Как бы там ни было, хотя бы основное, для чего прошлой осенью отец направил его сюда, удалось сделать. Теперь только приглядеть малость, чтобы дальше всё шло как надо.
С тем, что касалось лесной жизни, всё пошло неплохо. Вернувшийся к нормальной жизни леший обучал нового соседа и вместе с ним помаленьку приводил лес в порядок. О межах они уговорились сразу, однако пока молодой лешак ещё не всему выучился, предпочитали хозяйствовать вместе. Так обоим было проще, да и опытному легче оказалось те или иные вещи объяснять прямо на деле. И вместе с лешаком обучались лесным наукам девки-лесовухи, которые до недавнего времени, как и он, были людьми. И это тоже было хорошо – глядишь, через некоторое время станут лешакам надёжными помощницами, а может, даже и жёнами.
Лесорад приглядывал за происходящим в округе, однако сам почти не вмешивался в лешачьи дела. Да и надобности в том, по совести говоря, особо не было.
Незадолго до Купалы Лесорад погулял на двух свадьбах подряд – у Радяты и у Пригоды. Парни сами приезжали на займище, чтобы пригласить его, да к тому же вместе с женой. Дубравка отнекиваться не стала, так что в Верховье они отправились вдвоём.
Вообще-то оба парня были бы рады, если бы ведун на время пребывания в Верховье поселился у одного из них, однако Жилята с самого начала заявил, что только у него, и никак иначе! И, хотя Лесорад подозревал, что старшего из братьев Жиляты это не слишком обрадует, однако уже убедился, что и сам Жилята, как верно заметил однажды Притыка, тот ещё кремешок. Потому возражать и спорить не стал.
До Верховья добирались вместе всё с тем же Притыкой, который, понятно, никак не мог пропустить свадьбу внучки. От него же узнали и немало новостей.
Как оказалось, после возвращения Добряны Любята было заявил брату, что с нежитью лесной дело иметь негоже, пусть, мол, назад в лес убирается. После этого, правда, из дома брата пришлось убираться ему самому. Рассерженный Жилята его только что не поленом прочь прогнал, сказал – хоть и старший брат, да всему предел есть. Ну, а после и ведун, что при воеводе в детинце жил да обо всех этих делах ещё с зимы знал, и волхвы из святилища в один голос подтвердили, что, мол, никакая не нежить, девки как девки. И Добряна, и Желана. Кое-кто из подружек, правда, вовсе не обрадовался их возвращению. Видать, те самые, что им зелья поднесли, чтоб их женихов себе заполучить. Да вдругорядь то же сделать не могли – и нового зелья негде было взять, и убедились уже, что парни всё едино иных невест себе не хотят. Да и обе девки уже учёные – из их рук никаких угощений бы не приняли.
В Верховье, пока Дубравка помогала Жилятиным хозяйкам готовить всё к свадьбе, Лесорад решил хоть теперь воспользоваться случаем да побывать всё же в святилище. Однако едва выйдя со двора, почти нос к носу столкнулся со старшим из братьев Темняты и Жиляты. Окинув ведуна мрачным взглядом, Любята сквозь зубы бросил:
– Что, привёл сюда нежить лесную и доволен?
Впрочем, Лесорад готов был к такой враждебности. Глядя прямо в глаза старику, негромко, но твёрдо откликнулся:
– Ну, ежели тебя даже волхвы не убедили, так хоть сам обережную науку припомни. Может нежить обереги со знаками небесного огня носить али одёжу с теми же знаками в узорах?
Его ответ, похоже, сбил Любяту с толку, потому что он буркнул уже не так уверенно:
– Всё едино не надобны они тут!
Лесорад пожал плечами:
– Не тебе ж с ними жить, стало быть, не тебе и решать.
Вообще-то Добряна уже успела вполголоса рассказать ему то, о чём ни родителям, ни деду с бабкой не говорила. Пирожком с лешачьим зельем в начинке угостила её не просто подружка – сестрица, внучка того самого Любяты. Больно уж хотелось ей заполучить такого жениха, как Радята. Ан – не вышло! Понятно, после возвращения Добряны из лесу о дружбе промеж сёстрами уже и речи не было. Впрочем, и Любята не позволял теперь своим внучкам с Жилятиными водиться. Что бы там волхвы ни говорили, а он всё едино был уверен, что коли девка зиму в лесу провела – стало быть, нежить, и всё тут!
Чувствуя, однако, что в этом споре ему не одолеть, Любята мрачно предрёк:
– Всё едино Жилята ещё пожалеет! И об этой… нежити лесной, и что к Темняте на поклон таскался!
Взгляд Лесорада вдруг разом сделался холодным и тяжёлым. По-прежнему негромко он заговорил:
– Ты лучше не о Жиляте, а о себе подумай. Что Темняту не любишь – то дело твоё. Вот только отцу твоему не Темнята, а ты сам, своими руками путь в Ирий закрыл. За это как перед пращурами оправдываться думаешь?
– Как так – закрыл? – опешил Любята.
Лесорад вздохнул: разговаривать с ним не хотелось, но без объяснений обойтись не получалось.
– Помнишь ли, о чём он в последние свои годы не раз и не два просил? У него то, что с сыном не по-доброму расстался, камнем на душе лежало, потому и хотел с ним примириться. Потому и тебя с братьями просил, чтобы Темняту отыскали. А ты его такой малости лишил. А с той тяжестью душе в Ирий не подняться, сил не хватит, только в Навь дорога открыта. Вот и выходит, что сам ты его туда отправил.
Неизвестно, поверил ему Любята или нет, однако неприязненно поджал губы:
– Ничего, Темняте путь туда же за то, что из рода ушёл!
– Напрасно надеешься. Темнята Перуновым знаком отмечен, всю жизнь Прави служил. Знак его и из дому увёл. Для него Ирий открыт. А вот куда тебя самого ненависть заведёт – того не ведаю.
И, не желая продолжать этот разговор, Лесорад неспешно зашагал по улице к святилищу. А Любята ещё какое-то время так и стоял, глядя ему вслед.
В святилище Лесорада встретили приветливо. Один из волхвов, тот самый, которого Лесорад видел в чаше встретившим четверых, вернувшихся из леса, с невольным интересом расспрашивал:
– Стало быть, ты и впрямь Лесной Пастырь?
– Верно, – подтвердил Лесорад.
– Довелось мне в своё время с одним Лесным Пастырем встречаться, – задумчиво проговорил волхв. – Давно, я в ту пору ещё в учениках в святилище жил, а он тогда у нас зазимовал. Немолодой, но вроде не старик ещё. Многонько он тогда рассказывал… Я от него и узнал, что Лесные Пастыри, ежели понадобится, могут следом за лешими с одного конца леса на другой переноситься. Вот пришлось вспомнить, когда ты девок от лешака вызволил. А то ведь растерялись и они, и парни, когда…
Он не договорил, однако Лесорад понял. Он ведь тогда и впрямь следом за лешим ушёл через Навь. Туда, где леший решил остаться деревом… Хорошо хоть, волхв смог Радяте и Пригоде с девками всё объяснить. А то ведь и впрямь, сдаётся, он их малость испугал, а на то, чтобы самому рассказать, что к чему, времени не было.
С волхвом он в тот раз проговорил долго, да и позже, между двумя свадьбами, пару раз наведывался. Всё же о других Лесных Пастырях узнавал только с чужих слов, так хоть узнать сколь можно побольше. Надобности встречаться у таких, как он, и не было. Чай, не воины, которым в одиночку что-то серьёзное сделать куда как труднее. С лесной нежитью, наоборот, много проще было как раз одному.
И волхвы, и ведун из детинца, с которым он тоже повидался, обрадовались, когда узнали, что жить он теперь будет по соседству, хотя едва ли безвылазно. Не зря же Лесной Пастырь, понадобится – придётся срываться и спешить в дальние края… если разобраться, так же, как это делали Перуновы воины. Вот разве что служение у них было разное, у воинов – защищать, а у него – примирять людей с лесной нежитью. А суть-то, по правде говоря, одна, – помогать, чтоб Явь и Навь, живя рядом, друг другу не мешали.
На другой день гуляли свадьбу Радяты и Добряны. Любята со своими семейными не появился, хотя Жилята ещё до ссоры с братом приглашал их. Впрочем, их отсутствие никого особо и не расстроило. Не до того было.
Благословить молодых пришли волхвы из святилища. Лесорад, как не раз уже бывало, сделал для молодых обереги. Словом, свадьба получилась весёлая, шумная, но совершенно ничем не выдающаяся. Хотя вот это уж точно никого не огорчило. Погуляли хорошо, мужики, как водится, выпив, нашли повод подраться… Всё как у людей!
Несколько дней спустя так же шумно и весело отгуляли и свадьбу Пригоды с Желаной. Всё отличие между двумя парами было в том, что Добряна после свадьбы перебралась в дом мужа, а у Желаны, наоборот, муж перебрался к ним с матерью. Да и то – у него-то ещё два брата, потому в доме жены всяко вольготнее.
А ещё денька через два Лесорад с женой вернулись на займище.
О том, что в лесу появились грибы, обитателей займища известил боровой леший. Сделал он это по-своему, никому не показываясь на глаза. Просто поутру на крылечке обнаружился большой лист лопуха, а на нём несколько выложенных в рядок грибов, крепких и чистых. Понятно, после такого намёка Темнятиха, собрав бабью часть семьи, повела всех в лес. Мужики остались хозяйничать на займище.
Когда Дубравка, собирая грибы, отделилась от остальных, никто не обратил на это внимания. И мать, и бабка знали, что заблудиться в лесу она просто не способна, даже коли сама захотела бы. Потому окликать её, чтобы не уходила далеко, даже не стали.
Корзина довольно быстро наполнялась, и Дубравка уже подумывала, что пора и к дому поворачивать. Однако прежде ей довелось убедиться, что жители соседних займищ тоже выбрались по грибы. Видать, кто-то из ребятни, пасшей скотину Русавичей, нашёл близ опушки несколько грибов, и бабы отправились проверять грибные места.
Вообще-то встреча была не самая приятная – у Русавичей и бабы готовы были и посплетничать о ком угодно, и, ежели приведётся, рассориться хоть и с ближайшими по се поры подругами. Словно Русавичи и в жёны выбирали таких, чтоб во всём им под стать…
Опасения Дубравки подтвердились. Одна из встреченных бабёнок, всего-то чуть больше года прожившая в роду Русавичей после замужества, увидев её, окликнула:
– Слышь, Дубравка, правду говорят, будто ты за ведуна вышла?
– А тебе-то что с того? – сдержанно откликнулась Дубравка.
Однако бабёнку этот ответ ничуть не сбил с толку:
– Он тебя ночью-то… того… как все али тоже чарами?
Её спутницы с готовностью захохотали. Одна сквозь смех посоветовала:
– Ты с ним поосторожнее, а то рассердится – обратит тебя в лягушку!
Окинув развеселившихся баб спокойным взглядом, Дубравка проронила:
– Вы за собой лучше смотрите. Да вон под ноги ещё, а то все грибы где выросли, там и останутся!
И, не собираясь продолжать разговор, неспешно пошла прочь. Её собственная корзинка была уже полна самых отборных грибов.
Разумеется, её уход не остановил сплетниц. Поглядев вслед Дубравке, они принялись обсуждать то, о чём ещё с конца зимы говорили и их родовичи, и те соседи, с кем Русавичи пока не вовсе рассорились. А то, что внучка Темняты-кузнеца отказала не одному жениху из ближних родов, а вышла за пришлого ведуна, не в шутку занимало многих. Предполагали, что он её просто приворожил. А может, и не только её, а и отца и деда. По весне про это говорили немало, однако постепенно пересуды, не подкреплённые никакими вестями, утихли. И вот теперь встреча с Дубравкой словно оживила затихшие было разговоры.
За пересудами бабы вовсе позабыли даже и то, зачем выбрались в лес. Какие уж тут грибы, если появился повод посудачить, перемыть косточки соседям! Так что никто из трёх сплетниц даже не заметил, что мимоходом они сшибли и потоптали несколько хороших грибов. Птенцов-слётков, укрывшихся в траве, спас от той же участи сам леший, пеньком вставший у баб на пути, за что удостоился нескольких весьма энергичных и неодобрительных прозвищ и пожеланий.
Впрочем, долго обсуждать Дубравку и её мужа русавичским бабам не пришлось. Едва выйдя из лесу, сплетницы обнаружили, что едва начинают судачить о них, как вместо слов раздаётся лягушачье кваканье.
Понятно, это был повод для жалоб, и уже на следующее утро Брусила, старейшина Русавичей, примчался на займище Темняты. Настроен он был более чем решительно и, подобно разъярённому секачу, готов смести всё и всех, оказавшихся на пути.
На дворе русавича встретили Вяхирь и Лесорад, трудившиеся над починкой крыльца. Все остальные занимались иными делами. Однако Темнята, словно почуяв неладное, тоже вышел на двор. Его отношения с Русавичами в последние пару лет были далеки от дружеских или хотя бы просто добрых, потому от появления их старейшины ничего хорошего он не ждал. И не ошибся. Впрочем, на попытки Брусилы заявить, что-де Дубравка баб из его рода сглазила, отчего они вдруг квакать начали, Темнята не успел даже ответить. Вместо него спокойно и решительно заговорил Лесорад:
– От сглазу такого не бывает. А чары наводить – так жена у меня не чаровница, зелейница. Зелиями же она никого из твоих не угощала, стало быть, и разговору о том нет. Да и у меня таких умений нету. Я разве только в дерево или вон в корягу обратить могу. Видать, бабы твои Хозяина лесного прогневили чем-то, вот и получили.
– Да не может такого быть! – взвился русавич.
Лесорад пожал плечами:
– Мне не веришь – любую бабку спроси, кто в воде видеть умеет. Обскажут, кто виноват. И ежели на нас укажут – вот тогда и приходи.
Как ни ярился Брусила, однако внезапно проснувшееся благоразумие подсказывало, что, пожалуй, не худо бы поберечься. Оно, конечно, может, ведун ему ничего и не сделает, но кто ж его, в самом-то деле, знает!..
Домой Брусила вернулся едва ли не более разозлённым, чем поутру отправлялся к Темняте. Да и как не злиться, ежели ничего не добился!
Старуха-мать, сидевшая на крыльце, наблюдая за вознёй ребятни на дворе, подняла на него глаза и неожиданно строго проронила:
– Ну, и куда ты, ровно скаженный, сорвался? Ни в чём не разобравшись…
Тут уж Брусила не выдержал, взвился:
– А в чём мне разбираться? Что Темнятина девка наших баб испортила…
– Говорю же – скаженный! – не дав ему договорить, махнула рукой старуха. – Из этой девки порчельница [1]
Её уверенность подействовала на Брусилу примерно так, словно ему на голову неожиданно вылили разом ведро ледяной воды. В растерянности он воззрился на мать:
– Так это… а кто ж тогда? Ежели, говоришь, не человек…
Досадуя на его недогадливость, старуха поморщилась:
– Да что ж ты простых вещей сообразить не можешь? Ежели не человек – стало быть, нежить. Лесного Хозяина, видать, то ли прогневили, то ли обидели чем. Больше-то некому – на болото они нынче вроде не ходили, а началось как из лесу вернулись.
Озадаченный Брусила пожал плечами:
– Да ну, мать, ты скажешь! Чем, по-твоему, они его разгневать-то могли?
– Да хоть чем! Вон всё, что на гостинцы ему приготовлено было, так в корзинках и осталось, ни одна дурёха не вспомнила даже.
– Из-за такой-то малости? – не поверил Брусила.
– Может, и не только из-за этого. Вот в чашу гляну – больше скажу.
Старуха не без труда поднялась. До настоящей немощи ей было ещё далеко, однако годы всё же давали о себе знать. Брусила, впрочем, довольно знал свою мать, чтобы не обманываться её слабостью. По се поры она крепко держала в руках всех отпрысков, включая и его – старейшину немалого рода.
С тем, что касалось лесной жизни, всё пошло неплохо. Вернувшийся к нормальной жизни леший обучал нового соседа и вместе с ним помаленьку приводил лес в порядок. О межах они уговорились сразу, однако пока молодой лешак ещё не всему выучился, предпочитали хозяйствовать вместе. Так обоим было проще, да и опытному легче оказалось те или иные вещи объяснять прямо на деле. И вместе с лешаком обучались лесным наукам девки-лесовухи, которые до недавнего времени, как и он, были людьми. И это тоже было хорошо – глядишь, через некоторое время станут лешакам надёжными помощницами, а может, даже и жёнами.
Лесорад приглядывал за происходящим в округе, однако сам почти не вмешивался в лешачьи дела. Да и надобности в том, по совести говоря, особо не было.
Незадолго до Купалы Лесорад погулял на двух свадьбах подряд – у Радяты и у Пригоды. Парни сами приезжали на займище, чтобы пригласить его, да к тому же вместе с женой. Дубравка отнекиваться не стала, так что в Верховье они отправились вдвоём.
Вообще-то оба парня были бы рады, если бы ведун на время пребывания в Верховье поселился у одного из них, однако Жилята с самого начала заявил, что только у него, и никак иначе! И, хотя Лесорад подозревал, что старшего из братьев Жиляты это не слишком обрадует, однако уже убедился, что и сам Жилята, как верно заметил однажды Притыка, тот ещё кремешок. Потому возражать и спорить не стал.
До Верховья добирались вместе всё с тем же Притыкой, который, понятно, никак не мог пропустить свадьбу внучки. От него же узнали и немало новостей.
Как оказалось, после возвращения Добряны Любята было заявил брату, что с нежитью лесной дело иметь негоже, пусть, мол, назад в лес убирается. После этого, правда, из дома брата пришлось убираться ему самому. Рассерженный Жилята его только что не поленом прочь прогнал, сказал – хоть и старший брат, да всему предел есть. Ну, а после и ведун, что при воеводе в детинце жил да обо всех этих делах ещё с зимы знал, и волхвы из святилища в один голос подтвердили, что, мол, никакая не нежить, девки как девки. И Добряна, и Желана. Кое-кто из подружек, правда, вовсе не обрадовался их возвращению. Видать, те самые, что им зелья поднесли, чтоб их женихов себе заполучить. Да вдругорядь то же сделать не могли – и нового зелья негде было взять, и убедились уже, что парни всё едино иных невест себе не хотят. Да и обе девки уже учёные – из их рук никаких угощений бы не приняли.
В Верховье, пока Дубравка помогала Жилятиным хозяйкам готовить всё к свадьбе, Лесорад решил хоть теперь воспользоваться случаем да побывать всё же в святилище. Однако едва выйдя со двора, почти нос к носу столкнулся со старшим из братьев Темняты и Жиляты. Окинув ведуна мрачным взглядом, Любята сквозь зубы бросил:
– Что, привёл сюда нежить лесную и доволен?
Впрочем, Лесорад готов был к такой враждебности. Глядя прямо в глаза старику, негромко, но твёрдо откликнулся:
– Ну, ежели тебя даже волхвы не убедили, так хоть сам обережную науку припомни. Может нежить обереги со знаками небесного огня носить али одёжу с теми же знаками в узорах?
Его ответ, похоже, сбил Любяту с толку, потому что он буркнул уже не так уверенно:
– Всё едино не надобны они тут!
Лесорад пожал плечами:
– Не тебе ж с ними жить, стало быть, не тебе и решать.
Вообще-то Добряна уже успела вполголоса рассказать ему то, о чём ни родителям, ни деду с бабкой не говорила. Пирожком с лешачьим зельем в начинке угостила её не просто подружка – сестрица, внучка того самого Любяты. Больно уж хотелось ей заполучить такого жениха, как Радята. Ан – не вышло! Понятно, после возвращения Добряны из лесу о дружбе промеж сёстрами уже и речи не было. Впрочем, и Любята не позволял теперь своим внучкам с Жилятиными водиться. Что бы там волхвы ни говорили, а он всё едино был уверен, что коли девка зиму в лесу провела – стало быть, нежить, и всё тут!
Чувствуя, однако, что в этом споре ему не одолеть, Любята мрачно предрёк:
– Всё едино Жилята ещё пожалеет! И об этой… нежити лесной, и что к Темняте на поклон таскался!
Взгляд Лесорада вдруг разом сделался холодным и тяжёлым. По-прежнему негромко он заговорил:
– Ты лучше не о Жиляте, а о себе подумай. Что Темняту не любишь – то дело твоё. Вот только отцу твоему не Темнята, а ты сам, своими руками путь в Ирий закрыл. За это как перед пращурами оправдываться думаешь?
– Как так – закрыл? – опешил Любята.
Лесорад вздохнул: разговаривать с ним не хотелось, но без объяснений обойтись не получалось.
– Помнишь ли, о чём он в последние свои годы не раз и не два просил? У него то, что с сыном не по-доброму расстался, камнем на душе лежало, потому и хотел с ним примириться. Потому и тебя с братьями просил, чтобы Темняту отыскали. А ты его такой малости лишил. А с той тяжестью душе в Ирий не подняться, сил не хватит, только в Навь дорога открыта. Вот и выходит, что сам ты его туда отправил.
Неизвестно, поверил ему Любята или нет, однако неприязненно поджал губы:
– Ничего, Темняте путь туда же за то, что из рода ушёл!
– Напрасно надеешься. Темнята Перуновым знаком отмечен, всю жизнь Прави служил. Знак его и из дому увёл. Для него Ирий открыт. А вот куда тебя самого ненависть заведёт – того не ведаю.
И, не желая продолжать этот разговор, Лесорад неспешно зашагал по улице к святилищу. А Любята ещё какое-то время так и стоял, глядя ему вслед.
В святилище Лесорада встретили приветливо. Один из волхвов, тот самый, которого Лесорад видел в чаше встретившим четверых, вернувшихся из леса, с невольным интересом расспрашивал:
– Стало быть, ты и впрямь Лесной Пастырь?
– Верно, – подтвердил Лесорад.
– Довелось мне в своё время с одним Лесным Пастырем встречаться, – задумчиво проговорил волхв. – Давно, я в ту пору ещё в учениках в святилище жил, а он тогда у нас зазимовал. Немолодой, но вроде не старик ещё. Многонько он тогда рассказывал… Я от него и узнал, что Лесные Пастыри, ежели понадобится, могут следом за лешими с одного конца леса на другой переноситься. Вот пришлось вспомнить, когда ты девок от лешака вызволил. А то ведь растерялись и они, и парни, когда…
Он не договорил, однако Лесорад понял. Он ведь тогда и впрямь следом за лешим ушёл через Навь. Туда, где леший решил остаться деревом… Хорошо хоть, волхв смог Радяте и Пригоде с девками всё объяснить. А то ведь и впрямь, сдаётся, он их малость испугал, а на то, чтобы самому рассказать, что к чему, времени не было.
С волхвом он в тот раз проговорил долго, да и позже, между двумя свадьбами, пару раз наведывался. Всё же о других Лесных Пастырях узнавал только с чужих слов, так хоть узнать сколь можно побольше. Надобности встречаться у таких, как он, и не было. Чай, не воины, которым в одиночку что-то серьёзное сделать куда как труднее. С лесной нежитью, наоборот, много проще было как раз одному.
И волхвы, и ведун из детинца, с которым он тоже повидался, обрадовались, когда узнали, что жить он теперь будет по соседству, хотя едва ли безвылазно. Не зря же Лесной Пастырь, понадобится – придётся срываться и спешить в дальние края… если разобраться, так же, как это делали Перуновы воины. Вот разве что служение у них было разное, у воинов – защищать, а у него – примирять людей с лесной нежитью. А суть-то, по правде говоря, одна, – помогать, чтоб Явь и Навь, живя рядом, друг другу не мешали.
На другой день гуляли свадьбу Радяты и Добряны. Любята со своими семейными не появился, хотя Жилята ещё до ссоры с братом приглашал их. Впрочем, их отсутствие никого особо и не расстроило. Не до того было.
Благословить молодых пришли волхвы из святилища. Лесорад, как не раз уже бывало, сделал для молодых обереги. Словом, свадьба получилась весёлая, шумная, но совершенно ничем не выдающаяся. Хотя вот это уж точно никого не огорчило. Погуляли хорошо, мужики, как водится, выпив, нашли повод подраться… Всё как у людей!
Несколько дней спустя так же шумно и весело отгуляли и свадьбу Пригоды с Желаной. Всё отличие между двумя парами было в том, что Добряна после свадьбы перебралась в дом мужа, а у Желаны, наоборот, муж перебрался к ним с матерью. Да и то – у него-то ещё два брата, потому в доме жены всяко вольготнее.
А ещё денька через два Лесорад с женой вернулись на займище.
Глава 48
О том, что в лесу появились грибы, обитателей займища известил боровой леший. Сделал он это по-своему, никому не показываясь на глаза. Просто поутру на крылечке обнаружился большой лист лопуха, а на нём несколько выложенных в рядок грибов, крепких и чистых. Понятно, после такого намёка Темнятиха, собрав бабью часть семьи, повела всех в лес. Мужики остались хозяйничать на займище.
Когда Дубравка, собирая грибы, отделилась от остальных, никто не обратил на это внимания. И мать, и бабка знали, что заблудиться в лесу она просто не способна, даже коли сама захотела бы. Потому окликать её, чтобы не уходила далеко, даже не стали.
Корзина довольно быстро наполнялась, и Дубравка уже подумывала, что пора и к дому поворачивать. Однако прежде ей довелось убедиться, что жители соседних займищ тоже выбрались по грибы. Видать, кто-то из ребятни, пасшей скотину Русавичей, нашёл близ опушки несколько грибов, и бабы отправились проверять грибные места.
Вообще-то встреча была не самая приятная – у Русавичей и бабы готовы были и посплетничать о ком угодно, и, ежели приведётся, рассориться хоть и с ближайшими по се поры подругами. Словно Русавичи и в жёны выбирали таких, чтоб во всём им под стать…
Опасения Дубравки подтвердились. Одна из встреченных бабёнок, всего-то чуть больше года прожившая в роду Русавичей после замужества, увидев её, окликнула:
– Слышь, Дубравка, правду говорят, будто ты за ведуна вышла?
– А тебе-то что с того? – сдержанно откликнулась Дубравка.
Однако бабёнку этот ответ ничуть не сбил с толку:
– Он тебя ночью-то… того… как все али тоже чарами?
Её спутницы с готовностью захохотали. Одна сквозь смех посоветовала:
– Ты с ним поосторожнее, а то рассердится – обратит тебя в лягушку!
Окинув развеселившихся баб спокойным взглядом, Дубравка проронила:
– Вы за собой лучше смотрите. Да вон под ноги ещё, а то все грибы где выросли, там и останутся!
И, не собираясь продолжать разговор, неспешно пошла прочь. Её собственная корзинка была уже полна самых отборных грибов.
Разумеется, её уход не остановил сплетниц. Поглядев вслед Дубравке, они принялись обсуждать то, о чём ещё с конца зимы говорили и их родовичи, и те соседи, с кем Русавичи пока не вовсе рассорились. А то, что внучка Темняты-кузнеца отказала не одному жениху из ближних родов, а вышла за пришлого ведуна, не в шутку занимало многих. Предполагали, что он её просто приворожил. А может, и не только её, а и отца и деда. По весне про это говорили немало, однако постепенно пересуды, не подкреплённые никакими вестями, утихли. И вот теперь встреча с Дубравкой словно оживила затихшие было разговоры.
За пересудами бабы вовсе позабыли даже и то, зачем выбрались в лес. Какие уж тут грибы, если появился повод посудачить, перемыть косточки соседям! Так что никто из трёх сплетниц даже не заметил, что мимоходом они сшибли и потоптали несколько хороших грибов. Птенцов-слётков, укрывшихся в траве, спас от той же участи сам леший, пеньком вставший у баб на пути, за что удостоился нескольких весьма энергичных и неодобрительных прозвищ и пожеланий.
Впрочем, долго обсуждать Дубравку и её мужа русавичским бабам не пришлось. Едва выйдя из лесу, сплетницы обнаружили, что едва начинают судачить о них, как вместо слов раздаётся лягушачье кваканье.
Понятно, это был повод для жалоб, и уже на следующее утро Брусила, старейшина Русавичей, примчался на займище Темняты. Настроен он был более чем решительно и, подобно разъярённому секачу, готов смести всё и всех, оказавшихся на пути.
На дворе русавича встретили Вяхирь и Лесорад, трудившиеся над починкой крыльца. Все остальные занимались иными делами. Однако Темнята, словно почуяв неладное, тоже вышел на двор. Его отношения с Русавичами в последние пару лет были далеки от дружеских или хотя бы просто добрых, потому от появления их старейшины ничего хорошего он не ждал. И не ошибся. Впрочем, на попытки Брусилы заявить, что-де Дубравка баб из его рода сглазила, отчего они вдруг квакать начали, Темнята не успел даже ответить. Вместо него спокойно и решительно заговорил Лесорад:
– От сглазу такого не бывает. А чары наводить – так жена у меня не чаровница, зелейница. Зелиями же она никого из твоих не угощала, стало быть, и разговору о том нет. Да и у меня таких умений нету. Я разве только в дерево или вон в корягу обратить могу. Видать, бабы твои Хозяина лесного прогневили чем-то, вот и получили.
– Да не может такого быть! – взвился русавич.
Лесорад пожал плечами:
– Мне не веришь – любую бабку спроси, кто в воде видеть умеет. Обскажут, кто виноват. И ежели на нас укажут – вот тогда и приходи.
Как ни ярился Брусила, однако внезапно проснувшееся благоразумие подсказывало, что, пожалуй, не худо бы поберечься. Оно, конечно, может, ведун ему ничего и не сделает, но кто ж его, в самом-то деле, знает!..
Домой Брусила вернулся едва ли не более разозлённым, чем поутру отправлялся к Темняте. Да и как не злиться, ежели ничего не добился!
Старуха-мать, сидевшая на крыльце, наблюдая за вознёй ребятни на дворе, подняла на него глаза и неожиданно строго проронила:
– Ну, и куда ты, ровно скаженный, сорвался? Ни в чём не разобравшись…
Тут уж Брусила не выдержал, взвился:
– А в чём мне разбираться? Что Темнятина девка наших баб испортила…
– Говорю же – скаженный! – не дав ему договорить, махнула рукой старуха. – Из этой девки порчельница [1]
Закрыть
– как из тебя дитё малое. Не дано ей такого. Да и чары-то не людские – лесные. Такие ни один людской ведун, как ни будь силён, не наложит.Порчельник, порчельница – человек, способный навести порчу, часто даже сам того не желая.
Её уверенность подействовала на Брусилу примерно так, словно ему на голову неожиданно вылили разом ведро ледяной воды. В растерянности он воззрился на мать:
– Так это… а кто ж тогда? Ежели, говоришь, не человек…
Досадуя на его недогадливость, старуха поморщилась:
– Да что ж ты простых вещей сообразить не можешь? Ежели не человек – стало быть, нежить. Лесного Хозяина, видать, то ли прогневили, то ли обидели чем. Больше-то некому – на болото они нынче вроде не ходили, а началось как из лесу вернулись.
Озадаченный Брусила пожал плечами:
– Да ну, мать, ты скажешь! Чем, по-твоему, они его разгневать-то могли?
– Да хоть чем! Вон всё, что на гостинцы ему приготовлено было, так в корзинках и осталось, ни одна дурёха не вспомнила даже.
– Из-за такой-то малости? – не поверил Брусила.
– Может, и не только из-за этого. Вот в чашу гляну – больше скажу.
Старуха не без труда поднялась. До настоящей немощи ей было ещё далеко, однако годы всё же давали о себе знать. Брусила, впрочем, довольно знал свою мать, чтобы не обманываться её слабостью. По се поры она крепко держала в руках всех отпрысков, включая и его – старейшину немалого рода.
