Приказ Его Величества заставил колдуна побагроветь из-за едва сдерживаемой ярости, но оспаривать королевскую волю он все же не посмел. На его звонкий свист к столу тут же сбежались проворные жабы в ливреях, пара-тройка мелких гоблинов и прочая челядь из числа низших порождений Холма. Все они окружили придворного чародея, притопывая на месте от усердия и преданно уставившись хозяину в глаза. Йоссе нехотя процедил несколько быстрых коротких приказов, и вся его уродливая свита с тонким заполошным визгом ринулась прочь, сшибая друг друга с ног, катясь кубарем и расталкивая прочих слуг, вертевшихся у королевских и придворных столов.
Эмме, безмолвно терпя многочисленные любопытствующие, презрительные и гневные взгляды, все так же стояла напротив короля, показывая всем своим видом, что не тронется с места, пока принц-жених не подаст ей руку и не сопроводит к полагающемуся ей за столом месту.
-Любезный мой супруг, - негромко промолвила королева Алисейна, впервые за долгое время обратившись к королю. – Крестьянская дочь одета совершенно неподобающим образом, дурно воспитана и грязна. Пусть в будущем она и породнится с нами, но сегодня ночью ее не следует усаживать рядом с нами, как равную. К тому же, за нашим столом совсем нет свободного места…
-Пустяки, - отозвался Людуэн, не глядя ни на свою прекрасную королеву, ни на Эмме, а только лишь на мед в своем кубке. – Йоссе уступит место для моего младшего сына и его невесты, не так ли?
-Я?! – вскричал придворный чародей, поперхнувшись от возмущения. – Но… но… долгие годы я занимал это место рядом с вами, Ваше Величество – и, смею надеяться, мои заслуги позволяют…
-Сегодня я желаю видеть по правую руку от себя сына, которому великодушно дарую прощение, - оборвал его речь король.
-Он его не заслужил!
-Как знать, Йоссе, как знать… - задумчиво промолвил король, искоса взглянув на Эммелин.
Быть может, придворный чародей в запале и попытался бы возразить Его Величеству, но тут раздался приглушенный топот лап и ног, сопровождаемый суетливым кваканьем лягушек и верещанием гоблинов: к пиршественному королевскому столу из тайных узилищ Холма наконец-то доставили младшего принца.
В том, что Иво все это время держали в застенках, сомневаться не приходилось: Воронья Лапка был едва ли не более грязен и оборван, чем сама Эмме. Спутанные, сбившиеся в колтуны волосы почти скрывали его бледное лицо, хромал он заметнее обычного, а на исхудавших запястьях были заметны следы кандалов – Йоссе обходился с воспитанником безо всякой жалости. Разумеется, слуги колдуна не снизошли до объяснений узнику, по какому поводу его приказано привести на королевский праздник, и от предвкушения череды новых издевок и унижений зеленые глаза принца светились зло и ярко, как у пойманного в капкан зверя.
-Иво! – закричала Эммелин, не верившая до последнего, что ей удастся встретиться с женихом. – Ох, Иво!..
И она, более не обращая внимания ни на королевскую чету, ни на Йоссе-колдуна, ни на старших принцев, бросилась к хромому принцу.
-Эмме! – воскликнул Иво, гляда на нее растерянно и чуть испуганно. – Но как… Что…
Договорить он не успел – Эммелин крепко обняла его, смеясь и плача, а затем поцеловала – неловко, но столь пылко, что многие придворные принялись осуждающе перешептываться. Нравы под Холмом царили весьма вольные, но отнюдь не столь чистосердечные, и поцелуй этот был признан придворными знатоками совершенно лишенным должной изысканности и утонченности. Впрочем, Иво вряд ли с ними согласился бы: задохнувшись от неожиданности, он отстранился, с недоверием заглядывая в лицо Эмме – точно ли это она, точно ли не морок, наведенный Йоссе ради злой забавы? – а затем, убедившись в истинности происходящего, принялся так же жарко целовать ее в ответ, и лишь суровый голос короля, призывающего к порядку, заставил его остановиться.
-Пусть мой младший сын и его невеста сядут рядом со мной, - повелел Людуэн, жестом показывая, чтобы те заняли обычное место Йоссе. – С этого дня, Иво, ты будешь равен во всем своим братьям. А твоей невесте – безымянной девчонке, - теперь позволено всюду сопровождать тебя так же, как сопровождают моих старших сыновей их высокородные невесты. Она заслужила особую королевскую милость.
-Особую милость… – побледнев до синевы, повторил Иво, незаметно при этом сжимая руку Эммелин.
-Именно так, - согласился король. – Поскольку совершила нечто особенное. Будь же ей за это признателен, ведь благодаря ее верности и заступничеству ты освобожден от своего наказания. Поначалу мне показалось, что твой выбор невесты был либо злой насмешкой, либо глупой ошибкой. Теперь мое мнение переменилось. Я прощаю тебя, недостойный сын – оказывается, и ты способен принести пользу нашему роду.
Хоть подобные слова и нельзя было счесть сколько-нибудь годной отцовской похвалой, Иво поклонился и сдержанно поблагодарил короля, а затем, как и было приказано, проводил Эмме к ее месту за королевским столом – шустрые гоблины уже приготовили для них две резных скамеечки, обитые бархатом. Усевшись рядом, они замерли, не решаясь притронуться к угощениям и не желая размыкать руки ни на мгновение. Среди блеска и роскоши праздника бледные измученные лица принца и его невесты, их нищенские лохмотья выглядели, как и говорила королева Алисейна, совершенно неуместно. Но раз сам король не замечал в этом ничего предосудительного, то и придворным оставалось лишь коситься, шептаться и морщить носы.
До крайности разъяренный прилюдным унижением Йоссе был сразу же принят на стороне королевы, но даже общество самых прекрасных придворных дам Ее Величества не смогло утешить волшебника – он жадно опустошал кубок за кубком, гнул своими холеными пальцами серебряные столовые приборы, приводя их в совершенную негодность, и отвечал невпопад на любезные слова красавиц.
Принц Воронья Лапка был встревожен ничуть не меньше своего наставника: после слов короля об особой милости для Эмме, глаза его вновь засветились от предчувствия опасности. Заметив кольцо на ее мизинце, он издал тихий, полный сожаления вздох, но ничего не сказал – да и что он мог сказать или спросить, если рядом был сам король, не сводивший жадного взгляда с юной четы, прислушивающийся к каждому оброненному ими слову?..
Этой ночью Его Величество ничуть не походил на того слабого, сонного старика, каким он был на прошлогоднем праздновании Страшночи. Вино и мед больше не туманили разум Людуэна, вкрадчивые ласки и слова Алисейны не убаюкивали его, несмотря на старания прекрасной королевы – напротив, короля распаляла изнутри какая-то хитрая, злая мысль, от которой движения его становились быстрее, а взгляд – острее.
-Что с твоим пальцем? – вдруг спросил он, задержав взгляд на руке хромого принца, перевязанной грязным истрепавшимся бинтом.
-Я поранил его, - быстро ответил Иво, пряча руку.
-Покажи-ка рану, - промолвил Людуэн, недобро сощурившись. – Ведь это тот самый палец, на котором ты носишь помолвочное кольцо, не так ли?
Иво вздрогнул, но разве мог он ослушаться приказа своего отца? Медленно он принялся снимать повязку, угрюмо склонив голову. Наконец, грязная ветошь упала куда-то вниз и золото кольца, некогда бывшего тусклым медным ободком, ярко блеснуло в свете бесчисленных праздничных огней.
-Твоя рана успела зажить, - сказал король, неотрывно глядя на кольцо, как будто блеск зачаровывал его и манил. – От нее не осталось и следа – странное дело!..
-Да, отец, - ответил Иво, не поднимая головы. – Должно быть, я позабыл снять повязку вовремя, а рана оказалась не столь уж серьезной.
-Тебе следует быть осторожнее, - пугающе мягко произнес король с заметным усилием отводя взгляд от кольца. – Твои игры могут оказаться опаснее, чем ты думаешь, мой недостойный сын…
-Прошу прощения, Ваше Величество, если огорчил вас, - глухо сказал Иво.
-Иного от тебя я и не ожидал, - бросил король с нескрываемым презрением. – Но раз уж твоя безымянная невеста каждый раз смело вступается за тебя, то пусть и на этот раз расплатится за твою ошибку, - тут он рассмеялся, показывая, что это всего лишь шутка, но ни Иво, ни Эмме не нашли в себе сил улыбнуться в ответ. – Крестьянская дочь до самого своего замужества вольна приходить к нам и уходить к людям, когда ей вздумается – я сам даровал ей это право. Но я желаю, чтобы она приняла приглашение на свадьбу Аскейля, которая вскоре состоится на этом самом месте, в великую праздничную ночь. Вы вместе будете сидеть за моим столом точно так же, как это было сегодня. Таково мое королевское пожелание!..
-Я с радостью приду на свадьбу старшего принца, - быстро сказала Эмеллин, без труда догадавшись, что ее несогласие обернется новой бедой для Иво, уличенного в очередном обмане. – Благодарю вас за все милости, которыми вы меня одариваете, Ваше Величество…
Ее ответ был принят королем благосклонно – он усмехнулся и поднял свой кубок, показывая гостям, что праздник идет своим чередом. И вновь рекой полились вино и мед, вновь радостно зашумели придворные, приятно взволнованные напоминанием о грядущей свадьбе старшего принца, который, к слову, уже настолько опьянел, что не расслышал слова короля и теперь не мог взять в толк, с чего все принялись его поздравлять.
-Берегись, Эмме! – прошептал Иво на ухо невесте, улучив миг, когда за шумом застолья и чуткое ухо короля не разобрало бы чужих крамольных речей. – Лучше бы отец гневался на нас, чем осыпал милостями. Его интриги куда опаснее тех, что плетет Йоссе!..
-…А теперь ты должен возвратиться, Томас. Только сперва внемли моим словам. Настанет день, я снова призову тебя к себе. Так поклянись послушаться моего приказа, где бы он не застал тебя.
«Томас-рифмач», шотландская сказка
Праздничный пир в ту ночь удался на славу: король давно уж не показывался своим лесным подданным в столь добром здравии, и простонародье посчитало перемену хорошим знаком. Королевство крепко в той же степени, что и его правитель, и вокруг Холма давно уж множились тревожные слухи о том, что власть приходит в упадок, а вместе с ней - и само волшебство здешних земель. Теперь же, глядя на полного жизни старика, рука которого легко и без дрожи раз за разом подносила полный кубок, гости праздника удивленно и радостно перешептывались: к Людуэну чудесным образом вернулись былые силы! Взор короля был ясен, бледное лицо окрасил румянец и даже морщин, казалось, поубавилось – или же они перестали походить на посмертную маску. Тусклая седина длинных волос и бороды заблистала серебром, голос окреп – и Его Величество громко объявлял тост за тостом, заставляя слуг сбиваться с ног: давно уж за праздничным столом не пили столько меда и вина.
-Пусть все мои гости благородной крови отведают сегодня верескового меда! – повторял король, довольно усмехаясь. – Истинный праздник, истинное веселье!
Все бочки с королевским питьем были спешно подняты из подземных кладовых под надзором гоблина Вальтазара, который, быстро освоившись в надземном мире, держался так важно, как будто был назначен распорядителем не только медоварни, но и всего нынешнего торжества. Он сам, не доверяя ни одному из своих подручных, разливал мед по кувшинам, и повторял, что безмерно рад услужить королевскому двору – как будто именно его стараниями кубки сегодня полнились вересковым медом!..
Придворные, многие из которых были слишком юны для того, чтобы помнить вкус древнего питья, пробовали мед с опаской, однако тут же их глаза сладко щурились от удовольствия, нежные щеки розовели, а смех становился все громче и заливистей – словно сотни серебряных колокольчиков звучали теперь отовсюду. В меду таилось странное колдовство, от которого хорошели и без того прекрасные лица, а взоры сияли искристым синим льдом, огненным янтарем, зеленой листвой, сквозь которую пробиваются солнечные лучи. Словом, красота созданий Холма становилась почти что нестерпимой, слепящей, пугающей - и причиной этому, без сомнения, был вересковый мед.
Не притрагивались к волшебному питью за столом только трое: Эмме, которую после службы в медоварне мутило от медово-пряного запаха; Йоссе, чьи черные глаза лишились всякого живого блеска и походили теперь на болотный торф или остывшие угольки; и Иво, лишь из вежливости делавший вид, будто подносит к губам кубок. Хромой принц, чуя опасность, во что бы то ни стало желал сохранить ясность ума. Вместе с Эмме они замерли двумя темными тонкими тенями среди сияния золота и бесчисленных огней, блеска парчи и бархата, продолжая, как и прежде, держаться за руки. Им не нужно было говорить друг с другом, чтобы дать знать: испытания, которые пришлось им пройти, были страшны и тягостны, и даже сейчас, после долгожданной встречи, их не покидает чувство, будто в любой миг кто-то из них может сорваться в пропасть.
-Отец, - промолвил Иво, повернувшись к королю-старику. – Эмме устала. Нельзя ли отпустить ее к людской родне?
Эммелин с благодарностью посмотрела на него: Иво не мог не знать, что неприязнь короля к своему хромому сыну ничуть не ослабела, и любое неосторожное слово из уст Вороньей Лапки могло вызвать гнев Людуэна – не говоря уж о подобной просьбе! Но Его Величество на этот раз лишь едва заметно нахмурился, а затем сказал:
-Как и было условлено, все люди будут освобождены от службы и покинут Холм на рассвете – если, разумеется, сами того пожелают.
Последние слова заставили Эмме вздрогнуть: она безошибочно почуяла здесь очередную уловку, которыми так славен дивный народ. Вновь хитрость – и ровно в тот миг, когда она уже не в силах искать двойное дно в обещаниях и искать ловушку за каждым лукавым взглядом.
-Но я просила… я думала… - начала она, запинаясь от тайного бессильного гнева. – Разве не каждому человеку в Холме сегодня будет дарована свобода?..
-Разумеется, каждому, - отвечал король, потягивая мед и довольно усмехаясь своим мыслям. – Но бывают дары, которые не каждый может принять. Посуди сама: многие из тех рабов людского племени, о которых ты так печешься, состоят на моей службе так давно, что все их родные и близкие давно уж истлели в могилах, а потомки разбрелись по свету и не вспомнят имени своего предка. Их дома разрушило время, сквозь крыши проросли ветви деревьев, а в остатках дымоходов вьют гнезда птицы… Города и деревни сменили свои названия… Человеческий мир за эти годы стал им чужим. Да и тебе самой, должно быть, знакомо это чувство отверженности. Род людской пугает то, что побывало в моем королевстве и теперь несет отпечаток Холма и его законов…
Были ли заключены в этих словах чары, или же они сами по себе оказались достаточно ядовиты, чтобы в душе Эммелин ожили все прежние жгучие обиды, но цели своей они достигли. Казалось, ни в одном из миров не могло существовать такой силы, что прогнала бы тоску о прежней жизни, о родном доме, но теперь Эмме словно вернулась в те времена, когда лицо ее горело от насмешек кузин; когда со всех ног бежала на встречу с Иво, думая, как несправедливо обошлись с ней люди; когда тайно оплакивала на кухне свое сиротское одиночество. «Что, если меня снова обвинят во всех бедах? Назовут испорченной и принудят молчать, скрывать, стыдиться…» - она сама не заметила, как рука ее разжалась и отпустила холодные пальцы Иво. А король, словно не замечая, как изменилась Эммелин в лице, продолжал:
Эмме, безмолвно терпя многочисленные любопытствующие, презрительные и гневные взгляды, все так же стояла напротив короля, показывая всем своим видом, что не тронется с места, пока принц-жених не подаст ей руку и не сопроводит к полагающемуся ей за столом месту.
-Любезный мой супруг, - негромко промолвила королева Алисейна, впервые за долгое время обратившись к королю. – Крестьянская дочь одета совершенно неподобающим образом, дурно воспитана и грязна. Пусть в будущем она и породнится с нами, но сегодня ночью ее не следует усаживать рядом с нами, как равную. К тому же, за нашим столом совсем нет свободного места…
-Пустяки, - отозвался Людуэн, не глядя ни на свою прекрасную королеву, ни на Эмме, а только лишь на мед в своем кубке. – Йоссе уступит место для моего младшего сына и его невесты, не так ли?
-Я?! – вскричал придворный чародей, поперхнувшись от возмущения. – Но… но… долгие годы я занимал это место рядом с вами, Ваше Величество – и, смею надеяться, мои заслуги позволяют…
-Сегодня я желаю видеть по правую руку от себя сына, которому великодушно дарую прощение, - оборвал его речь король.
-Он его не заслужил!
-Как знать, Йоссе, как знать… - задумчиво промолвил король, искоса взглянув на Эммелин.
Быть может, придворный чародей в запале и попытался бы возразить Его Величеству, но тут раздался приглушенный топот лап и ног, сопровождаемый суетливым кваканьем лягушек и верещанием гоблинов: к пиршественному королевскому столу из тайных узилищ Холма наконец-то доставили младшего принца.
В том, что Иво все это время держали в застенках, сомневаться не приходилось: Воронья Лапка был едва ли не более грязен и оборван, чем сама Эмме. Спутанные, сбившиеся в колтуны волосы почти скрывали его бледное лицо, хромал он заметнее обычного, а на исхудавших запястьях были заметны следы кандалов – Йоссе обходился с воспитанником безо всякой жалости. Разумеется, слуги колдуна не снизошли до объяснений узнику, по какому поводу его приказано привести на королевский праздник, и от предвкушения череды новых издевок и унижений зеленые глаза принца светились зло и ярко, как у пойманного в капкан зверя.
-Иво! – закричала Эммелин, не верившая до последнего, что ей удастся встретиться с женихом. – Ох, Иво!..
И она, более не обращая внимания ни на королевскую чету, ни на Йоссе-колдуна, ни на старших принцев, бросилась к хромому принцу.
-Эмме! – воскликнул Иво, гляда на нее растерянно и чуть испуганно. – Но как… Что…
Договорить он не успел – Эммелин крепко обняла его, смеясь и плача, а затем поцеловала – неловко, но столь пылко, что многие придворные принялись осуждающе перешептываться. Нравы под Холмом царили весьма вольные, но отнюдь не столь чистосердечные, и поцелуй этот был признан придворными знатоками совершенно лишенным должной изысканности и утонченности. Впрочем, Иво вряд ли с ними согласился бы: задохнувшись от неожиданности, он отстранился, с недоверием заглядывая в лицо Эмме – точно ли это она, точно ли не морок, наведенный Йоссе ради злой забавы? – а затем, убедившись в истинности происходящего, принялся так же жарко целовать ее в ответ, и лишь суровый голос короля, призывающего к порядку, заставил его остановиться.
-Пусть мой младший сын и его невеста сядут рядом со мной, - повелел Людуэн, жестом показывая, чтобы те заняли обычное место Йоссе. – С этого дня, Иво, ты будешь равен во всем своим братьям. А твоей невесте – безымянной девчонке, - теперь позволено всюду сопровождать тебя так же, как сопровождают моих старших сыновей их высокородные невесты. Она заслужила особую королевскую милость.
-Особую милость… – побледнев до синевы, повторил Иво, незаметно при этом сжимая руку Эммелин.
-Именно так, - согласился король. – Поскольку совершила нечто особенное. Будь же ей за это признателен, ведь благодаря ее верности и заступничеству ты освобожден от своего наказания. Поначалу мне показалось, что твой выбор невесты был либо злой насмешкой, либо глупой ошибкой. Теперь мое мнение переменилось. Я прощаю тебя, недостойный сын – оказывается, и ты способен принести пользу нашему роду.
Хоть подобные слова и нельзя было счесть сколько-нибудь годной отцовской похвалой, Иво поклонился и сдержанно поблагодарил короля, а затем, как и было приказано, проводил Эмме к ее месту за королевским столом – шустрые гоблины уже приготовили для них две резных скамеечки, обитые бархатом. Усевшись рядом, они замерли, не решаясь притронуться к угощениям и не желая размыкать руки ни на мгновение. Среди блеска и роскоши праздника бледные измученные лица принца и его невесты, их нищенские лохмотья выглядели, как и говорила королева Алисейна, совершенно неуместно. Но раз сам король не замечал в этом ничего предосудительного, то и придворным оставалось лишь коситься, шептаться и морщить носы.
До крайности разъяренный прилюдным унижением Йоссе был сразу же принят на стороне королевы, но даже общество самых прекрасных придворных дам Ее Величества не смогло утешить волшебника – он жадно опустошал кубок за кубком, гнул своими холеными пальцами серебряные столовые приборы, приводя их в совершенную негодность, и отвечал невпопад на любезные слова красавиц.
Принц Воронья Лапка был встревожен ничуть не меньше своего наставника: после слов короля об особой милости для Эмме, глаза его вновь засветились от предчувствия опасности. Заметив кольцо на ее мизинце, он издал тихий, полный сожаления вздох, но ничего не сказал – да и что он мог сказать или спросить, если рядом был сам король, не сводивший жадного взгляда с юной четы, прислушивающийся к каждому оброненному ими слову?..
Этой ночью Его Величество ничуть не походил на того слабого, сонного старика, каким он был на прошлогоднем праздновании Страшночи. Вино и мед больше не туманили разум Людуэна, вкрадчивые ласки и слова Алисейны не убаюкивали его, несмотря на старания прекрасной королевы – напротив, короля распаляла изнутри какая-то хитрая, злая мысль, от которой движения его становились быстрее, а взгляд – острее.
-Что с твоим пальцем? – вдруг спросил он, задержав взгляд на руке хромого принца, перевязанной грязным истрепавшимся бинтом.
-Я поранил его, - быстро ответил Иво, пряча руку.
-Покажи-ка рану, - промолвил Людуэн, недобро сощурившись. – Ведь это тот самый палец, на котором ты носишь помолвочное кольцо, не так ли?
Иво вздрогнул, но разве мог он ослушаться приказа своего отца? Медленно он принялся снимать повязку, угрюмо склонив голову. Наконец, грязная ветошь упала куда-то вниз и золото кольца, некогда бывшего тусклым медным ободком, ярко блеснуло в свете бесчисленных праздничных огней.
-Твоя рана успела зажить, - сказал король, неотрывно глядя на кольцо, как будто блеск зачаровывал его и манил. – От нее не осталось и следа – странное дело!..
-Да, отец, - ответил Иво, не поднимая головы. – Должно быть, я позабыл снять повязку вовремя, а рана оказалась не столь уж серьезной.
-Тебе следует быть осторожнее, - пугающе мягко произнес король с заметным усилием отводя взгляд от кольца. – Твои игры могут оказаться опаснее, чем ты думаешь, мой недостойный сын…
-Прошу прощения, Ваше Величество, если огорчил вас, - глухо сказал Иво.
-Иного от тебя я и не ожидал, - бросил король с нескрываемым презрением. – Но раз уж твоя безымянная невеста каждый раз смело вступается за тебя, то пусть и на этот раз расплатится за твою ошибку, - тут он рассмеялся, показывая, что это всего лишь шутка, но ни Иво, ни Эмме не нашли в себе сил улыбнуться в ответ. – Крестьянская дочь до самого своего замужества вольна приходить к нам и уходить к людям, когда ей вздумается – я сам даровал ей это право. Но я желаю, чтобы она приняла приглашение на свадьбу Аскейля, которая вскоре состоится на этом самом месте, в великую праздничную ночь. Вы вместе будете сидеть за моим столом точно так же, как это было сегодня. Таково мое королевское пожелание!..
-Я с радостью приду на свадьбу старшего принца, - быстро сказала Эмеллин, без труда догадавшись, что ее несогласие обернется новой бедой для Иво, уличенного в очередном обмане. – Благодарю вас за все милости, которыми вы меня одариваете, Ваше Величество…
Ее ответ был принят королем благосклонно – он усмехнулся и поднял свой кубок, показывая гостям, что праздник идет своим чередом. И вновь рекой полились вино и мед, вновь радостно зашумели придворные, приятно взволнованные напоминанием о грядущей свадьбе старшего принца, который, к слову, уже настолько опьянел, что не расслышал слова короля и теперь не мог взять в толк, с чего все принялись его поздравлять.
-Берегись, Эмме! – прошептал Иво на ухо невесте, улучив миг, когда за шумом застолья и чуткое ухо короля не разобрало бы чужих крамольных речей. – Лучше бы отец гневался на нас, чем осыпал милостями. Его интриги куда опаснее тех, что плетет Йоссе!..
Глава 27
-…А теперь ты должен возвратиться, Томас. Только сперва внемли моим словам. Настанет день, я снова призову тебя к себе. Так поклянись послушаться моего приказа, где бы он не застал тебя.
«Томас-рифмач», шотландская сказка
Праздничный пир в ту ночь удался на славу: король давно уж не показывался своим лесным подданным в столь добром здравии, и простонародье посчитало перемену хорошим знаком. Королевство крепко в той же степени, что и его правитель, и вокруг Холма давно уж множились тревожные слухи о том, что власть приходит в упадок, а вместе с ней - и само волшебство здешних земель. Теперь же, глядя на полного жизни старика, рука которого легко и без дрожи раз за разом подносила полный кубок, гости праздника удивленно и радостно перешептывались: к Людуэну чудесным образом вернулись былые силы! Взор короля был ясен, бледное лицо окрасил румянец и даже морщин, казалось, поубавилось – или же они перестали походить на посмертную маску. Тусклая седина длинных волос и бороды заблистала серебром, голос окреп – и Его Величество громко объявлял тост за тостом, заставляя слуг сбиваться с ног: давно уж за праздничным столом не пили столько меда и вина.
-Пусть все мои гости благородной крови отведают сегодня верескового меда! – повторял король, довольно усмехаясь. – Истинный праздник, истинное веселье!
Все бочки с королевским питьем были спешно подняты из подземных кладовых под надзором гоблина Вальтазара, который, быстро освоившись в надземном мире, держался так важно, как будто был назначен распорядителем не только медоварни, но и всего нынешнего торжества. Он сам, не доверяя ни одному из своих подручных, разливал мед по кувшинам, и повторял, что безмерно рад услужить королевскому двору – как будто именно его стараниями кубки сегодня полнились вересковым медом!..
Придворные, многие из которых были слишком юны для того, чтобы помнить вкус древнего питья, пробовали мед с опаской, однако тут же их глаза сладко щурились от удовольствия, нежные щеки розовели, а смех становился все громче и заливистей – словно сотни серебряных колокольчиков звучали теперь отовсюду. В меду таилось странное колдовство, от которого хорошели и без того прекрасные лица, а взоры сияли искристым синим льдом, огненным янтарем, зеленой листвой, сквозь которую пробиваются солнечные лучи. Словом, красота созданий Холма становилась почти что нестерпимой, слепящей, пугающей - и причиной этому, без сомнения, был вересковый мед.
Не притрагивались к волшебному питью за столом только трое: Эмме, которую после службы в медоварне мутило от медово-пряного запаха; Йоссе, чьи черные глаза лишились всякого живого блеска и походили теперь на болотный торф или остывшие угольки; и Иво, лишь из вежливости делавший вид, будто подносит к губам кубок. Хромой принц, чуя опасность, во что бы то ни стало желал сохранить ясность ума. Вместе с Эмме они замерли двумя темными тонкими тенями среди сияния золота и бесчисленных огней, блеска парчи и бархата, продолжая, как и прежде, держаться за руки. Им не нужно было говорить друг с другом, чтобы дать знать: испытания, которые пришлось им пройти, были страшны и тягостны, и даже сейчас, после долгожданной встречи, их не покидает чувство, будто в любой миг кто-то из них может сорваться в пропасть.
-Отец, - промолвил Иво, повернувшись к королю-старику. – Эмме устала. Нельзя ли отпустить ее к людской родне?
Эммелин с благодарностью посмотрела на него: Иво не мог не знать, что неприязнь короля к своему хромому сыну ничуть не ослабела, и любое неосторожное слово из уст Вороньей Лапки могло вызвать гнев Людуэна – не говоря уж о подобной просьбе! Но Его Величество на этот раз лишь едва заметно нахмурился, а затем сказал:
-Как и было условлено, все люди будут освобождены от службы и покинут Холм на рассвете – если, разумеется, сами того пожелают.
Последние слова заставили Эмме вздрогнуть: она безошибочно почуяла здесь очередную уловку, которыми так славен дивный народ. Вновь хитрость – и ровно в тот миг, когда она уже не в силах искать двойное дно в обещаниях и искать ловушку за каждым лукавым взглядом.
-Но я просила… я думала… - начала она, запинаясь от тайного бессильного гнева. – Разве не каждому человеку в Холме сегодня будет дарована свобода?..
-Разумеется, каждому, - отвечал король, потягивая мед и довольно усмехаясь своим мыслям. – Но бывают дары, которые не каждый может принять. Посуди сама: многие из тех рабов людского племени, о которых ты так печешься, состоят на моей службе так давно, что все их родные и близкие давно уж истлели в могилах, а потомки разбрелись по свету и не вспомнят имени своего предка. Их дома разрушило время, сквозь крыши проросли ветви деревьев, а в остатках дымоходов вьют гнезда птицы… Города и деревни сменили свои названия… Человеческий мир за эти годы стал им чужим. Да и тебе самой, должно быть, знакомо это чувство отверженности. Род людской пугает то, что побывало в моем королевстве и теперь несет отпечаток Холма и его законов…
Были ли заключены в этих словах чары, или же они сами по себе оказались достаточно ядовиты, чтобы в душе Эммелин ожили все прежние жгучие обиды, но цели своей они достигли. Казалось, ни в одном из миров не могло существовать такой силы, что прогнала бы тоску о прежней жизни, о родном доме, но теперь Эмме словно вернулась в те времена, когда лицо ее горело от насмешек кузин; когда со всех ног бежала на встречу с Иво, думая, как несправедливо обошлись с ней люди; когда тайно оплакивала на кухне свое сиротское одиночество. «Что, если меня снова обвинят во всех бедах? Назовут испорченной и принудят молчать, скрывать, стыдиться…» - она сама не заметила, как рука ее разжалась и отпустила холодные пальцы Иво. А король, словно не замечая, как изменилась Эммелин в лице, продолжал:
