Непредсказуемая, взбалмошная, изворотливая — и по-хеймовски жестокая. Потому как не для меня, инферии, жаждущей приобрести демонические крылья любыми доступными способами, был сделан сей «великодушный» жест. Больше похоже на показательное выступление с целью принизить меня. Для чего же еще тогда отдавать столь ценный и с таким трудом добытый эфир? Поставить меня на место и показать, что даже с такой форой мне никогда Мирейну не обойти — наверняка именно таким и был ее безмолвный посыл.
Скрипнув зубами от бессильной злобы, я сняла с шеи злополучную подвеску с намерением ее выбросить, но почти сразу передумала. Если разнесу эфирную эссенцию прямо здесь, уж наверняка привлеку ненужное внимание какого-нибудь залетного предвечного. Или цербера, что еще хуже. И совсем уж феерично, если это будет все тот же цербер. То-то он обалдеет!
Я раздраженно мотнула головой: чтоб его! И чего опять о нем вспомнила?
Мое тело окутала мелкая неприятная дрожь, а грани эфира отозвались знакомой тягучей болью. Я едва удержалась, чтобы не застонать: неужели новый призыв?! Моровая урна, да кто там опять?!
Судя по силе призыва, этот взывающий куда слабее и неопытнее предыдущего. И призыв его такой же: робкий, неуверенный, слабо царапающий мой и без того издерганный эфир. Так бывает, когда взывающий колеблется: не готов платить за желаемое либо страшится, потому что ему есть что терять. Одним словом, этот вафель консервированный не уверен в своем желании желать. И к призыву, соответственно, в должной мере не готов. А то и вовсе занимается этим лишь скуки ради. Да, попадаются и такие. И если первая категория киселеподобных смертных меня просто раздражает, то последнюю ненавижу всей своей проклятой душой. И, явившись пред ошеломленными очами явно не рассчитывавших на успех призыва смертных, отвожу душу как следует. Их душу, разумеется.
Ладно, сначала нужно разобраться с нынешней оболочкой, а там уж посмотрим.
Едва я пересекла проспект и вошла во двор первой попавшейся новостройки, меня снова скрутило от боли — призыв набирал силу. Я хмыкнула: выходит, взывающий все-таки определился, раз продолжает так настойчиво звать, слово за словом подтачивая мое настроение и свои шансы на долгую счастливую жизнь.
Сделав пару шагов, я устроилась на ближайшей скамейке и алчно облизнулась: потерпи, родимый, сейчас приду. Только вот с телом разберусь и предстану пред тобой во всей своей проклятой красе. С телом, к слову, можно было бы вообще не церемониться. Как и предлагала Мирейна: бросить его на лавке и уйти. Глядишь, может, кто и подберет. В смысле, поможет. Не совсем же смертные пропащие, чтобы оставить беспомощного…
Мой взгляд привлек толстощекий подросток лет двенадцати с огромным, едва ли не в половину его роста, портфелем за спиной. Занеся руку с камнем над отощавшей грязной кошкой, он злорадно ухмыльнулся и алчно облизал губы в предвкушении веселья. Я непроизвольно сжала руки в кулаки, но мысленно одернула себя и прикрыла глаза, не желая видеть неприглядную изнанку лощеного города. В конце концов, это не мой мир и не мои правила. Не мне их и нарушать.
Целую долю секунды я была уверена в своем решении. А затем жар в глазах стал совсем уж невыносим, и я распахнула веки. Меня ведь сегодня столько раз обзывали бесом! Так почему бы и не спуститься ненадолго на нижнюю ступеньку инфернальной иерархии?
Мальчишка все с тем же камнем застыл на месте, затем сделал шаг-другой в сторону и, запнувшись в собственных ногах, плюхнулся в гниющее на песке месиво брошенного кем-то ужина. Кесарю — кесарево, гнилому — гнилое.
Проклинающему да воздастся.
Спустя минуту, осознав всю плачевность своего положения, пацан громко завыл. Кошка зашипела и убежала, а моя зловредная сущь возликовала. А потом ругнулась и скрючилась от боли.
Ай, моровая урна! Сейчас…
Так, что тут у нас. Цветы жизни на цветущей клумбе, самозабвенно заливающие себя энергетиками и информационным контентом из телефонов; спешащий к машине мужчина в дорогом костюме… Эх, не думаю, что этим будет хоть какое-то дело до незнакомца на скамейке. Зато вон та пенсионерка подвида «бабушка-ромашка» очень даже подходит. Такая ни за что не пройдет мимо лежащего на скамейке человека… после того, как дойдет до него. Годика этак через два.
Проклятые иголки, и чего я вообще так беспокоюсь о теле неудачника, желавшего проклясть собственного брата? Бросить его, как все предвечные делают, да и дело с концом! А то время только теряю. О, а как насчет вон того молодого парня, задумчиво бредущего мимо? Высокий, крепкий, вроде никуда не спешит и… Ой-аргх, что? Куда?! Да как же?..
Парень споткнулся на ровном месте, перелетев через низенький заборчик. Я выставила ладонь — и незнакомец под воздействием моего эфира пролетел буквально в паре дюймов от острого краешка скамейки.
Я прикрыла рот рукой, чтобы удержать рвущиеся наружу ругательства, которые лишь силой воли и в самый последний момент удалось заменить удивленным возгласом.
Что ж ты, мякиш, неуклюжий такой! Да вон тот пенсионер с палками для скандинавской ходьбы и бодро колышущимися окорочками в обтягивающих трениках и то ловчее тебя будет!
Я раздраженно встряхнула ладонью и хмуро уставилась на кряхтящего страдальца. Надо было все же дать ему упасть, чтобы в следующий раз неповадно было кидаться на все, что к земле не приклеено. Но все произошло так неожиданно, что моя рука среагировала быстрее, чем удалось придумать более подходящее ситуации решение, нежели использование силы, которая могла привлечь много ненужного внимания. Внимания одного не в меру дотошного цербера, к примеру. И все ради какого-то неуклюжего оборвыша?
Я смерила испепеляющим взглядом отряхивающего джинсы парня. Тот, очевидно, ощутив нехорошее воздействие на свой эфир, повернулся ко мне. Я, презрительно фыркнув, отвернулась — и тут же поморщилась от вновь нахлынувшей боли усиливающегося призыва.
— С вами все в порядке? Вам нужна помощь? — вдруг раздалось над самым ухом, отчего я вздрогнула и скривилась.
Дожили! Моровой инферии предлагает помощь смертный, который всего минуту назад себе-то помочь был не в состоянии. Неужели в голове все смешалось, пока летел шпилем в скамейку?
Парень, не дождавшись ответа на вопрос, приблизился ко мне и, склонившись, протянул широкую ладонь.
— Вам помочь?
Да ты себе сначала ходить прямо помоги! А то телом в скамейку попасть не может, а все туда же: лезет со своей помощью… хотя постойте! Что это я в самом деле? Это же именно то, что сейчас и нужно! Что ж, милосердный незнакомец, теперь моя нелепая оболочка полностью твоя проблема.
Все еще не поднимая взгляд, я кивнула и осторожно привстала со скамейки. А затем с чувством выполненного долга закрыла глаза, отдаваясь силе призыва.
Мягко опустившись в сердце неумело выведенной пентаграммы, я ощутила облегчение. Боль ушла, а вместе с ней и тревога, вызванная неприятной встречей с цербером.
Я снова оказалась в своей стихии.
Привычно окинув взглядом пространство, меня призвавшее, я испытала легкий укол разочарования. Темный закопченный потолок небольшой спальной комнаты, потертые и местами порванные обои на стенах без единого защитного глифа, видавшая виды одноместная тахта с кучей фотокарточек у изголовья и перекошенный столик с остатками еще теплого ужина у самой границы пентаграммы — все говорило о том, что призвавший меня смертный о предвечных и их силе имел крайне смутное представление. И еще меньше знал последствиях столь легкомысленного с нами взаимодействия.
Нет, вот серьезно, как вообще можно было додуматься совершать призыв в спальне? В месте, где душа смертного наиболее уязвима?! Считаю это форменным неуважением как к обитателям Хейма в целом, так и ко мне в частности! Да даже у самых неопытных взывающих имеется если не обустроенный алатарь, то хотя бы отдельный угол для ритуалов. Этот призывающий еще бы на кровати пентаграмму чертил да агнца на подушке резал! Совсем уже эти смертные обнаглели! Заигрались в своем захудалом мирке в богов и окончательно потеряли всякий страх, не говоря уж об элементарной предосторожности.
Так, стоп, что-то я не на шутку завелась. С чего бы это? Подождите-ка…
Прикрыв глаза, я повела носом и, поморщившись, чихнула: так и есть! Жилье насквозь провоняло агрессией, злобой и немотивированной жестокостью.
Любопытненько.
А с другой стороны, даже хорошо, что этот взывающий такой недотепа — будет меньше возни. Возможно, в этот раз мне все же удастся узнать, откуда смертные берут мемории с моим призывом.
— Привет. То есть, приветствую, — раздался дрожащий женский голос позади меня, и я тихонько застонала.
Что ж, теперь хотя бы понятно, откуда были эти странные колебания в намерениях и силе призыва.
— Здравствуй, — как можно приветливее улыбнулась я, поворачиваясь к взывающей.
Моровая урна, ну что за день-то такой? Не иначе цербер, чтоб ему мягко было, сглазил!
Нет, я вовсе не против женщин. Я категорически против их эфира! Обычно приторный, насквозь пропитанный тревогами, переживаниями и сомнениями, он намертво липнет, обволакивая нутро тяжелой пленкой, оставляющей после себя прогоркло-едкое послевкусие. И так в подавляющем большинстве случаев. А все потому, что женщины по природе своей, за редким исключением, мягки характером, волей и убеждениями. Сострадание, мнительность и эмоциональная неустойчивость вкупе с нерациональной привязанностью разъедают их характер, словно ржа самый крепкий металл: медленно, неумолимо и необратимо. Иного за свой недолгий опыт взаимодействия с миром смертных я пока не встречала, а потому привыкла к простой, но рабочей аксиоме.
Одна из которых сейчас стояла прямо передо мной в трепетном ожидании избавления, которого сама же панически боялась. И едва ли желала, потому как до конца не осознавала.
Я покачала головой, попутно пытаясь погасить раздраженное ворчание. И мне почти удалось! Придавленное силой воли ворчание переросло в утробное рычание, и взывающая испуганно отшатнулась, едва не ткнув мне в нос огромным и грубо стесанным крестом.
— Спокойно, хозяйка, — тут же выставила я руки ладонями вперед, — живот урчит. С утра ничего не ела, — слукавила я, дабы хоть немного успокоить простоволосую женщину — и тут же прикусила язык, запоздало вспомнив, что мой рацион радикально отличается от земной пищи и включает в себя далекие от общепринятых на земле ингредиенты.
Один из которых, к слову, уже вовсю готовился вставить свой крест мне прямо промеж глаз. Не смертельно, конечно, но все равно приятного мало.
И я поспешила сгладить ситуацию, зайдя сразу с козырей.
— Каким будет твое желание, хозяйка?
В какой-то степени это сработало. Во всяком случае, распятие опустилось на уровень моего рта, все еще оставаясь предпосылкой к довольно гнусному членовредительству.
— Мое желание? — переспросила женщина, и ее впалые глаза зажглись искрами давно утраченной надежды.
О, Багровый, эти смертные с каждым призывом все нелепее!
— Ты же вызвала меня для какой-то цели, не так ли? — напомнила я, за каким-то бесом добавляя себе работы. — Я слушаю.
Зачем я вообще трачу свое время на эту недалекую? Почему бы прямо сейчас все не прекратить, разом оборвав несуразный вызов и, забрав мне причитающее, не покинуть это насквозь пропахшее скорбью и злобой жилище.
— Да, конечно, цель. Желание. Мое желание, — словно очнувшись от липкой полудремы, затараторила женщина и, наконец, убрала распятие в один из безразмерных карманов халата. Я ухмыльнулась. — Мое желание, — зачем-то повторила она и, втянув голову в плечи, боязливо оглянулась.
Я нахмурилась. Что-то с этой женщиной было не так. Настолько не так, что я снова окинула комнату внимательным взглядом в поисках деталей, которые могла упустить при первом осмотре, отчего картина в голове как-то не складывалась.
Ну потому что не ведут себя так люди, стоящие у порога исполнения самого сокровенного из своих желаний.
— Итак… — многозначительно протянула я, напомнив о своем присутствии, которое по какой-то непонятно странной причине пугало женщину меньше всего.
Это начинало напрягать. И пропитанный напряжением, тревогой и низменными инстинктами воздух вовсе не был тому причиной.
— Ты правда сделаешь все, о чем попрошу? — уточнила взывающая, окинув меня умоляющим взглядом. — Исполнишь абсолютно любое желание?
Да что ж такое-то? Я кто, по-твоему, крестная золотой рыбки? Или джинн из пивной бутылки?
Подруга, ты же видела, кого призывала. Изучала информацию о предвечных, читала меморий. И раз решилась на призыв Листеры, значит, тебе должно быть доподлинно известно, на чем эта моровая инферия специализируется. Так за каким же бесом у тебя, стоящей у самого края активной пентаграммы со злобным предвечным внутри, нарисовался сей наиглупейший вопрос?! Не иначе эти смертные эволюционируют в деградацию. И вот как мне, как будущему демону, с этими деграднутыми потом взаимодействовать? Они же мне мозг через соломинку высосут скорее, чем я доберусь до их души.
Я прикрыла глаза и устало помассировала переносицу. Нет, тут толка точно не будет. Жаль, конечно, потраченного времени, но уже ничего не поделаешь, так что…
— Ты можешь проклясть моего мужа?
— Что, прости?
Это было настолько неожиданно, что я на мгновение застыла, недоуменно уставившись на женщину. Полагаю, во взгляде настолько красноречиво отразилась вся гамма охвативших меня эмоций, что женщина вздрогнула и испуганно попятилась.
— Ну, я не знаю, не уверена, — залепетала она и настороженно огляделась. Уже в который раз. И теперь я знала наверняка, кого эта жалкая смертная так опасалась. До дрожи в худых белых ручонках, до паники в широко распахнутых глазах. Страшилась одного упоминания своего благоверного гораздо сильнее стоящего прямо перед ней кровожадного предвечного. — Я правда… понимаешь? Я ведь правда не желала, чтобы вот так все обернулось.
— Неужели? — холодно осведомилась я, уловив тонкий привлекательный аромат жажды отмщения.
Выходит, я здесь не случайно. И эта женщина ничем не отличалась от сотен других, таких же подгнивших и изъеденных злой обидой, душ, жаждущих проклясть близкого человека только лишь затем, чтобы отхватить кусочек наследства полакомее да пожирнее. А какие перформансы они передо мною устраивают — закачаешься! Столько страсти, экспрессии и слез не увидишь даже в день составления завещания! Всю свою душу, сердечные, вкладывают.
Ну а я — любезно беру.
Не сдержавшись, я довольно ухмыльнулась и одарила взывающую ласковым снисходительным взглядом, обещающим долгожданное избавление от всех мучений.
— Я так больше не могу, пойми, — запричитала женщина, заламывая руки в нелепой мольбе. Я прищурилась: да, эта часть мне хорошо знакома. Хотя она обычно следует в самом начале тщательно подготовленного и хорошо отрепетированного представления. — Я сделала все, что могла. Я пыталась как-то иначе, по-другому. По-людски. Но ничего не вышло!
В нос снова ударил неприятный запах, и я поморщилась: ее нелепое покаяние напрочь отбило весь аппетит вместе с приподнятым настроением. Нет, эту гремучую смесь вины и жалости я точно не одолею. Даже пытаться не стану. Мне и от пышущего мстительными ароматами эфира становится нехорошо, а от подобного, дурно пахнущего, ошметка чьей-то трагедии я просто скопычусь.
Скрипнув зубами от бессильной злобы, я сняла с шеи злополучную подвеску с намерением ее выбросить, но почти сразу передумала. Если разнесу эфирную эссенцию прямо здесь, уж наверняка привлеку ненужное внимание какого-нибудь залетного предвечного. Или цербера, что еще хуже. И совсем уж феерично, если это будет все тот же цербер. То-то он обалдеет!
Я раздраженно мотнула головой: чтоб его! И чего опять о нем вспомнила?
Мое тело окутала мелкая неприятная дрожь, а грани эфира отозвались знакомой тягучей болью. Я едва удержалась, чтобы не застонать: неужели новый призыв?! Моровая урна, да кто там опять?!
Судя по силе призыва, этот взывающий куда слабее и неопытнее предыдущего. И призыв его такой же: робкий, неуверенный, слабо царапающий мой и без того издерганный эфир. Так бывает, когда взывающий колеблется: не готов платить за желаемое либо страшится, потому что ему есть что терять. Одним словом, этот вафель консервированный не уверен в своем желании желать. И к призыву, соответственно, в должной мере не готов. А то и вовсе занимается этим лишь скуки ради. Да, попадаются и такие. И если первая категория киселеподобных смертных меня просто раздражает, то последнюю ненавижу всей своей проклятой душой. И, явившись пред ошеломленными очами явно не рассчитывавших на успех призыва смертных, отвожу душу как следует. Их душу, разумеется.
Ладно, сначала нужно разобраться с нынешней оболочкой, а там уж посмотрим.
Едва я пересекла проспект и вошла во двор первой попавшейся новостройки, меня снова скрутило от боли — призыв набирал силу. Я хмыкнула: выходит, взывающий все-таки определился, раз продолжает так настойчиво звать, слово за словом подтачивая мое настроение и свои шансы на долгую счастливую жизнь.
Сделав пару шагов, я устроилась на ближайшей скамейке и алчно облизнулась: потерпи, родимый, сейчас приду. Только вот с телом разберусь и предстану пред тобой во всей своей проклятой красе. С телом, к слову, можно было бы вообще не церемониться. Как и предлагала Мирейна: бросить его на лавке и уйти. Глядишь, может, кто и подберет. В смысле, поможет. Не совсем же смертные пропащие, чтобы оставить беспомощного…
Мой взгляд привлек толстощекий подросток лет двенадцати с огромным, едва ли не в половину его роста, портфелем за спиной. Занеся руку с камнем над отощавшей грязной кошкой, он злорадно ухмыльнулся и алчно облизал губы в предвкушении веселья. Я непроизвольно сжала руки в кулаки, но мысленно одернула себя и прикрыла глаза, не желая видеть неприглядную изнанку лощеного города. В конце концов, это не мой мир и не мои правила. Не мне их и нарушать.
Целую долю секунды я была уверена в своем решении. А затем жар в глазах стал совсем уж невыносим, и я распахнула веки. Меня ведь сегодня столько раз обзывали бесом! Так почему бы и не спуститься ненадолго на нижнюю ступеньку инфернальной иерархии?
Мальчишка все с тем же камнем застыл на месте, затем сделал шаг-другой в сторону и, запнувшись в собственных ногах, плюхнулся в гниющее на песке месиво брошенного кем-то ужина. Кесарю — кесарево, гнилому — гнилое.
Проклинающему да воздастся.
Спустя минуту, осознав всю плачевность своего положения, пацан громко завыл. Кошка зашипела и убежала, а моя зловредная сущь возликовала. А потом ругнулась и скрючилась от боли.
Ай, моровая урна! Сейчас…
Так, что тут у нас. Цветы жизни на цветущей клумбе, самозабвенно заливающие себя энергетиками и информационным контентом из телефонов; спешащий к машине мужчина в дорогом костюме… Эх, не думаю, что этим будет хоть какое-то дело до незнакомца на скамейке. Зато вон та пенсионерка подвида «бабушка-ромашка» очень даже подходит. Такая ни за что не пройдет мимо лежащего на скамейке человека… после того, как дойдет до него. Годика этак через два.
Проклятые иголки, и чего я вообще так беспокоюсь о теле неудачника, желавшего проклясть собственного брата? Бросить его, как все предвечные делают, да и дело с концом! А то время только теряю. О, а как насчет вон того молодого парня, задумчиво бредущего мимо? Высокий, крепкий, вроде никуда не спешит и… Ой-аргх, что? Куда?! Да как же?..
Парень споткнулся на ровном месте, перелетев через низенький заборчик. Я выставила ладонь — и незнакомец под воздействием моего эфира пролетел буквально в паре дюймов от острого краешка скамейки.
Я прикрыла рот рукой, чтобы удержать рвущиеся наружу ругательства, которые лишь силой воли и в самый последний момент удалось заменить удивленным возгласом.
Что ж ты, мякиш, неуклюжий такой! Да вон тот пенсионер с палками для скандинавской ходьбы и бодро колышущимися окорочками в обтягивающих трениках и то ловчее тебя будет!
Я раздраженно встряхнула ладонью и хмуро уставилась на кряхтящего страдальца. Надо было все же дать ему упасть, чтобы в следующий раз неповадно было кидаться на все, что к земле не приклеено. Но все произошло так неожиданно, что моя рука среагировала быстрее, чем удалось придумать более подходящее ситуации решение, нежели использование силы, которая могла привлечь много ненужного внимания. Внимания одного не в меру дотошного цербера, к примеру. И все ради какого-то неуклюжего оборвыша?
Я смерила испепеляющим взглядом отряхивающего джинсы парня. Тот, очевидно, ощутив нехорошее воздействие на свой эфир, повернулся ко мне. Я, презрительно фыркнув, отвернулась — и тут же поморщилась от вновь нахлынувшей боли усиливающегося призыва.
— С вами все в порядке? Вам нужна помощь? — вдруг раздалось над самым ухом, отчего я вздрогнула и скривилась.
Дожили! Моровой инферии предлагает помощь смертный, который всего минуту назад себе-то помочь был не в состоянии. Неужели в голове все смешалось, пока летел шпилем в скамейку?
Парень, не дождавшись ответа на вопрос, приблизился ко мне и, склонившись, протянул широкую ладонь.
— Вам помочь?
Да ты себе сначала ходить прямо помоги! А то телом в скамейку попасть не может, а все туда же: лезет со своей помощью… хотя постойте! Что это я в самом деле? Это же именно то, что сейчас и нужно! Что ж, милосердный незнакомец, теперь моя нелепая оболочка полностью твоя проблема.
Все еще не поднимая взгляд, я кивнула и осторожно привстала со скамейки. А затем с чувством выполненного долга закрыла глаза, отдаваясь силе призыва.
Глава 4
Мягко опустившись в сердце неумело выведенной пентаграммы, я ощутила облегчение. Боль ушла, а вместе с ней и тревога, вызванная неприятной встречей с цербером.
Я снова оказалась в своей стихии.
Привычно окинув взглядом пространство, меня призвавшее, я испытала легкий укол разочарования. Темный закопченный потолок небольшой спальной комнаты, потертые и местами порванные обои на стенах без единого защитного глифа, видавшая виды одноместная тахта с кучей фотокарточек у изголовья и перекошенный столик с остатками еще теплого ужина у самой границы пентаграммы — все говорило о том, что призвавший меня смертный о предвечных и их силе имел крайне смутное представление. И еще меньше знал последствиях столь легкомысленного с нами взаимодействия.
Нет, вот серьезно, как вообще можно было додуматься совершать призыв в спальне? В месте, где душа смертного наиболее уязвима?! Считаю это форменным неуважением как к обитателям Хейма в целом, так и ко мне в частности! Да даже у самых неопытных взывающих имеется если не обустроенный алатарь, то хотя бы отдельный угол для ритуалов. Этот призывающий еще бы на кровати пентаграмму чертил да агнца на подушке резал! Совсем уже эти смертные обнаглели! Заигрались в своем захудалом мирке в богов и окончательно потеряли всякий страх, не говоря уж об элементарной предосторожности.
Так, стоп, что-то я не на шутку завелась. С чего бы это? Подождите-ка…
Прикрыв глаза, я повела носом и, поморщившись, чихнула: так и есть! Жилье насквозь провоняло агрессией, злобой и немотивированной жестокостью.
Любопытненько.
А с другой стороны, даже хорошо, что этот взывающий такой недотепа — будет меньше возни. Возможно, в этот раз мне все же удастся узнать, откуда смертные берут мемории с моим призывом.
— Привет. То есть, приветствую, — раздался дрожащий женский голос позади меня, и я тихонько застонала.
Что ж, теперь хотя бы понятно, откуда были эти странные колебания в намерениях и силе призыва.
— Здравствуй, — как можно приветливее улыбнулась я, поворачиваясь к взывающей.
Моровая урна, ну что за день-то такой? Не иначе цербер, чтоб ему мягко было, сглазил!
Нет, я вовсе не против женщин. Я категорически против их эфира! Обычно приторный, насквозь пропитанный тревогами, переживаниями и сомнениями, он намертво липнет, обволакивая нутро тяжелой пленкой, оставляющей после себя прогоркло-едкое послевкусие. И так в подавляющем большинстве случаев. А все потому, что женщины по природе своей, за редким исключением, мягки характером, волей и убеждениями. Сострадание, мнительность и эмоциональная неустойчивость вкупе с нерациональной привязанностью разъедают их характер, словно ржа самый крепкий металл: медленно, неумолимо и необратимо. Иного за свой недолгий опыт взаимодействия с миром смертных я пока не встречала, а потому привыкла к простой, но рабочей аксиоме.
Одна из которых сейчас стояла прямо передо мной в трепетном ожидании избавления, которого сама же панически боялась. И едва ли желала, потому как до конца не осознавала.
Я покачала головой, попутно пытаясь погасить раздраженное ворчание. И мне почти удалось! Придавленное силой воли ворчание переросло в утробное рычание, и взывающая испуганно отшатнулась, едва не ткнув мне в нос огромным и грубо стесанным крестом.
— Спокойно, хозяйка, — тут же выставила я руки ладонями вперед, — живот урчит. С утра ничего не ела, — слукавила я, дабы хоть немного успокоить простоволосую женщину — и тут же прикусила язык, запоздало вспомнив, что мой рацион радикально отличается от земной пищи и включает в себя далекие от общепринятых на земле ингредиенты.
Один из которых, к слову, уже вовсю готовился вставить свой крест мне прямо промеж глаз. Не смертельно, конечно, но все равно приятного мало.
И я поспешила сгладить ситуацию, зайдя сразу с козырей.
— Каким будет твое желание, хозяйка?
В какой-то степени это сработало. Во всяком случае, распятие опустилось на уровень моего рта, все еще оставаясь предпосылкой к довольно гнусному членовредительству.
— Мое желание? — переспросила женщина, и ее впалые глаза зажглись искрами давно утраченной надежды.
О, Багровый, эти смертные с каждым призывом все нелепее!
— Ты же вызвала меня для какой-то цели, не так ли? — напомнила я, за каким-то бесом добавляя себе работы. — Я слушаю.
Зачем я вообще трачу свое время на эту недалекую? Почему бы прямо сейчас все не прекратить, разом оборвав несуразный вызов и, забрав мне причитающее, не покинуть это насквозь пропахшее скорбью и злобой жилище.
— Да, конечно, цель. Желание. Мое желание, — словно очнувшись от липкой полудремы, затараторила женщина и, наконец, убрала распятие в один из безразмерных карманов халата. Я ухмыльнулась. — Мое желание, — зачем-то повторила она и, втянув голову в плечи, боязливо оглянулась.
Я нахмурилась. Что-то с этой женщиной было не так. Настолько не так, что я снова окинула комнату внимательным взглядом в поисках деталей, которые могла упустить при первом осмотре, отчего картина в голове как-то не складывалась.
Ну потому что не ведут себя так люди, стоящие у порога исполнения самого сокровенного из своих желаний.
— Итак… — многозначительно протянула я, напомнив о своем присутствии, которое по какой-то непонятно странной причине пугало женщину меньше всего.
Это начинало напрягать. И пропитанный напряжением, тревогой и низменными инстинктами воздух вовсе не был тому причиной.
— Ты правда сделаешь все, о чем попрошу? — уточнила взывающая, окинув меня умоляющим взглядом. — Исполнишь абсолютно любое желание?
Да что ж такое-то? Я кто, по-твоему, крестная золотой рыбки? Или джинн из пивной бутылки?
Подруга, ты же видела, кого призывала. Изучала информацию о предвечных, читала меморий. И раз решилась на призыв Листеры, значит, тебе должно быть доподлинно известно, на чем эта моровая инферия специализируется. Так за каким же бесом у тебя, стоящей у самого края активной пентаграммы со злобным предвечным внутри, нарисовался сей наиглупейший вопрос?! Не иначе эти смертные эволюционируют в деградацию. И вот как мне, как будущему демону, с этими деграднутыми потом взаимодействовать? Они же мне мозг через соломинку высосут скорее, чем я доберусь до их души.
Я прикрыла глаза и устало помассировала переносицу. Нет, тут толка точно не будет. Жаль, конечно, потраченного времени, но уже ничего не поделаешь, так что…
— Ты можешь проклясть моего мужа?
— Что, прости?
Это было настолько неожиданно, что я на мгновение застыла, недоуменно уставившись на женщину. Полагаю, во взгляде настолько красноречиво отразилась вся гамма охвативших меня эмоций, что женщина вздрогнула и испуганно попятилась.
— Ну, я не знаю, не уверена, — залепетала она и настороженно огляделась. Уже в который раз. И теперь я знала наверняка, кого эта жалкая смертная так опасалась. До дрожи в худых белых ручонках, до паники в широко распахнутых глазах. Страшилась одного упоминания своего благоверного гораздо сильнее стоящего прямо перед ней кровожадного предвечного. — Я правда… понимаешь? Я ведь правда не желала, чтобы вот так все обернулось.
— Неужели? — холодно осведомилась я, уловив тонкий привлекательный аромат жажды отмщения.
Выходит, я здесь не случайно. И эта женщина ничем не отличалась от сотен других, таких же подгнивших и изъеденных злой обидой, душ, жаждущих проклясть близкого человека только лишь затем, чтобы отхватить кусочек наследства полакомее да пожирнее. А какие перформансы они передо мною устраивают — закачаешься! Столько страсти, экспрессии и слез не увидишь даже в день составления завещания! Всю свою душу, сердечные, вкладывают.
Ну а я — любезно беру.
Не сдержавшись, я довольно ухмыльнулась и одарила взывающую ласковым снисходительным взглядом, обещающим долгожданное избавление от всех мучений.
— Я так больше не могу, пойми, — запричитала женщина, заламывая руки в нелепой мольбе. Я прищурилась: да, эта часть мне хорошо знакома. Хотя она обычно следует в самом начале тщательно подготовленного и хорошо отрепетированного представления. — Я сделала все, что могла. Я пыталась как-то иначе, по-другому. По-людски. Но ничего не вышло!
В нос снова ударил неприятный запах, и я поморщилась: ее нелепое покаяние напрочь отбило весь аппетит вместе с приподнятым настроением. Нет, эту гремучую смесь вины и жалости я точно не одолею. Даже пытаться не стану. Мне и от пышущего мстительными ароматами эфира становится нехорошо, а от подобного, дурно пахнущего, ошметка чьей-то трагедии я просто скопычусь.
