Недобрая к блицардской принцессе, Эскарлота нашла способ уложить её в свою огнистую землю. Но как это было неправильно!
       Хенрика крепче сжала в ладони ключ, зубчики впились в кожу с алчностью льдяноклыков. Их отец, король Карл-Вольфганг, прожил солдатом — не мудрецом, он совершил ужасную ошибку, поменяв дочерей местами. Диана бы вышла за Лауритса и правила бы мудро, не так, как её испорченная младшая сестрёнка, что послала родича на погибель, а потом тайком присвоила субсидию, выданную ему короной на нужды похожа. И это всего два из множества предосудительных поступков. Да, Диану бы короновали королевой Блицарда, а в когти жирному ворона попала бы Хенрика и сгнила бы в них. И поделом, так?
       Хенрика потёрла ребром ладони уголки глаз, сегодня счёт слезам был потерян. А ведь она попросила у герцога ви Ита ключ, чтобы успокоиться здесь, не показываясь Салисьо плаксивой и сопливой! Ита взялся устроить их прощание, и ему доставало такта не заговаривать о похищении принца снова. Какие бы его планы ни рушил отказ несговорчивой тётушки, она терзалась несказанно горше.
       Хенрика замерла в середине комнаты, упершись носками туфелек в зёрна в ладонях неизвестной святой, зябко обняла себя за талию и огляделась кругом. Салисьо не узнать, как это — у камина нежиться в мехе волчьей шкуры и слушать с замиранием сердца, как девица-тролль добивается любви человека всеми правдами и неправдами, как великаны пророчат миру богов гибель, раскидывая в обряде свои испещрённые колдовской вязью зубы, как богиня Ингвильда торопится извести сватающегося к ней Изорга прежде, чем конец дней сделает это за неё. Салисьо не узнать, как это — прятаться в сундуке, воображая, что лишь хрупкая, отделанная бесполезной мозаикой крышка отделяет тебя от людоедки-ведьмы, рыскающей по чужим домам в поисках деток-ослушников. Салисьо не проведать, как это — забраться к матери на колени и шёпотом доверить свои печали и чаяния.
       Хенрика очнулась от скрипа под ступнями. Пресвятой Прюмме, она едва сама не залезла в кровать, путая зрелость и детство, нынешнее и былое, мёртвых и живых. По древнему поверью Тикты, соприкоснуться с местом, где принял смерть твой близкий, значит прочесть его, как след в снегу, как узор трещин во льду, как росчерк руны в кости великаньего зуба. Хенрика стояла у этого места — у постели в закатах алого атласа. Холод пронзал до кончиков пальцев, а тени водили зловещие хороводы по подолу серебрящегося снежной горстью платья.
       Ты здесь ли, сестрица?...
       Хенрика моргнула. За занавесями поднялся из небыли и тотчас осел в небыль силуэт спящей королевы, изящной, как ледяная фигурка.
       Отчего ты не любила младшего сына? Отчего ты не отдала его мне, раз не любила?
       Сердце гремело в ушах стуком рун о поверхность алтарного камня, тянущаяся к занавеси рука дрожала.
       Здесь ли ты, Динхе?
       — Дева и Солнце Её, а тут-то вы что потеряли?!
       Яльте вздрогнула, в этом рёве ещё звучали отзвуки ярости, днём обрушенной на развратницу, «сквернейшую тварь из живших и ныне живущих». Разворот, шаг вниз с приступка, реверанс, ни с кем досель бывшая королева не держалась столь почтительно.
       — Приходила проститься с сестрой, ваше величество. Я уже ухожу. — Вытянув руки вдоль талии, Хенрика направилась к выходу, сама для себя солдат, которого враг застиг за вынесением с поля битвы павших. Застиг и оспорил правомерность этого дела.
       — Ты рыщешь по моей земле, совращаешь моё окружение и справляешь свои грязные языческие обряды, призывая на мой дом своих северных демонов! — Стоявший до того на пороге, Франциско, пригнувшись, шагнул в комнату и захлопнул дверь. В халате, густо протканном золотом, он выглядел куда более огромным, чем в колете, ужимающем его жирные бока. Без головного убора кудри ерошились, как у Салисьо. Хенрика почувствовала омерзение из-за схожести. — Знаю, они послушны тебе, скверна живёт в крови каждой женщины вашего поганого рода! Хотела спасти языческий скарб своей нечестивой сестры?!
       Испуг, нет, ужас, залепил Яльте рот. И как бы сильно яльтийская суть, верность своему дому ни взывали отразить эти выпады, она не могла, не смела. Ей повиновались лишь ноги, делающие маленькие шажки назад. От Франциско её отделяло полкомнаты, но злость по обыкновению сталкивала эту громаду с места. Вдавив кулаки в бока, выставив вперёд большую косматую голову, он наступал, и смачные шлепки башмаков без задника звучали ударами бича по грешной плоти.
       — Я сжёг его, сжёг его весь, как сжёг бы её порочные останки, а пепел бы разбросал по ветру! Ей не был ведом Бог, не была ведома верность, не была ведома любовь, а ведь она знала, как я желал бы любить её! Она с первой встречи отнеслась ко мне как к врагу, злая, бездушная, порочная сука!
       Луна взглянула на короля сияющим оком, заставила Хенрику смотреть вместе с ней. На налившейся пурпуром роже вздулись вены, глазное яблоко и вставной кругляш опасно балансировали на краях век, пасть разевалась, готовясь извергнуть новые речи, новые оскорбления.
        Хенрика выпустила ключь и вонзила ногти в ладони, наказывая себя за малодушие, за страх. Пусть примёрз к нёбу язык, пусть гремящее у горла сердце мешает вздоху, пусть дрожь сотрясает колени, но она должна сделать это. Или она не Яльте.
       — Такая же шлюха, как ты, она нагуляла мне пе-е-е-ервенца! Нагуляла от того, кто был мне соратником, другом! — Кулаки взмыли вверх и заколотили загустевающий воздух. — Но мне легко от того, что больше я не в ответе перед Всевечным за деяния этого демона, ибо не я дал ему жи-и-изнь!
       — Это ты довёл Диану! — Яльте. Ногти вонзились в ладони глубже, сердце утихло, налившись тяжестью холодных вод. — Ты повинен! Сестра была несчастна, и ты привёл её к смерти! Ты погубил! Ты и твой проклятый огненный край!
       Он прянул на Хенрику толщей тьмы, опустил неохватную лапу в чёрной поросли. Перед глазами блеснуло и померкло золотое шитьё. Рука и плечо немели от боли, а лебеди подплывали ближе и ближе, и с перьев у них свисали лунные клочья. Хенрика моргнула. Удар сбил её с ног, и он был первым в череде тех, что готовил ей Франциско Рекенья. Она смогла лишь зажмуриться, закрыть рукой голову, сердце не билось, как омертвело.
       Послышался низкий, сдавленный стон, и на ноги Хенрики обрушилась невероятная тяжесть.
       Страх обездвижил её, век не разомкнуть. Всеблозианнейший король не шевелился, неподъёмная лапа отдельным грузом давила ей на живот. Да что же это… Боль от удара отступала, но у горла щёлкала пастью паника. Пришлось открыть глаза. Туша в чёрном халате, густо протканном золотом, лежала ничком, и лица сквозь гриву волос было не разглядеть. Она столкнула со своего живота его ручищу, тёплую, мохнатую. Смятение вгрызлось в горло стаей льдяноклыков. Залепив рот пальцами, Хенрика задрыгала ногами, но Франциско не сдвинулся. Ну что же он, ну как… Такой могучий и не может прийти в чувство?
       Он не придёт в чувство, сказало ей что-то извне.
       Туша действительно не дышала.
       Ужас вынудил Хенрику сесть, хватаясь за мозаичное лебяжье оперенье, такое холодное в сравнении с тёпленьким мертвецом. Безуспешно дрыгнув ногами, она закричала, думала, что закричала, положила руки себе на горло — голос пропал, забрал с собой крик, стон, хрип. Её заколотило. Животный ужас добрался до груди и рвал сердце в клочья. Зачем-то собрав разметавшиеся волосы, она перебросила их на одно плечо, после чего наклонилась вперёд и толкнула руками бок короля, затвердевший от жира. По ней прошлась судорога гадливости. Голос вернулся — беспомощными всхлипами, и те начали беспрерывно соскальзывать с пересохших губ.
       — Что здесь произошло?! — громко прошипели из ниоткуда.
       Хенрику освобождали. Она отдёрнула руки и посмотрела вверх. В пелене слёз показалась знакомая коренастая фигура. Луна бабочкой присела на клюв носа, спорхнула на бахрому перелины, украшающей чёрный плащ. Всхлипывая, Хенрика потянула навстречу руки:
       — Мигель!
       Он так же пах кахивой, но больше ничего не роднило его с тем кабальеро, что кормил деликатесами и защищал от ярости хряка королеву-дикарку. Он рывком поднял Хенрику на ноги, при этом в локтях у неё щёлкнуло.
       — Цела? — спросил он на блицард. Его лицо походило на лик горгульи с фронтона Айруэлского собора, такое же окаменелое, острое, бледное от лунных белил.
       Хенрика кивнула, попятилась от мёртвого монаршьего тела. От того, что Мигель подвинул короля, лапищи переместились вперёд головы и словно хватались за лебяжьи крылья, король не желал тонуть в омуте лунных вод.
       — Это не я, я не хотела! — вырвалось вскриком, а может, всхлипом.
       Не глядя на неё, Мигель кивнул. Нахохлившийся ворон, он сложил на груди руки в чёрных перчатках, быстро шевелил губами, шарил глазами по комнате. Темнота и круги от недосыпа делали из его глаз тёмные провалы с искорками в глубинах.
       — Я пришла к Диане, а тут зашёл он, — Хенрика с силой обняла себя талию. — И он так кричал, так страшно, о ней, о Райнеро, я не выдержала, ответила, а он замахнулся и ударил, очень больно, я упала, а он, он… тоже упал… на меня…
       Шелестнув крылом плаща, Мигель вдруг подлетел к полупустой поленнице и принялся с остервенением складывать в камин короткие поленья. Стая лунных бабочек сгустилась на портале с барельефом лебедя, дожидаясь чего-то.
       — Он хотел пнуть меня, — спохватилась Хенрика, поспешая к Мигелю. — Но упал… Мёртвый… Огромный, тяжелый и мёртвый. Мигель, что теперь будет? Что ты с ним сделаешь? Мне страшно! — Она схватилась за край плаща, но тот выскользнул, торопясь за хозяином.
       Ита упёрся руками в спинку обитого тканью кресла, стоявшего у приступка кровати. По комнате пополз мерзкий пронзительный скрип.
       — Возьми в шкафу тёплые вещи, — приказал герцог, глядя прямо перед собой – на разгорающийся камин, к которому толчками подвигал кресло. — Надень! И выйди через чёрный ход, а там сядь в мою карету. Скажи, что ты от меня. И жди.
       — Карета? Уезжать? — Хенрика подбежала к нему, было невыносимо находиться одной в любом из углов этой спальни. — Но мой слу… Мой Мар… Но я приехала не одна и я должна попрощаться с Салисьо…
       Когда кресло встало у камина вполоборота, Ита повернулся к ней, ничуть не запыхавшийся, схватил её за предплечья и дёрнул на себя так, что почти коснулся своим носом её.
       — Я сказал. Одевайся. И живо вниз. Если не хочешь стать цареубийцей!
       Слёзы сжали горло удушьем, Хенрика судорожно вдохнула и забилась в хватке эскарлотского ворона. Он не поможет ей, подставит, казнит!
       — Хенрика, Хенрика! — Она почувствовала крепкие объятия, касание горячих губ у себя над бровью, и почувствовала, как её куда-то ведут, окутывают плечи чем-то душистым и тёплым, как щёлкает под горлом застёжка. — Я спущусь следом, сейчас, только закончу здесь и заберу Гарсиласо, собирайся, иди же!
       — Заберёшь? Увозишь его? Нет! Я не оставлю Салисьо, не дам отнять от себя, мне не всё равно, что с ним будет, не дам в обиду! Я сама! Заберу его! Увезу! Спрячу!
        Хенрика вырвалась, и Мигель ви Ита метнулся к трупу короля Франциско. У неё пропали слова при виде того, как Ита, крякнув, подхватил эту тушу под мышки и поволок через полкомнаты. По направлению к креслу. Камину. Огню.
       Она поняла. Королевская особа. Тексис. Нужен герцог. Но его не дозовутся, не дозвались.
       Выдохнув, герцог усадил своего короля в кресло, расправил халат, разложил на подлокотниках недвижимые руки в чёрной, рыжеющей в отсветах огня поросли. Стая лунных бабочек сорвалась с портала и окружила Мигеля ви Ита, как раз повернувшегося к Хенрике.
       — Хорошо. — Повторяя мимолётную позу на первой встрече, он на мгновение сложил руки, будто в молитве, чуть откинул назад голову, положил подбородок на кончики коротких пальцев. Злое напряжение ушло из голоса, он снова говорил спокойно, хоть и отрывисто: — Иди к Салисьо в комнату. Подготовь к дороге. И жди вместе с ним там, у него. Об этом, — руша образ чёрного ангела, Ита обернулся к трупу и кивнул, ухитряясь косить глазами на соучастницу, — ни слова.
       
       2
       
       В лицо Гарсиласо дохнуло жаром пламя. Скоро оно дотянется раскалёнными языками до его окна, схватит, поглотит! Ноги приросли к нагревшимся плитам пола, не убежать, не спрятаться. Закричать? Но не разжать губ. Во рту сухо, будто огонь уже опалил язык и теперь пляшет в горле. Отвернуться? Но Гарсиласо не мог даже моргнуть. Только смотрел в ослепляющее огненное зарево, в закрывшие башни и ночное небо клубы чёрного, как вороновы перья, дыма.
       Почему никто не приходит за ним? Не спасает? О тени семьи Рекенья никто не вспомнил... или вспомнил? Гарсиласо с надеждой вгляделся в появляющуюся в оконном проёме фигуру. Человек уцепился руками за край карниза, подтянулся, запрыгнул на подоконник. В горле зародился крик, но пламя тут же поглотило его нечеловеческим воем, растёрло в шепот, пепел. О нём действительно вспомнил тот, кто вообще никогда не забывал. Но теперь это его страх, его погибель... его брат. Райнеро, как раньше, свесив одну ногу, уселся на подоконник. Измазанное сажей лицо взрезала хищная улыбка.
       — Райнеро... Мне не нужен твой трон... — горло скребла режущая боль. Или Гарсиласо уже перерезали шею?
       — Что ты там лопочешь, малявка? Давай руку, идём. — Райнеро протянул открытую ладонь, без кинжала. Неужели он не станет?...
       Гарсиласо глотнул горячий воздух, это далось тяжело, лёгкие будто наполнились дымом. Рука брата холодная как лёд.
       — Райнеро, мне трудно дышать.
       — Этому несложно помочь.
       Перед глазами мелькнуло змеистое лезвие кинжала, влажные огненные отблески скользили по нему, танцевали. Сталь коснулась шеи, взрезала кожу, Гарсиласо судорожно вздохнул, но вместо крови лёгкие наводнил воздух.
       Сон испарился, Гарсиласо вырвался из душащей темноты. Грудь разрывало изнутри, он попробовал сесть, но шею пронзило холодом. Перед ним сидела Розамунда Морено. В руках женщина держала стилет, острый его конец упирался принцу под подбородок. Боясь даже моргнуть, Гарсиласо замер и не сводил глаз с донны Морено. Она собрала волосы, на лоб частично падала тень от капюшона, но ожог от виска до подбородка ей было не скрыть. Женщина чуть приоткрыла рот, часто дыша, и смотрела Гарсиласо в глаза. Страшный, безумный взгляд. На ожоге и лбу блестели капельки пота. Вокруг витал странный запах, от него кололо в носу и щипало в горле. Может, и это сон? Гарсиласо попытался немного отодвинуться, но донна Морено не позволила, уперев стилет ещё плотнее. Шеи коснулась что-то горячее и мокрое. Ужас опалил изнутри огнём, хотелось закричать, позвать, хоть кого-нибудь, но кого? Стражу? Но она уже не стала донне Морено помехой... Гарсиласо — тень в семье, никому не нужен, никто его не услышит. Но он не хочет умирать, нет!
       — Помогите... — хриплый, едва различимый шепот. У Розамунды Морено задрожала рука, лезвие стилета впилось в кожу. Тётя Хенрика обещала побыть с ним ночью, так где же она... — Тётушка... Пожалуйста...
       — Молчи. Твоя потаскуха-тётка уехала, ты ей не нужен, — прошипела Розамунда сквозь зубы. — Ты всё равно умрёшь, тебе решать, так или во сне.
       Не убирая кинжала, женщина протянула ему резко пахнущую тряпицу, вложила в руки. Мокрая, холодная, как рука Райнеро во сне.
       — Вдохни это, и ты уснёшь.
       Гарсиласо замотал головой, от ужаса он стиснул зубы, попытался затаить дыхание, но страх подталкивал глотать воздух.