Нужно потерпеть. Совсем немного, пока проклятие не переключится окончательно. Пока не размякнет сыто и умиротворенно.
А потом я его уничтожу.
Я чувствую, как слабею... А тварь всё ещё голодна. Её плотоядное урчание становится только сильнее с каждой минутой. Мерзкие черви-отростки вытягиваются, разбухают, наливаются зеленоватым свечением…
Что?! Зеленоватым!
Боги! Это же… мёртвое проклятие. Да оно сожрёт меня с удовольствием и не подавится, выпьет досуха, потому как смерть ненасытна!
Хватит! Довольно!
Отчаянно дёргаюсь, разрывая контакт, и призываю силу. Ту самую, что в моей крови.
Проклятие, пожирающее меня, на мгновение удивленно замирает, прерывая свой пир. Я будто воочию вижу, как оно ошеломлённо встряхивает пиявкообразной головой, как тянется медленной струйкой ядовитая слюна из оскаленной пасти, как дрожит в нетерпении тонкий раздвоенный язык, ожидая команды продолжить, как вращаются мутные слепые бельма в кожистых провалах-глазницах.
Что, тварь, не ожидала? Теперь поговорим на равных.
Сдохни!
В уши бьет протяжный тоскливый вой. На секунду прижимаю ладони к голове, а потом восстанавливаю защиту и удираю, распихивая локтями лопающихся, как зловонные язвы, червей. Суматошно загребаю руками, взбивая чёрную вязкую жижу, которой они расползаются, и пытаюсь выплыть на поверхность.
Подальше от издыхающего проклятия…
Не думать... Не дышать! Не дышать! Не ды… кха!
Кашляя, вываливаюсь на первый слой и взмываю вверх, расправляя крылья.
Проклятие Эдварда зыбко дрожит, вздувается гигантскими гниющими пузырями и опадает, растекаясь зелёновато-бурыми потоками. Зловонные струи скользят вниз, впитываются в обивку, прожигая её насквозь, капают на ковёр, оставляя уродливые проплешины в цветном узоре.
Осталось немного. Пустить волну исцеляющей магии, выжигая остатки. Сил практически нет, я должна собраться, должна…
Мелко-мелко дышу, не чувствуя собственного тела. Слабенькое голубоватое сияние с трудом расходится от ладоней, постепенно охватывает рыжего и ошмётки...
Все боги и демоны бездны! Я справлюсь… Справлюсь…
— Значит, это и есть та самая сбежавшая невеста? — редкие, но звонкие хлопки и низкий голос врываются в сознание, сбивая концентрацию напрочь.
Вздрагиваю от неожиданности и выпадаю в реальность, со стоном соскальзывая на пол к чужим ногам.
— Какого демона! Вы… Вы… Вы всё испортили! — рычу разъяренно. — Я не успела выжечь его, добить. — Тщетно пытаюсь извернуться, в надежде, что безвольное тело сможет подняться, каким-то чудом вскарабкаться обратно на диван, где безжизненным истуканом замер Эдвард.
И понимаю, что не могу...
От злости и отчаяния хочется выть и кататься по полу, бросаться с кулаками на безмозглого идиота, так нелепо разрушившего всё, что мне удалось.
Я почти смогла, была очень близко…
А теперь… Теперь всё напрасно!
Мой резерв пуст. Отдала всё, без остатка. И даже настойка Клары не спасёт.
Боги, я практически вижу, как проклятие разрастается свежими отростками и сотни прожорливых червей с удвоенной яростью запускают в тело и душу рыжего ненасытные пасти, стремясь наверстать упущенное.
Их так много... Цепких, живых, голодных… Они в состоянии сплести новую пуповину, слиться в единое целое, вернуть себе полную силу. Но теперь растревоженное проклятие стократ злее, опаснее, опытнее и больше не даст слабину, не даст обмануть себя.
Рыжий обречён, и я вместе с ним…
Тоскливый вопль вырывается из груди, и я рыдаю навзрыд от жалости, от чёрной безысходности.
Глаза застилает туман. Я практически мертва. Ведь рыжий не дышит…
Папочка, прости, я не справилась, подвела тебя… Всех нас…
Резкий рывок… и меня бесцеремонно притискивают к чужому телу, сковывают прочным кольцом рук и усаживают на твёрдые колени как куклу.
— Да как вы смеете! — ахаю возмущенно, когда горячие ладони проходят по щекам в грубоватой ласке, стирая слёзы.
Негромкий смешок вибрирует пойманным эхом в мужской груди за моей спиной и ухо обжигает хриплый шёпот:
— Время рыдать прошло, девочка. Возьми то, что тебе нужно и добей его…
Я каменею на вдохе, широко распахнув глаза… и врезаюсь в ревущий ледяной поток горной реки. Ухаю с головой, едва успевая схватить сведенным ртом последний глоток воздуха, а потом меня выбивает на второй слой. Там, где корчится в агонии проклятие рыжего.
Вновь ступаю в чёрную воду, но теперь не тону — парю над поверхностью, а под ногами расходится веером непрерывное голубое течение.
Исцеляющая магия. Моя. Усиленная многократно.
Тьма съёживается на глазах, стягивается грязным пятном. Каждый мой шаг — яркий всплеск, поток кристально-чистой воды, смывающий болотную гниль, растворяющий её без остатка.
Иду вперёд, ориентируясь на тонкую алую нить, что дрожит на уровне груди. Иду прямо к островку в самом центре прозрачного лесного озера. Угрюмые каменные развалины хищно скалятся гниющими зубами в раззявленной пасти чудовища.
Я узнаю это место…
И едва коснувшись земли, падаю ещё глубже…
Предупреждение:
В этой главе будет несколько тяжелых сцен, но герои рассказали свою историю именно так, автор только записал.
«— Эдвард, сынок, подойди.
Высокий темноволосый мужчина с резким неприятным лицом недовольно хмурится, скрещивая руки на груди. Он стоит неподвижно как могильное изваяние посредине внутреннего двора разрушенной крепости, а за его спиной зловеще чернеет обвалившийся арочный проем в смотровую башню будто глотка самой бездны. Серый промозглый туман мутной дымкой клубится вокруг, расползается ядовитым плющом по заросшим мхом стенам, размывая истинные очертания строений.
Худенький рыжеволосый мальчишка лет пяти спешно прячет ладошки и отрицательно мотает головой. Я и сама бы не пошла. Даже не нужно дара, чтобы почувствовать тёмную силу, окутывающую фигуру мужчины покровом мрака.
— Живо!
Резкий окрик пощечиной взрывает воздух. Ребенок вздрагивает и опасливо пятится по каменной площадке, пока не натыкается на миниатюрную красавицу с волосами цвета осенней листвы в пышном зелёном платье и шустро юркает за неё, закрываясь складками материи.
— Эмма!
Ещё одна пощечина. Женщина дергается как от удара, суетливо выталкивая мальчишку перед собой.
— Ну же, Эдвард, сынок. Иди, иди, не бойся, — ласково уговаривает она и легонько подпихивает между лопаток. Но мальчишка упрямо сводит брови, упираясь каблуками маленьких туфель и не двигается с места.
— Ты что, ничего ему не сказала? — гневно восклицает мужчина, тяжёлым шагом срываясь вперёд.
Подойдя вплотную, он нависает над непослушным отпрыском хмурой тучей, злобно буравя чёрными провалами глаз.
— Тише-тише, Гастон, ты напугал лисёнка. Правда, малыш? — Эмма ласково треплет рыжие вихры и воркует нежно: — Не бойся, милый. Папа только с виду такой суровый, а на самом деле любит тебя. Очень-очень.
— Мой папа — Эмиль! — отважно выкрикивает Эдвард, отскакивая в сторону и затравленно взирая на взрослых. — А, это… это плохой человек, мама! Он злой, и…
Названный Гастоном исторгает едва слышный рык и резко дергает Эмму за локоть, прижимая к себе. Та болезненно кривится, пытаясь удержать слабую улыбку, но в глазах её каплями росы набухают слёзы.
— Ты забыла, о чём мы договаривались, милая? — злобно шипят ей в лицо, брызгая слюной.
— П-прости, я н-не смогла…
— Глупая, бесполезная гусыня! Мальчишку вот-вот прорвёт, а ты говоришь: «Не смогла», — желчно передразнивает Гастон и стискивает женские плечи, сдавливает их до хруста, встряхивая несчастную как тряпку. — Или ты хочешь, чтобы его, как пса посадили на цепь? Ты ведь этого добиваешься, да? Дрянь!
— Больно, Гастон, мне больно! — Эмма смотрит побитой собакой, заливаясь слезами: — Я не могу… Понимаешь… не могу-у… — сквозь всхлипы бормочет она, мотая головой.
— Оставьте маму! Иначе… Иначе я… я… я убью вас!
Маленький Эдвард врезается в мужчину, как смерч, крутится волчком, что есть силы молотя по бедрам, спине, животу, куда достают крошечные детские кулачки.
Один из ударов достигает цели.
— Ах, ты, щенок! — ощерившись, шипит Гастон сквозь зубы, одним точным движением отшвыривая его прочь.
Руки Эдварда нелепо взбивают воздух, и он валится навзничь, застывая сломанной куклой. Его короткие рыжие волосы разметываются пожухлой листвой на камнях, а возле виска тонкой струйкой расползается алая кровь.
— Эдвард!
Испуганный вопль разрывает слух, и Эмма, вырвавшись, летит к сыну. Она падает на колени рядом, растерянно тормошит его, покрывает посеревшее личико торопливыми поцелуями, зовёт срывающимся голосом:
— Эдвард… Эдвард, сыночек, очнись. Ну же, лисёнок, вставай. Встава-А-А-А… — увидев окровавленную ладонь, кричит истошно, вскинув лицо к затянутому туманом небу, а потом глухо воет на одной ноте, прижимая неподвижное тельце.
Вой сменяется судорожным всхлипом-вдохом, Эмма замирает неподвижно, уставившись в пустоту. А потом начинает покачиваться как заведённая взад-вперёд, мурлыча под нос:
— Спи, лисёнок, спи, мой родной. Мама всегда будет рядом с тобой.
Она баюкает Эдварда, нежно убирает упавшие на лоб тонкие рыжие прядки, бережно укладывает тело на камни, заботливо расправляет задравшийся жилет. Проводит по маленькой ручке ладонью и вскакивает с безумным видом, кидаясь на Гастона с кулаками:
— Чудовище! Ты убил его! Убил нашего сына!
— Замолчи, дура! — огрызается тот, вяло отбиваясь от обезумевшей женщины.
Та падает ничком на выщербленные камни, вцепляется в волосы и, захлебываясь рыданиями, скулит:
— Убил! Убил! Убил! А-а-а….
— Идиотка безмозглая! — Гастон желчно сплёвывает под ноги, подходит и подхватывает Эдварда на руки.
— Нет! Отдай его мне! — с диким визгом Эмма вцепляется в мужскую ногу и волочится за ней по камням как якорь.
— Отстань! — взбрыкивает Гастон. — Да отвали, дурная баба! Или тебе сын не нужен?
— Что? Что ты сказал? — Вскидывается Эмма и глаза её загораются сумасшедшей надеждой.
— Что-что? Сопли утри и слушай. Я воскрешу его, но только до рассвета. Пока солнце не встанет, свяжешь его жизнь, иначе щенок умрёт. Поняла?
— Д-да...
— Иди, давай, готовься. Придешь за четверть часа до зари. Я закончу ритуал и заберу его с собой. Воспитаю, пока он окончательно не превратился в бабу.
— А я? К-как же я?
— А ты останешься с мужем, если не помрёшь. А что ты думала, милая? Чёрная магия требует жертв. Выбирай: или он, или ты?
— Он, конечно, он... — торопливо всхлипывает Эмма, обвивая ногу Гастона руками и благодарно покрывая поцелуями его заляпанный грязью сапог. — Спаси его, умоляю!
— Спасу! А теперь, убирайся! И чтобы ни одна живая душа… Поняла? Пошла вон!
Гастон небрежно откидывает её мыском и ступает в полукруглый зев башни, исчезая во мраке. Эмма кое-как встаёт, шатаясь как пьяная.
— Я всё сделаю. Всё-всё, что хочешь… — бормочет она, слепо хватаясь за разрушенную стену руками, и ковыляет прочь, погружаясь в серый туман, безостановочно шепча: — … лишь бы Эдвард жил. Лишь бы он жил…»
Боги!!
Нервно кусаю губы, краем сознания отмечая солёный привкус во рту. Чудовище!
— Какое же он чудовище, — шепчу, размазывая слёзы. — Бедный, бедный рыжий….
— Ш-ш-ш… Это прошлое, Мири, — тихий голос дуновением невидимого ветра взметывает растрепанные пряди и высушивает влагу на щеках. — Ты должна пойти за ним в башню.
Киваю и делаю шаг, ступая из туманной пелены на каменный двор: Эмма скрюченной старухой проходит совсем рядом. Заглядываю в её глаза, но они пусты и безжизненны. Призрак…
А, тот, Гастон, он тоже призрак?
— Да. Не бойся… — шепчет ветер, настойчиво подталкивая вперёд, — они не видят тебя. Призракам прошлого нет дела до живых. Иди…
Хоть ветер и заверяет, что я вне опасности, всё-таки первый шаг во мглу делаю непроизвольно зажмурившись.
Осторожно приоткрываю одно веко и с облегчением выдыхаю. Тьма отступает. Там, где я касаюсь её, спешно втягивается в щели и трещины, испугавшись едва различимого голубого свечения. Она наблюдает за мной немигающим взором тысячи мутных глаз, сладострастно урчит тысячами жадных до силы глоток, едва слышно скребет каменную кладку тысячами острейших когтей, затаившись в засаде.
Брр, мерзость!
Чёрная магия терпеливо выжидает, и я тоже жду.
— Иди… Вперёд… Прямо… Прямо… Направо… Ещё раз… Налево… — далекое едва слышное эхо кружит вокруг, давая подсказки. Послушно переставляю ноги, уходя глубже под землю по крысиному спиральному лазу. — Стой! Смотри…
Тьма всё так же ждёт своего часа, затаившись по норам, нарочно затягивая плотной непроглядной пеленой огромную пещеру, но даже ей не под силу скрыть то, что вижу…
Я смотрю сквозь бездонный мрак, сквозь сплетения чёрной лохматой паутины и вижу… под неверным зеленовато-серым светом, неспешно струящимся из провала потолка, распростертое детское тело с белеющей грудной клеткой.
И Гастона, заносящего тускло фосфоресцирующий нож.
И кровь, фонтаном устремившуюся вверх.
Зажимаю рот, чтобы не орать, когда мужчина, на моих глазах убивший собственного сына, единым смазанным движением вспарывает себе грудину, вырывая кусок собственного сердца. А потом опускает его туда, в провал между детских ребер.
Я не дышу, кусаю пальцы. Ветер молчит. И я не знаю, что делать.
Единственное, что хочется сейчас — вытащить Эдварда из лап Гастона. Ударить смертельным проклятием, возвращая убийце всю причиненную им боль, весь страх и ужас. Всё его зло.
«Нет! Жди…» — отрывистый приказ в голове в тот самый момент, когда, решившись, поднимаю ногу.
Колеблюсь мгновение, а потом опускаю её на холодный землистый пол.
Гастон отбрасывает нож, сводит руки над грудью Эдварда и монотонно бормочет. Под его пальцами собирается тьма. Сначала маленькое, едва заметное облачко. Но оно быстро растет, споро сучит суставчатыми отростками-лапками, вытягивая из окружающей паутины тонкие антрацитовые нити, плетя собственную сеть.
Та ложится на белую детскую кожу чёрными росчерками пера, стягивая рану и сращивая плоть. Эдвард всё так же бледен и неподвижен, но теперь от кошмарного пореза остался тонкий едва заметный шрам. И жирный чёрный паук прямо над сердцем. Нити его паутины вонзаются в тело Эдварда, пронизывают насквозь, сливаются с витальными потоками. Теперь паук и Эдвард — одно целое, единый организм.
— Живи, щенок! — устало выдыхает Гастон, заваливаясь на бок.
Его собственная рана выглядит чудовищно. Сквозь рассеченную кожу наружу торчат кости, а сердце то сочится, то фонтанирует тёмной кровавой струей. Но, как ни странно, Гастон ещё жив, хотя с такими ранениями одна дорога — на кладбище.
Мужчина досадливо морщится, стягивает одной рукой лоскуты свисающей кожи, а другой зачерпывает тьму, как глину, и лепит неряшливую заплатку прямо поверх разреза.
— Де-емоны, — сдавленно шипит сквозь зубы и сплевывает, когда тёмная магия впитывается окончательно, оставляя после себя неповрежденную поверхность.
— Осталось за малым. Только бы эта дура не струсила… — кряхтит под нос, с трудом поднимаясь. Грязно ругнувшись, подхватывает Эдварда и идёт прямо на меня.
Я вижу каждую чёрточку его холёного аристократического лица. Резкого, неприятного, но в чём-то даже красивого. Правда, красота эта скорее отталкивает.
Гастон проходит мимо, едва не задев плечом. Слышу его тяжелое со свистом дыхание, чувствую резкий, сладко-приторный, совсем не мужской запах. Короткие рыжие пряди на долю секунды касаются руки, и я вздрагиваю.
А потом я его уничтожу.
Я чувствую, как слабею... А тварь всё ещё голодна. Её плотоядное урчание становится только сильнее с каждой минутой. Мерзкие черви-отростки вытягиваются, разбухают, наливаются зеленоватым свечением…
Что?! Зеленоватым!
Боги! Это же… мёртвое проклятие. Да оно сожрёт меня с удовольствием и не подавится, выпьет досуха, потому как смерть ненасытна!
Хватит! Довольно!
Отчаянно дёргаюсь, разрывая контакт, и призываю силу. Ту самую, что в моей крови.
Проклятие, пожирающее меня, на мгновение удивленно замирает, прерывая свой пир. Я будто воочию вижу, как оно ошеломлённо встряхивает пиявкообразной головой, как тянется медленной струйкой ядовитая слюна из оскаленной пасти, как дрожит в нетерпении тонкий раздвоенный язык, ожидая команды продолжить, как вращаются мутные слепые бельма в кожистых провалах-глазницах.
Что, тварь, не ожидала? Теперь поговорим на равных.
Сдохни!
В уши бьет протяжный тоскливый вой. На секунду прижимаю ладони к голове, а потом восстанавливаю защиту и удираю, распихивая локтями лопающихся, как зловонные язвы, червей. Суматошно загребаю руками, взбивая чёрную вязкую жижу, которой они расползаются, и пытаюсь выплыть на поверхность.
Подальше от издыхающего проклятия…
Не думать... Не дышать! Не дышать! Не ды… кха!
Кашляя, вываливаюсь на первый слой и взмываю вверх, расправляя крылья.
Проклятие Эдварда зыбко дрожит, вздувается гигантскими гниющими пузырями и опадает, растекаясь зелёновато-бурыми потоками. Зловонные струи скользят вниз, впитываются в обивку, прожигая её насквозь, капают на ковёр, оставляя уродливые проплешины в цветном узоре.
Осталось немного. Пустить волну исцеляющей магии, выжигая остатки. Сил практически нет, я должна собраться, должна…
Мелко-мелко дышу, не чувствуя собственного тела. Слабенькое голубоватое сияние с трудом расходится от ладоней, постепенно охватывает рыжего и ошмётки...
Все боги и демоны бездны! Я справлюсь… Справлюсь…
— Значит, это и есть та самая сбежавшая невеста? — редкие, но звонкие хлопки и низкий голос врываются в сознание, сбивая концентрацию напрочь.
Вздрагиваю от неожиданности и выпадаю в реальность, со стоном соскальзывая на пол к чужим ногам.
***
— Какого демона! Вы… Вы… Вы всё испортили! — рычу разъяренно. — Я не успела выжечь его, добить. — Тщетно пытаюсь извернуться, в надежде, что безвольное тело сможет подняться, каким-то чудом вскарабкаться обратно на диван, где безжизненным истуканом замер Эдвард.
И понимаю, что не могу...
От злости и отчаяния хочется выть и кататься по полу, бросаться с кулаками на безмозглого идиота, так нелепо разрушившего всё, что мне удалось.
Я почти смогла, была очень близко…
А теперь… Теперь всё напрасно!
Мой резерв пуст. Отдала всё, без остатка. И даже настойка Клары не спасёт.
Боги, я практически вижу, как проклятие разрастается свежими отростками и сотни прожорливых червей с удвоенной яростью запускают в тело и душу рыжего ненасытные пасти, стремясь наверстать упущенное.
Их так много... Цепких, живых, голодных… Они в состоянии сплести новую пуповину, слиться в единое целое, вернуть себе полную силу. Но теперь растревоженное проклятие стократ злее, опаснее, опытнее и больше не даст слабину, не даст обмануть себя.
Рыжий обречён, и я вместе с ним…
Тоскливый вопль вырывается из груди, и я рыдаю навзрыд от жалости, от чёрной безысходности.
Глаза застилает туман. Я практически мертва. Ведь рыжий не дышит…
Папочка, прости, я не справилась, подвела тебя… Всех нас…
Резкий рывок… и меня бесцеремонно притискивают к чужому телу, сковывают прочным кольцом рук и усаживают на твёрдые колени как куклу.
— Да как вы смеете! — ахаю возмущенно, когда горячие ладони проходят по щекам в грубоватой ласке, стирая слёзы.
Негромкий смешок вибрирует пойманным эхом в мужской груди за моей спиной и ухо обжигает хриплый шёпот:
— Время рыдать прошло, девочка. Возьми то, что тебе нужно и добей его…
Я каменею на вдохе, широко распахнув глаза… и врезаюсь в ревущий ледяной поток горной реки. Ухаю с головой, едва успевая схватить сведенным ртом последний глоток воздуха, а потом меня выбивает на второй слой. Там, где корчится в агонии проклятие рыжего.
Вновь ступаю в чёрную воду, но теперь не тону — парю над поверхностью, а под ногами расходится веером непрерывное голубое течение.
Исцеляющая магия. Моя. Усиленная многократно.
Тьма съёживается на глазах, стягивается грязным пятном. Каждый мой шаг — яркий всплеск, поток кристально-чистой воды, смывающий болотную гниль, растворяющий её без остатка.
Иду вперёд, ориентируясь на тонкую алую нить, что дрожит на уровне груди. Иду прямо к островку в самом центре прозрачного лесного озера. Угрюмые каменные развалины хищно скалятся гниющими зубами в раззявленной пасти чудовища.
Я узнаю это место…
И едва коснувшись земли, падаю ещё глубже…
Глава 7
Предупреждение:
В этой главе будет несколько тяжелых сцен, но герои рассказали свою историю именно так, автор только записал.
«— Эдвард, сынок, подойди.
Высокий темноволосый мужчина с резким неприятным лицом недовольно хмурится, скрещивая руки на груди. Он стоит неподвижно как могильное изваяние посредине внутреннего двора разрушенной крепости, а за его спиной зловеще чернеет обвалившийся арочный проем в смотровую башню будто глотка самой бездны. Серый промозглый туман мутной дымкой клубится вокруг, расползается ядовитым плющом по заросшим мхом стенам, размывая истинные очертания строений.
Худенький рыжеволосый мальчишка лет пяти спешно прячет ладошки и отрицательно мотает головой. Я и сама бы не пошла. Даже не нужно дара, чтобы почувствовать тёмную силу, окутывающую фигуру мужчины покровом мрака.
— Живо!
Резкий окрик пощечиной взрывает воздух. Ребенок вздрагивает и опасливо пятится по каменной площадке, пока не натыкается на миниатюрную красавицу с волосами цвета осенней листвы в пышном зелёном платье и шустро юркает за неё, закрываясь складками материи.
— Эмма!
Ещё одна пощечина. Женщина дергается как от удара, суетливо выталкивая мальчишку перед собой.
— Ну же, Эдвард, сынок. Иди, иди, не бойся, — ласково уговаривает она и легонько подпихивает между лопаток. Но мальчишка упрямо сводит брови, упираясь каблуками маленьких туфель и не двигается с места.
— Ты что, ничего ему не сказала? — гневно восклицает мужчина, тяжёлым шагом срываясь вперёд.
Подойдя вплотную, он нависает над непослушным отпрыском хмурой тучей, злобно буравя чёрными провалами глаз.
— Тише-тише, Гастон, ты напугал лисёнка. Правда, малыш? — Эмма ласково треплет рыжие вихры и воркует нежно: — Не бойся, милый. Папа только с виду такой суровый, а на самом деле любит тебя. Очень-очень.
— Мой папа — Эмиль! — отважно выкрикивает Эдвард, отскакивая в сторону и затравленно взирая на взрослых. — А, это… это плохой человек, мама! Он злой, и…
Названный Гастоном исторгает едва слышный рык и резко дергает Эмму за локоть, прижимая к себе. Та болезненно кривится, пытаясь удержать слабую улыбку, но в глазах её каплями росы набухают слёзы.
— Ты забыла, о чём мы договаривались, милая? — злобно шипят ей в лицо, брызгая слюной.
— П-прости, я н-не смогла…
— Глупая, бесполезная гусыня! Мальчишку вот-вот прорвёт, а ты говоришь: «Не смогла», — желчно передразнивает Гастон и стискивает женские плечи, сдавливает их до хруста, встряхивая несчастную как тряпку. — Или ты хочешь, чтобы его, как пса посадили на цепь? Ты ведь этого добиваешься, да? Дрянь!
— Больно, Гастон, мне больно! — Эмма смотрит побитой собакой, заливаясь слезами: — Я не могу… Понимаешь… не могу-у… — сквозь всхлипы бормочет она, мотая головой.
— Оставьте маму! Иначе… Иначе я… я… я убью вас!
Маленький Эдвард врезается в мужчину, как смерч, крутится волчком, что есть силы молотя по бедрам, спине, животу, куда достают крошечные детские кулачки.
Один из ударов достигает цели.
— Ах, ты, щенок! — ощерившись, шипит Гастон сквозь зубы, одним точным движением отшвыривая его прочь.
Руки Эдварда нелепо взбивают воздух, и он валится навзничь, застывая сломанной куклой. Его короткие рыжие волосы разметываются пожухлой листвой на камнях, а возле виска тонкой струйкой расползается алая кровь.
— Эдвард!
Испуганный вопль разрывает слух, и Эмма, вырвавшись, летит к сыну. Она падает на колени рядом, растерянно тормошит его, покрывает посеревшее личико торопливыми поцелуями, зовёт срывающимся голосом:
— Эдвард… Эдвард, сыночек, очнись. Ну же, лисёнок, вставай. Встава-А-А-А… — увидев окровавленную ладонь, кричит истошно, вскинув лицо к затянутому туманом небу, а потом глухо воет на одной ноте, прижимая неподвижное тельце.
Вой сменяется судорожным всхлипом-вдохом, Эмма замирает неподвижно, уставившись в пустоту. А потом начинает покачиваться как заведённая взад-вперёд, мурлыча под нос:
— Спи, лисёнок, спи, мой родной. Мама всегда будет рядом с тобой.
Она баюкает Эдварда, нежно убирает упавшие на лоб тонкие рыжие прядки, бережно укладывает тело на камни, заботливо расправляет задравшийся жилет. Проводит по маленькой ручке ладонью и вскакивает с безумным видом, кидаясь на Гастона с кулаками:
— Чудовище! Ты убил его! Убил нашего сына!
— Замолчи, дура! — огрызается тот, вяло отбиваясь от обезумевшей женщины.
Та падает ничком на выщербленные камни, вцепляется в волосы и, захлебываясь рыданиями, скулит:
— Убил! Убил! Убил! А-а-а….
— Идиотка безмозглая! — Гастон желчно сплёвывает под ноги, подходит и подхватывает Эдварда на руки.
— Нет! Отдай его мне! — с диким визгом Эмма вцепляется в мужскую ногу и волочится за ней по камням как якорь.
— Отстань! — взбрыкивает Гастон. — Да отвали, дурная баба! Или тебе сын не нужен?
— Что? Что ты сказал? — Вскидывается Эмма и глаза её загораются сумасшедшей надеждой.
— Что-что? Сопли утри и слушай. Я воскрешу его, но только до рассвета. Пока солнце не встанет, свяжешь его жизнь, иначе щенок умрёт. Поняла?
— Д-да...
— Иди, давай, готовься. Придешь за четверть часа до зари. Я закончу ритуал и заберу его с собой. Воспитаю, пока он окончательно не превратился в бабу.
— А я? К-как же я?
— А ты останешься с мужем, если не помрёшь. А что ты думала, милая? Чёрная магия требует жертв. Выбирай: или он, или ты?
— Он, конечно, он... — торопливо всхлипывает Эмма, обвивая ногу Гастона руками и благодарно покрывая поцелуями его заляпанный грязью сапог. — Спаси его, умоляю!
— Спасу! А теперь, убирайся! И чтобы ни одна живая душа… Поняла? Пошла вон!
Гастон небрежно откидывает её мыском и ступает в полукруглый зев башни, исчезая во мраке. Эмма кое-как встаёт, шатаясь как пьяная.
— Я всё сделаю. Всё-всё, что хочешь… — бормочет она, слепо хватаясь за разрушенную стену руками, и ковыляет прочь, погружаясь в серый туман, безостановочно шепча: — … лишь бы Эдвард жил. Лишь бы он жил…»
Боги!!
Нервно кусаю губы, краем сознания отмечая солёный привкус во рту. Чудовище!
— Какое же он чудовище, — шепчу, размазывая слёзы. — Бедный, бедный рыжий….
— Ш-ш-ш… Это прошлое, Мири, — тихий голос дуновением невидимого ветра взметывает растрепанные пряди и высушивает влагу на щеках. — Ты должна пойти за ним в башню.
Киваю и делаю шаг, ступая из туманной пелены на каменный двор: Эмма скрюченной старухой проходит совсем рядом. Заглядываю в её глаза, но они пусты и безжизненны. Призрак…
А, тот, Гастон, он тоже призрак?
— Да. Не бойся… — шепчет ветер, настойчиво подталкивая вперёд, — они не видят тебя. Призракам прошлого нет дела до живых. Иди…
Хоть ветер и заверяет, что я вне опасности, всё-таки первый шаг во мглу делаю непроизвольно зажмурившись.
Осторожно приоткрываю одно веко и с облегчением выдыхаю. Тьма отступает. Там, где я касаюсь её, спешно втягивается в щели и трещины, испугавшись едва различимого голубого свечения. Она наблюдает за мной немигающим взором тысячи мутных глаз, сладострастно урчит тысячами жадных до силы глоток, едва слышно скребет каменную кладку тысячами острейших когтей, затаившись в засаде.
Брр, мерзость!
Чёрная магия терпеливо выжидает, и я тоже жду.
— Иди… Вперёд… Прямо… Прямо… Направо… Ещё раз… Налево… — далекое едва слышное эхо кружит вокруг, давая подсказки. Послушно переставляю ноги, уходя глубже под землю по крысиному спиральному лазу. — Стой! Смотри…
Тьма всё так же ждёт своего часа, затаившись по норам, нарочно затягивая плотной непроглядной пеленой огромную пещеру, но даже ей не под силу скрыть то, что вижу…
Я смотрю сквозь бездонный мрак, сквозь сплетения чёрной лохматой паутины и вижу… под неверным зеленовато-серым светом, неспешно струящимся из провала потолка, распростертое детское тело с белеющей грудной клеткой.
И Гастона, заносящего тускло фосфоресцирующий нож.
И кровь, фонтаном устремившуюся вверх.
Зажимаю рот, чтобы не орать, когда мужчина, на моих глазах убивший собственного сына, единым смазанным движением вспарывает себе грудину, вырывая кусок собственного сердца. А потом опускает его туда, в провал между детских ребер.
Я не дышу, кусаю пальцы. Ветер молчит. И я не знаю, что делать.
Единственное, что хочется сейчас — вытащить Эдварда из лап Гастона. Ударить смертельным проклятием, возвращая убийце всю причиненную им боль, весь страх и ужас. Всё его зло.
«Нет! Жди…» — отрывистый приказ в голове в тот самый момент, когда, решившись, поднимаю ногу.
Колеблюсь мгновение, а потом опускаю её на холодный землистый пол.
Гастон отбрасывает нож, сводит руки над грудью Эдварда и монотонно бормочет. Под его пальцами собирается тьма. Сначала маленькое, едва заметное облачко. Но оно быстро растет, споро сучит суставчатыми отростками-лапками, вытягивая из окружающей паутины тонкие антрацитовые нити, плетя собственную сеть.
Та ложится на белую детскую кожу чёрными росчерками пера, стягивая рану и сращивая плоть. Эдвард всё так же бледен и неподвижен, но теперь от кошмарного пореза остался тонкий едва заметный шрам. И жирный чёрный паук прямо над сердцем. Нити его паутины вонзаются в тело Эдварда, пронизывают насквозь, сливаются с витальными потоками. Теперь паук и Эдвард — одно целое, единый организм.
— Живи, щенок! — устало выдыхает Гастон, заваливаясь на бок.
Его собственная рана выглядит чудовищно. Сквозь рассеченную кожу наружу торчат кости, а сердце то сочится, то фонтанирует тёмной кровавой струей. Но, как ни странно, Гастон ещё жив, хотя с такими ранениями одна дорога — на кладбище.
Мужчина досадливо морщится, стягивает одной рукой лоскуты свисающей кожи, а другой зачерпывает тьму, как глину, и лепит неряшливую заплатку прямо поверх разреза.
— Де-емоны, — сдавленно шипит сквозь зубы и сплевывает, когда тёмная магия впитывается окончательно, оставляя после себя неповрежденную поверхность.
— Осталось за малым. Только бы эта дура не струсила… — кряхтит под нос, с трудом поднимаясь. Грязно ругнувшись, подхватывает Эдварда и идёт прямо на меня.
Я вижу каждую чёрточку его холёного аристократического лица. Резкого, неприятного, но в чём-то даже красивого. Правда, красота эта скорее отталкивает.
Гастон проходит мимо, едва не задев плечом. Слышу его тяжелое со свистом дыхание, чувствую резкий, сладко-приторный, совсем не мужской запах. Короткие рыжие пряди на долю секунды касаются руки, и я вздрагиваю.
