Тьма была девушкам не страшна – обе прекрасно видели в ночи. Наконец, травы были собраны, а перед ведьмами раскинулось небольшое серебряное озеро, покрытое ряской и желтыми кувшинками, над которыми кружили волшебные огоньки, что зовутся блуждающими, любящие зачаровывать путников и заводить их в чащу на погибель. Пойдешь за таким, засмотревшись чарующим светом, и не заметишь, как окажешься в гиблом месте…
– Красиво здесь… Спокойно, – с легкой завистью сказала Янина, усевшись на поваленное трухлявое дерево, оплетенное хмелем и плющом. – Я часто вспоминаю свою избушку в лесу… помнишь, как ты приходила ко мне погостить?..
– И твой Яшка варил нам хмельные настойки на клюкве? – заулыбалась Марья, мечтательно вздохнув. – Да, хорошее было время… и мир был другой.
– У тебя здесь будто замерло время, остановилось… хороший дом ты себе создала, – Янина погладила замшелый ствол дерева, потом перевела взгляд на озеро и дрожащий над ним легкой взвесью туман. Белой вуалью он ложился на воду и берег, и серебристые искры вспыхивали среди этого морока.
Посреди озера вздулся огромный пузырь, засверкал-заискрился радужно – и лопнул, являя взору ведьмы-стражницы жабоподобное существо, закутанное в рыбацкую сеть с прицепившимися к ней ракушками и рыбками. Чудище забулькало, выпустило струйку воды, приветственно поморгало огромными водянистыми глазищами и снова скрылось на дне своего озера.
– Почему же ты не хочешь создать свой мир и уйти в него? – Марья присела рядом и принялась плести венок из незабудок и колокольчиков, которые насобирала по пути. Она ловко перебирала пальцами, почти не глядя по сторонам – все ей было привычно и знакомо.
– У меня есть долг, – с глухой тоской ответила Янина. Прищурилась, глядя во тьму за озером, в которой все так же танцевали зеленые блуждающие огоньки. – Побери его бездна!.. Но я не могу отказаться от своей роли. Не могу бросить все и уйти… Я сколько себя помню – стояла на страже Дверей, а до меня – отец. Вот если бы он снова принял на свои плечи это бремя... Но он говорил, что слишком тяжело и пути сторожить, и следить за порядком в мире мертвых. Потому всему меня сызмальства и учил… Хотя готовить в Хранительницы меня начали уже после той беды, что с Горыней приключилась… Если бы не исчез брат, то совсем другая у меня жизнь была. И кто знает, как бы все сложилось!..
И ведьма горько усмехнулась. Бессмертный, конечно, неплохо к ней относился… но чувства были чужды Кащею. И он не знал, что такое любовь и забота. Он лишь ценил верность своему долгу, чести… И тому же учил дочку.
Он знал одно – нужно хранить дороги в мир мертвых, сторожить мир людей, не нарушать равновесия между Тьмой и Светом. И это было для него главным.
– У каждого из нас свой долг, – задумчиво продолжила Марья, протягивая готовый венок подруге. – Знаешь, я вот иногда жалею, что все бросила и ушла от людей… Может, я своей чародейской силой могла кого-то спасти, да не спасла… может, должна была охранять свое селение… я ведь даже не знаю, что с ними всеми случилось после моего ухода. Они остались без ворожеи.
– Не вини себя ни в чем… – Ведьма приняла венок и, полюбовавшись им, пристроила на пышных черных волосах. Встала и подошла к озеру, присев на берегу и любуясь собою. Зеленые глаза горели бедовым огнем, от волнения и эмоций румянец расцветал на щеках яркими маками – хотя обычно ведьма бывала слишком бледна, а губы показались испачканными в ягодном соке, такими алыми они стали! Хороша… все еще хороша.
И всегда будет прекрасна, всегда будет молода – дочка бессмертного демона, одарившего и ее вечной молодостью.
– Ты открыла свое сердце, – послышался тихий голос Марьи, – но помни, это зелье не спасет тебя от чувств… оно лишь приглушит их на время… Если это настоящая любовь, она победит все чары.
– Я понимаю, – ответила Янина с волнением в дрогнувшем голосе, – но мне нужна светлая голова. Да и королевский род… я боюсь их, боюсь этих демонов. Боюсь проклятия. Жены Принцев долго не живут… Да и мой отец… не думаю, что Бессмертный будет счастлив породниться с Принцами Крови, у них давняя вражда. Да и вообще, с чего это я взяла, что демон решит меня в жены взять?.. Может, и не нужная я ему вовсе! Так, кровь взыграла, и все!.. И… любовь? Какая, к демонам, любовь! Нет ее! Нет и быть не может!
– Тогда айда варить зелье, пока луна полная…
И две ведьмы скользнули в тенистый сумрак леса.
* * *
Янина вернулась в тишину ночной квартиры одна – фамильяр остался на пару дней с Марьей, но если учесть, что спираль времени в мирах-осколках раскручивается совсем иначе, то к утру кот вернется, хотя на самом деле проведет со своей зазнобой гораздо больше времени, чем одна ночь…
– Ну что ж, Витольд, если ты снова попытаешься меня зачаровать, у меня будет противоядие, – заключила Янина, пристально глядя на зелье, которое сварила с Марьей под полной луной.
В густом травяном отваре плавали веточки полыни и алый цветок волшебной руты, которая растет только в мирах-осколках… как и единороги жили прежде только за Дверьми… Но и сейчас, когда волшебные лошади оставили мир, они все еще могут его спасти.
Янина знала, и не только по рассказам Марьи, как опасна Черная Пыль. В то время, когда болезнь гуляла по миру, она жила уединенно в своем лесу, в домике за оградой из костей, и лошадиные черепа излучали из своих пустых глазниц зеленый свет, предупреждая всякого путника, что подходить к лесной избушке Яги опасно… Но нашелся тот, кто не испугался черепов и призраков, не убоялся шишиг и кикимор, что скакали по лесу да ухали своими жуткими голосами... Этот человек, подхвативший проклятие Черной Пыли в одном из своих странствий, был хорош собой и знал много чудесных историй.
Пока ведьма пыталась его спасти, он метался в бреду и рассказывал о далеких океанах, где живут сладкоголосые русалки, заманивающие моряков на острые скалистые отроги, о дальних островах, где загадочные духи лоа уводят людей в зачарованные джунгли, о погибельных болотах с черными, как деготь, призраками, которые остались там с давних времен, когда приносились жертвы на вершинах пирамид древних городов… А еще – о шотландских берегах и девушках-селки, которые сбрасывают свою тюленью шкурку, если влюбляются в человека и остаются с ним на суше… Кажется, странник потерял свою селки и теперь безуспешно искал ее по свету.
Янина тогда еще вспомнила свою давнюю подругу – царевну-лягушку, которая точно так же носилась со своей колдовской шкуркой, когда собралась замуж за Ивана-царевича, младшего сына повелителя Тридевятого царства.
Много чего рассказывал странник, пока на коже его распускались черные узоры, а язвы покрывали лицо и руки… Он выжил, этот юноша с синими, как лед, глазами, и отправился дальше искать свою сказку. Выжил, но на коже его остались жуткие шрамы… Он ушел за косматым северным ветром, забыв тростниковую дудочку, которая умела сама играть, веселя душу. А может, оставил в подарок – этого уже не узнать.
Янина больше никогда не видела странника и ничего о нем слышала. Она даже имени его не узнала – только странное прозвище Крысолов, которым он назвался, когда только явился из тьмы древнего леса.
Крысолов. Тот ли юноша из легенды, который увел однажды из какого-то далекого города всех детей в отместку за то, что его обманули? Кто знает… Может, и он. А может, бродячий сказочник и балагур просто решил присвоить себе немного славы настоящего Крысолова?.. Но дудочка была. И она действительно могла дарить радость.
Как ведьма не заразилась тогда Черной Пылью? Она не знала ответов, не знала, что уберегло ее от зла… Да и разве пустила бы она странника на порог, если бы понимала, что принес он с собой, какое страшное проклятие?.. Но все прошло, развеялось, как дымка над рекой, оставив в памяти прекрасную музыку чудного юноши, который жил своими сказками и легендами…
И сейчас ведьма достала инструмент, а потом спрятала свое драгоценное зелье в сумочку, которую всегда носила с собой, и принялась переодеваться и готовиться ко сну, слушая таинственные и игривые переливы, раздающиеся от окна – дудочка лежала на подоконнике, и кто-то невидимый рождал из нее волшебство.
Ведьма придирчиво рассматривала себя в зеркале, постепенно успокаиваясь под звуки дудочки. Она долго расчесывала волшебным гребнем свои длинные черные волосы, пока они не заблестели и не стали шелковистыми. Потом составила расписание на завтра, чтобы успеть и посетить с Витольдом очередной мир-осколок, и встретить свою шотландскую гостью – пока Янина бродила по чародейским лесам Марьи, фея прислала магическое сообщение, что прилетит после обеда.
Конечно, она могла бы прийти зеркалами, но отчего-то Ланнан любила путешествовать как обычный человек. В прошлом она даже танцевала с людьми возле праздничных костров и частенько жила в горных селениях… Впрочем, как еще вампиру получать себе пищу? А кровожадная Ши была по сути обычным кровососом, только жертвы ей были нужны строго определенные – обладающие каким-то талантами, барды или же актеры… Сейчас Ланнан, которую среди смертных знали как Линор Джоунс, охотилась по всему миру, бывая частым гостем на богемных тусовках и получив разрешение от Совета на две жертвы в год.
Янина надеялась только, что Ши не потащит ее на охоту. Не хотелось ведьме устраивать ловы в своем городе, она предпочитала выбираться за подобными развлечениями в другие места… Впрочем, если Ланнан будет настаивать, можно отправиться на Лысую гору, там как раз намечается шабаш…
Дудочка умолкла, и в комнате воцарилась тишина. Ведьма устроилась среди мягких подушек и скользнула в объятия сна.
И снился ей Витольд.
Но не только демон снился Янине в ту ночь. Кружила она с другими ведьмами в майскую ночь, провожала во тьму смертных, что ушли за своими иллюзиями, смотрела в глаза древнему злу, которое сама-то злом не считала… Но сны эти, с привкусом полыни и красавки напомнили ей о прошлом, о тех временах, когда стояла она на границе между мирами, встречая того, в чьих глазах – зимний холод и стужа. А в ее крови билась хмельная летняя радость…
Огненные цветы распускаются на вершинах гор, и древние чащи озаряются светом – чистым, как едва родившаяся ночь, ярким, как луна и звезды на черном бархате небес. Алмазное крошево переливается, мерцает в вышине, и молочно-белый туман ползет из оврагов, заросших лещиной и шиповником, чтобы дивным покрывалом окутать плечи ведьмы. Лучистые глаза с зелеными искрами и вертикальным зрачком, как у зверя, смотрят во тьму.
Ведьма стоит спиной к костру, вокруг которого пляшут и кружат в диких танцах зыбкие тени – такие же, как она, чародейки слетелись встречать первую майскую ночь, забытый ныне среди людей праздник весны и волшебства. Плещет по травам длинное белое платье, в руках у ведьмы – венок из маков и руты, колдовского цветка, что распускается лишь в эту ночь, на шее – амулеты из перьев и бирюзы, гранатов и янтаря, про который говорят, что это слезы древнего мира, исчезнувшего в тумане Безвременья, оставшегося только в сказках.
Того мира, в котором люди плясали вместе с чародейками вокруг майского костра, прогоняя мрак жуткой ночи и спасаясь в круге света от чудовищ, что рождаются во мраке древней чащи. Чудовищ, у которых нет имен и прозвищ. Чудовищ, которые могут принимать любой облик – твоего врага или друга, матери или отца, сына или возлюбленного.
Не один смертный сбегал от костров в колдовской туман, увидев выходящую из леса тень с лицом того, кого уж не надеялся увидеть… Люди глупы и слабы. В крови чародейки древний черный лес из старых сказок, в ее глазах – отблески майских костров, которые в ее мире назывались совсем-совсем иначе... Чародейка знает, что сейчас пришло ее время… Стоять на защите весны. На защите Света.
Ведьма знает – из сумрака старого леса, заросшего лилейником и болотными колокольчиками, из еловой тьмы, что дрожит и бьется в ночи, словно огромное сердце чудища, сейчас выйдет тот, кого так боялись смертные во все века и во всех мирах. Тот, кого ждали, надеясь увидеть своего дорогого мертвеца. Тот, чьи рога ветвисты и покрыты паутиной и листьями, а лицо поросло черной шерстью. Безымянный древний бог лесов и плодородия. Тот, кому приносили когда-то жертвы – ради того, чтобы выжить, чтобы собрать урожай, чтобы прогнать зимний холод и тьму. Тот, про кого сейчас забыли. Но который все помнит. И все ждет.
Горит за спиной чародейки костер, несется ведьмовская пляска по кругу, бросают чьи-то руки полынь и вербену в огонь, чтобы прогнать злых духов, поют люди и топчут высокие травы, не разнимая ладоней, чтобы не потеряться в этой колдовской ночи, не забыть, где дом, не погибнуть в сумраке лесной чащи и зеленом тумане болот, не уйти за призраками в чародейскую полночь, которая будет длиться вечно… Иногда, говорят, возвращались – сами как духи, с такой бледной прозрачной кожей, что каждая венка видна, с синими губами и потухшими навсегда глазами – черные провалы, откуда смотрят чудища бездны, вот чем были их глаза. Выпитые до дна, высушенные, лишенные души – ни мертвые, ни живые. Потерявшиеся где-то на границе миров, заблудившиеся в колдовской чаще… Иногда возвращались они – но не было им места среди людей.
Идет чудище из леса – косматое и рогатое, с алыми огоньками злых глаз. Длинные руки его почти касаются земли. Острые когти блестят, как кинжалы. Дыхание его – пепел и смрад болот и перегнившей осенней листвы, и жаждет чудище прикоснуться к искрам душ, что горят во тьме. Взять свою жертву. Но жертва ему теперь – травы да животные, которых относят на границу с лесом, нет больше трепетных юных дев с ланьими глазами, нет юношей с горячей кровью, сладкой и дурманной. И мало, мало чудищу крови, мало жертв… Но ведьмы знают – смирится оно, примет то, что дали. И уйдет от людей…
И ведьма стоит на границе света и тьмы, с ухмылкой глядя на чудище. Не боится, не дрожит, не отводит взгляда. А костер пылает, сгорают там все страхи и сомнения, все людские зимние беды, все печали и тоска людская. И чудище тает в тумане, растворяется в зыбком мареве, пеплом седым оседает на травы, что покрываются инеем, и тает он, и остается только светлая хмельная летняя радость, распускаясь в лесах яркими цветами, пробиваясь лозами...
И уходит ведьма к костру, и чьи-то руки тянут ее в хоровод, и веселая змейка тянется, тянется, смеется и пляшет, вдыхает запахи полыни, горицвета и вербены, и вскипает кровь хмелем весенней ночи. Наступило лето! Горят костры… Сверкают звезды, тоже пускаясь в дикую пляску на черном шелке небес. Горят костры… Горят. Всегда будут гореть.
* * *
– Ну как, вспомнила юность? – раздался над ухом насмешливый звонкий голос и послышался хлопок в ладони, потом запахло цветущей яблоней, весенними садами, вереском и хмелем. Травой луговой. Медом. Летним, прогретым солнцем, полем с дикими цветами.
И кровью. Свежей кровью.
Янина открыла глаза, вскинувшись – рядом с ней сидела и дерзко ухмылялась ярко-красными губами фея. Кто знает, где ее ночью носило – может, охотилась на доверчивых юношей, и это не помада, а кровь?
Один вопрос – если ведьма должна была днем встречать Ши в аэропорту, как та оказалась под утро в ее запертой изнутри квартире?
– Красиво здесь… Спокойно, – с легкой завистью сказала Янина, усевшись на поваленное трухлявое дерево, оплетенное хмелем и плющом. – Я часто вспоминаю свою избушку в лесу… помнишь, как ты приходила ко мне погостить?..
– И твой Яшка варил нам хмельные настойки на клюкве? – заулыбалась Марья, мечтательно вздохнув. – Да, хорошее было время… и мир был другой.
– У тебя здесь будто замерло время, остановилось… хороший дом ты себе создала, – Янина погладила замшелый ствол дерева, потом перевела взгляд на озеро и дрожащий над ним легкой взвесью туман. Белой вуалью он ложился на воду и берег, и серебристые искры вспыхивали среди этого морока.
Посреди озера вздулся огромный пузырь, засверкал-заискрился радужно – и лопнул, являя взору ведьмы-стражницы жабоподобное существо, закутанное в рыбацкую сеть с прицепившимися к ней ракушками и рыбками. Чудище забулькало, выпустило струйку воды, приветственно поморгало огромными водянистыми глазищами и снова скрылось на дне своего озера.
– Почему же ты не хочешь создать свой мир и уйти в него? – Марья присела рядом и принялась плести венок из незабудок и колокольчиков, которые насобирала по пути. Она ловко перебирала пальцами, почти не глядя по сторонам – все ей было привычно и знакомо.
– У меня есть долг, – с глухой тоской ответила Янина. Прищурилась, глядя во тьму за озером, в которой все так же танцевали зеленые блуждающие огоньки. – Побери его бездна!.. Но я не могу отказаться от своей роли. Не могу бросить все и уйти… Я сколько себя помню – стояла на страже Дверей, а до меня – отец. Вот если бы он снова принял на свои плечи это бремя... Но он говорил, что слишком тяжело и пути сторожить, и следить за порядком в мире мертвых. Потому всему меня сызмальства и учил… Хотя готовить в Хранительницы меня начали уже после той беды, что с Горыней приключилась… Если бы не исчез брат, то совсем другая у меня жизнь была. И кто знает, как бы все сложилось!..
И ведьма горько усмехнулась. Бессмертный, конечно, неплохо к ней относился… но чувства были чужды Кащею. И он не знал, что такое любовь и забота. Он лишь ценил верность своему долгу, чести… И тому же учил дочку.
Он знал одно – нужно хранить дороги в мир мертвых, сторожить мир людей, не нарушать равновесия между Тьмой и Светом. И это было для него главным.
– У каждого из нас свой долг, – задумчиво продолжила Марья, протягивая готовый венок подруге. – Знаешь, я вот иногда жалею, что все бросила и ушла от людей… Может, я своей чародейской силой могла кого-то спасти, да не спасла… может, должна была охранять свое селение… я ведь даже не знаю, что с ними всеми случилось после моего ухода. Они остались без ворожеи.
– Не вини себя ни в чем… – Ведьма приняла венок и, полюбовавшись им, пристроила на пышных черных волосах. Встала и подошла к озеру, присев на берегу и любуясь собою. Зеленые глаза горели бедовым огнем, от волнения и эмоций румянец расцветал на щеках яркими маками – хотя обычно ведьма бывала слишком бледна, а губы показались испачканными в ягодном соке, такими алыми они стали! Хороша… все еще хороша.
И всегда будет прекрасна, всегда будет молода – дочка бессмертного демона, одарившего и ее вечной молодостью.
– Ты открыла свое сердце, – послышался тихий голос Марьи, – но помни, это зелье не спасет тебя от чувств… оно лишь приглушит их на время… Если это настоящая любовь, она победит все чары.
– Я понимаю, – ответила Янина с волнением в дрогнувшем голосе, – но мне нужна светлая голова. Да и королевский род… я боюсь их, боюсь этих демонов. Боюсь проклятия. Жены Принцев долго не живут… Да и мой отец… не думаю, что Бессмертный будет счастлив породниться с Принцами Крови, у них давняя вражда. Да и вообще, с чего это я взяла, что демон решит меня в жены взять?.. Может, и не нужная я ему вовсе! Так, кровь взыграла, и все!.. И… любовь? Какая, к демонам, любовь! Нет ее! Нет и быть не может!
– Тогда айда варить зелье, пока луна полная…
И две ведьмы скользнули в тенистый сумрак леса.
* * *
Янина вернулась в тишину ночной квартиры одна – фамильяр остался на пару дней с Марьей, но если учесть, что спираль времени в мирах-осколках раскручивается совсем иначе, то к утру кот вернется, хотя на самом деле проведет со своей зазнобой гораздо больше времени, чем одна ночь…
– Ну что ж, Витольд, если ты снова попытаешься меня зачаровать, у меня будет противоядие, – заключила Янина, пристально глядя на зелье, которое сварила с Марьей под полной луной.
В густом травяном отваре плавали веточки полыни и алый цветок волшебной руты, которая растет только в мирах-осколках… как и единороги жили прежде только за Дверьми… Но и сейчас, когда волшебные лошади оставили мир, они все еще могут его спасти.
Янина знала, и не только по рассказам Марьи, как опасна Черная Пыль. В то время, когда болезнь гуляла по миру, она жила уединенно в своем лесу, в домике за оградой из костей, и лошадиные черепа излучали из своих пустых глазниц зеленый свет, предупреждая всякого путника, что подходить к лесной избушке Яги опасно… Но нашелся тот, кто не испугался черепов и призраков, не убоялся шишиг и кикимор, что скакали по лесу да ухали своими жуткими голосами... Этот человек, подхвативший проклятие Черной Пыли в одном из своих странствий, был хорош собой и знал много чудесных историй.
Пока ведьма пыталась его спасти, он метался в бреду и рассказывал о далеких океанах, где живут сладкоголосые русалки, заманивающие моряков на острые скалистые отроги, о дальних островах, где загадочные духи лоа уводят людей в зачарованные джунгли, о погибельных болотах с черными, как деготь, призраками, которые остались там с давних времен, когда приносились жертвы на вершинах пирамид древних городов… А еще – о шотландских берегах и девушках-селки, которые сбрасывают свою тюленью шкурку, если влюбляются в человека и остаются с ним на суше… Кажется, странник потерял свою селки и теперь безуспешно искал ее по свету.
Янина тогда еще вспомнила свою давнюю подругу – царевну-лягушку, которая точно так же носилась со своей колдовской шкуркой, когда собралась замуж за Ивана-царевича, младшего сына повелителя Тридевятого царства.
Много чего рассказывал странник, пока на коже его распускались черные узоры, а язвы покрывали лицо и руки… Он выжил, этот юноша с синими, как лед, глазами, и отправился дальше искать свою сказку. Выжил, но на коже его остались жуткие шрамы… Он ушел за косматым северным ветром, забыв тростниковую дудочку, которая умела сама играть, веселя душу. А может, оставил в подарок – этого уже не узнать.
Янина больше никогда не видела странника и ничего о нем слышала. Она даже имени его не узнала – только странное прозвище Крысолов, которым он назвался, когда только явился из тьмы древнего леса.
Крысолов. Тот ли юноша из легенды, который увел однажды из какого-то далекого города всех детей в отместку за то, что его обманули? Кто знает… Может, и он. А может, бродячий сказочник и балагур просто решил присвоить себе немного славы настоящего Крысолова?.. Но дудочка была. И она действительно могла дарить радость.
Как ведьма не заразилась тогда Черной Пылью? Она не знала ответов, не знала, что уберегло ее от зла… Да и разве пустила бы она странника на порог, если бы понимала, что принес он с собой, какое страшное проклятие?.. Но все прошло, развеялось, как дымка над рекой, оставив в памяти прекрасную музыку чудного юноши, который жил своими сказками и легендами…
И сейчас ведьма достала инструмент, а потом спрятала свое драгоценное зелье в сумочку, которую всегда носила с собой, и принялась переодеваться и готовиться ко сну, слушая таинственные и игривые переливы, раздающиеся от окна – дудочка лежала на подоконнике, и кто-то невидимый рождал из нее волшебство.
Ведьма придирчиво рассматривала себя в зеркале, постепенно успокаиваясь под звуки дудочки. Она долго расчесывала волшебным гребнем свои длинные черные волосы, пока они не заблестели и не стали шелковистыми. Потом составила расписание на завтра, чтобы успеть и посетить с Витольдом очередной мир-осколок, и встретить свою шотландскую гостью – пока Янина бродила по чародейским лесам Марьи, фея прислала магическое сообщение, что прилетит после обеда.
Конечно, она могла бы прийти зеркалами, но отчего-то Ланнан любила путешествовать как обычный человек. В прошлом она даже танцевала с людьми возле праздничных костров и частенько жила в горных селениях… Впрочем, как еще вампиру получать себе пищу? А кровожадная Ши была по сути обычным кровососом, только жертвы ей были нужны строго определенные – обладающие каким-то талантами, барды или же актеры… Сейчас Ланнан, которую среди смертных знали как Линор Джоунс, охотилась по всему миру, бывая частым гостем на богемных тусовках и получив разрешение от Совета на две жертвы в год.
Янина надеялась только, что Ши не потащит ее на охоту. Не хотелось ведьме устраивать ловы в своем городе, она предпочитала выбираться за подобными развлечениями в другие места… Впрочем, если Ланнан будет настаивать, можно отправиться на Лысую гору, там как раз намечается шабаш…
Дудочка умолкла, и в комнате воцарилась тишина. Ведьма устроилась среди мягких подушек и скользнула в объятия сна.
И снился ей Витольд.
ГЛАВА 6
Но не только демон снился Янине в ту ночь. Кружила она с другими ведьмами в майскую ночь, провожала во тьму смертных, что ушли за своими иллюзиями, смотрела в глаза древнему злу, которое сама-то злом не считала… Но сны эти, с привкусом полыни и красавки напомнили ей о прошлом, о тех временах, когда стояла она на границе между мирами, встречая того, в чьих глазах – зимний холод и стужа. А в ее крови билась хмельная летняя радость…
Огненные цветы распускаются на вершинах гор, и древние чащи озаряются светом – чистым, как едва родившаяся ночь, ярким, как луна и звезды на черном бархате небес. Алмазное крошево переливается, мерцает в вышине, и молочно-белый туман ползет из оврагов, заросших лещиной и шиповником, чтобы дивным покрывалом окутать плечи ведьмы. Лучистые глаза с зелеными искрами и вертикальным зрачком, как у зверя, смотрят во тьму.
Ведьма стоит спиной к костру, вокруг которого пляшут и кружат в диких танцах зыбкие тени – такие же, как она, чародейки слетелись встречать первую майскую ночь, забытый ныне среди людей праздник весны и волшебства. Плещет по травам длинное белое платье, в руках у ведьмы – венок из маков и руты, колдовского цветка, что распускается лишь в эту ночь, на шее – амулеты из перьев и бирюзы, гранатов и янтаря, про который говорят, что это слезы древнего мира, исчезнувшего в тумане Безвременья, оставшегося только в сказках.
Того мира, в котором люди плясали вместе с чародейками вокруг майского костра, прогоняя мрак жуткой ночи и спасаясь в круге света от чудовищ, что рождаются во мраке древней чащи. Чудовищ, у которых нет имен и прозвищ. Чудовищ, которые могут принимать любой облик – твоего врага или друга, матери или отца, сына или возлюбленного.
Не один смертный сбегал от костров в колдовской туман, увидев выходящую из леса тень с лицом того, кого уж не надеялся увидеть… Люди глупы и слабы. В крови чародейки древний черный лес из старых сказок, в ее глазах – отблески майских костров, которые в ее мире назывались совсем-совсем иначе... Чародейка знает, что сейчас пришло ее время… Стоять на защите весны. На защите Света.
Ведьма знает – из сумрака старого леса, заросшего лилейником и болотными колокольчиками, из еловой тьмы, что дрожит и бьется в ночи, словно огромное сердце чудища, сейчас выйдет тот, кого так боялись смертные во все века и во всех мирах. Тот, кого ждали, надеясь увидеть своего дорогого мертвеца. Тот, чьи рога ветвисты и покрыты паутиной и листьями, а лицо поросло черной шерстью. Безымянный древний бог лесов и плодородия. Тот, кому приносили когда-то жертвы – ради того, чтобы выжить, чтобы собрать урожай, чтобы прогнать зимний холод и тьму. Тот, про кого сейчас забыли. Но который все помнит. И все ждет.
Горит за спиной чародейки костер, несется ведьмовская пляска по кругу, бросают чьи-то руки полынь и вербену в огонь, чтобы прогнать злых духов, поют люди и топчут высокие травы, не разнимая ладоней, чтобы не потеряться в этой колдовской ночи, не забыть, где дом, не погибнуть в сумраке лесной чащи и зеленом тумане болот, не уйти за призраками в чародейскую полночь, которая будет длиться вечно… Иногда, говорят, возвращались – сами как духи, с такой бледной прозрачной кожей, что каждая венка видна, с синими губами и потухшими навсегда глазами – черные провалы, откуда смотрят чудища бездны, вот чем были их глаза. Выпитые до дна, высушенные, лишенные души – ни мертвые, ни живые. Потерявшиеся где-то на границе миров, заблудившиеся в колдовской чаще… Иногда возвращались они – но не было им места среди людей.
Идет чудище из леса – косматое и рогатое, с алыми огоньками злых глаз. Длинные руки его почти касаются земли. Острые когти блестят, как кинжалы. Дыхание его – пепел и смрад болот и перегнившей осенней листвы, и жаждет чудище прикоснуться к искрам душ, что горят во тьме. Взять свою жертву. Но жертва ему теперь – травы да животные, которых относят на границу с лесом, нет больше трепетных юных дев с ланьими глазами, нет юношей с горячей кровью, сладкой и дурманной. И мало, мало чудищу крови, мало жертв… Но ведьмы знают – смирится оно, примет то, что дали. И уйдет от людей…
И ведьма стоит на границе света и тьмы, с ухмылкой глядя на чудище. Не боится, не дрожит, не отводит взгляда. А костер пылает, сгорают там все страхи и сомнения, все людские зимние беды, все печали и тоска людская. И чудище тает в тумане, растворяется в зыбком мареве, пеплом седым оседает на травы, что покрываются инеем, и тает он, и остается только светлая хмельная летняя радость, распускаясь в лесах яркими цветами, пробиваясь лозами...
И уходит ведьма к костру, и чьи-то руки тянут ее в хоровод, и веселая змейка тянется, тянется, смеется и пляшет, вдыхает запахи полыни, горицвета и вербены, и вскипает кровь хмелем весенней ночи. Наступило лето! Горят костры… Сверкают звезды, тоже пускаясь в дикую пляску на черном шелке небес. Горят костры… Горят. Всегда будут гореть.
* * *
– Ну как, вспомнила юность? – раздался над ухом насмешливый звонкий голос и послышался хлопок в ладони, потом запахло цветущей яблоней, весенними садами, вереском и хмелем. Травой луговой. Медом. Летним, прогретым солнцем, полем с дикими цветами.
И кровью. Свежей кровью.
Янина открыла глаза, вскинувшись – рядом с ней сидела и дерзко ухмылялась ярко-красными губами фея. Кто знает, где ее ночью носило – может, охотилась на доверчивых юношей, и это не помада, а кровь?
Один вопрос – если ведьма должна была днем встречать Ши в аэропорту, как та оказалась под утро в ее запертой изнутри квартире?
