Эдвард не призрак…
Щекотное прикосновение его волос совсем не похоже на тот леденящий сквозняк, которым обдает рядом с Гастоном, не похоже на тот иссушенный колючий поток, каким показалась мне Эмма.
Это было живое, настоящее.
Гастон уходит, а я всё стою, ошарашенная, и хлопаю глазами.
— Иди. Это ещё не конец! — Чувствую в спину резкий толчок и понимаю, что мой проводник недоволен.
И я бегу, спотыкаясь, удерживая взглядом фигуру мужчины с ребенком на руках.
Мы вновь на внутреннем дворе, в плотном кольце тумана. Но теперь серую дымку окрашивает предрассветный багрянец. Его полупрозрачные мазки скользят по верхушкам разрушенных строений, нежными розоватыми пятнами румянца ложатся на камни.
Эмма уже там. Она кружит на месте, нервно меряя шагами небольшой мощёный пятачок, и, увидев Гастона, бросается к нему, протягивая руки.
— Принесла?
— Да-да… — сбивчиво отвечает и жадно тянется, пытаясь дотронуться. — Эдвард? Он…
Гастон опускает детское тело на камни, распахивает разорванную рубашку, и Эмма в ужасе отшатывается, видя тонкий шрам и лоснящееся черное туловище паука на бледной коже.
— Ч-что это?! Что ты сделал?!
— Спас его.
— Боги! Это же… это… — стонет Эмма, падая ниц перед сыном.
— Раскудахталась, — желчно цедит Гастон и раздражённо командует: — Делай привязку, если хочешь, чтобы щенок выжил.
Эмма кивает истово, засовывает трясущиеся руки в карманы платья. Путаясь в складках материи, она выуживает небольшой мешочек с завязками. Её пальцы дрожат, ходят ходуном, предательски проскальзывая по шёлковым лентам, ещё сильнее затягивая узлы. Сдавленно охнув, она с яростью впивается в тугое переплетение и отчаянно рвёт его. Наконец, кусок бархатной ткани падает вниз, а в ладони Эммы остается крошечный пузырек темного стекла.
— В-вот. — Бутылочка пляшет, норовя выскользнуть.
— Начинай, давай поживее. Вон уже подбираются… — Гастон с неудовольствием косится на узкие полосы солнечных лучей, что красновато-оранжевыми стрелами неотвратимо ползут по каменной площадке.
Эмму трясёт как в лихорадке. Она пытается одновременно говорить и откупоривать склянку, отчего её зубы клацают по стеклу, а слова путаются, превращаясь в невнятное бормотание.
— Сеэ... э… я… эзни... адаро… мы….
— Что ты там несёшь?
Гастон выхватывает пузырек, одним движением вырывает пробку и махом вливает в бледные губы Эдварда содержимое, рыча:
— Заново.
Эмма вздрагивает, делает глубокий вдох, на долю секунды прикрывая глаза, а потом глубоким певучим голосом громко и внятно произносит:
«Сердце для жизни — подарок тьмы,
Огнём любви его зажги.
Пока горишь — горит оно,
Кровной связью защищено.
Если задумаешь связь разорвать,
Кормушкой для мёртвых готовься стать.
Мёртвым — тьма, живым — свет.
Без одного другого нет.
Эдвард — хозяин, ты — раба.
Так будет отныне и навсегда».
Она склоняется над сыном, нежно целует в лоб. Бескровные губы Эммы продолжают шевелиться, но я больше не слышу ни единого слова.
— Умница!
Гастон удовлетворённо накрывает её голову ладонью, поглаживает, а затем грубо сжимает волосы на затылке.
— Попрощалась? — спрашивает и, едва та убито кивает, отшвыривает прочь, как нашкодившего котенка. — А теперь убирайся. Дальше справлюсь сам.
Оскальзываясь, Эмма с трудом поднимается и падает снова.
— Пожалуйста, позволь мне остаться… Умоляю... — скулит она жалобно, отползая в сторону, но Гастону уже не до неё.
Он дотрагивается там, где сердце Эдварда, быстро-быстро рисует непонятные узоры, сплетая из них паутину, и что-то тихо шепчет под нос. А потом со всей силой резко давит.
Щелчок…
Суставчатые мохнатые лапки вдруг угрожающе приподнимаются над поверхностью кожи, паук дергается неровно и издаёт пронзительный писк, отдаленно напоминающий стрёкот кузнечика: только выше, тоньше, противнее.
Он резко отталкивается всеми конечностями и взлетает вверх… Но гибкие чёрные нити, держат крепко, срабатывают как пружины, и мерзкое насекомое упругим комком грязи шлёпается вниз, вынуждая грудину Эдварда прогнуться. А потом подпрыгивает снова...
Раз, другой, третий.
Удар!
Слабенький, едва различимый, словно крупная горошина упала на толстый ворсистый ковёр. Одна. Другая. Третья.
Тихая дробь нарастает, я слышу чёткий ритм. Бум-бум-бум…
— А-ах! — Эдвард делает жадный вдох, надсадно кашляет.
Задыхаясь, он перекатывается на бок и поджимает ноги, вздрагивая всем маленьким телом.
С истерическим воплем Эмма рвётся к нему, подползает в мгновение ока, хватает, недоверчиво ощупывает, оглаживает, вертит, приговаривая:
— Живо-ой! Лисёнок мой, живой. Родной мой, ненаглядный, сыночек мой. Сердце моё, радость моя, жизнь моя, Эдвард…
— Ма-ма, — слабый мальчишеский голосок испугано дрожит. — Что со мной было, мама?
— Ты спал, радость моя, просто спал, — нежно воркует Эмма, ласково гладя сына по рыжей макушке. — Тебе снился сон, мой малыш.
— Ужасный сон, — Эдвард капризно морщит нос. — Мне было больно. Очень больно. Почему ты не пришла? Почему не спасла меня?
— Я здесь, сыночек, я рядом. — Губы Эммы дрожат и слёзы прозрачным градом капают на чумазые щечки сына. — Всё закончилось, лисёнок. Ты веришь мне?
— Нет! — её грубо отпихивают. Эдвард встаёт, делая нетвердый шаг к Гастону. — Ты не спасла меня. Бросила одного. Предала!
Эмма бледнеет. Хотя куда уж более? Она бессильно заламывает руки и всхлипывает так горько, что моё собственное горло сводит нестерпимой судорогой. Я впиваюсь зубами в щёку, чтобы не завыть вместе с ней.
— Лисёнок…
— Отстань!
Взгляд Эдварда жёстче адамасской стали, холоднее синейского льда, острее шипов дикой розы. Маленькие кулаки крепко стиснуты, рыжие брови гневно нахмурены, а тонкие губы плотно сжаты в узкую щель.
— Браво, Эмма! — Жидкие аплодисменты Гастона тонут в его раскатистом хриплом смехе. — Ты справилась даже лучше, чем ожидал, — он подмигивает и одобрительно треплет пламенную шевелюру. — Так её. Бабы нужны, чтобы исполнять наши желания. Это единственное их предназначение. Потерпи. — Он опускается на корточки и берет ладошки Эдварда в свои. — Вот подрастешь, весь мир будет здесь. В твоих руках.
— А долго ждать?
— Скоро, очень скоро. Мне осталось ещё одно дельце, — Гастон вновь ерошит волосы сына и презрительно бросает: — Эй, ты. Я передумал. Заберу его позже. Нужно кое-что подготовить. Ты ведь потерпишь, ще… сынок? — ладонь Гастона небрежно похлопывает по щеке Эдварда, но тот даже не дёргается.
— Потерплю, отец. — Рыжий совсем не по-детски скалит мелкие зубы.
— Тогда иди. Наслаждайся, Эмма. — Издевательский мужской смех оглушает. — Ты ведь этого хотела…
Эдвард резко отдёргивает руку, едва Эмма пытается её ухватить, отводит ладони за спину и идёт первым, словно король перед свитой. Эмма плетётся позади, больше не делая попыток приблизиться. Её лицо окаменело и только губы двигаются безостановочно.
И когда она проходит мимо, я чувствую раскалённый ветер пустыни, что впивается сотнями крошечных песчинок, вбивая под кожу слова:
«Коль будет искренней любовь,
Мёртвое сердце забьется вновь.
Заклятье чёрное навеки падет,
И светом любви озарит небосвод».
«Так и знал, она оставит лазейку…» — шепчет ветер.
Нет, не ветер. Тот мужчина...
Я смаргиваю невольно и оказываюсь сидящей в кресле в бордовой гостиной дома Тьер.
Бросаю взгляд на каминную полку и подскакиваю изумленно. Без четверти десять!
Три часа! Почти три часа я спокойно пользовалась даром и… отката нет.
Мой резерв абсолютно полон, я твёрдо стою на ногах, никакой слабости, хотя я истратила демонову уйму магии.
Да, точно! Тот человек… Он поделился со мною силой. Где же он?
Верчу головой, но комната пуста. Только пламя беззвучно колеблется в камине, разгоняя густые ночные тени по углам.
Боги, только не это! Обозрев тело Эдварда в нелепой изломанной позе, я одним гигантским прыжком преодолеваю разделяющее нас расстояние и падаю ему на грудь, вслушиваясь с тревогой.
Дышит? Дышит…
Правда, сердце, отсчитывая удары, иногда сбивается, но он дышит... Живой! Спасибо, спасибо!
Облегчённо стекаю на пол и обхватываю свесившуюся с дивана руку. Рыжий, рыжий... Бездумно трусь щекой и целую его ладонь.
Это просто сон, дурной сон. Только держись, пожалуйста, держись. Я что-нибудь придумаю. Я тебя не брошу, слышишь?
Вокруг стоит неестественная тишина и даже часы не тикают, будто все звуки умерли, остались там, в памяти Эдварда.
Но, почему никто не проверил нас до сих пор?
Вскакиваю на ноги, тянусь к шнуру и подпрыгиваю на месте, когда из темноты у окна раздаётся прохладное:
— Признаться, я удивлён.
Отпрыгиваю от Эдварда ошпаренной кошкой, пунцовея, и настороженно взираю на мужчину, напоминающего ещё одну бесплотную тень рядом с книжным стеллажом.
Как я умудрилась не заметить его?
Инстинктивно отступаю к камину и напряженно слежу за незнакомцем, неторопливо покидающим своё сумеречное убежище. Он изящно огибает диван, словно случайно ведя рукой по бархатной обивке, и постепенно выскальзывает на свет. Короткий взгляд на рыжего, быстрый прищур и снова нарочито медленное движение. Всё ближе и ближе.
Демоны бездны, мне кажется, или он и вправду чем-то недоволен?
Сейчас, когда длинные чёрные волосы небрежно откинуты за спину, я с жадным вниманием изучаю того, кто легко и щедро поделился собственной силой.
Он выглядит лет на пять или шесть старше Эдварда. Лицо простовато, но порода присутствует. Прямой нос с небольшой горбинкой, довольно высокий лоб, широкие, чуть сросшиеся на переносице брови. Подбородок тяжеловат, на мой вкус, и скулы сглажены, почти не видны.
В целом, внешность приятная, хотя рыжий намного красивее.
Интересно, какого цвета у него глаза? Такие же тёмные, как и волосы? Хотя, какая разница? Почему-то мне совсем не хочется встречаться с ним взглядом, слишком уж острый он и даже в чём-то пугающий.
— Жду вас завтра в десять утра. — Я вздрагиваю от надменного приказа и пока удивленно моргаю, получаю ещё парочку: — Не опаздывайте, а сейчас — отдыхайте. И ещё, воздержитесь от использования дара. Чревато.
Бессмысленно хлопаю ресницами, обалдев и от тона, и от приказов, и от наглости, с которой их выдают.
Незнакомец тем временем доходит до двери, берётся за ручку…
— Постойте, да кто вы вообще такой? — выкрикиваю удивлённо и замираю, когда ко мне поворачиваются и смотрят так, что по спине ползет колючая изморозь.
— Действительно, кто я такой? — едко переспрашивают. — Хм, позвольте представиться, — чужие губы кривит неприятная усмешка, — его светлость герцог Кристиан Эссен Туав, к вашим услугам.
Мне отвешивают издевательский поклон, и я зачем-то глупо уточняю:
— Самый чёрный-пречёрный маг королевства?!
— Да, он самый. Был рад вам помочь.
Моя челюсть окончательно отвисает, и я растерянно лепечу, приседая в неуклюжем реверансе:
— О-очень п-приятно познакомиться, лэд Эссен, ваша светлость.
Меня одаривают ещё одной усмешкой, на этот раз снисходительной, и я просто не успеваю среагировать, когда Эссен вместо того, чтобы выйти, вдруг стремительно возвращается и бесцеремонно обхватывает меня за талию.
— Мне тоже очень приятно познакомиться с вами, лэди Сиал, — медовым голосом выдыхает он… и внезапно впивается прямо в полуоткрытый от удивления рот.
В первое мгновение я просто выпадаю из действительности. Выпучиваю глаза и теряюсь настолько, что его наглый язык успевает свободно проникнуть и даже лизнуть мой собственный. Опомнившись, клацаю зубами, но герцог оказывается проворнее, а его губы с неутомимым рвением продолжают изучать мои собственные, смакуя, пробуя их на вкус.
Одурев от такой дерзости, мычу, упираясь что есть силы ему в грудь. Но оттолкнуть не могу.
Гад! Размахиваюсь для пощёчины…
— Не стоит. — Мою руку перехватывают, заводят за спину и не больно кусают за нижнюю губу. А затем легонько подталкивают, усаживая в кресло.
— Зачем? — тихо шиплю, резким движением вытирая рот.
Лицо полыхает, но я не уверена, что это смущение. Скорее гнев, злость, бешенство. Ещё никто не смел так цинично, так самоуверенно, так…
В общем, не смел!
Эссен довольно скалится, упирается руками в подлокотники, захлопывая капкан. Пару мгновений смотрит хищно, пристально, что нестерпимо хочется прикрыться, а после, приблизившись к самому лицу, сладко шепчет:
— Всегда хотел попробовать… этот способ наложения заклятия немоты. Да, да, моя милая лэди. Если с ваших чудных губок слетит хоть одно слово, касающееся сегодняшнего… — красноречивая пауза, во время которой мой подбородок ощутимо сдавливают.
Я сглатываю напряженно, видя в глазах Эссена холодный блеск и непроизвольно киваю.
— Рад, что мы поняли друг друга. Хм, даже странно, — герцог вдруг нежно ведет ладонью по щеке до виска, обжигая кожу, — в вас столько огня, а вы выбрали воду.
— Зато ветер вам прекрасно подходит, такой же наглый и беспардонный, — едва слышно фыркаю в ответ, потому что его рука уже скользит в моих волосах непрошенной лаской, растрепывая прическу.
— Дерзкая, маленькая девчонка, — тихо смеётся герцог, чуть сжимая пряди на затылке. — Мне пора. — Моих губ касается легкий вздох сожаления, и чужие пальцы проводят горячую черту до основания шеи. — Провожать не надо.
— Пф, боги, даже не собираюсь, — бурчу под нос, облегченно встряхивая головой, когда Эссен выпрямляется.
— Жаль… — игриво подмигивает он и добавляет: — Оставлю себе на память, — перед моими глазами на секунду золотистой рыбкой мелькает подвеска-перо прежде чем бесследно исчезнуть в кармане серого камзола.
Как? Когда?
Ощупываю лиф, раздраженно перебирая расстёгнутые пуговицы. Вот… нахал!
— Это был самый сладкий миг в моей жизни, лэди Сиал. Вы — восхитительны! — мои ладони перехватывают и жарко зацеловывают, с нескрываемым предвкушением урча: — М-мм, с нетерпением жду нашей завтрашней встречи. О, доброй ночи, Эдвард, — вдруг мило здоровается Эссен, отступая на шаг, и секундой спустя исчезает в тёмной вспышке портала.
Эдвард?!
Поворачиваюсь заторможено, издавая мучительный стон. Он всё видел…
Боги!
— Лэд Тьер, я… — осекаюсь растерянно, пряча глаза.
Эдвард смотрит пристально, недоверчиво, хмуро, и его злой обиженный взгляд растекается по коже кипящей смолой.
Что?! Что я должна сказать? Оправдаться? Но это не я целовала, не я…
Это так похоже на… ревность?
Нет, не может быть! Рыжий не может меня ревновать, он же ненавидит меня. А это… это — фальшь, обман, демонов приворот.
Но лицо и шею густо заливает краской: проклятому стыду плевать на доводы рассудка. И я трусливо сбегаю. Взвиваюсь на ноги вспугнутым зайцем и пятясь, блею:
— П-позову слуг, вам… вам нужно отдохнуть, лэд Тьер... и… и выпить настойку, я сейчас… одну минуту…
— Миранда! — разъярённый возглас рыжего глушит дверь.
Я прижимаюсь к ней лопатками, пытаясь выровнять дыхание.
Демоны!
Перед глазами разреженными клочьями плавает багровый туман. Он густеет, скользит по телу обжигающими прикосновениями, и я горю, полыхаю пожаром так, что под ступнями дымится ковёр.
Это не стыд. Точно не стыд…
Меня словно в печь раскаленную сунули и медленно проворачивают, поджаривая до хрустящей корочки. Боги, Эссен что-то сделал со мной?
Мимо пробегает кто-то, я даже не вижу, кто именно, просто хватаю за рукав и цежу сквозь зубы: «Лэд Тьер пришёл в себя, проводите его в комнату и дайте укрепляющую настойку», а потом срываюсь и несусь наверх.
Щекотное прикосновение его волос совсем не похоже на тот леденящий сквозняк, которым обдает рядом с Гастоном, не похоже на тот иссушенный колючий поток, каким показалась мне Эмма.
Это было живое, настоящее.
Гастон уходит, а я всё стою, ошарашенная, и хлопаю глазами.
— Иди. Это ещё не конец! — Чувствую в спину резкий толчок и понимаю, что мой проводник недоволен.
И я бегу, спотыкаясь, удерживая взглядом фигуру мужчины с ребенком на руках.
Мы вновь на внутреннем дворе, в плотном кольце тумана. Но теперь серую дымку окрашивает предрассветный багрянец. Его полупрозрачные мазки скользят по верхушкам разрушенных строений, нежными розоватыми пятнами румянца ложатся на камни.
Эмма уже там. Она кружит на месте, нервно меряя шагами небольшой мощёный пятачок, и, увидев Гастона, бросается к нему, протягивая руки.
— Принесла?
— Да-да… — сбивчиво отвечает и жадно тянется, пытаясь дотронуться. — Эдвард? Он…
Гастон опускает детское тело на камни, распахивает разорванную рубашку, и Эмма в ужасе отшатывается, видя тонкий шрам и лоснящееся черное туловище паука на бледной коже.
— Ч-что это?! Что ты сделал?!
— Спас его.
— Боги! Это же… это… — стонет Эмма, падая ниц перед сыном.
— Раскудахталась, — желчно цедит Гастон и раздражённо командует: — Делай привязку, если хочешь, чтобы щенок выжил.
Эмма кивает истово, засовывает трясущиеся руки в карманы платья. Путаясь в складках материи, она выуживает небольшой мешочек с завязками. Её пальцы дрожат, ходят ходуном, предательски проскальзывая по шёлковым лентам, ещё сильнее затягивая узлы. Сдавленно охнув, она с яростью впивается в тугое переплетение и отчаянно рвёт его. Наконец, кусок бархатной ткани падает вниз, а в ладони Эммы остается крошечный пузырек темного стекла.
— В-вот. — Бутылочка пляшет, норовя выскользнуть.
— Начинай, давай поживее. Вон уже подбираются… — Гастон с неудовольствием косится на узкие полосы солнечных лучей, что красновато-оранжевыми стрелами неотвратимо ползут по каменной площадке.
Эмму трясёт как в лихорадке. Она пытается одновременно говорить и откупоривать склянку, отчего её зубы клацают по стеклу, а слова путаются, превращаясь в невнятное бормотание.
— Сеэ... э… я… эзни... адаро… мы….
— Что ты там несёшь?
Гастон выхватывает пузырек, одним движением вырывает пробку и махом вливает в бледные губы Эдварда содержимое, рыча:
— Заново.
Эмма вздрагивает, делает глубокий вдох, на долю секунды прикрывая глаза, а потом глубоким певучим голосом громко и внятно произносит:
«Сердце для жизни — подарок тьмы,
Огнём любви его зажги.
Пока горишь — горит оно,
Кровной связью защищено.
Если задумаешь связь разорвать,
Кормушкой для мёртвых готовься стать.
Мёртвым — тьма, живым — свет.
Без одного другого нет.
Эдвард — хозяин, ты — раба.
Так будет отныне и навсегда».
Она склоняется над сыном, нежно целует в лоб. Бескровные губы Эммы продолжают шевелиться, но я больше не слышу ни единого слова.
— Умница!
Гастон удовлетворённо накрывает её голову ладонью, поглаживает, а затем грубо сжимает волосы на затылке.
— Попрощалась? — спрашивает и, едва та убито кивает, отшвыривает прочь, как нашкодившего котенка. — А теперь убирайся. Дальше справлюсь сам.
Оскальзываясь, Эмма с трудом поднимается и падает снова.
— Пожалуйста, позволь мне остаться… Умоляю... — скулит она жалобно, отползая в сторону, но Гастону уже не до неё.
Он дотрагивается там, где сердце Эдварда, быстро-быстро рисует непонятные узоры, сплетая из них паутину, и что-то тихо шепчет под нос. А потом со всей силой резко давит.
Щелчок…
Суставчатые мохнатые лапки вдруг угрожающе приподнимаются над поверхностью кожи, паук дергается неровно и издаёт пронзительный писк, отдаленно напоминающий стрёкот кузнечика: только выше, тоньше, противнее.
Он резко отталкивается всеми конечностями и взлетает вверх… Но гибкие чёрные нити, держат крепко, срабатывают как пружины, и мерзкое насекомое упругим комком грязи шлёпается вниз, вынуждая грудину Эдварда прогнуться. А потом подпрыгивает снова...
Раз, другой, третий.
Удар!
Слабенький, едва различимый, словно крупная горошина упала на толстый ворсистый ковёр. Одна. Другая. Третья.
Тихая дробь нарастает, я слышу чёткий ритм. Бум-бум-бум…
— А-ах! — Эдвард делает жадный вдох, надсадно кашляет.
Задыхаясь, он перекатывается на бок и поджимает ноги, вздрагивая всем маленьким телом.
С истерическим воплем Эмма рвётся к нему, подползает в мгновение ока, хватает, недоверчиво ощупывает, оглаживает, вертит, приговаривая:
— Живо-ой! Лисёнок мой, живой. Родной мой, ненаглядный, сыночек мой. Сердце моё, радость моя, жизнь моя, Эдвард…
— Ма-ма, — слабый мальчишеский голосок испугано дрожит. — Что со мной было, мама?
— Ты спал, радость моя, просто спал, — нежно воркует Эмма, ласково гладя сына по рыжей макушке. — Тебе снился сон, мой малыш.
— Ужасный сон, — Эдвард капризно морщит нос. — Мне было больно. Очень больно. Почему ты не пришла? Почему не спасла меня?
— Я здесь, сыночек, я рядом. — Губы Эммы дрожат и слёзы прозрачным градом капают на чумазые щечки сына. — Всё закончилось, лисёнок. Ты веришь мне?
— Нет! — её грубо отпихивают. Эдвард встаёт, делая нетвердый шаг к Гастону. — Ты не спасла меня. Бросила одного. Предала!
Эмма бледнеет. Хотя куда уж более? Она бессильно заламывает руки и всхлипывает так горько, что моё собственное горло сводит нестерпимой судорогой. Я впиваюсь зубами в щёку, чтобы не завыть вместе с ней.
— Лисёнок…
— Отстань!
Взгляд Эдварда жёстче адамасской стали, холоднее синейского льда, острее шипов дикой розы. Маленькие кулаки крепко стиснуты, рыжие брови гневно нахмурены, а тонкие губы плотно сжаты в узкую щель.
— Браво, Эмма! — Жидкие аплодисменты Гастона тонут в его раскатистом хриплом смехе. — Ты справилась даже лучше, чем ожидал, — он подмигивает и одобрительно треплет пламенную шевелюру. — Так её. Бабы нужны, чтобы исполнять наши желания. Это единственное их предназначение. Потерпи. — Он опускается на корточки и берет ладошки Эдварда в свои. — Вот подрастешь, весь мир будет здесь. В твоих руках.
— А долго ждать?
— Скоро, очень скоро. Мне осталось ещё одно дельце, — Гастон вновь ерошит волосы сына и презрительно бросает: — Эй, ты. Я передумал. Заберу его позже. Нужно кое-что подготовить. Ты ведь потерпишь, ще… сынок? — ладонь Гастона небрежно похлопывает по щеке Эдварда, но тот даже не дёргается.
— Потерплю, отец. — Рыжий совсем не по-детски скалит мелкие зубы.
— Тогда иди. Наслаждайся, Эмма. — Издевательский мужской смех оглушает. — Ты ведь этого хотела…
Эдвард резко отдёргивает руку, едва Эмма пытается её ухватить, отводит ладони за спину и идёт первым, словно король перед свитой. Эмма плетётся позади, больше не делая попыток приблизиться. Её лицо окаменело и только губы двигаются безостановочно.
И когда она проходит мимо, я чувствую раскалённый ветер пустыни, что впивается сотнями крошечных песчинок, вбивая под кожу слова:
«Коль будет искренней любовь,
Мёртвое сердце забьется вновь.
Заклятье чёрное навеки падет,
И светом любви озарит небосвод».
Глава 8
«Так и знал, она оставит лазейку…» — шепчет ветер.
Нет, не ветер. Тот мужчина...
Я смаргиваю невольно и оказываюсь сидящей в кресле в бордовой гостиной дома Тьер.
Бросаю взгляд на каминную полку и подскакиваю изумленно. Без четверти десять!
Три часа! Почти три часа я спокойно пользовалась даром и… отката нет.
Мой резерв абсолютно полон, я твёрдо стою на ногах, никакой слабости, хотя я истратила демонову уйму магии.
Да, точно! Тот человек… Он поделился со мною силой. Где же он?
Верчу головой, но комната пуста. Только пламя беззвучно колеблется в камине, разгоняя густые ночные тени по углам.
Боги, только не это! Обозрев тело Эдварда в нелепой изломанной позе, я одним гигантским прыжком преодолеваю разделяющее нас расстояние и падаю ему на грудь, вслушиваясь с тревогой.
Дышит? Дышит…
Правда, сердце, отсчитывая удары, иногда сбивается, но он дышит... Живой! Спасибо, спасибо!
Облегчённо стекаю на пол и обхватываю свесившуюся с дивана руку. Рыжий, рыжий... Бездумно трусь щекой и целую его ладонь.
Это просто сон, дурной сон. Только держись, пожалуйста, держись. Я что-нибудь придумаю. Я тебя не брошу, слышишь?
Вокруг стоит неестественная тишина и даже часы не тикают, будто все звуки умерли, остались там, в памяти Эдварда.
Но, почему никто не проверил нас до сих пор?
Вскакиваю на ноги, тянусь к шнуру и подпрыгиваю на месте, когда из темноты у окна раздаётся прохладное:
— Признаться, я удивлён.
Отпрыгиваю от Эдварда ошпаренной кошкой, пунцовея, и настороженно взираю на мужчину, напоминающего ещё одну бесплотную тень рядом с книжным стеллажом.
Как я умудрилась не заметить его?
Инстинктивно отступаю к камину и напряженно слежу за незнакомцем, неторопливо покидающим своё сумеречное убежище. Он изящно огибает диван, словно случайно ведя рукой по бархатной обивке, и постепенно выскальзывает на свет. Короткий взгляд на рыжего, быстрый прищур и снова нарочито медленное движение. Всё ближе и ближе.
Демоны бездны, мне кажется, или он и вправду чем-то недоволен?
Сейчас, когда длинные чёрные волосы небрежно откинуты за спину, я с жадным вниманием изучаю того, кто легко и щедро поделился собственной силой.
Он выглядит лет на пять или шесть старше Эдварда. Лицо простовато, но порода присутствует. Прямой нос с небольшой горбинкой, довольно высокий лоб, широкие, чуть сросшиеся на переносице брови. Подбородок тяжеловат, на мой вкус, и скулы сглажены, почти не видны.
В целом, внешность приятная, хотя рыжий намного красивее.
Интересно, какого цвета у него глаза? Такие же тёмные, как и волосы? Хотя, какая разница? Почему-то мне совсем не хочется встречаться с ним взглядом, слишком уж острый он и даже в чём-то пугающий.
— Жду вас завтра в десять утра. — Я вздрагиваю от надменного приказа и пока удивленно моргаю, получаю ещё парочку: — Не опаздывайте, а сейчас — отдыхайте. И ещё, воздержитесь от использования дара. Чревато.
Бессмысленно хлопаю ресницами, обалдев и от тона, и от приказов, и от наглости, с которой их выдают.
Незнакомец тем временем доходит до двери, берётся за ручку…
— Постойте, да кто вы вообще такой? — выкрикиваю удивлённо и замираю, когда ко мне поворачиваются и смотрят так, что по спине ползет колючая изморозь.
— Действительно, кто я такой? — едко переспрашивают. — Хм, позвольте представиться, — чужие губы кривит неприятная усмешка, — его светлость герцог Кристиан Эссен Туав, к вашим услугам.
Мне отвешивают издевательский поклон, и я зачем-то глупо уточняю:
— Самый чёрный-пречёрный маг королевства?!
— Да, он самый. Был рад вам помочь.
Моя челюсть окончательно отвисает, и я растерянно лепечу, приседая в неуклюжем реверансе:
— О-очень п-приятно познакомиться, лэд Эссен, ваша светлость.
Меня одаривают ещё одной усмешкой, на этот раз снисходительной, и я просто не успеваю среагировать, когда Эссен вместо того, чтобы выйти, вдруг стремительно возвращается и бесцеремонно обхватывает меня за талию.
— Мне тоже очень приятно познакомиться с вами, лэди Сиал, — медовым голосом выдыхает он… и внезапно впивается прямо в полуоткрытый от удивления рот.
В первое мгновение я просто выпадаю из действительности. Выпучиваю глаза и теряюсь настолько, что его наглый язык успевает свободно проникнуть и даже лизнуть мой собственный. Опомнившись, клацаю зубами, но герцог оказывается проворнее, а его губы с неутомимым рвением продолжают изучать мои собственные, смакуя, пробуя их на вкус.
Одурев от такой дерзости, мычу, упираясь что есть силы ему в грудь. Но оттолкнуть не могу.
Гад! Размахиваюсь для пощёчины…
— Не стоит. — Мою руку перехватывают, заводят за спину и не больно кусают за нижнюю губу. А затем легонько подталкивают, усаживая в кресло.
— Зачем? — тихо шиплю, резким движением вытирая рот.
Лицо полыхает, но я не уверена, что это смущение. Скорее гнев, злость, бешенство. Ещё никто не смел так цинично, так самоуверенно, так…
В общем, не смел!
Эссен довольно скалится, упирается руками в подлокотники, захлопывая капкан. Пару мгновений смотрит хищно, пристально, что нестерпимо хочется прикрыться, а после, приблизившись к самому лицу, сладко шепчет:
— Всегда хотел попробовать… этот способ наложения заклятия немоты. Да, да, моя милая лэди. Если с ваших чудных губок слетит хоть одно слово, касающееся сегодняшнего… — красноречивая пауза, во время которой мой подбородок ощутимо сдавливают.
Я сглатываю напряженно, видя в глазах Эссена холодный блеск и непроизвольно киваю.
— Рад, что мы поняли друг друга. Хм, даже странно, — герцог вдруг нежно ведет ладонью по щеке до виска, обжигая кожу, — в вас столько огня, а вы выбрали воду.
— Зато ветер вам прекрасно подходит, такой же наглый и беспардонный, — едва слышно фыркаю в ответ, потому что его рука уже скользит в моих волосах непрошенной лаской, растрепывая прическу.
— Дерзкая, маленькая девчонка, — тихо смеётся герцог, чуть сжимая пряди на затылке. — Мне пора. — Моих губ касается легкий вздох сожаления, и чужие пальцы проводят горячую черту до основания шеи. — Провожать не надо.
— Пф, боги, даже не собираюсь, — бурчу под нос, облегченно встряхивая головой, когда Эссен выпрямляется.
— Жаль… — игриво подмигивает он и добавляет: — Оставлю себе на память, — перед моими глазами на секунду золотистой рыбкой мелькает подвеска-перо прежде чем бесследно исчезнуть в кармане серого камзола.
Как? Когда?
Ощупываю лиф, раздраженно перебирая расстёгнутые пуговицы. Вот… нахал!
— Это был самый сладкий миг в моей жизни, лэди Сиал. Вы — восхитительны! — мои ладони перехватывают и жарко зацеловывают, с нескрываемым предвкушением урча: — М-мм, с нетерпением жду нашей завтрашней встречи. О, доброй ночи, Эдвард, — вдруг мило здоровается Эссен, отступая на шаг, и секундой спустя исчезает в тёмной вспышке портала.
Эдвард?!
Поворачиваюсь заторможено, издавая мучительный стон. Он всё видел…
Боги!
***
— Лэд Тьер, я… — осекаюсь растерянно, пряча глаза.
Эдвард смотрит пристально, недоверчиво, хмуро, и его злой обиженный взгляд растекается по коже кипящей смолой.
Что?! Что я должна сказать? Оправдаться? Но это не я целовала, не я…
Это так похоже на… ревность?
Нет, не может быть! Рыжий не может меня ревновать, он же ненавидит меня. А это… это — фальшь, обман, демонов приворот.
Но лицо и шею густо заливает краской: проклятому стыду плевать на доводы рассудка. И я трусливо сбегаю. Взвиваюсь на ноги вспугнутым зайцем и пятясь, блею:
— П-позову слуг, вам… вам нужно отдохнуть, лэд Тьер... и… и выпить настойку, я сейчас… одну минуту…
— Миранда! — разъярённый возглас рыжего глушит дверь.
Я прижимаюсь к ней лопатками, пытаясь выровнять дыхание.
Демоны!
Перед глазами разреженными клочьями плавает багровый туман. Он густеет, скользит по телу обжигающими прикосновениями, и я горю, полыхаю пожаром так, что под ступнями дымится ковёр.
Это не стыд. Точно не стыд…
Меня словно в печь раскаленную сунули и медленно проворачивают, поджаривая до хрустящей корочки. Боги, Эссен что-то сделал со мной?
Мимо пробегает кто-то, я даже не вижу, кто именно, просто хватаю за рукав и цежу сквозь зубы: «Лэд Тьер пришёл в себя, проводите его в комнату и дайте укрепляющую настойку», а потом срываюсь и несусь наверх.
