вспомнит...
— Тогда почему на твоем ноутбуке страница с изменениями в расписании?
О. Так и есть. Так что, возможно, он так же ничего не знает о вчерашнем дне, как и все остальные.
— Ладно.
Я наклоняю свой ноутбук в сторону от него. — Да, я думаю о переходе. Физика... просто не для меня.
— Понятно, — говорит он, и это впечатляет, сколько снисходительности он вложил в это слово. — К сожалению, не все могут справиться с ней.
— О, я справлюсь.
Я поворачиваюсь, устремляя на него взгляд. — Я просто предпочитаю тратить свою энергию в другом месте.
И хотя я знаю, что никаких доказательств того, что произошло прошлой ночью, не будет, я внимательно изучаю его лицо, как можно незаметнее, что, как выясняется, у меня выходит не очень хорошо. Но нет, ни припухлостей, ни покраснений. Никаких признаков того, что вчера потенциальный путешественник во времени обрызгал его перцовым спреем.
Под одним глазом есть слабый шрам, такой едва заметный, что его можно принять за складку кожи.
— У меня что-то на лице? — спрашивает он, и только тогда я понимаю, что, по сути, пялилась на него.
Я качаю головой. — Нет. Извини.
Когда начинается занятие, я чувствую себя неловко, поскольку, сидя на первом ряду, не слушаю ничего из того, что говорит профессор, но потом напоминаю себе, что это мой третий раз. В первый день я была внимательна.
После того, как доктор Окамото обсуждает учебный план, она спрашивает, есть ли у кого-нибудь вопросы. Позади меня раздается шарканье, когда рука Майлза взлетает вверх.
— Доктор Окамото, это не совсем вопрос, но мне интересно, что Вы могли бы сказать кому-то, кто пытается перейти из этого класса. Как Вы могли бы убедить его остаться?
Странная улыбка озаряет ее лицо. — Вы планируете перейти, Майлз?
Вот, она уже знает его имя. Надо было спросить его об этом вчера вечером.
Он тихонько смеется. — Нет, — говорит он, — но она собирается.
Что, какого хрена?!
Даже сидя к нему спиной, я могу сказать, что он указывает на меня, жестикулирует. Лекционный зал затихает, и мое лицо горит от взглядов нескольких сотен незнакомцев.
Я должна была догадаться, что пожалею о том, что сижу в первом ряду.
К моему шоку, профессор Окамото, похоже, серьезно отнеслась к вопросу Майлза. Она отходит от подиума, оставив свой кликер, останавливается в нескольких футах передо мной, ее темные глаза наполнены интенсивностью, которую я не уверена, что видела на лице учителя раньше.
— Как тебя зовут? — спокойно спрашивает она.
— Барретт.
— Ты первокурсница, Барретт?
Я киваю. Если она начнет расспрашивать меня о задании, я убегу. Два лишних дня, но я не читала, потому что сейчас ничто не может казаться более незначительным, чем эти несколько глав.
— Скажи мне. Ты уже знаешь, что хочешь изучать?
— Журналистику, — говорю я, не уверенная, что ее вопрос риторический.
— Понятно. Если ты хочешь покинуть мой класс, потому что тебе не интересна физика, или потому что ты думаешь, что это будет слишком сложно, то, конечно, это твое право. И это касается всех вас.
Она продолжает расхаживать по аудитории. — Может быть, я не смогу убедить вас полюбить физику, — продолжает она. — Может быть, вы уже убедили себя, что у вас правое полушарие. И на это я скажу: чушь собачья.
По аудитории прокатилась пара разрозненных смешков.
— Любой может научиться этому. Конечно, это может быть трудно. Это будет трудно. Но говорить себе, что это не для тебя, — самый быстрый путь к провалу. Вы обрекаете себя на неудачу, если начинаете что-то, что угодно, с таким настроем. Большинство из вас — первокурсники, и для многих из вас это первый настоящий вкус независимости. Для меня колледж — это новые перспективы, поиск вещей, которые заставляют нас чувствовать себя неловко, проверяют нас и показывают, кто мы есть на самом деле. Это привилегия, эта работа, которую я никогда не принимала как должное. Это привилегия, что все вы сидите на этих местах и говорите мне, что готовы к испытаниям.
Когда профессор Окамото говорит так, я ей верю. А это значит, что мне, возможно, придется поверить и в физику.
Когда она нас отпускает, я собираю вещи так быстро, как только могу, жду за дверью, пока не увижу красное пятно на рубашке Майлза.
И тогда огибаю его. — Что это, твою мать, было? — шиплю я, шагая рядом с ним. — Разве можно так поступать с совершенно незнакомым человеком? Я не знаю, что у тебя за чертов комплекс превосходства, но это было совершенно неуместно.
Майлз моргает на меня, выглядя почти ошеломленным. Он поднимает рюкзак на плечи, замедляя шаг. — Извини?
— Это вопрос?
— Нет, не вопрос. Мне жаль.
Его пальцы крепче впиваются в лямки рюкзака. — Точка. Даже восклицательный знак!
Студенты проносятся мимо нас, торопясь покинуть здание и отправиться на свои следующие занятия.
— Почему-то мне кажется, что ты не любитель восклицательных знаков.
— Зависит от того, на что я восклицаю, — говорит он с легкой ухмылкой.
Этот парень невозможен. Если бы он был кем-то другим, это предложение могло бы звучать даже кокетливо, но нет.
— Ты сдал меня профессору, а потом то, как ты...
Мне приходится придержать язык, напоминая себе, что я не могу ругаться из-за того, что он сделал вчера или позавчера.
Позавчера — когда мы столкнулись по дороге на вечеринку, и ему потребовалось мгновение, чтобы вспомнить, что он сказал в классе.
Так же, как и сейчас.
— Как я что?
Я качаю головой. — Ничего. Мы ведь впервые встретились, верно? Почему должно быть что-то еще?
Я ожидаю, что это смутит его. В нормальном мире, думаю, это не та вещь, которую можно сказать кому-то, не получив хотя бы приподнятой брови.
Вместо этого он выглядит почти... пораженным. Брови сведены вместе, в глазах странная неуверенность. Свет, льющийся из окон, освещает его шрам.
— Ты права, это было неуместно, — говорит он. — Я был настоящим засранцем. Мне жаль.
Теперь моя очередь быть ошеломленной извинениями. — О... ладно. Я понимаю, что ты любимчик преподавателя — в смысле, профессор знает твое имя? В первый день занятий?
Малейший изгиб его рта. Нанококетка. Каждое из его выражений — образец утонченности. — Доктор Окамото — моя мать.
