Перуновы воины

       – Я думал, такое только в кощунах бывает. А чтоб в яви...
       
       Она пожала плечами:
       
       – Он же ведун – знал, как берегиню взять и как удержать. Привязал её кровью и словом, крылья лебединые припрятал. Два года они вместе прожили. А на третий увидел он, что тяжко ей на земле, – освободил и крылья вернул. Улетела она. А я да брат мой с отцом остались.
       
       Мелодичный голос девушки стал задумчивым. Потом, словно очнувшись, она тряхнула волосами:
       
       – Пора мне. Прощай, мoлодец!
       
       – Подожди! – вскинулся Воеслав. – Скажи, когда вновь увижу тебя?
       
       – А тебе впрямь этого хочется? – девушка склонила голову к плечу, изучающе глядя на него.
       
       Он ответил, не раздумывая ни мгновения:
       
       – Да!
       
       – Что ж... Коли до будущего кресеня не забудешь меня – приезжай. Тогда и поговорим.
       
       Улыбнувшись княжичу, она сделала один лишь шаг назад и исчезла. Ни одна веточка не шелохнулась там, где она только что стояла.
       
       Воеслав, постояв ещё немного, вернулся к спутникам, лёг и на сей раз уснул мгновенно.
       

       
       Глава 4

       Голос князя, доносившийся из-за неплотно прикрытой двери, звучал решительно и твёрдо:
       
       – …Мне нужны раденичи как союзники против Властислава!
       
       – Но… Может быть, проще заключить союз с самим Властиславом? – возразила его жена. – У него ведь трое сыновей, можно выдать Ярмилу за одного из них. Тогда он едва ли станет нападать на нас.
       
       – Зато в качестве приданого постарается отхватить изрядный кусок наших земель! – непримиримо откликнулся Даримир. – Нет уж, решено. Ярмила выйдет за Молнеслава Светлоярицкого, а там вместе с раденичами найдём управу и на Властислава.
       
       Ни князь, ни его жена не знали, что их старшая дочь слышала этот разговор. Ей давно было известно, что отец строит планы её замужества. Вот только ей самой это радости не приносило, даже если от будущего брака зависела судьба всего княжества.
       
       Младшего из сыновей велегостицкого князя она помнила – тот приезжал свататься к ней. Пожалуй, его даже можно было бы назвать привлекательным, если бы не его самоуверенность. Даже не самоуверенность, а словно бы какой-то надлом, который он пытался скрыть то за напускным пренебрежением к окружающим, то за мрачновато-надменной замкнутостью. Княжне сделалось не по себе, когда она представила его своим мужем. Конечно, если бы князь Даримир принял такое решение, она бы подчинилась, но… Впрочем, княжич Воеслав получил отказ, который, казалось, даже и не особенно расстроил его, и уехал. Ярмила почувствовала даже какую-то обиду: казалось, войнарич сватался к ней только потому, что жениться-то на ком-то надо, но при этом сама она была ему совершенно безразлична.
       
       Она не стала слушать продолжение разговора и, в досаде кусая губы, спустилась во двор. Не в первый раз уже она жалела о своём княжеском происхождении. Оставалась, правда, надежда, что князь передумает, но такая слабая, что казалась, скорее, собственной тенью. Именно в таком настроении и нашёл её брат.
       
       – Что случилось?
       
       – Ничего! – резко бросила она, но в голосе её Славомир почувствовал близкие слёзы. – Батюшка о замужестве моём печётся!
       
       – И кто на сей раз? – княжич нахмурился. Он больше сестры знал о сомнениях отца по поводу её грядущего замужества – надо ведь было решить, союз с кем из соседей более выгоден, и вот его-то надлежало закрепить, выдав княжну замуж. Впрочем, князь не раз намекал, что уже всё решил, но прямо не говорил ничего.
       
       – Молнеслав Светлоярицкий.
       
       – Ну, тогда ещё ничего, – Славомир облегчённо вздохнул. – Встречал я его, полюдье-то у обоих по Белице идёт. Умён, смел… да и красив, между прочим, девки сами на шею ему кидаются.
       
       Он усмехнулся, но Ярмила досадливо отмахнулась:
       
       – Пусть кидаются, куда хотят!
       
       Видя настроение сестры, княжич вновь посерьёзнел:
       
       – Ладно, не злись. Сама же знаешь – отца всё едино не переспоришь.
       
       – Не в том беда, – покачала головой девушка. – Просто… Он об этом так говорит, словно не дочь замуж выдаёт, а… – она запнулась, подбирая более точное слово, – козу продаёт!
       
       – Может, тебе в святилище сходить? – предложил Славомир. – Глядишь, Грозень и присоветует чего. Да и княжич раденический, поговаривают, Перуновым знаком отмечен.
       
       Казалось, этот немудрёный совет вернул княжну к жизни. Торопливо чмокнув брата в щёку, она выбежала за ворота раньше, чем вышедшая за нею на двор нянька успела сказать хоть слово. Та порывалась было броситься следом, но Славомир махнул рукой:
       
       – Оставь. У Грозеня в святилище с ней ничего не случится.
       
       Вообще-то князь Даримир, как и подобает, почитал Перуна, но в душе побаивался его могучей огненной силы, а потому и в Перуново святилище, стоявшее рядом с княжеским подворьем, без особой надобности не ходил. Зато его старшая дочь, наоборот, частенько бегала туда. Грозень, верховный волхв святилища, только головой качал:
       
       – Девице более пристало в Макошином святилище время проводить.
       
       – Но ведь Перун не только воинский бог, а и княжеский! – склонив голову набок, лукаво возражала Ярмила. – А я ведь дочь князя. Может, и сама когда-нибудь княгиней стану!
       
       Громадная створка ворот святилища подалась легко и бесшумно. Это означало, что сегодня она и в самом деле пришла не с пустяками. Поговаривали, будто на эти ворота наложено какое-то заклятье, и далеко не каждого они пропускают легко. Лет двадцать назад старший брат Даримира (тогда ещё княжича), Будимир, пытался убедить отца не ждать нападений от соседей, а напасть самому. Тот отправил его в святилище – испросить благословение на такой поход. Однако в тот раз створка приоткрылась ровно настолько, что было видно – ворота не заперты и никто их не держит изнутри, а потом словно окаменела. Разумеется, поход не состоялся. Будимир, впрочем, и без этого нашёл способ сложить голову, и князем со временем стал его брат.
       
       Казалось, Грозень ждал княжну. Он стоял во дворе святилища под огромным старым дубом и, когда она подошла, негромко спросил:
       
       – Стало быть, князь сделал выбор?
       
       Девушка давно уже не удивлялась тому, что он каким-то образом знает обо всём, что происходит за стенами святилища, и, похоже, умеет читать мысли. Поэтому она лишь кивнула. Потом негромко проговорила:
       
       – Мне самой он про то покамест не сказывал, случайно я слышала, о чём он с матушкой говорил.
       
       – Ну, а когда так – и не спеши серчать али огорчаться. Может, и не так всё плохо.
       
       – Да не замужество близкое меня печалит, – покачала головой княжна, – а то, как батюшка о том говорит. Ровно на торгу – кому отдать выгодней…
       
       Грозень задумчиво кивнул. Он знал князя достаточно хорошо, чтобы понимать чувства его дочери. Не отличаясь особой твёрдостью и решительностью для военных походов, князь Даримир умел находить другие пути к достижению целей – наиболее выгодные и безопасные для себя.
       
       А девушка между тем неожиданно спросила:
       
       – А правду бают, будто ты умеешь видеть, коли кто знаки какие на себе несёт?
       
       – Правду, – кивнул волхв.
       
       – А… научиться этому можно?
       
       В глазах у княжны было взволнованное ожидание. Грозень испытующе взглянул на неё:
       
       – Можно-то можно, да я в толк не возьму – тебе-то это к чему?
       
       – Ну… – Ярмила слегка покраснела и опустила глаза, теребя конец тугой тяжёлой косы. – А вдруг да понадобится?
       
       Волхв покачал головой. Ему давно уже было известно, что судьба княжны каким-то образом тесно связана с огненным Перуновым знаком. Однако сама она не была под его властью – её оберегала богиня Жива, хотя Ярмила немало времени проводила в Перуновом святилище и оружием владела лишь немногим хуже брата. Правда, её нянька Пригляда ворчала:
       
       – Наслушалась кощун о девицах-поляницах – и сама туда же! Нет чтоб смекнуть – на что ей-то это надобно?
       
       Ярмила, впрочем, давно уже не обращала внимания на ворчание няньки. А князь отмахивался, напоминая о временах (всего-то поколений пять или шесть назад), когда владеть оружием учили всех княжеских детей, не разбираясь – девка или парень.
       
       Оторвавшись от раздумий, Грозень пристукнул посохом:
       
       – Добро. Научу я тебя, княжна, как знаки узреть. Да после, чур, не жалеть!
       
       Девушка, обрадованная, кивнула.
       
       

***

       Добравшись до Еловца, Воеслав отправил гонца к отцу в Велегостье, однако сам туда не спешил. Воевода же Сувор не стал задерживаться и, даже не смыв пыль, уехал вслед за гонцом. Вместе с ним уехали несколько десятков тех, кто, уцелев в раденических землях, оставался в Еловце, не решаясь показаться на глаза князю, пока не выяснится судьба Воеслава.
       
       Кто по-настоящему рад был возвращению княжича, так это его ближняя дружина. Впрочем, расспросами его никто не донимал, справедливо полагая, что он и сам расскажет, что сочтёт нужным. Они были, пожалуй, единственными, кто не особенно обращал внимание на его обычную замкнутость и отчуждённость.
       
       Ратша, обменявшись приветствиями с княжичем, повёл себя так, словно они не виделись всего-то день или два, и первым делом заговорил о текущих заботах:
       
       – Боярин тут один приходил из здешних. Просил сына его к нам в дружину взять.
       
       Воеслав, иронически вскинув бровь, покосился на него:
       
       – А велик ли парень-то?
       
       – Годов двадцати, – усмехнулся гридь.
       
       – А ты что?
       
       – А что я? Предложил годик-другой в отроках походить. Ну, боярин, понятно, сразу: как-так в отроках, он-де взрослый парень, всему обучен, что надобно. А коль обучен, говорю, так и ступай к воеводе, ему такие надобны. Так он на меня уставился, ровно живьём разорвать готов. На что мне, кричит, тот воевода, коли у княжича в дружине почёту больше!.. Погоди, прослышит, что ты здесь, – сызнова прибежит.
       
       – Ладно хоть упредил! – усмехнулся Воеслав. Впрочем, серые глаза его смотрели по-прежнему серьёзно. – Вот что, друже, сыщи-ка мне Крута-оружейника.
       
       – На что он тебе?
       
       Не вдаваясь особо в подробности, княжич рассказал, как во всех последних событиях вёл себя Огнец, и закончил:
       
       – Вот и мыслю – пора бы ему уже и воином становиться. Не век же в отроках ходить.
       
       – Давно пора, – хмыкнул Ратша. – Только ведь Крут клинок ковать возьмётся с условием – чтобы сам Огнец ему помогал.
       
       – Вот уж чем его не испугаешь!
       
       Переглянувшись, оба рассмеялись.
       
       Глядя сейчас на Ратшу, трудно было поверить, что несколько седмиц назад он буквально рвал и метал, узнав о происшедшем у лесного займища. То, что от взятой Воеславом дружины оказалось мало толку, привело его в бешенство. Умом он понимал, что воеводы правы – ближняя дружина своей безупречной выучкой сразу выдала бы княжича. Но сознавать, что их не оказалось рядом, когда Воеславу требовалась помощь, было тяжело. В эти дни только Найдёну удавалось хоть как-то успокоить его.
       
       Вообще-то Ратша и Найдён были назваными братьями. Лет двадцать назад на огород дружинному сотнику Вояру подкинули полугодовалое дитя. Велика была растерянность мальчишки-холопа, когда вместе с зеленью (за которой, собственно, его и отправляли) он принёс завёрнутого в рогожу младенца. Волхвы из Велегостицкого святилища (чародеев, как раз в ту пору появившихся на княжьем дворе, Вояр не жаловал), осмотрев ребёнка, никакой злой силы в нём не почуяли, и сотник, у которого за полгода до этого народился уже третий сын, оставил его у себя. От Ратши и его старших братьев Найдён отличался разве что цветом волос да более мягкими чертами лица. Они были практически неразлучны, выросли вместе с Воеславом, поскольку сотник Вояр был его кормильцем ^[1] , и он знал: этим двоим можно доверять полностью.
       
       Предупреждение Ратши оказалось не напрасным. Воеслав едва успел сходить в спешно истопленную челядью баню и вообще привести себя в порядок, когда на двор явился боярин Милован в сопровождении рослого, хотя и несколько рыхловатого парня – своего сына. Ещё издали на ходу кланяясь, он громко заговорил:
       
       – Здрав буди, княжич, батюшко! С просьбой к тебе!
       
       – Не успел княжич приехать, уже явились досаждать… – проходя мимо, ворчливо бросила старуха-ключница. Нельзя сказать, чтобы челядь уж очень любила княжича. По большей части его просто побаивались. Однако многих здешних бояр ключница не любила куда больше. Отмахнувшись от неё, боярин приблизился к крыльцу, где стоял Воеслав, и ещё раз размашисто поклонился:
       
       – О милости хочу просить, княжич светлый!
       
       – Чего же ты хочешь, боярин? – Воеслав держался так, словно и не подозревал, с чем пришёл этот проситель. Краем глаза он заметил, как нахмурился стоявший рядом с ним на крыльце боярин Вершень – один из немногих ближних бояр князя Властислава, с кем у младшего из княжичей были добрые отношения. Он вместе с Вояром приехал в Еловец дня за три до Воеслава.
       
       А Милован между тем торопливо говорил:
       
       – Да вот, батюшко, сынок мой… Взял бы ты его в дружину!
       
       – А я-то тут с которого боку? – приподняв бровь, откликнулся княжич. – Гридями воевода ведает, не я.
       
       – Да ведь не о здешней дружине речь – за ближнюю твою дружину воевода не отвечает, – развёл руками боярин.
       
       – А в ближней дружине сынку твоему в отроках ходить придётся, может, и не один год. Да и после останется ли – не ведомо.
       
       – Да как же так? – боярин явно был обескуражен. – Ведь…
       
       – А вот так! – жёстко прищурился княжич. – В ближнюю дружину я не каждого беру – только в ком у меня сомнений нет.
       
       Боярин хотел сказать ещё что-то, но в эту минуту княжича окликнул подошедший Ратша. Рядом с ним стоял оружейник Крут, в кузнице которого рождались клинки всей ближней дружины.
       
       – Здрав будь, княжич, – с достоинством поклонившись, неторопливо проговорил оружейник, – сказывали, надобен я тебе?
       
       – Верно тебе сказывали, – кивнул Воеслав. – Отроку моему к Посвящению меч требуется.
       
       – Что ж… Коли сам со мной в кузне поработает – будет ему меч, – невозмутимо откликнулся Крут.
       
       – Огнец! – полуобернувшись, позвал княжич. Отрок появился мгновенно, словно только и ждал этого зова. – Пойдёшь в кузню – Крут скажет, что делать.
       
       Огнец, как и все гриди, знавший обычай оружейника, с готовностью кивнул. Крут испытующе взглянул на него и, жестом пригласив с собой, направился к кузнице. Княжич удовлетворённо подумал, что вернулись они вовремя: как раз на Перунов велик-день Огнец наконец-то получит заветный воинский пояс. Милован смотрел на происходящее с удивлением – к такому он не был готов. Его сын даже попятился, придерживая у пояса меч с золочёной рукоятью, в богато изукрашенных ножнах, словно ожидая, что сейчас и ему придётся идти в кузницу. Вершень усмехнулся, глядя на их замешательство:
       
       – Что, друже ^[2] , в диковинку такой обычай? Не обессудь уж, да только клинки, на торгу купленные, тут не в чести.
       
       – Твоя правда, боярин, – Воеслав улыбнулся ему и вновь взглянул на Милована. – В ближней дружине моей почёту для гридя, может, и поболе, да и трудов принимать куда больше надобно. Вот и смекай – годится ли такое твоему сыну.
       
       И, кивнув Вершеню, ушёл в терем, предоставив незадачливому просителю раздумывать, в чём же он ошибся.