Дея не была служительницей Деозы, не была всего лишь магом-Дистрофитом.
Она и есть Деоза.
Она смотрела на него с прищуром и вдруг протянула руку.
— Уразумел, да? Убедись в своей правоте, — с нагнетающим смешением едкости и брезгливости в голосе предложила богиня.
Тирефтис сдуру воспользовался предложением.
И Мир опрокинулся.
Тьма. Бездна. Пустота. Стужа… Хораннит ожидал почувствовать их. Однако же Зыбь Памяти, окружавшая Дею, была похожа на частые заросли терновника — переплетение тонких гибких ветвей, усеянных острыми шипами: поток воспоминаний захлестнул, опутал, впился занозами: чуть шевельнись — и почувствуешь боль.
На сей раз Верховная Жрица не обманывала. И Бел-Хорь проклял своё скоропалительное любопытство.
Он уже не мальчишка, ему следовало предположить, что если она — божество, ей исполнилось столько тысячелетий, что не хватит даже воображения, не то, что силы, — представить таковую громаду Времени во плоти… разве только во плоти, иссохшей в камень. Не бывает живой памяти без страданий. Диво, что осанка Деозы выдерживала этот груз и оставалась горделиво прямой.
Тирефтис сдерживался как мог, но водоворот воспоминаний богини с небрежностью сокрушил его волю. Хораннит превратился в мгновение, бесславно пытающееся бороться с эпохой, и ожидаемо потерялся.
Образы лавиной хлынули в его разум.
Земля — попеременно скованная льдом, скрытая водою и обращённая в песок. Лица, сменяющие друг друга так быстро, что черты их смазывались в единую плоскую маску. Тысячи голосов — крики и шёпот. Смех и рыдания, шелест ткани, хруст костей, кипучая алая ярость, восторг, доведённый до исступления. Воск и железо, каплющие в огонь. И кровь, повсюду кровь — столько, что она могла бы сполна заменить воду в Океане Нэрро.
Богиня позволила взглянуть на свою душу лишь краешком глаза, но и того доставало, чтобы свести с ума.
А есть ли у божества душа?
Очнулся Тирефтис весь мокрый от испарины, с отчаянно колотящимся сердцем, лёжа навзничь на стылой земле; в шею, спину и бока упирались бугры корней. Свет небес едва-едва просачивался сквозь переплетённые ветви деревьев, хотя листва на них ещё не появилась. Яблони, подумал Бел-Хорь, яблони, позабывшие руку человека давным-давно.
При этой мысли он осознал, что у него самого сильно болит левая рука, — как будто её пытались выдернуть из сустава.
— Убедился, кем я являюсь, — насмешливо проговорила Дея… Деоза. — Помнишь ли, кем являешься ты сам?
Тирефтис надменно (как ему казалось) промолчал.
— Хоть ты и не успел после странствий обрасти мясом и жиром, но я не до того низко пала, чтобы собственноручно нести тебя. Пришлось тащить волоком. Поднимайся же, до нужного места ещё надо дойти.
Тирефтис проглотил язвительное «Что же Паутина не привела вас сразу куда надо?». Вместо этого спросил:
— Где мы?
— Угадай, Хораннит. С трёх попыток, без магии, своим умом. Слабо?
Он нашарил посох и, кряхтя от натуги, поднялся.
Деоза не предлагала помощи и не помогала, лишь ожидала, сложив руки на груди.
Бел-Хорь осмотрелся. Вокруг сплошной стеной смыкались старые яблони — кряжистые, искривлённые, душащие своей тенью свою же молодую поросль. Едва видимое небо было сумрачно-рыжеватым. Пахло прелой листвой, сырой землёй, затхлостью стоячей воды и плесенью.
По Паутине Путей богиня могла привести его лишь в одно место, в котором росли древние яблони.
— Тенётные Сады, — прошептал Тирефтис.
— Угадал. С первой попытки. Это они, те самые, из сказок и преданий, — Дея-Деоза махнула рукавом, насмешливо предлагая полюбоваться. — Как видишь, Время пожрало их.
— Что вы надеетесь найти, этресса? Здесь сотни лет не ступала нога человека, — Тирефтис смешался. Человек, быть может, и не ступал, но и боги, похоже, позабыли о своем же творении.
— Есть вещи, которые такой малостью не изменить. Жаль, это не коснулось здешних дорожек, — с сожалением сказала Деоза, пренебрегая вопросом. — Но один ориентир неизменен. Река.
— Мерила? — вспомнил Бел-Хорь.
— Она самая.
Богиня прикрыла глаза, прислушиваясь к чему-то, понятному ей одной, затем улыбнулась и подала Тирефтису знак следовать за ней.
Идти было тяжело — Хораннит, несмотря на посох, спотыкался, подошвы сапог скользили по траве и прелым листьям, ветки цеплялись за одежду. Деоза шагала не намного быстрее — осторожничала, хотя деревья сами будто бы шарахались от неё, дабы она не задела их даже краешком накидки.
Устало ковыляющий Бел-Хорь решил, что все странности ему мерещатся. Продолжалось это ровно до того, как он и Деоза вышли в широкий просвет между яблонями — но просветом это назвать было бы не совсем правильно: здесь было лишь немногим светлее, чем в чащобе. Граница роста деревьев обозначалась неестественно резко и чётко, Тирефтис даже потыкал посохом — нет ли невидимой стены, которая препятствует им (и таковой не обнаружил). От корней отлогим склоном стлалась каменистая почва с редкими бурыми клочками прошлогодних трав, а десятью шагами после обрывалась и она, уступая чёрному монолитному стеклу, гладкому — и всё же не отражающему ничего.
Хораннит с изумлением понял, что это и есть Мерила — с неподвижно застывшими водами. Она тянулась рекой, с естественными изгибами, и притом её поверхность выглядела абсолютно нетронутой: ни травинки, ни листка, ни занесённой шальным ветром ветки, ни волн, ни даже ряби, сплошь непроницаемая чернота. Однако же и льдом вещество в каменистом ложе не было…
— Не вздумай прикасаться к воде, — предупредила Деоза.
— А это вода?
— Тоже верно. Может, оно и безвредно, но проверишь позднее, если замучает любопытство.
— Что же изменило реку? — рискнул спросить Тирефтис.
— Гибель в ней Н’едр, существа божественной природы, — тон Деозы стал ледяным — эта тема ей неприятна, догадался Бел-Хорь. Если уж богиня расщедрилась на ответ, следовало принять его с благодарностью. — Осенняя вода — прямой путь в Стужу.
— Но приближается весна…
— Лезь, коли жаждешь остудиться! — мгновенно вышла из себя Деоза. — Или надеешься согреться, пустоголовый?! Дай сюда свою палку, я живо тебя взгрею!
Тирефтис прикусил язык и мысленно отругал себя.
В следующий раз лучше коснись Зыби Памяти, чем спорь с Боязнью.
Нимийская зима на своём исходе осталась далеко позади; Бел-Хорь подметил, что и в Садах не было снега, однако само дыхание Стужи здесь было гораздо сильнее — губы покалывало крохотными иголочками, кисти рук и ступни зябли, хотя были плотно укутаны. Даже движение не разгоняло кровь.
Берег начал подниматься и становиться круче и обрывистее. Мало-помалу недвижная Мерила осталась внизу.
— Уже недалеко, — сказала Деоза. Тирефтис уже и сам видел узкую тропинку вглубь Садов, проторённую, вне всякого сомнения, не звериными лапами.
Кто мог ходить по этим местам на двух ногах? Ответ напрашивался сам собой — те, кто здесь изначально и существовал: божества-Н’едр.
Когда Деоза привела его по тропинке на небольшую поляну, Хораннит поначалу не поверил своим глазам.
Там стоял дом первозданной формы: сплетённый — или же сросшийся? — из стройных яблонь с мощными ветвями. Кроны смыкались куполом, плотный покров тёмно-зелёной листвы служил крышей.
Легко было представить здесь руины, или заброшенную крепость, или пещеры, или таинственный грот, — но не домик из сказки.
Ветви, переплетённые в дверцу, с шорохом сдвинулись, и из проёма выступила женщина. Её простое синее платье и платок на плечах казались удивительно яркими среди сумрачности Садов. Густые тёмные волосы были перевиты синими лентами и собраны в тугую причёску.
А лицо женщины…
Тирефтис понимал, что у неё вполне обыкновенное лицо. Привлекательное, неоспоримо, чистое, с правильными чертами. Но даже будь она облачённой в лохмотья и вывалянной в грязи, Тирефтис знал бы, что она прекрасна. Это таилось на уровне знаний, на уровне ощущений; что-то столь же очевидное, как то, что небо — синее, а лето — тёплое.
Она понималась Красотой.
Прекраснейшая Сон-Душа. Прекрасна, как сама жизнь.
Её возраст отгадать было невозможно. Если у Деозы пережитое отражалось во взгляде, в Сон не было ни одного признака древности. И так же, как её красоту, Тирефтис чувствовал её немалый возраст — настолько немалый, что сам себе стал казаться жалкой букашкой.
— Ты пришла, — мягко сказала Сон.
Её обликом была красота, её фиалково-синие глаза смотрели с пониманием, её голос звучал добротой и всепрощением.
У Тирефтиса перехватило горло. Он с трудом подавил желание склонится в благоговейном трепете.
— Не трать слова на напоминание о моей клятве, — Дея слегка поморщилась. — С тех пор истекло столько времени, что я могу оправдаться молодостью и горячностью.
— Зачем я стану говорить о том, что ты и сама знаешь? — Сон пожала плечами. — Ты пришла. И хочешь поговорить. Я буду говорить с тобой.
Губы Деозы дрогнули в усмешке.
— И с твоим спутником я тоже стану говорить.
— Зачем? — мгновенно насторожилась богиня Страха.
Оставив вопрос без ответа, Сон продолжала:
— Но Ивоар не станет говорить ни с кем из вас. От него ты не получишь ни слова.
У Деозы дёрнулась щека.
— Мужчины нашего старшего поколения держатся за юбки жён и пикнуть без позволения не смеют?
— Что бы ты ни обещала, что бы ни сулила, тебе придётся смириться, — Сон повернулась и скрылась в домике, оставив проём открытым.
Боязнь шагнула внутрь, оглянувшись на Тирефтиса, и он покорно поковылял следом.
За порогом начиналась небольшая круглая комната, из которой вёл ещё один проём, скрытый пёстрой занавеской. Из обстановки были лишь низкий анатархский столик, несколько циновок и два плетёных короба. В земляном полу — круглый очаг, выложенный камнями; в нём ещё тлели угли, однако гарью и дымом совсем не пахло.
Сон села на одну из циновок и пригласила гостей сделать то же самое.
— Угощения не предлагаю. Сама знаешь, почему, — строго сказала она, наблюдая за присаживающейся Деей.
— Уж поверь, я досыта наелась здешних плодов, — отозвалась та. — Не тяни, Сонэдис. Ты хотела мне что-то сказать.
— Ты явилась сюда с оружием, — голос Сон, не утратив мягкости, неуловимо изменился — под шёлком скрывалось бритвенное лезвие. — Твой нож — жалкое подобие Сфалмы.
— А кто сказал, что копия должна быть всецело схожа с подлинником? — надменно спросила Деоза. — Это лишь дань уважения Селамну, не более.
— О какой дани уважения от убийцы может идти речь? Больше похоже на издёвку. Отдай мне нож, и я отвечу на твой вопрос.
Боязнь поджала губы, но потянулась к ремню на талии, отстегнула ножны и протянула Сон. Сонэдис взяла нож, положила на столик, погладила кончиками пальцев алый камень навершия.
— Мой сын покинул меня, — начала Деоза. — Отрёкся от меня, избрав стезёй служение Тро. Я сама виновата. Незачем было приводить его в Трою. Но я надеялась, что Тро не переступит грань. И теперь я хочу, чтобы мысли моего сына принадлежали мне. Он — мои кровь и плоть!
Сон поднялась, обошла комнату и успокаивающим жестом положила ладонь на голову Жрицы.
— Однажды дети становятся взрослыми, Деоза, и никому не под силу это изменить. В твоей власти вернуть мальчика домой, прочесть его разум, попытаться повлиять на него, но окончательное решение он будет принимать сам, и ты ничего с этим поделать не сможешь. Запри его в клетке — и он сбежит… или задохнётся. Этого ты желаешь для него?
— Нет! — воскликнула Боязнь и скрипнула зубами от бессильной злобы. — Нет…
— Ты хочешь управлять своим ребёнком. И твоё желание осуществимо. В этом теле ты ещё сможешь родить дитя… но только единожды, Деоза. И, если ты вправду того желаешь, тебе следует поспешить. Твоё Время на исходе, и тебе это известно.
— О, пустое, — с бахвальством сказала Дея-Деоза, вмиг успокоившись. — Я в этом существовании получила то, чего хотела. Селамн переродился, стал моим мужем, и я родила ему человеческого ребёнка. Даст Время, рожу и второго. В отличие от Памяти, я способна иметь детей.
— Время Селамна ещё не наступило, — тихо проговорила Сон. — Как и Время Архше.
Тирефтис почувствовал себя ничтожным; он только и мог, что молча наблюдать за божествами, впитывая каждое их слово и не понимая и половины сказанного.
Перед Хораннитом разворачивалось продолжение одного из самых известных в народе мифов, превратившегося в сказку: Хоранна-Память и Селамн-Беспутный, её ученик, а позднее — по некоторым утверждениям — и супруг. Союз был счастливым, но кратким и бездетным: другая женщина — теперь ясно, что это была Деоза — возжелала Селамна и, когда попытка завлечь его не удалась, убила его, хотя метила в Хоранну. Осталось неведомым, настигла ли убийцу заслуженная кара. Скорбящая Память покинула Тенетные Сады и ушла в последнее странствие… но о последнем мало кто помнит. Слезливая сказка о любви и ревности, в чём-то поучительная, а в чём-то — тошнотворная.
Самая омерзительная часть сказки сидела рядом с Тирефтисом.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросила Дея. — Сон?
Сон-Душа спокойно глянула на неё и ещё тише проговорила:
— Ты услышала меня. К чему повторяться? Ты знаешь, как связаны Память и Беспамятство, и решилась вмешаться в их уклад. Пожинай то, что посеяла, Боязнь.
В домике повисло тягостное молчание.
— Кто такой Архше? — отважился нарушить его Тирефтис.
Сонэдис обратила на Хораннита сияющий фиалковый взор.
— Кто «такая», — с материнской улыбкой поправила она. — Тебе она известна под именем Хоранна.
Хоранна звалась иначе?
Тирефтиса это не слишком удивило. История знала множество примеров того, как с течением лет менялись названия и прозвища превращались в имена.
Архше… это слово многое проясняет.
— Ты хочешь рассказать ему всё от самого Рождения?! — разозлилась Дея и мотнула головой, уклоняясь от прикосновения Сон, — капризное дитя, на которое перестали обращать внимание.
— Ты тоже можешь послушать, Деоза, — всё так же глядя на Тирефтиса и не меняя тона, отозвалась Душа. — Вдруг познаешь что-то новое…
— У нас нет времени на россказни и воспоминания!
— На воспоминания всегда есть время, — внешне Сон осталась безмятежной, но её глаза стали колючими. Бел-Хорь содрогнулся. — Время холодное, бремя суровое — вечны, святость и грех человеку взвалили на плечи, жизнь и судьбу на Земле воедино связали. «Всё начинается с яблока», — боги сказали. Для тебя же, Хораннит, всё и закончится яблоком. Уходи и не возвращайся в Сады Н’едр, чтобы не навлечь на себя погибель. И помни, чей ты служитель, — Душа сделала шаг в сторону и с неожиданной силой схватила Тирефтиса за плечо. — Помни.
Дея начала подниматься на ноги, но неожиданно вскрикнула и схватилась обеими руками за голову.
— Что… что ты со мной сделала?! — прокаркала Жрица.
— Ничего, чего не сделала бы ты сама, — Сонэдис убрала руку с плеча Хораннита и отступила вглубь домика. — Для всепроникающей Боязни ты задаёшь слишком много вопросов. Твоё Время на исходе, и скоро Стужа коснётся тебя, если ты продолжишь идти выбранным путём.
Дея поморщилась. Тирефтис осознал, что за тот краткий срок, что они пребывали в Садах, Верховную Жрицу словно бы коснулось увядание; в чёрных волосах мелькнул серебристый блеск, принадлежащий не металлу цепочек…
— Благодарю за предупреждение, — сделав над собой усилие, произнесла Дея и медленно опустила руки.
Она и есть Деоза.
Она смотрела на него с прищуром и вдруг протянула руку.
— Уразумел, да? Убедись в своей правоте, — с нагнетающим смешением едкости и брезгливости в голосе предложила богиня.
Тирефтис сдуру воспользовался предложением.
И Мир опрокинулся.
Тьма. Бездна. Пустота. Стужа… Хораннит ожидал почувствовать их. Однако же Зыбь Памяти, окружавшая Дею, была похожа на частые заросли терновника — переплетение тонких гибких ветвей, усеянных острыми шипами: поток воспоминаний захлестнул, опутал, впился занозами: чуть шевельнись — и почувствуешь боль.
На сей раз Верховная Жрица не обманывала. И Бел-Хорь проклял своё скоропалительное любопытство.
Он уже не мальчишка, ему следовало предположить, что если она — божество, ей исполнилось столько тысячелетий, что не хватит даже воображения, не то, что силы, — представить таковую громаду Времени во плоти… разве только во плоти, иссохшей в камень. Не бывает живой памяти без страданий. Диво, что осанка Деозы выдерживала этот груз и оставалась горделиво прямой.
Тирефтис сдерживался как мог, но водоворот воспоминаний богини с небрежностью сокрушил его волю. Хораннит превратился в мгновение, бесславно пытающееся бороться с эпохой, и ожидаемо потерялся.
Образы лавиной хлынули в его разум.
Земля — попеременно скованная льдом, скрытая водою и обращённая в песок. Лица, сменяющие друг друга так быстро, что черты их смазывались в единую плоскую маску. Тысячи голосов — крики и шёпот. Смех и рыдания, шелест ткани, хруст костей, кипучая алая ярость, восторг, доведённый до исступления. Воск и железо, каплющие в огонь. И кровь, повсюду кровь — столько, что она могла бы сполна заменить воду в Океане Нэрро.
Богиня позволила взглянуть на свою душу лишь краешком глаза, но и того доставало, чтобы свести с ума.
А есть ли у божества душа?
Очнулся Тирефтис весь мокрый от испарины, с отчаянно колотящимся сердцем, лёжа навзничь на стылой земле; в шею, спину и бока упирались бугры корней. Свет небес едва-едва просачивался сквозь переплетённые ветви деревьев, хотя листва на них ещё не появилась. Яблони, подумал Бел-Хорь, яблони, позабывшие руку человека давным-давно.
При этой мысли он осознал, что у него самого сильно болит левая рука, — как будто её пытались выдернуть из сустава.
— Убедился, кем я являюсь, — насмешливо проговорила Дея… Деоза. — Помнишь ли, кем являешься ты сам?
Тирефтис надменно (как ему казалось) промолчал.
— Хоть ты и не успел после странствий обрасти мясом и жиром, но я не до того низко пала, чтобы собственноручно нести тебя. Пришлось тащить волоком. Поднимайся же, до нужного места ещё надо дойти.
Тирефтис проглотил язвительное «Что же Паутина не привела вас сразу куда надо?». Вместо этого спросил:
— Где мы?
— Угадай, Хораннит. С трёх попыток, без магии, своим умом. Слабо?
Он нашарил посох и, кряхтя от натуги, поднялся.
Деоза не предлагала помощи и не помогала, лишь ожидала, сложив руки на груди.
Бел-Хорь осмотрелся. Вокруг сплошной стеной смыкались старые яблони — кряжистые, искривлённые, душащие своей тенью свою же молодую поросль. Едва видимое небо было сумрачно-рыжеватым. Пахло прелой листвой, сырой землёй, затхлостью стоячей воды и плесенью.
По Паутине Путей богиня могла привести его лишь в одно место, в котором росли древние яблони.
— Тенётные Сады, — прошептал Тирефтис.
— Угадал. С первой попытки. Это они, те самые, из сказок и преданий, — Дея-Деоза махнула рукавом, насмешливо предлагая полюбоваться. — Как видишь, Время пожрало их.
— Что вы надеетесь найти, этресса? Здесь сотни лет не ступала нога человека, — Тирефтис смешался. Человек, быть может, и не ступал, но и боги, похоже, позабыли о своем же творении.
— Есть вещи, которые такой малостью не изменить. Жаль, это не коснулось здешних дорожек, — с сожалением сказала Деоза, пренебрегая вопросом. — Но один ориентир неизменен. Река.
— Мерила? — вспомнил Бел-Хорь.
— Она самая.
Богиня прикрыла глаза, прислушиваясь к чему-то, понятному ей одной, затем улыбнулась и подала Тирефтису знак следовать за ней.
Идти было тяжело — Хораннит, несмотря на посох, спотыкался, подошвы сапог скользили по траве и прелым листьям, ветки цеплялись за одежду. Деоза шагала не намного быстрее — осторожничала, хотя деревья сами будто бы шарахались от неё, дабы она не задела их даже краешком накидки.
Устало ковыляющий Бел-Хорь решил, что все странности ему мерещатся. Продолжалось это ровно до того, как он и Деоза вышли в широкий просвет между яблонями — но просветом это назвать было бы не совсем правильно: здесь было лишь немногим светлее, чем в чащобе. Граница роста деревьев обозначалась неестественно резко и чётко, Тирефтис даже потыкал посохом — нет ли невидимой стены, которая препятствует им (и таковой не обнаружил). От корней отлогим склоном стлалась каменистая почва с редкими бурыми клочками прошлогодних трав, а десятью шагами после обрывалась и она, уступая чёрному монолитному стеклу, гладкому — и всё же не отражающему ничего.
Хораннит с изумлением понял, что это и есть Мерила — с неподвижно застывшими водами. Она тянулась рекой, с естественными изгибами, и притом её поверхность выглядела абсолютно нетронутой: ни травинки, ни листка, ни занесённой шальным ветром ветки, ни волн, ни даже ряби, сплошь непроницаемая чернота. Однако же и льдом вещество в каменистом ложе не было…
— Не вздумай прикасаться к воде, — предупредила Деоза.
— А это вода?
— Тоже верно. Может, оно и безвредно, но проверишь позднее, если замучает любопытство.
— Что же изменило реку? — рискнул спросить Тирефтис.
— Гибель в ней Н’едр, существа божественной природы, — тон Деозы стал ледяным — эта тема ей неприятна, догадался Бел-Хорь. Если уж богиня расщедрилась на ответ, следовало принять его с благодарностью. — Осенняя вода — прямой путь в Стужу.
— Но приближается весна…
— Лезь, коли жаждешь остудиться! — мгновенно вышла из себя Деоза. — Или надеешься согреться, пустоголовый?! Дай сюда свою палку, я живо тебя взгрею!
Тирефтис прикусил язык и мысленно отругал себя.
В следующий раз лучше коснись Зыби Памяти, чем спорь с Боязнью.
Нимийская зима на своём исходе осталась далеко позади; Бел-Хорь подметил, что и в Садах не было снега, однако само дыхание Стужи здесь было гораздо сильнее — губы покалывало крохотными иголочками, кисти рук и ступни зябли, хотя были плотно укутаны. Даже движение не разгоняло кровь.
Берег начал подниматься и становиться круче и обрывистее. Мало-помалу недвижная Мерила осталась внизу.
— Уже недалеко, — сказала Деоза. Тирефтис уже и сам видел узкую тропинку вглубь Садов, проторённую, вне всякого сомнения, не звериными лапами.
Кто мог ходить по этим местам на двух ногах? Ответ напрашивался сам собой — те, кто здесь изначально и существовал: божества-Н’едр.
Когда Деоза привела его по тропинке на небольшую поляну, Хораннит поначалу не поверил своим глазам.
Там стоял дом первозданной формы: сплетённый — или же сросшийся? — из стройных яблонь с мощными ветвями. Кроны смыкались куполом, плотный покров тёмно-зелёной листвы служил крышей.
Легко было представить здесь руины, или заброшенную крепость, или пещеры, или таинственный грот, — но не домик из сказки.
Ветви, переплетённые в дверцу, с шорохом сдвинулись, и из проёма выступила женщина. Её простое синее платье и платок на плечах казались удивительно яркими среди сумрачности Садов. Густые тёмные волосы были перевиты синими лентами и собраны в тугую причёску.
А лицо женщины…
Тирефтис понимал, что у неё вполне обыкновенное лицо. Привлекательное, неоспоримо, чистое, с правильными чертами. Но даже будь она облачённой в лохмотья и вывалянной в грязи, Тирефтис знал бы, что она прекрасна. Это таилось на уровне знаний, на уровне ощущений; что-то столь же очевидное, как то, что небо — синее, а лето — тёплое.
Она понималась Красотой.
Прекраснейшая Сон-Душа. Прекрасна, как сама жизнь.
Её возраст отгадать было невозможно. Если у Деозы пережитое отражалось во взгляде, в Сон не было ни одного признака древности. И так же, как её красоту, Тирефтис чувствовал её немалый возраст — настолько немалый, что сам себе стал казаться жалкой букашкой.
— Ты пришла, — мягко сказала Сон.
Её обликом была красота, её фиалково-синие глаза смотрели с пониманием, её голос звучал добротой и всепрощением.
У Тирефтиса перехватило горло. Он с трудом подавил желание склонится в благоговейном трепете.
— Не трать слова на напоминание о моей клятве, — Дея слегка поморщилась. — С тех пор истекло столько времени, что я могу оправдаться молодостью и горячностью.
— Зачем я стану говорить о том, что ты и сама знаешь? — Сон пожала плечами. — Ты пришла. И хочешь поговорить. Я буду говорить с тобой.
Губы Деозы дрогнули в усмешке.
— И с твоим спутником я тоже стану говорить.
— Зачем? — мгновенно насторожилась богиня Страха.
Оставив вопрос без ответа, Сон продолжала:
— Но Ивоар не станет говорить ни с кем из вас. От него ты не получишь ни слова.
У Деозы дёрнулась щека.
— Мужчины нашего старшего поколения держатся за юбки жён и пикнуть без позволения не смеют?
— Что бы ты ни обещала, что бы ни сулила, тебе придётся смириться, — Сон повернулась и скрылась в домике, оставив проём открытым.
Боязнь шагнула внутрь, оглянувшись на Тирефтиса, и он покорно поковылял следом.
За порогом начиналась небольшая круглая комната, из которой вёл ещё один проём, скрытый пёстрой занавеской. Из обстановки были лишь низкий анатархский столик, несколько циновок и два плетёных короба. В земляном полу — круглый очаг, выложенный камнями; в нём ещё тлели угли, однако гарью и дымом совсем не пахло.
Сон села на одну из циновок и пригласила гостей сделать то же самое.
— Угощения не предлагаю. Сама знаешь, почему, — строго сказала она, наблюдая за присаживающейся Деей.
— Уж поверь, я досыта наелась здешних плодов, — отозвалась та. — Не тяни, Сонэдис. Ты хотела мне что-то сказать.
— Ты явилась сюда с оружием, — голос Сон, не утратив мягкости, неуловимо изменился — под шёлком скрывалось бритвенное лезвие. — Твой нож — жалкое подобие Сфалмы.
— А кто сказал, что копия должна быть всецело схожа с подлинником? — надменно спросила Деоза. — Это лишь дань уважения Селамну, не более.
— О какой дани уважения от убийцы может идти речь? Больше похоже на издёвку. Отдай мне нож, и я отвечу на твой вопрос.
Боязнь поджала губы, но потянулась к ремню на талии, отстегнула ножны и протянула Сон. Сонэдис взяла нож, положила на столик, погладила кончиками пальцев алый камень навершия.
— Мой сын покинул меня, — начала Деоза. — Отрёкся от меня, избрав стезёй служение Тро. Я сама виновата. Незачем было приводить его в Трою. Но я надеялась, что Тро не переступит грань. И теперь я хочу, чтобы мысли моего сына принадлежали мне. Он — мои кровь и плоть!
Сон поднялась, обошла комнату и успокаивающим жестом положила ладонь на голову Жрицы.
— Однажды дети становятся взрослыми, Деоза, и никому не под силу это изменить. В твоей власти вернуть мальчика домой, прочесть его разум, попытаться повлиять на него, но окончательное решение он будет принимать сам, и ты ничего с этим поделать не сможешь. Запри его в клетке — и он сбежит… или задохнётся. Этого ты желаешь для него?
— Нет! — воскликнула Боязнь и скрипнула зубами от бессильной злобы. — Нет…
— Ты хочешь управлять своим ребёнком. И твоё желание осуществимо. В этом теле ты ещё сможешь родить дитя… но только единожды, Деоза. И, если ты вправду того желаешь, тебе следует поспешить. Твоё Время на исходе, и тебе это известно.
— О, пустое, — с бахвальством сказала Дея-Деоза, вмиг успокоившись. — Я в этом существовании получила то, чего хотела. Селамн переродился, стал моим мужем, и я родила ему человеческого ребёнка. Даст Время, рожу и второго. В отличие от Памяти, я способна иметь детей.
— Время Селамна ещё не наступило, — тихо проговорила Сон. — Как и Время Архше.
Тирефтис почувствовал себя ничтожным; он только и мог, что молча наблюдать за божествами, впитывая каждое их слово и не понимая и половины сказанного.
Перед Хораннитом разворачивалось продолжение одного из самых известных в народе мифов, превратившегося в сказку: Хоранна-Память и Селамн-Беспутный, её ученик, а позднее — по некоторым утверждениям — и супруг. Союз был счастливым, но кратким и бездетным: другая женщина — теперь ясно, что это была Деоза — возжелала Селамна и, когда попытка завлечь его не удалась, убила его, хотя метила в Хоранну. Осталось неведомым, настигла ли убийцу заслуженная кара. Скорбящая Память покинула Тенетные Сады и ушла в последнее странствие… но о последнем мало кто помнит. Слезливая сказка о любви и ревности, в чём-то поучительная, а в чём-то — тошнотворная.
Самая омерзительная часть сказки сидела рядом с Тирефтисом.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросила Дея. — Сон?
Сон-Душа спокойно глянула на неё и ещё тише проговорила:
— Ты услышала меня. К чему повторяться? Ты знаешь, как связаны Память и Беспамятство, и решилась вмешаться в их уклад. Пожинай то, что посеяла, Боязнь.
В домике повисло тягостное молчание.
— Кто такой Архше? — отважился нарушить его Тирефтис.
Сонэдис обратила на Хораннита сияющий фиалковый взор.
— Кто «такая», — с материнской улыбкой поправила она. — Тебе она известна под именем Хоранна.
Хоранна звалась иначе?
Тирефтиса это не слишком удивило. История знала множество примеров того, как с течением лет менялись названия и прозвища превращались в имена.
Архше… это слово многое проясняет.
— Ты хочешь рассказать ему всё от самого Рождения?! — разозлилась Дея и мотнула головой, уклоняясь от прикосновения Сон, — капризное дитя, на которое перестали обращать внимание.
— Ты тоже можешь послушать, Деоза, — всё так же глядя на Тирефтиса и не меняя тона, отозвалась Душа. — Вдруг познаешь что-то новое…
— У нас нет времени на россказни и воспоминания!
— На воспоминания всегда есть время, — внешне Сон осталась безмятежной, но её глаза стали колючими. Бел-Хорь содрогнулся. — Время холодное, бремя суровое — вечны, святость и грех человеку взвалили на плечи, жизнь и судьбу на Земле воедино связали. «Всё начинается с яблока», — боги сказали. Для тебя же, Хораннит, всё и закончится яблоком. Уходи и не возвращайся в Сады Н’едр, чтобы не навлечь на себя погибель. И помни, чей ты служитель, — Душа сделала шаг в сторону и с неожиданной силой схватила Тирефтиса за плечо. — Помни.
Дея начала подниматься на ноги, но неожиданно вскрикнула и схватилась обеими руками за голову.
— Что… что ты со мной сделала?! — прокаркала Жрица.
— Ничего, чего не сделала бы ты сама, — Сонэдис убрала руку с плеча Хораннита и отступила вглубь домика. — Для всепроникающей Боязни ты задаёшь слишком много вопросов. Твоё Время на исходе, и скоро Стужа коснётся тебя, если ты продолжишь идти выбранным путём.
Дея поморщилась. Тирефтис осознал, что за тот краткий срок, что они пребывали в Садах, Верховную Жрицу словно бы коснулось увядание; в чёрных волосах мелькнул серебристый блеск, принадлежащий не металлу цепочек…
— Благодарю за предупреждение, — сделав над собой усилие, произнесла Дея и медленно опустила руки.
