Часть 1. Побратимы поневоле
Глава 1
– Да пусти же!
Княжич, беседовавший с Леготой, старейшиной займища Липняков, где остановилась дружина на пути в Журавец, обернулся на шум. Картина была знакомая – Ярец, один из гридей его ближней дружины, пытался урвать поцелуй молоденькой бабёнки, которую притиснул к бревенчатой стене ближайшей избы. «Да какая там бабёнка! – приглядевшись, качнул головой княжич. – Девчонка ещё, нынешней зимой, небось, повой-то надела!» Впрочем, она и впрямь была хороша, а в дружине Ярец славился как неуёмный любитель провести время с бабами или девками, пусть даже чужими жёнами или невестами. По совести говоря, большинство и сами ничего не имели против: Ярец был из тех, перед кем редкая, разве что самая неуступчивая красавица могла устоять, поскольку боги щедро одарили его и красотой, и лёгким нравом, и умением вести беседу… Однако на сей раз он, похоже, как раз и попал на такую вот неуступчивую.
Женщина отчаянно вырывалась из крепких рук гридя, а её муж, стоявший в нескольких шагах поодаль, не решался вмешаться, лишь время от времени порывался сказать что-то, но тут же снова отступал. Княжич неприметно нахмурился: хотя большинство жителей этого лесного рода не только не будут против того, чтобы она родила ребёнка от княжеского воина, а ещё и порадуются – мол, благословение богов в дом принесёт, всё же Ярецу не стоило слишком уж усердствовать для этого.
Помощь женщине пришла не от мужа, а от одного из родовичей – высокого плечистого парня, появившегося откуда-то из-за угла. Остановившись почти вплотную к гридю, он негромко, но твёрдо бросил:
– Оставь!
– Чего? – Ярец оглянулся, недоумевая, как это кто-то вздумал мешать ему, но женщину не выпустил, лишь отмахнулся. В следующую минуту он уже летел кувырком на траву, буйно разросшуюся возле тына. Однако тотчас вскочил и бросился на обидчика, мгновенно забыв о причине такого неласкового приёма. Женщина, воспользовавшись этим, тотчас исчезла.
Княжич жестом остановил гридей, рванувшихся было на помощь товарищу. Похоже, парень оказался достойным противником для обученного воина, с детства привычного и к оружному бою, и к любым другим видам борьбы. И, хотя обыкновенно исход подобной драки легко было предсказать, на сей раз всё оказалось совсем иначе. На памяти княжича Ярец впервые был бит, притом весьма основательно.
Побоище, впрочем, было недолгим. Ярец, похоже, почувствовал, что шансов победить с наскока у него нет, и теперь стоял в нескольких шагах от своего противника, отряхивая штаны и рубаху и избегая смотреть на княжича.
Перепуганный старейшина, беспрестанно кланяясь, бормотал:
– Ты уж, княжич светлый, не огневайся, что…
– Да с чего ты взял-то, будто я гневаюсь? – недоуменно вскинув бровь, покосился на него княжич и, не слушая больше бормотание Леготы, взглянул на парня. – Ты, часом, в дружине какой не служил?
Тот молча мотнул головой. Вместо него ответил Легота, уразумевший, наконец, что княжич и впрямь не сердится за побитого гридя:
– Звал его в дружину посадник журавецкий, да он отказался.
– Что ж так?
Парень вновь промолчал, лишь неопределённо повёл плечом. Похоже, он был не из разговорчивых, в отличие от старейшины. Однако княжичу он как-то сразу пришёлся по душе. Поэтому, всё так же спокойно и пристально глядя на парня, он спросил:
– Ну, а ко мне в дружину пойдёшь?
Тот взглянул на него с явным удивлением и, похоже, колебался – согласиться или отказаться. Легота, мгновенно сообразивший, какие выгоды всему роду может принести служба одного из их сынов в княжеской дружине, нетерпеливо советовал:
– Соглашайся, дурень! Раз в жизни такой случай выпадает!
– Я не тороплю тебя, – негромко произнёс княжич. – Но всё же подумай.
Он отошёл к гридям из своей ближней дружины. Один из них, Преждан, ровесник княжича, выросший с ним вместе, вполголоса спросил:
– С чего ты взял, будто он мог в дружине служить?
Княжич усмехнулся:
– А ты не приметил, КАК он дрался?
– А ведь и верно! – вместо Преждана удивлённо откликнулся Твердята, выросший в Кузнечном конце, но благодаря удали и отваге сумевший попасть в число молнеславовых «соколов», как в стольном Светлояре называли ближнюю дружину княжича. – Ровно в дружине выучку получил.
– То-то и оно. – Княжич насмешливо взглянул на подошедшего Яреца. – Что, друже, досталось?
– Есть малость, – смущённо откликнулся тот. Впрочем, обижаться всерьёз он не умел и тут же с искренним восхищением заявил: – И здорово же дерётся, леший!
Гриди захохотали. На скуле у Яреца наливался густо-фиолетовый синяк, но светлые глаза блестели весело и озорно, словно и не он только что летел кубарем в траву и на плотно утоптанную землю. Насмешник Вострец подначил брата:
– Вот и попросил бы его – дескать, поучи!
– Да его уже поучили, – сквозь смех откликнулся кто-то, – глядишь, в другой раз подумает, прежде чем к чужой жене приставать.
– Ой, вряд ли! – протянул Преждан, слишком хорошо знавший своего легкомысленного побратима.
Парень, с которым дрался Ярец, тем временем ушёл в кузницу, стоявшую в стороне от прочих построек. Вскоре оттуда понеслись звонкие удары молота.
Гриди разбрелись по займищу. Им предстояло дожидаться вестей от воеводы Лютобора, который вёл из Светлояра вслед им дружинную сотню. В последнее время у границ западнее посадского городка Журавца стали пошаливать чужие отряды, и князь отправил туда сына с наказом на месте разобраться, кому не дают покоя богатства их земель. Собственно, о происхождении этих отрядов они и без того догадывались – некому более их посылать, кроме как велегостицкому князю Властиславу.
Молнеславовы «соколы» намного опередили сотню Лютобора, поскольку вёл их княжич не трактом вдоль Заболони, а лесными тропами, ночуя как придётся – то в займищах лесных родов, а то и под открытым небом. Люди, жившие в этих займищах, охотно давали им проводников. Светлоярицкого князя Ведислава и его старшего сына уважали и любили, находники же не вызывали ни у кого ни малейших добрых чувств.
По правде говоря, с одним чужим отрядом, слишком далеко забравшимся в лесную глушь левобережья Заболони и заблудившимся среди болот, княжичу уже пришлось схлестнуться пару дней назад. К некоторому его разочарованию, никого из находников не удалось взять живым, чтобы расспросить. Однако хорошо было то, что никто из его «соколов» не по-страдал, не считая нескольких незначительных царапин. Сам княжич отделался синяком на плече и разорванной кольчугой.
Некоторое время поразмыслив, княжич огляделся и поймал пристально-вопросительный взгляд Твердяты. Глазами указал ему на кузницу. Гридь на мгновение понимающе опустил ресницы и неторопливо направился туда. Княжич посмотрел ему вслед и неприметно вздохнул. В другое время он и сам не отказался бы взять в руки молот, поскольку кузнечным делом отнюдь не брезговал, как и отец – князь Ведислав. В другое время, но не теперь. Парень, похоже, не прост, а княжич не хотел своим присутствием давить на него. Пусть решает сам.
***
Войдя в кузницу, Твердята некоторое время молча наблюдал за молодым кузнецом. Тот, казалось, не замечал его. Под его молотом рдеющий кусок железа, рассыпая искры, превращался в подкову, и гридь с невольным удовлетворением подумал, что парень, похоже, раньше них сообразил: перед продолжением похода не помешает проверить, как подкованы кони. А если сейчас и не будет в том нужды, подковы всегда пригодятся – то ли родовичам, то ли на ближайшем торгу.
Про себя Твердята отметил, что парень великолепно сложён и силой не обижен, что, впрочем, было вполне естественно для кузнеца. Блики огня кузнечного горна красиво подсвечивали тугие желваки мускулов, перекатывавшиеся под загорелой кожей. Кроме ощущения физической мощи, от него исходила и какая-то иная сила. Твердята хорошо чувствовал её, хотя и не взялся бы объяснить, что она такое.
Сунув в горн остывшую заготовку, кузнец поднял голову и вопросительно взглянул на гридя. Твердята чуть заметно усмехнулся:
– Помощником не возьмёшь?
– А сумеешь? – в тон ему откликнулся тот.
Твердята пожал плечами:
– Я ведь из кузнецов. Не всё, чай, позабыл.
Кузнец ни о чём больше не стал спрашивать, просто кивнул на второй молот, лежавший в стороне. Сбросив рубаху, Твердята надел кожаный передник и с удовольствием встал к наковальне. Хотя он давно уже стал гридем, руки не забывали кузнечного молота. В дружине умение работать с металлом не было лишним – нет-нет да и приходилось выправить погнутое в бою лезвие меча или помятый шлем, перековать потерявшую подкову лошадь, починить кольчугу… Да мало ли! Со всякой мелочью к кузнецам не набегаешься, да и не всегда они под рукой.
Некоторое время они работали молча. Потом Твердята словно бы невзначай спросил:
– Звать-то тебя как?
– По-разному называют, – сдержанно усмехнулся тот. – Родичи чаще Молчаном. А отроду Громобоем нарекли.
Прозвище Молчан настолько подходило ему, что Твердята невольно улыбнулся. А вот настоящее его имя заставило гридя насторожиться:
– Ты уж не в Перунов ли день [1]
Закрыть
родился? – Громобой молча кивнул. – Стало быть, с княжичем нашим в один день… Перунов день - праздник, посвящённый богу-громовику Перуну. Празднуется 20 июля.
После паузы, во время которой ни тот, ни другой не оставляли работу, он задумчиво проронил:
– Помяни моё слово: неспроста пути ваши пересеклись.
– Может быть, – отозвался Громобой. Голос его остался спокоен, лишь едва заметно сдвинулись тёмные брови.
***
Княжич сидел в беседе вместе со старейшиной. Ему даже не понадобилось ни о чём спрашивать. Легота и сам сообразил, что не помешает рассказать княжичу о заинтересовавшем его родовиче. Вот что узнал от него Молнеслав.
В здешних местах у многих родов был обычай, казавшийся странным и даже диким жителям более отдалённых поселений. Когда женщине приходил срок разрешиться от бремени, она в одиночку уходила в лес. Рождение, как и смерть, приоткрывает грань между мирами, и никто из родовичей не рисковал присутствовать при этом. Никто, кроме ведуна. Звали его Стогод, и никто не мог сказать толком, сколько ему лет. Даже престарелый отец Леготы, давно уже не выходивший из избы и потерявший счёт правнукам, не помнил его иным, чем ныне. Когда-то давно Стогод пришёл в эти места, будучи уже совершенно седым, с длинной бородой, но крепким, как дуб. Таким он оставался и до сих пор. Именно он, первым увидав младенца, рождённого Радошкой в самый Перунов день, сказал, что мальчик этот отмечен Богом грозы и несёт на челе его знак. Он же дал ему имя – Громобой.
Услышав про знак, княжич насторожился. То же самое волхвы княжеского святилища говорили о нём. Потому и решил князь назвать внука именем, роднящим его с грозовой силой Перуна, в праздник которого он появился на свет. Отец мальчика, княжич Ведислав, посомневался было, однако волхвы, порывшись в летописях, нашли упоминание об одном из пращуров князя, которого звали Молнеславом. Если верить им, выходило, что ему пришло время возродиться в своём потомке.
Отогнав воспоминания, княжич стал слушать дальше.
Поначалу родовичи не обратили особого внимания на слова ведуна. Ну, знак. Ну, отмечен. Мальцом-то он не особенно отличался от других. Разницу стали замечать много позже – когда настало время отроку становиться мужчиной.
Громобой был смел, по мнению старших родичей – до безрассудства. Никто, кроме него, не отважился бы лезть в воду до Купалы, злить Водяного, или рисковать встретиться с берегинями. Громобоя, однако же, нечисть явно избегала. Не было случая, чтобы он заплутал в лесу или на болоте, его никогда не заманивали русалки и красавицы-берегини, даже если в русалий месяц – кресень [2]
Закрыть
он уходил в лес в одиночку. Да и кузнецом он уже к пятнадцати годам стал ничуть не хуже отца, а к двадцати намного его превзошёл. Он умел находить какие-то камни и травы, которые, размолотые и добавленные в металл при плавке, делали его прочнее либо гибче; знал составы, от которых сталь начинала блестеть, как серебро, и её не брала ржа. Знал и наговоры, не всякому старому посадскому кузнецу известные. И тому, что знал, охотно учил брата – Береста. Тот оказался переимчив, и в последние годы их изделия на торгу расходились ничуть не хуже, чем товар первейших журавецких мастеров. Случалось, иные приезжали и сюда, на займище, чтобы заказ дать. Платили не скупясь. И не только топоры, серпы да косы – Громобой и мечи ковал не хуже бывалых оружейников, и кольчугу мог сплести, хотя вот этому его уж точно никто не учил. Да только он не всякий заказ брался выполнять. Коли заказчик ему не глянется – хоть золотом осыпь, ковать не станет. Громобой был упрям, а вдобавок к этому – замкнут и молчалив. Порой от него по целым седмицам невозможно было добиться ни единого слова.Кресень - июнь.
Позднее ещё заметка вышла. Первыми на это обратили внимание родичи, а там и проезжие: подкованные Громобоем лошади никогда не хромали, а подковы служили куда дольше, чем у других кузнецов. К тому же этих лошадей и всяческие скотьи немочи обегали.
Более понятным для Липняков было то, что в кулачных боях в велики-дни против Громобоя редко кто мог выстоять. Правда, ничуть не хуже он владел и оружным боем, и это здорово удивляло родичей – никто из них отроду не держал в руках иного оружия, кроме охотничьего.
Выслушав рассказ Леготы, княжич усмехнулся:
– И не жалко будет отпускать парня? Сам же говоришь – мастер первейший.
– Дак ведь я как мыслю, – засуетился старейшина, – мастер, оно конечно. Ну, а ежели Стогод прав, всамделе парень Перуном отмечен – всё едино ведь рано или поздно уйдёт, не удержишь. Лучше уж, коли в дружину – всё польза будет.
– Если захочет, – негромко проронил Молнеслав. – А нет – неволить, силой тащить не стану.
***
Утро встало солнечное. Умываясь у колодца, гриди между собой вполголоса ворчали, что-де кресень на дворе, самое время хороводов и игрищ, а тут из-за каких-то незнатей приходится мотаться по лесам и болотам. Княжич лишь посмеивался, отлично зная, что уж его-то «соколы» и без всяких хороводов от недостатка девичьего внимания не зачахнут – чего-чего, а этого хватало. К примеру, Ярец, несмотря на происшедшее накануне днём, ночь провёл явно не в одиночестве.
Громобой устроился на крыльце, занявшись делом, не самым обычным для кузнеца из лесного займища. Он заклёпывал кольца на почти готовой кольчуге. Рядом с ним пристроились Легота, его сын Зорень и один из старших братьев Громобоя, в противовес ему – большой любитель почесать языком, за что давным-давно уже был переименован из Лиственя в Говорко. Все трое принялись убеждать Громобоя не упускать такую возможность: не каждый ведь день в княжью дружину зовут.
Он отмалчивался долго – пока не была поставлена последняя заклёпка. Потом отложил работу и поднялся:
– Ладно. Всё одно ведь не отстанете. Как Перун скажет, так и будет.
Легота, обрадованный, что дело сдвинулось с мёртвой точки, засуетился:
– А и верно! Сейчас Стогода позовём, да и…
– А он-то мне на что? – резко прервал его Громобой. – Не у него совета просить хочу.
Старейшина осёкся. Стогод и Громобой открыто не жаловали друг друга, хотя Стогоду покровительствовал Небесный кузнец – бог Сварог, которого Громобой тоже почитал.
