— Когда я узнала о Лавесноре, я думала, ты погиб. И не было минут страшнее, Рональд. Я торопилась к тебе, потому что ты был мне нужен, потому что ты сам, исчезнувший, покинутый друзьями, нуждался в помощи. Пусть её и могла предложить только мессира Ледышка... — Альда со вздохом закрыла глаза. Воспоминания обрушились темнотой, холодом, страхом, но на этот раз муж был рядом. — Той ночью на мою карету напали. Я только помню, как дверцу распахнул мужчина в платке до самых глаз, ближе всех к нему оказалась Дженни. Он схватил её, она закричала, громко, но я даже не попыталась помочь ей. От страха я не могла пошевелиться, крикнуть, а мою верную Дженни унесли, её точно… Её крик резко оборвался. А потом меня схватили и вытащили наружу. Разбойники кричали на блицард, я ничего не понимала, кажется, я пыталась вырваться, но оказалось, это Эд. Почему-то я запомнила, как тем же вечером он рассказывал о жеребятах на нашей конюшне, он гордился одним... Эд меня спас. Он убил одного разбойника, его кровь попала мне на платье. Я оказалась на лошади, Эд сцепил мои руки вокруг её шеи, а дальше только скачка. Я не помню дороги, я ничего не помню, только темноту и ужас, от которого я не могла открыть глаз. Должно быть, я проехала совсем немного, я бы не удержалась... Я не помню, как упала. Я не знаю, что случилось с Эдом. Следующее, что я помню, это тепло и... ты.
От прикосновения к плечам Альда дёрнулась, распахнула глаза. Берни стоял за её спиной, его ладони мягко легли ей на плечи.
— Тебя не тронули? Не бойся. — Рональд слегка хрипел, говорил непривычно тихо. — Когда конюх тебя спас, тот разбойник тебя не...
— Нет, — Альда покачала головой. Берни легонько сжал её плечи.
От стука в дверь подскочили оба. Рональд оставил её, будто соскользнула тёплая накидка.
— Да! Входите. — Он прокашлялся, всё ещё хрипя. Альда торопливо вытерла слёзы в уголках глаз.
— Послание графу и графине Оссори от короля Лауритса Первого Яноре.
Альда поднялась со стула, чтобы видеть слугу, но тотчас отшатнулась и схватила Рональда за предплечье. В дверях действительно виднелся слуга, обычный человек в синей ливрее, но рядом с ним высилось неведомое существо. Ростом с Рональда, оно стояло на двух длинных, мощных, совершенно голых лапах. Тело в больших, чёрных с синим отливом, пушистых перьях. Только кончики крыльев, которые создание горделиво выпячивало в стороны, и хвост сияли белизной. Невероятно длинная, лысая, как и ноги, шея птицы заканчивалась неправильно маленькой, будто состоящей только из клюва и больших глаз головкой. В клюве птица держала жёлтый листок.
— Что это? — Рональд ожил первым.
Слуга обречённо покосился на подопечную и потянулся за бумагой в клюве, но птица недовольно мотнула головой.
— Это любимая… штру… штра… стррр… песочная птица его милости Лауритса. Нэс-рин. Король пожелал, чтобы послание вам передала она. Вы не могли бы взять записку? Мне она не отдаст.
Лицо слуги исказилось от неподдельного страдания, Альде стало его почти жаль. Должно быть, он силился вымолвить слово «страутос» или «страус», во всяком случае, так это называл Пилигрим Арчи, отец Рональда, ссылаясь на труд по зоологии древнеравюннского учёного и показывая гравюры. Правда, на них эта птица смотрелась несколько иначе. Альда подумать не могла, что та окажется такой огромной. Страус вытаращилась прямо на неё, изредка моргая длинными, пушистыми ресницами.
— Помнишь, как я однажды назвал тебя страусихой из-за той картинки? — шёпот Рональда щекотал ухо. — Я был не прав.
Он разжал руки Альды и подошёл к птице, пытаясь забрать письмо. На секунду показалось, сейчас Нэсрин его клюнет, явно не желая расставаться с пергаментом. Однако, недовольно притопывая ногами с тремя когтистыми пальцами на каждой, она разжала клюв.
Послание от короля было немногословным. Рональд даже покрутил записку с разных сторон, но на ней нашлась только одна строчка, написанная острым, узким, угловатым почерком:
«29 декабря. Прием, 7 часов пополудни. Быть с супругой. Я?норе».
Не успели Оссори переглянуться, как раздался резкий, визгливый, оглушающий звук, от которого могли бы лопаться стёкла в окнах. Нэсрин прокричала точку в послании своего хозяина.
Блицард
Хильма
Церковные свечи излучали такой сладкий запах, что от них бы неминуемо заслезились глаза — не заплачь Райнеро Рекенья-и-Яльте раньше. Слёзы скатывались по щекам быстрыми обжигающими каплями, от них першило в горле, но они были молчаливы и правильны. Прюммеанский священник в окружении клира, облаченный в лунно-белое одеяние, читал с амвона молитву. Она гремела над головами плачущих, подвывающих прихожан, устремляясь к самому куполу и выше, но для Райнеро звучала неразборчивым гулом. Он только знал, что эта служба по его матери, совпавшая с днём Святой Дианы — её оплошавшей покровительницы. Но сколь бы бессильной ни проявила себя святая, вина негодного сына оставалась несоизмеримо тяжелее.
Это сейчас он стоял у колонны, сразу позади скамей, на которых расселись придворные. А где он был, когда мама умирала, почему не отогнал от неё исповедников, камбалиных сыновей, что нарушили священную тайну исповеди? Это сейчас он просил Пречистую позаботиться у себя в Царстве о святой королеве-иноверице, а почему не просил Её отвести от северянки эскарлотское солнце, сжигавшее ту дотла?
Сердце сжималось, травимое горечью, но слёзы остывали и текли реже, медленней. От того, что он отстоит прюммеанскую службу и поскорбит, вина его не искупится. Райнеро втянул сквозь стиснутые зубы воздух, душный, напоенный громким горем черни и тихой, сдержанной печалью дворян. Мать происходила из дома Яльте и назначила бы сыну одно, единственно верное искупление. И сын выпрямился, посмотрел вперёд — чуть левее амвона, убранного мозаикой с изображением святого Прюмме, толстячка в синей рясе с лунно-белым подбоем. Ради искупления ты сюда и пришёл, так соберись же, убожество.
В цвета Прюмме оделся весь королевский двор, но Райнеро был нужен только один человек в тёмно-синем. Никто другой из присутствующих не носил на себе войны — лишь Лауритс Яльте хранил верность ременной перевязи, держал спину невероятно прямо, а его лежащие на плечах волосы отливали рыжиной мироканских песков.
Перед бастардом сидел новый кумир всего Прюммеанского мира и двоюродный брат матушки, бастард же знал о нём совсем немного. Лауритс Яльте около четырёх лет обращал в свою веру язычников Восточной Петли, да так ревностно, что по возвращении преподнёс своей Церкви совсем юное, но прочное королевство. Яльте выстроил его на костях песочных людей, павших в войне с захватчиком, и укрепил силой молитв к пущей славе Прюмме. Силой молитв и мощными гарнизонами. Люцеанская церковь, в прошлом четырежды побудившая полукружных королей и рыцарей на святые походы, давно утратила в Восточной Петле влияние и теперь беспомощно наблюдала, как над местами славы и гибели Блозианки потирает ладони сытый, румяный прюммеанский Первосвятой. А вот разрозненные города, собственность некоторыых люцеанских монархов, присматривались к новому соседу в Песках, к Яльте: с войной тот пойдёт к ним или дружбой? Канцлер Эскарлоты с воспитанником следили за всем этим с большим вниманием, тем более что Эскарлота владела в Петле тремя городишками.
Но вот уже месяц, как воспитанник отделён от прежнего мира своим бастардством, изгнанием, и только всё тот же Лауритс Яльте может протянуть ему руку помощи. Папенька обронил много красивых слов, но наотрез отказался идти на службу и на выходе из собора представляться королю, возвращая из небытия графа Агне. Больше того, Рамиро согласился на остановку в Хильме с большой неохотой, так нетерпелось ему заняться устройством новой жизни в замке Агне. Между тем, бывший маршал Эскарлоты и предводитель Святого похода поладили бы, созерцая перед собой священное действо одинаково неподвижно.
— Ох, ах, горе-то какое! — заохали за плечом Райнеро. Он даже оглянулся. Дородная женщина в пышных одеждах с обилием мехов, не иначе купчиха, толкала в бок такого же внушительного супруга, глядящего в сторону амвона заплывшими от слёз глазами. — Одну деточку отпустили в белый свет, а он чёрным ей сделался, а теперь и вторую отпустили, не угнался за ней его милость, не повернул обратно!
Купеческая чета была всего лишь колоском в поле простонародья. Оно раскинулось от занятых знатью скамеек до Соборной площади, и в поисках свободного места оставалось только смотреть вверх на расписанный сценами из бытия св. Прюмме купол.
Вокруг Райнеро сгрудились купцы, университетские преподаватели и чиновники из магистрата, резко соблюдшие Закон о тканях: серебряные прюммеанские диски лежали на суконных плащах и мантиях. Позади мяли ручищами шапки ремесленники и будто бы даже селяне, поди различи их, когда они сливались в единую серо-коричневую массу вдоль стен. Жёны всех сословий плакали на мужниной груди, дети жались к материнским юбкам. Очень многие из толпящихся в соборе прихожан были светловолосы, с розовыми от духоты и плача лицами.
— Ну да не беда, — ободряюще шмыгнула носом давешняя купчиха. — Сердца ломаются да не бьются. Глянь, Йозеф, али то не единение мужской доблести с девичьей ласковостью, али не май и ноябрь, не май и ноябрь?!
Райнеро покачал головой, трудно вообразить, чтобы королевская семья Эскарлоты стояла службу вместе с простонародьем, и простонародье шепталось при этом, ещё труднее — чтобы обсуждало короля. Эскарлотец торопливо пустил взгляд по привычному пути, вперёд и налево от амвона, и оторопел, чувствуя, как в дурацком подражании Франциско выкатываются глаза. Лауритс Яльте шевельнулся, но лишь затем, чтобы погладить безутешную девицу по обвитой косами головке, которую та положила ему на плечо. Она явно хорошенько поворожила над его сердцем…
Священник закончил молитву и начал на староблицард читать отрывок из Святого Писания. Райнеро скверно знал порядок прюммеанской мессы, но сейчас смутно припомнил, что прюммеане приберегают цитату из Писания напоследок. Значит, немного выжидаем и пробираемся к выходу. Даже если король пойдёт не первым, а окружит себя заслоном из дворян, смешается с ними, его невозможно упустить из виду, спутать. Перевязь, лунная отметина на тёмно-синей глади, поведёт Райнеро. И потом, мама иногда пересказывала Райнерито письма от сестры, и он слышал о смешной моде при дворе бывшей королевы Блицарда. Мужчины действительно носили волосы ниже шеи и плели на висках и за ухом тонкую косицу, которую украшали мелкими драгоценными камнями. Новый король противостоял этим веяниям. Его подруга тоже отличалась от прочих белокурых, как козочка из «Козлячьей горы», дам — её косы были коричневее, чем кахива, и, свёрнутые в узор, служили сами себе украшением. Другие, хоть и не убирали от плачущих глаз платков, не забыли украситься лентами и шпильками. Райнеро познал многих женщин и постиг нехитрую истину: ничто не вынудит даму выглядеть менее красивой, чем это для неё возможно.
— Да убаюкает Луноокая душу дочери Предвечного Дианы, — с исступлением пропели священник и клир. — Ведома той душе верность, ибо была дочь Предвечного Диана верна роду своему и земле своей, и от верности же этой на чужбине очутилась. Ведомы той душе отвага и воля, ибо стоически дочь Предвечного Диана переносила потери и лишения. Ведомо той душе было милосердие, ибо никогда дочь Предвечного Диана не отказывала в крове и пище убогим и сирым. Принимай, Белоокая, себе эту душу, чиста она, как свет твой, ясна она, как Предвечного взоры. А?мис! Амис! Амис! Амис!
В недавнем прошлом сын Заступника Веры, верный рыцарь Пречистой, принц Рекенья постыдно вздрогнул. Рука рванулась за ворот сорочки — сомкнуться на солнышке, опередить прюммеанцев, поднимавшихся на ноги и бравшихся за свои луны. Мама не достанется Луноокой лишь потому, что рождена прюммеанкой, ты слышишь, Пречистая, слышишь?
Он мог бы долго взывать к Деве, моля проложить для матери солнечную дорогу, но настала пора уходить. Райнеро невольно усмехнулся: они с королём одновременно, похожим порывистым движением взялись за эфесы шпаг, чтобы придерживать ножны. Они оба кипятили кровь под жарким солнцем и оба вернулись остудить её в северных снегах. Оба Яльте. Не бывает такого, чтобы один Яльте оставлял помощью другого Яльте.
— Ваша милость… Ваша милость… Ваша милость… — Без опаски просидев бок о бок с королём Блицарда, дворяне расступались и кланялись только в полмеры. В этих лёгких наклонах чувствовалось признание, уважение, но не священный трепет, причитающийся с подданных короля Эскарлоты. Можно истоптать пески Восточной Петли от края до края, короноваться, но подданные-северяне не перестанут знать себе цену.
Райнеро развернулся и начал прокладывать себе путь из собора. Сперва увернулся от телес купеческой четы. Купчиха бросилась к королю, как к долгожданному заморскому гостинцу. За дядюшку даже стало тревожно, по бокам не наблюдалось никакой охраны. Однако ни купчиха, ни чиновник, ни ремесленник не хватали его за сапоги или одежду. Выражая доброе отношение, почёт, всего лишь старались идти рядом, что при его стремительной походке оказалось не так-то просто. Райнеро успел рассмотреть королевский ус и профиль — Лауритс не унаследовал фамильной курносости, нос был прям и горд. А потом принца Рекенья сжала и унесла взопревшая толпа. Беловолосая, розоволицая, она плотно обступала его по бокам, разя крепкими запахами, возвышалась над ним на голову и трясла у его лица колючими бородами — его занесло к лесорубам?
Райнеро казался себе заморышем, оглядывался, ища пути спасения, но тут сзади напёрла седая бабка в сбившейся на шею накидке. Старуха бубнила заупокойную королеве Диане и ругалась, что ей не достанется монетки. Райнеро отвернулся, метнулся туда, обратно, и вдруг в глаза вонзился белый слепящий свет. Немыслимо! Выбрался! Но где же дядюшка? Самое время отвесить ему эскарлотский поклон, принести соболезнования и представиться старшим сыном королевы Дианы…
Выпустив эфес и поправив перекрутившийся плащ, с наслаждением вдохнув свежий морозный воздух, Райнеро вгляделся в прорехи между многочисленными головами и плечами и нашёл родственника. Тот остановился в середине круглого крыльца, окружённый плотным кольцом подданных. Раздающую милостыню знать отнесло от него на несколько шагов в разные стороны.
— Славься, Яноре!
— Князь огней раны!
— Ларс! Ларс! Ларс!
Король Эскарлоты, презирая простонародье, не подпускал коснуться даже края своей ропоны. Но король Блицарда, не надев плаща и перчаток, только что пожал руку какому-то мужику-мастеровому, кивнул причитающей, укутанной в платки тётке. Это было не заигрыванием, это было чем-то спокойным и искренним. Райнеро тряхнул головой. У себя в Валентинунья он водил дружбу с чернью, но до простоты дядюшки ему далеко, и на родине это считалось постыдным. Блицарды же и не ждали от своего короля чего-то другого.
Райнеро едва не забыл о своей цели, когда незабвенная купчиха, оттащив преподавателя, заключила Лауритса Яльте в крепкие материнские объятия.
— Уж вы на неё, ваша милость, не серчали ли бы! Одна она у нас осталась! Уж вы бы её, ваша милость, воротили бы, — голосила она куда-то за шею королю, которого согнуло от её обхвата.
От прикосновения к плечам Альда дёрнулась, распахнула глаза. Берни стоял за её спиной, его ладони мягко легли ей на плечи.
— Тебя не тронули? Не бойся. — Рональд слегка хрипел, говорил непривычно тихо. — Когда конюх тебя спас, тот разбойник тебя не...
— Нет, — Альда покачала головой. Берни легонько сжал её плечи.
От стука в дверь подскочили оба. Рональд оставил её, будто соскользнула тёплая накидка.
— Да! Входите. — Он прокашлялся, всё ещё хрипя. Альда торопливо вытерла слёзы в уголках глаз.
— Послание графу и графине Оссори от короля Лауритса Первого Яноре.
Альда поднялась со стула, чтобы видеть слугу, но тотчас отшатнулась и схватила Рональда за предплечье. В дверях действительно виднелся слуга, обычный человек в синей ливрее, но рядом с ним высилось неведомое существо. Ростом с Рональда, оно стояло на двух длинных, мощных, совершенно голых лапах. Тело в больших, чёрных с синим отливом, пушистых перьях. Только кончики крыльев, которые создание горделиво выпячивало в стороны, и хвост сияли белизной. Невероятно длинная, лысая, как и ноги, шея птицы заканчивалась неправильно маленькой, будто состоящей только из клюва и больших глаз головкой. В клюве птица держала жёлтый листок.
— Что это? — Рональд ожил первым.
Слуга обречённо покосился на подопечную и потянулся за бумагой в клюве, но птица недовольно мотнула головой.
— Это любимая… штру… штра… стррр… песочная птица его милости Лауритса. Нэс-рин. Король пожелал, чтобы послание вам передала она. Вы не могли бы взять записку? Мне она не отдаст.
Лицо слуги исказилось от неподдельного страдания, Альде стало его почти жаль. Должно быть, он силился вымолвить слово «страутос» или «страус», во всяком случае, так это называл Пилигрим Арчи, отец Рональда, ссылаясь на труд по зоологии древнеравюннского учёного и показывая гравюры. Правда, на них эта птица смотрелась несколько иначе. Альда подумать не могла, что та окажется такой огромной. Страус вытаращилась прямо на неё, изредка моргая длинными, пушистыми ресницами.
— Помнишь, как я однажды назвал тебя страусихой из-за той картинки? — шёпот Рональда щекотал ухо. — Я был не прав.
Он разжал руки Альды и подошёл к птице, пытаясь забрать письмо. На секунду показалось, сейчас Нэсрин его клюнет, явно не желая расставаться с пергаментом. Однако, недовольно притопывая ногами с тремя когтистыми пальцами на каждой, она разжала клюв.
Послание от короля было немногословным. Рональд даже покрутил записку с разных сторон, но на ней нашлась только одна строчка, написанная острым, узким, угловатым почерком:
«29 декабря. Прием, 7 часов пополудни. Быть с супругой. Я?норе».
Не успели Оссори переглянуться, как раздался резкий, визгливый, оглушающий звук, от которого могли бы лопаться стёкла в окнах. Нэсрин прокричала точку в послании своего хозяина.
Глава 29
Блицард
Хильма
Церковные свечи излучали такой сладкий запах, что от них бы неминуемо заслезились глаза — не заплачь Райнеро Рекенья-и-Яльте раньше. Слёзы скатывались по щекам быстрыми обжигающими каплями, от них першило в горле, но они были молчаливы и правильны. Прюммеанский священник в окружении клира, облаченный в лунно-белое одеяние, читал с амвона молитву. Она гремела над головами плачущих, подвывающих прихожан, устремляясь к самому куполу и выше, но для Райнеро звучала неразборчивым гулом. Он только знал, что эта служба по его матери, совпавшая с днём Святой Дианы — её оплошавшей покровительницы. Но сколь бы бессильной ни проявила себя святая, вина негодного сына оставалась несоизмеримо тяжелее.
Это сейчас он стоял у колонны, сразу позади скамей, на которых расселись придворные. А где он был, когда мама умирала, почему не отогнал от неё исповедников, камбалиных сыновей, что нарушили священную тайну исповеди? Это сейчас он просил Пречистую позаботиться у себя в Царстве о святой королеве-иноверице, а почему не просил Её отвести от северянки эскарлотское солнце, сжигавшее ту дотла?
Сердце сжималось, травимое горечью, но слёзы остывали и текли реже, медленней. От того, что он отстоит прюммеанскую службу и поскорбит, вина его не искупится. Райнеро втянул сквозь стиснутые зубы воздух, душный, напоенный громким горем черни и тихой, сдержанной печалью дворян. Мать происходила из дома Яльте и назначила бы сыну одно, единственно верное искупление. И сын выпрямился, посмотрел вперёд — чуть левее амвона, убранного мозаикой с изображением святого Прюмме, толстячка в синей рясе с лунно-белым подбоем. Ради искупления ты сюда и пришёл, так соберись же, убожество.
В цвета Прюмме оделся весь королевский двор, но Райнеро был нужен только один человек в тёмно-синем. Никто другой из присутствующих не носил на себе войны — лишь Лауритс Яльте хранил верность ременной перевязи, держал спину невероятно прямо, а его лежащие на плечах волосы отливали рыжиной мироканских песков.
Перед бастардом сидел новый кумир всего Прюммеанского мира и двоюродный брат матушки, бастард же знал о нём совсем немного. Лауритс Яльте около четырёх лет обращал в свою веру язычников Восточной Петли, да так ревностно, что по возвращении преподнёс своей Церкви совсем юное, но прочное королевство. Яльте выстроил его на костях песочных людей, павших в войне с захватчиком, и укрепил силой молитв к пущей славе Прюмме. Силой молитв и мощными гарнизонами. Люцеанская церковь, в прошлом четырежды побудившая полукружных королей и рыцарей на святые походы, давно утратила в Восточной Петле влияние и теперь беспомощно наблюдала, как над местами славы и гибели Блозианки потирает ладони сытый, румяный прюммеанский Первосвятой. А вот разрозненные города, собственность некоторыых люцеанских монархов, присматривались к новому соседу в Песках, к Яльте: с войной тот пойдёт к ним или дружбой? Канцлер Эскарлоты с воспитанником следили за всем этим с большим вниманием, тем более что Эскарлота владела в Петле тремя городишками.
Но вот уже месяц, как воспитанник отделён от прежнего мира своим бастардством, изгнанием, и только всё тот же Лауритс Яльте может протянуть ему руку помощи. Папенька обронил много красивых слов, но наотрез отказался идти на службу и на выходе из собора представляться королю, возвращая из небытия графа Агне. Больше того, Рамиро согласился на остановку в Хильме с большой неохотой, так нетерпелось ему заняться устройством новой жизни в замке Агне. Между тем, бывший маршал Эскарлоты и предводитель Святого похода поладили бы, созерцая перед собой священное действо одинаково неподвижно.
— Ох, ах, горе-то какое! — заохали за плечом Райнеро. Он даже оглянулся. Дородная женщина в пышных одеждах с обилием мехов, не иначе купчиха, толкала в бок такого же внушительного супруга, глядящего в сторону амвона заплывшими от слёз глазами. — Одну деточку отпустили в белый свет, а он чёрным ей сделался, а теперь и вторую отпустили, не угнался за ней его милость, не повернул обратно!
Купеческая чета была всего лишь колоском в поле простонародья. Оно раскинулось от занятых знатью скамеек до Соборной площади, и в поисках свободного места оставалось только смотреть вверх на расписанный сценами из бытия св. Прюмме купол.
Вокруг Райнеро сгрудились купцы, университетские преподаватели и чиновники из магистрата, резко соблюдшие Закон о тканях: серебряные прюммеанские диски лежали на суконных плащах и мантиях. Позади мяли ручищами шапки ремесленники и будто бы даже селяне, поди различи их, когда они сливались в единую серо-коричневую массу вдоль стен. Жёны всех сословий плакали на мужниной груди, дети жались к материнским юбкам. Очень многие из толпящихся в соборе прихожан были светловолосы, с розовыми от духоты и плача лицами.
— Ну да не беда, — ободряюще шмыгнула носом давешняя купчиха. — Сердца ломаются да не бьются. Глянь, Йозеф, али то не единение мужской доблести с девичьей ласковостью, али не май и ноябрь, не май и ноябрь?!
Райнеро покачал головой, трудно вообразить, чтобы королевская семья Эскарлоты стояла службу вместе с простонародьем, и простонародье шепталось при этом, ещё труднее — чтобы обсуждало короля. Эскарлотец торопливо пустил взгляд по привычному пути, вперёд и налево от амвона, и оторопел, чувствуя, как в дурацком подражании Франциско выкатываются глаза. Лауритс Яльте шевельнулся, но лишь затем, чтобы погладить безутешную девицу по обвитой косами головке, которую та положила ему на плечо. Она явно хорошенько поворожила над его сердцем…
Священник закончил молитву и начал на староблицард читать отрывок из Святого Писания. Райнеро скверно знал порядок прюммеанской мессы, но сейчас смутно припомнил, что прюммеане приберегают цитату из Писания напоследок. Значит, немного выжидаем и пробираемся к выходу. Даже если король пойдёт не первым, а окружит себя заслоном из дворян, смешается с ними, его невозможно упустить из виду, спутать. Перевязь, лунная отметина на тёмно-синей глади, поведёт Райнеро. И потом, мама иногда пересказывала Райнерито письма от сестры, и он слышал о смешной моде при дворе бывшей королевы Блицарда. Мужчины действительно носили волосы ниже шеи и плели на висках и за ухом тонкую косицу, которую украшали мелкими драгоценными камнями. Новый король противостоял этим веяниям. Его подруга тоже отличалась от прочих белокурых, как козочка из «Козлячьей горы», дам — её косы были коричневее, чем кахива, и, свёрнутые в узор, служили сами себе украшением. Другие, хоть и не убирали от плачущих глаз платков, не забыли украситься лентами и шпильками. Райнеро познал многих женщин и постиг нехитрую истину: ничто не вынудит даму выглядеть менее красивой, чем это для неё возможно.
— Да убаюкает Луноокая душу дочери Предвечного Дианы, — с исступлением пропели священник и клир. — Ведома той душе верность, ибо была дочь Предвечного Диана верна роду своему и земле своей, и от верности же этой на чужбине очутилась. Ведомы той душе отвага и воля, ибо стоически дочь Предвечного Диана переносила потери и лишения. Ведомо той душе было милосердие, ибо никогда дочь Предвечного Диана не отказывала в крове и пище убогим и сирым. Принимай, Белоокая, себе эту душу, чиста она, как свет твой, ясна она, как Предвечного взоры. А?мис! Амис! Амис! Амис!
В недавнем прошлом сын Заступника Веры, верный рыцарь Пречистой, принц Рекенья постыдно вздрогнул. Рука рванулась за ворот сорочки — сомкнуться на солнышке, опередить прюммеанцев, поднимавшихся на ноги и бравшихся за свои луны. Мама не достанется Луноокой лишь потому, что рождена прюммеанкой, ты слышишь, Пречистая, слышишь?
Он мог бы долго взывать к Деве, моля проложить для матери солнечную дорогу, но настала пора уходить. Райнеро невольно усмехнулся: они с королём одновременно, похожим порывистым движением взялись за эфесы шпаг, чтобы придерживать ножны. Они оба кипятили кровь под жарким солнцем и оба вернулись остудить её в северных снегах. Оба Яльте. Не бывает такого, чтобы один Яльте оставлял помощью другого Яльте.
— Ваша милость… Ваша милость… Ваша милость… — Без опаски просидев бок о бок с королём Блицарда, дворяне расступались и кланялись только в полмеры. В этих лёгких наклонах чувствовалось признание, уважение, но не священный трепет, причитающийся с подданных короля Эскарлоты. Можно истоптать пески Восточной Петли от края до края, короноваться, но подданные-северяне не перестанут знать себе цену.
Райнеро развернулся и начал прокладывать себе путь из собора. Сперва увернулся от телес купеческой четы. Купчиха бросилась к королю, как к долгожданному заморскому гостинцу. За дядюшку даже стало тревожно, по бокам не наблюдалось никакой охраны. Однако ни купчиха, ни чиновник, ни ремесленник не хватали его за сапоги или одежду. Выражая доброе отношение, почёт, всего лишь старались идти рядом, что при его стремительной походке оказалось не так-то просто. Райнеро успел рассмотреть королевский ус и профиль — Лауритс не унаследовал фамильной курносости, нос был прям и горд. А потом принца Рекенья сжала и унесла взопревшая толпа. Беловолосая, розоволицая, она плотно обступала его по бокам, разя крепкими запахами, возвышалась над ним на голову и трясла у его лица колючими бородами — его занесло к лесорубам?
Райнеро казался себе заморышем, оглядывался, ища пути спасения, но тут сзади напёрла седая бабка в сбившейся на шею накидке. Старуха бубнила заупокойную королеве Диане и ругалась, что ей не достанется монетки. Райнеро отвернулся, метнулся туда, обратно, и вдруг в глаза вонзился белый слепящий свет. Немыслимо! Выбрался! Но где же дядюшка? Самое время отвесить ему эскарлотский поклон, принести соболезнования и представиться старшим сыном королевы Дианы…
Выпустив эфес и поправив перекрутившийся плащ, с наслаждением вдохнув свежий морозный воздух, Райнеро вгляделся в прорехи между многочисленными головами и плечами и нашёл родственника. Тот остановился в середине круглого крыльца, окружённый плотным кольцом подданных. Раздающую милостыню знать отнесло от него на несколько шагов в разные стороны.
— Славься, Яноре!
— Князь огней раны!
— Ларс! Ларс! Ларс!
Король Эскарлоты, презирая простонародье, не подпускал коснуться даже края своей ропоны. Но король Блицарда, не надев плаща и перчаток, только что пожал руку какому-то мужику-мастеровому, кивнул причитающей, укутанной в платки тётке. Это было не заигрыванием, это было чем-то спокойным и искренним. Райнеро тряхнул головой. У себя в Валентинунья он водил дружбу с чернью, но до простоты дядюшки ему далеко, и на родине это считалось постыдным. Блицарды же и не ждали от своего короля чего-то другого.
Райнеро едва не забыл о своей цели, когда незабвенная купчиха, оттащив преподавателя, заключила Лауритса Яльте в крепкие материнские объятия.
— Уж вы на неё, ваша милость, не серчали ли бы! Одна она у нас осталась! Уж вы бы её, ваша милость, воротили бы, — голосила она куда-то за шею королю, которого согнуло от её обхвата.
