Алинор пришлось в конце концов с ним согласиться – шум, учиняемый сундуком, не давал сомкнуть глаза доброй половине обитателей дома. Однако оставлять без присмотра столь буйное волшебство рядом со своими родными дочерями тетушке тоже не хотелось, оттого вскоре для Эмме нашлась отдельная комната-каморка рядом с кухней. Сама Эммелин была только рада одиночеству – а уж как была довольна новым соседством кошка, жившая при кухне и соскучившаяся по Эмме едва ли не более всех в доме! - да и содержимое сундука сразу же успокоилось, стоило ему очутиться рядом со своей законной владелицей. К тому же, если Эмме дарила кому-то драгоценную безделушку – а делала она это охотно и безо всякого сожаления, словно торопясь побыстрее раздать свое великое богатство, - волшебство тут же вовсе улетучивалось, или, по меньшей мере, вело себя с новыми хозяевами смирно. В украшениях при этом что-то менялось; они теряли прежнюю легкость и изящество, становились похожими на те, что выходят из-под людских умелых рук – и не более того. Но все же золото оставалось золотом, а серебро – серебром.
Вскоре Джослин и Мейлин стали самыми завидными невестами во всей округе, и Алинор не раз с затаенной гордостью говорила, что с таким приданым они могут задирать нос перед любым здешним женихом. Слугам Госберты теперь платили вдвое больше прежнего, а также не забывали помогать всем беднякам в округе и охотно принимали в доме путников. И все это благодаря Эммелин, принесшей достаток в дом! Слова лесного короля сбылись в точности: теперь никто не попрекал девушку тем, что она свела знакомство с дивным народцем – но одиночество ее от того лишь множилось, ведь уважение это было смешано не только с благодарностью, но и с опаской.
-Совестно вспоминать, как я говорила, что нам не скопить для нее приданого, - однажды чистосердечно призналась Алинор Джассопу Госберту. – И что теперь? Ее тяжкий труд сделал наших дочерей настоящими богачками, а самой ей суждено ждать в одиночестве, пока за ней не явится какая-то нечисть из лесу. Признаться, я боюсь теперь даже шаг замедлить рядом с дверью ее комнаты. Мне жаль от души нашу бедную Эмме, но от одного ее вида у меня по спине пробегает озноб, как будто в тенях за ее спиной кто-то прячется.
-Стало быть, хорошо, что она почти не выходит, - ответил на это ее супруг, вздыхая. – Пусть оно так и остается.
Так и вышло, что Эмме только и делала, что спала – ей нужно было наверстать все то время отдыха, что было украдено у нее волшебной пыльцой, - гладила кошку, перебирала золото в сундуке, выбирая очередной подарок для тетушки или кузин, а на закате обычно выходила за ворота посмотреть на чернеющую за полями опушку леса. Родственники же и слуги старательно делали вид, что не замечают в этом ничего странного, и это было самым разумным решением изо всех возможных – ни запретить что-либо Эммелин, ни приказывать ей в доме Госбертов больше никто не смог бы.
Накануне Страшночи, которую с волнением ожидала и сама Эммелин, и ее родственники, втайне опасающиеся очередной волшебной каверзы, у ворот в сумерках раздался шум – то ли стук, то ли тоскливое совиное уханье, то ли стон, то ли удаляющиеся глухие тяжкие шаги. Случилось это, когда вся семья собралась за ужином, и Госберты в смятении переглядывались, уронив кто ложку, кто ломоть хлеба.
-Я выйду и посмотрю, что там, - сказала Эмме, поднявшись со своего места.
Стоило ей только скрыться из виду, как Госберты-младшие возбужденно завопили, перекрикивая друг друга.
-Ее снова украдут! – воскликнула Мейлин. – Мы ее больше не увидим!
-А может они просто подарят Эмме еще немного золота, – предположила Джослин. – Сколько же можно ее воровать и возвращать?
-Утащат ее с концами, а потом придут за кем-то из нас! – с мрачным видом заметил Потрик, а Ланс согласно кивнул.
А Кейти с Эллайтом попросту восторженно таращили глаза и шептали друг другу: «Оно приходило к самым нашим воротам! Вот бы глянуть, что это было!..».
Неудивительно, что Алинор тут же прикрикнула на детей, для которых злоключения кузины все еще оставались, скорее, чудным волшебным приключением, нежели бедой, и они смущенно умолкли. Но не успела тетушка Госберт отругать всех и каждого по отдельности, как входная дверь скрипнула, и в дом, как ни в чем не бывало, вошла Эмме. В руках она держала небольшой сверток, перевитый бархатной алой лентой.
-Что там? Что там?! – вскричали хором Джослин и Мейлин, но Алинор шикнула на них и согласно кивнула, когда Эммелин сказала, что ей нужно уйти в свою комнату.
До полуночи старшие кузины не могли уснуть, обсуждая, что же было в таинственном свертке. А в другом углу так же восторженно шептались Кейти и Эллайт, вдохновенно воображая, какое лесное чудище доставило посылку для Эммелин – гоблин, тролль или оборотень. Не спалось и Алинор: «Не к добру! – повторяла она, беспокойно ворочаясь в постели. – В эту Страшночь непременно что-то случится. Слышишь, Джассоп? Лучше бы всем нам быть подальше от дома, когда за Эммелин и вправду придут… Придут, уж не сомневайся! Ее нам не спасти, мы ничего не смыслим в этих волшебных делах, так что лучше держаться подальше. Тем более, нас звали в гости Форкасты – вот к ним и поедем праздновать всей семьей, и Кейти с Эллайтом возьмем с собой! Никто не останется здесь в ту проклятую полночь!».
Сама же Эмме, печальную судьбу которой тем вечером в доме Госбертов обсуждали все - от мала до велика – сидела у своей кровати, гладя мурлыкавшую у нее на коленях кошку. Поверх же кровати лежало платье – восхитительное, прекрасное, красивейшее изо всех платьев мира; у Джослин и Мейлин перехватило бы дух, увидь они такую красоту, недаром они чувствовали, что их обделили! – блиставшее тысячами искорок, расшитое серебряными нитями по тончайшей полупрозрачной ткани пепельно-серого цвета. Конечно же, именно оно было в свертке вместе с приглашением на свадьбу принца Аскейля, любезно написанным на людском наречии – чтобы у Эммелин не оставалось ни малейшей возможности сделать вид, будто она не помнит о своем обещании и не догадывается, отчего королевский двор прислал ей столь прекрасный подарок в канун Страшночи.
—…Тебе незачем идти далеко, милочка, — сказала она старшей принцессе. — Дойди только до задней двери моего дома и выгляни из нее.
Принцесса побежала по сеням к задней двери старухиного дома, и что же она увидела? Великолепная карета, запряженная шестеркой буланых лошадей, катила по дороге.
Девушка всполошилась и побежала назад в кухню рассказать птичнице про карету.
— Хорошо, отлично! — сказала ей старуха, очень довольная. — Вот ты и увидела свое счастье! Эта карета приехала за тобой.
«Черный бык норроуэйский», шотландская сказка
Как и было втайне условлено между собой тетушкой Алинор и дядюшкой Джассопом, Страшночь все семейство отправилось праздновать к давним приятелям из соседней деревни. Чудесным образом каждый из обитателей дома без лишних споров и объяснений понял, как ему поступить лучше и разумнее. Госберты уехали задолго до наступления сумерек, а их слуги, выждав для порядка час-другой, разбрелись по домам друзей и родственников. Старая кухарка, которой идти было некуда, приняла по своему обыкновению пару рюмок настойки и задремала перед очагом. Сон ее был так крепок, что даже завывания усиливающегося к ночи ветра и барабанная дробь ледяного дождя не могли потревожить его.
Что же до Эммелин, то она, разумеется, согласно всеобщему молчаливому уговору, осталась встречать Страшночь в стенах своей крошечной комнатки. С ней, как и всегда, была кошка; к ужину ей оставили праздничный пирог, а на прощание тетушка Алинор, слегка забывшись, обняла и поцеловала племянницу чуть крепче, чем следовало бы, если уезжаешь всего лишь на несколько часов в гости по соседству.
Нельзя сказать, что Эмме ни в чем не сомневалась или знала наперед, чем обернется эта ночь – хотя внешне она сохраняла все тот же отрешенный вид, так беспокоивший ее старших родственников. По правде говоря, ей стоило немалых усилий над собой коснуться праздничного платья, милостиво присланного ей королевской семьей - не говоря уже о том, чтобы примерить его. Даже рубаху, сплетенную из крапивы, носить ей было бы куда проще. Но время шло, тьма за окном сгущалась, и выражение лица девушки становилось все жестче и упрямее; ей казалось, что невидимые обитатели Холма, тайно проникнув в дом Госбертов вместе со своим подарком, теперь неотрывно следят за ней и потешаются, видя, как она сейчас растеряна и взволнована.
-Это всего лишь платье! – в конце концов воскликнула она, яростно хмурясь. – Вам не смутить меня такой малостью!
И она, путаясь в бесчисленных складках тонкой ткани, принялась натягивать на себя изящный наряд, трещавший по швам от столь грубого обращения. Платье, конечно же, оказалось впору – если бы волшебства Холма не хватило бы на то, чтобы снять точные мерки с человеческой девчонки, то чего бы оно тогда стоило?..
Прислушиваясь к шуму непогоды за стенами дома, Эмме накинула на плечи тот самый бархатный плащ, в котором вернулась из лесу. На нем не осталось ни единого пятнышка, ни единой соринки, хоть не так давно ему пришлось испачкаться в каждой луже деревенских улиц. Что там! Даже кошачья шерсть волшебным образом не приставала к алому бархату, а ведь кошка всегда отдавала волшебному плащу особое предпочтение и не упускала возможности поспать на нем, если Эммелин оставляла крышку сундука приоткрытой.
Приглашение, полученное Эмме накануне, было составлено из самых общих вежливых фраз, и понять из него, как именно гостье из людского мира полагается прибыть к празднику, было совершенно невозможно.
-Король сказал, что я могу свободно пересекать границу между нашими мирами, если в том будет необходимость, - сказала сама себе Эмме, стараясь произносить каждое слово спокойно и рассудительно. – Значит ли это, что я должна просто выйти из дому, и идти по лесной дороге, как это было в прошлом году? Ох, в этом богатом наряде мне никак нельзя свалиться в овраг!..
Но не успела она об этом поразмыслить, как дом дрогнул и сами стены его гулко и печально застонали: кто-то требовательно и громко стучал в двери.
-Неужели кто-то не знает, что сегодня никого из хозяев нет дома? – задумчиво спросила Эмме у потревоженной шумом кошки. – Да и кто бы из соседей пришел так поздно в гости?.. Ох, да что тут сомневаться – это по мою душу…
Грохот смолк так же неожиданно, как и начался. Эммелин, поежившись, подумала, что безмолвие опустевшего дома все же отличается от той тишины, что наступала, когда все домочадцы Госбертов мирно засыпали или молча занимались своими нехитрыми делами – каждый в своем углу. Этим поздним вечером все полнилось таинственными шорохами в дальних темных углах, зловещим скрипом, доносящимся то ли из подпола, то ли с чердака, да и ветер в трубах выл как-то особенно заунывно и протяжно. В гостиной догорало несколько свечных огарков, и пламя их плясало так беспокойно, как будто по дому метались невидимые призраки. С замирающим от дурных предчувствий сердцем, Эмме подошла ко входной двери и, глубоко вздохнув, распахнула ее. «Чем дольше я буду воображать, кто там может быть – тем сильнее испугаюсь! – говорила она себе. – А мне нельзя бояться, ведь только этого ОНИ и ждут!».
Ветер, несущий с собой дождь вперемешку со снегом, задул огонек в лампе, которую она взяла с собой; ожег лицо сотней ледяных укусов, и Эмме невольно зажмурилась, прикрывая глаза ладонью. Когда же ее зрение привыкло к темноте, самую малость рассеиваемой светом из распахнутых дверей дома, оказалось, что во дворе дома Госбертов невесть откуда появилась великолепная карета, запряженная четверкой беспокойных лошадей, а вокруг нее бушует настоящая снежная буря – первая в этому году. Свет каретных фонарей был едва виден сквозь вьюгу, да и порог дома уже порядком замело мокрым снегом.
-Карета подана, - прогундосил кто-то, едва различимый в ночи. – Пора отправляться на королевский праздник!
Эммелин, утерев слезящиеся глаза, рассмотрела кучера, стоявшего у порога – должно быть, это он только что стучал в двери, - и без труда угадала в нем кого-то из подземных бесов, знакомых ей со времен работы в медоварне. Бедняга сегодня был принаряжен в расшитую блестками ливрею, шляпу с огромной серебряной пряжкой, но все это не могло спасти его от злого ветра, и он приплясывал на месте, барабаня копытцами по побелевшей от снега земле.
-Чего ждем? – нетерпеливо и совершенно невежливо рявкнул бес. – Тебе не поздоровится, глупая девчонка, если откажешься от королевского приглашения, да еще и с каретой!..
-Я вас знаю! – воскликнула Эмме, рассмотрев рыжеватые усы и блестевший сопливый нос-пятачок. – Вы, сударь, провожали меня в дальние подземелья к Ллогу!
-Тс-с-с! – зашипел бес, и сердито шмыгнул замерзшим носом. – Нашла, кого вспоминать!.. И поворачивается же у тебя язык, бессовестное ты людское отродье, вспоминать свои преступления! Это из-за тебя старый дракон больше не спит в своем логове, а только и знает теперь, что бродить по подземельям, раздавать непрошеные советы и вмешиваться во все наши дела. Только попробуй ему что-то возразить – тут же грозится всех съесть!.. А еще по твоей милости пришлось отпустить на волю почти всех рабов человеческого племени, и нашей привольной жизни в медоварных подземельях пришел конец. В былые времена я бы и не подумал соваться в мерзкий людской мир, да еще и в такую погоду!.. Но теперь челяди всюду не хватает, и меня отправили в королевские конюшни, к этим исчадиям, - он мотнул головой в сторону лошадей, глаза которых свирепо светились в ночи алым и желтым огнем. – Даром, что они копытные, как и я. Служба эта хуже любого наказания! Подлые твари не слушаются, брыкаются, кусаются, норовят сжевать мою шляпу или оторвать рукав у ливреи!.. И за все это я должен сказать спасибо тебе, дерзкой человеческой девчонке! Знал бы я, что от тебя будет столько бед – завел бы в подземелья подальше и бросил бы…
-Вообще-то, - сказала Эмме, несколько задетая его сварливым тоном и упреками, - я невеста младшего принца, и не думаю, что вам положено…
-Ха! – ехидно вскричал бес. – Все в Холме знают, что твоему хромому принцу вовек не быть королем, так что не важничай, крестьянская дочь! Мне было приказано доставить тебя на праздник, но никто не отдавал распоряжения почитать тебя или обращаться вежливо. Или ты думала, что раз тебе достались новое лицо, плащ и золотые побрякушки в придачу, то сразу стала равной господам? Пошевеливайся, иначе опоздаешь, а такой невежливости король не потерпит!..
Сопровождаемая его ворчанием и ядовитыми замечаниями, Эммелин несмело ступила в полукруг света от каретных фонарей, очутившись в самом сердце колкого снежного вихря, подсвеченного изнутри мерцающими огнями. Всего волшебства бархатного плаща не хватало, чтобы защитить от ненастья, обрушившегося этой ночью на людской мир – руки у девушки заледенели, ноги тут же промокли из-за ледяной каши, покрывавшей землю, а дыхание перехватило, как будто ее бросили в прорубь. Невольно ей вспомнилось, какой тихой и ясной выдалась Страшночь прошлой осенью, и на ум пришли слова кухарки Тиллы: та всегда приговаривала, заслышав поздним вечером тоскливый вой ветра: «Никак нечисть нынче справляет свадьбу!».
Вскоре Джослин и Мейлин стали самыми завидными невестами во всей округе, и Алинор не раз с затаенной гордостью говорила, что с таким приданым они могут задирать нос перед любым здешним женихом. Слугам Госберты теперь платили вдвое больше прежнего, а также не забывали помогать всем беднякам в округе и охотно принимали в доме путников. И все это благодаря Эммелин, принесшей достаток в дом! Слова лесного короля сбылись в точности: теперь никто не попрекал девушку тем, что она свела знакомство с дивным народцем – но одиночество ее от того лишь множилось, ведь уважение это было смешано не только с благодарностью, но и с опаской.
-Совестно вспоминать, как я говорила, что нам не скопить для нее приданого, - однажды чистосердечно призналась Алинор Джассопу Госберту. – И что теперь? Ее тяжкий труд сделал наших дочерей настоящими богачками, а самой ей суждено ждать в одиночестве, пока за ней не явится какая-то нечисть из лесу. Признаться, я боюсь теперь даже шаг замедлить рядом с дверью ее комнаты. Мне жаль от души нашу бедную Эмме, но от одного ее вида у меня по спине пробегает озноб, как будто в тенях за ее спиной кто-то прячется.
-Стало быть, хорошо, что она почти не выходит, - ответил на это ее супруг, вздыхая. – Пусть оно так и остается.
Так и вышло, что Эмме только и делала, что спала – ей нужно было наверстать все то время отдыха, что было украдено у нее волшебной пыльцой, - гладила кошку, перебирала золото в сундуке, выбирая очередной подарок для тетушки или кузин, а на закате обычно выходила за ворота посмотреть на чернеющую за полями опушку леса. Родственники же и слуги старательно делали вид, что не замечают в этом ничего странного, и это было самым разумным решением изо всех возможных – ни запретить что-либо Эммелин, ни приказывать ей в доме Госбертов больше никто не смог бы.
Накануне Страшночи, которую с волнением ожидала и сама Эммелин, и ее родственники, втайне опасающиеся очередной волшебной каверзы, у ворот в сумерках раздался шум – то ли стук, то ли тоскливое совиное уханье, то ли стон, то ли удаляющиеся глухие тяжкие шаги. Случилось это, когда вся семья собралась за ужином, и Госберты в смятении переглядывались, уронив кто ложку, кто ломоть хлеба.
-Я выйду и посмотрю, что там, - сказала Эмме, поднявшись со своего места.
Стоило ей только скрыться из виду, как Госберты-младшие возбужденно завопили, перекрикивая друг друга.
-Ее снова украдут! – воскликнула Мейлин. – Мы ее больше не увидим!
-А может они просто подарят Эмме еще немного золота, – предположила Джослин. – Сколько же можно ее воровать и возвращать?
-Утащат ее с концами, а потом придут за кем-то из нас! – с мрачным видом заметил Потрик, а Ланс согласно кивнул.
А Кейти с Эллайтом попросту восторженно таращили глаза и шептали друг другу: «Оно приходило к самым нашим воротам! Вот бы глянуть, что это было!..».
Неудивительно, что Алинор тут же прикрикнула на детей, для которых злоключения кузины все еще оставались, скорее, чудным волшебным приключением, нежели бедой, и они смущенно умолкли. Но не успела тетушка Госберт отругать всех и каждого по отдельности, как входная дверь скрипнула, и в дом, как ни в чем не бывало, вошла Эмме. В руках она держала небольшой сверток, перевитый бархатной алой лентой.
-Что там? Что там?! – вскричали хором Джослин и Мейлин, но Алинор шикнула на них и согласно кивнула, когда Эммелин сказала, что ей нужно уйти в свою комнату.
До полуночи старшие кузины не могли уснуть, обсуждая, что же было в таинственном свертке. А в другом углу так же восторженно шептались Кейти и Эллайт, вдохновенно воображая, какое лесное чудище доставило посылку для Эммелин – гоблин, тролль или оборотень. Не спалось и Алинор: «Не к добру! – повторяла она, беспокойно ворочаясь в постели. – В эту Страшночь непременно что-то случится. Слышишь, Джассоп? Лучше бы всем нам быть подальше от дома, когда за Эммелин и вправду придут… Придут, уж не сомневайся! Ее нам не спасти, мы ничего не смыслим в этих волшебных делах, так что лучше держаться подальше. Тем более, нас звали в гости Форкасты – вот к ним и поедем праздновать всей семьей, и Кейти с Эллайтом возьмем с собой! Никто не останется здесь в ту проклятую полночь!».
Сама же Эмме, печальную судьбу которой тем вечером в доме Госбертов обсуждали все - от мала до велика – сидела у своей кровати, гладя мурлыкавшую у нее на коленях кошку. Поверх же кровати лежало платье – восхитительное, прекрасное, красивейшее изо всех платьев мира; у Джослин и Мейлин перехватило бы дух, увидь они такую красоту, недаром они чувствовали, что их обделили! – блиставшее тысячами искорок, расшитое серебряными нитями по тончайшей полупрозрачной ткани пепельно-серого цвета. Конечно же, именно оно было в свертке вместе с приглашением на свадьбу принца Аскейля, любезно написанным на людском наречии – чтобы у Эммелин не оставалось ни малейшей возможности сделать вид, будто она не помнит о своем обещании и не догадывается, отчего королевский двор прислал ей столь прекрасный подарок в канун Страшночи.
Глава 29
—…Тебе незачем идти далеко, милочка, — сказала она старшей принцессе. — Дойди только до задней двери моего дома и выгляни из нее.
Принцесса побежала по сеням к задней двери старухиного дома, и что же она увидела? Великолепная карета, запряженная шестеркой буланых лошадей, катила по дороге.
Девушка всполошилась и побежала назад в кухню рассказать птичнице про карету.
— Хорошо, отлично! — сказала ей старуха, очень довольная. — Вот ты и увидела свое счастье! Эта карета приехала за тобой.
«Черный бык норроуэйский», шотландская сказка
Как и было втайне условлено между собой тетушкой Алинор и дядюшкой Джассопом, Страшночь все семейство отправилось праздновать к давним приятелям из соседней деревни. Чудесным образом каждый из обитателей дома без лишних споров и объяснений понял, как ему поступить лучше и разумнее. Госберты уехали задолго до наступления сумерек, а их слуги, выждав для порядка час-другой, разбрелись по домам друзей и родственников. Старая кухарка, которой идти было некуда, приняла по своему обыкновению пару рюмок настойки и задремала перед очагом. Сон ее был так крепок, что даже завывания усиливающегося к ночи ветра и барабанная дробь ледяного дождя не могли потревожить его.
Что же до Эммелин, то она, разумеется, согласно всеобщему молчаливому уговору, осталась встречать Страшночь в стенах своей крошечной комнатки. С ней, как и всегда, была кошка; к ужину ей оставили праздничный пирог, а на прощание тетушка Алинор, слегка забывшись, обняла и поцеловала племянницу чуть крепче, чем следовало бы, если уезжаешь всего лишь на несколько часов в гости по соседству.
Нельзя сказать, что Эмме ни в чем не сомневалась или знала наперед, чем обернется эта ночь – хотя внешне она сохраняла все тот же отрешенный вид, так беспокоивший ее старших родственников. По правде говоря, ей стоило немалых усилий над собой коснуться праздничного платья, милостиво присланного ей королевской семьей - не говоря уже о том, чтобы примерить его. Даже рубаху, сплетенную из крапивы, носить ей было бы куда проще. Но время шло, тьма за окном сгущалась, и выражение лица девушки становилось все жестче и упрямее; ей казалось, что невидимые обитатели Холма, тайно проникнув в дом Госбертов вместе со своим подарком, теперь неотрывно следят за ней и потешаются, видя, как она сейчас растеряна и взволнована.
-Это всего лишь платье! – в конце концов воскликнула она, яростно хмурясь. – Вам не смутить меня такой малостью!
И она, путаясь в бесчисленных складках тонкой ткани, принялась натягивать на себя изящный наряд, трещавший по швам от столь грубого обращения. Платье, конечно же, оказалось впору – если бы волшебства Холма не хватило бы на то, чтобы снять точные мерки с человеческой девчонки, то чего бы оно тогда стоило?..
Прислушиваясь к шуму непогоды за стенами дома, Эмме накинула на плечи тот самый бархатный плащ, в котором вернулась из лесу. На нем не осталось ни единого пятнышка, ни единой соринки, хоть не так давно ему пришлось испачкаться в каждой луже деревенских улиц. Что там! Даже кошачья шерсть волшебным образом не приставала к алому бархату, а ведь кошка всегда отдавала волшебному плащу особое предпочтение и не упускала возможности поспать на нем, если Эммелин оставляла крышку сундука приоткрытой.
Приглашение, полученное Эмме накануне, было составлено из самых общих вежливых фраз, и понять из него, как именно гостье из людского мира полагается прибыть к празднику, было совершенно невозможно.
-Король сказал, что я могу свободно пересекать границу между нашими мирами, если в том будет необходимость, - сказала сама себе Эмме, стараясь произносить каждое слово спокойно и рассудительно. – Значит ли это, что я должна просто выйти из дому, и идти по лесной дороге, как это было в прошлом году? Ох, в этом богатом наряде мне никак нельзя свалиться в овраг!..
Но не успела она об этом поразмыслить, как дом дрогнул и сами стены его гулко и печально застонали: кто-то требовательно и громко стучал в двери.
-Неужели кто-то не знает, что сегодня никого из хозяев нет дома? – задумчиво спросила Эмме у потревоженной шумом кошки. – Да и кто бы из соседей пришел так поздно в гости?.. Ох, да что тут сомневаться – это по мою душу…
Грохот смолк так же неожиданно, как и начался. Эммелин, поежившись, подумала, что безмолвие опустевшего дома все же отличается от той тишины, что наступала, когда все домочадцы Госбертов мирно засыпали или молча занимались своими нехитрыми делами – каждый в своем углу. Этим поздним вечером все полнилось таинственными шорохами в дальних темных углах, зловещим скрипом, доносящимся то ли из подпола, то ли с чердака, да и ветер в трубах выл как-то особенно заунывно и протяжно. В гостиной догорало несколько свечных огарков, и пламя их плясало так беспокойно, как будто по дому метались невидимые призраки. С замирающим от дурных предчувствий сердцем, Эмме подошла ко входной двери и, глубоко вздохнув, распахнула ее. «Чем дольше я буду воображать, кто там может быть – тем сильнее испугаюсь! – говорила она себе. – А мне нельзя бояться, ведь только этого ОНИ и ждут!».
Ветер, несущий с собой дождь вперемешку со снегом, задул огонек в лампе, которую она взяла с собой; ожег лицо сотней ледяных укусов, и Эмме невольно зажмурилась, прикрывая глаза ладонью. Когда же ее зрение привыкло к темноте, самую малость рассеиваемой светом из распахнутых дверей дома, оказалось, что во дворе дома Госбертов невесть откуда появилась великолепная карета, запряженная четверкой беспокойных лошадей, а вокруг нее бушует настоящая снежная буря – первая в этому году. Свет каретных фонарей был едва виден сквозь вьюгу, да и порог дома уже порядком замело мокрым снегом.
-Карета подана, - прогундосил кто-то, едва различимый в ночи. – Пора отправляться на королевский праздник!
Эммелин, утерев слезящиеся глаза, рассмотрела кучера, стоявшего у порога – должно быть, это он только что стучал в двери, - и без труда угадала в нем кого-то из подземных бесов, знакомых ей со времен работы в медоварне. Бедняга сегодня был принаряжен в расшитую блестками ливрею, шляпу с огромной серебряной пряжкой, но все это не могло спасти его от злого ветра, и он приплясывал на месте, барабаня копытцами по побелевшей от снега земле.
-Чего ждем? – нетерпеливо и совершенно невежливо рявкнул бес. – Тебе не поздоровится, глупая девчонка, если откажешься от королевского приглашения, да еще и с каретой!..
-Я вас знаю! – воскликнула Эмме, рассмотрев рыжеватые усы и блестевший сопливый нос-пятачок. – Вы, сударь, провожали меня в дальние подземелья к Ллогу!
-Тс-с-с! – зашипел бес, и сердито шмыгнул замерзшим носом. – Нашла, кого вспоминать!.. И поворачивается же у тебя язык, бессовестное ты людское отродье, вспоминать свои преступления! Это из-за тебя старый дракон больше не спит в своем логове, а только и знает теперь, что бродить по подземельям, раздавать непрошеные советы и вмешиваться во все наши дела. Только попробуй ему что-то возразить – тут же грозится всех съесть!.. А еще по твоей милости пришлось отпустить на волю почти всех рабов человеческого племени, и нашей привольной жизни в медоварных подземельях пришел конец. В былые времена я бы и не подумал соваться в мерзкий людской мир, да еще и в такую погоду!.. Но теперь челяди всюду не хватает, и меня отправили в королевские конюшни, к этим исчадиям, - он мотнул головой в сторону лошадей, глаза которых свирепо светились в ночи алым и желтым огнем. – Даром, что они копытные, как и я. Служба эта хуже любого наказания! Подлые твари не слушаются, брыкаются, кусаются, норовят сжевать мою шляпу или оторвать рукав у ливреи!.. И за все это я должен сказать спасибо тебе, дерзкой человеческой девчонке! Знал бы я, что от тебя будет столько бед – завел бы в подземелья подальше и бросил бы…
-Вообще-то, - сказала Эмме, несколько задетая его сварливым тоном и упреками, - я невеста младшего принца, и не думаю, что вам положено…
-Ха! – ехидно вскричал бес. – Все в Холме знают, что твоему хромому принцу вовек не быть королем, так что не важничай, крестьянская дочь! Мне было приказано доставить тебя на праздник, но никто не отдавал распоряжения почитать тебя или обращаться вежливо. Или ты думала, что раз тебе достались новое лицо, плащ и золотые побрякушки в придачу, то сразу стала равной господам? Пошевеливайся, иначе опоздаешь, а такой невежливости король не потерпит!..
Сопровождаемая его ворчанием и ядовитыми замечаниями, Эммелин несмело ступила в полукруг света от каретных фонарей, очутившись в самом сердце колкого снежного вихря, подсвеченного изнутри мерцающими огнями. Всего волшебства бархатного плаща не хватало, чтобы защитить от ненастья, обрушившегося этой ночью на людской мир – руки у девушки заледенели, ноги тут же промокли из-за ледяной каши, покрывавшей землю, а дыхание перехватило, как будто ее бросили в прорубь. Невольно ей вспомнилось, какой тихой и ясной выдалась Страшночь прошлой осенью, и на ум пришли слова кухарки Тиллы: та всегда приговаривала, заслышав поздним вечером тоскливый вой ветра: «Никак нечисть нынче справляет свадьбу!».
