Позже, в своей комнате, когда Маша, отдышавшись, пыталась понять, что же произошло на самом деле в лесу, и решила, в конце концов, что иначе, как временным помешательством это не объяснить.
Возвращались они молча. Маша никак не могла избавиться от неприятного и не привычного чувства неловкости от близкого соседства Николаева. Она пыталась встряхнуться, внутренне высмеять себя: чего она так распереживалась — как школьница, честное слово. Это же Николаев! Чопорный зануда, с который ни посмеяться, ни потусить. Сдержанный, замкнутый, скучный.
Маша украдкой бросила на него взгляд. Николаев шёл, высоко подняв голову (как всегда — и раньше, и теперь эта привычка казалась Маше признаком высокомерия), не глядя нее — да что там — и не придавая ни малейшего значения тому, что Маша висит на его руке! Висит и тает… черт, черт, черт… Ну, конечно — тут дамы, наверное, сплошь и рядом висят на мужиках, чтобы не грохнуться в обморок, например, или, тупо запутавшись в собственных платьях.
И тем удивительнее, что Маша, которая со школьного возраста легко крутила мужиками (поцелуи, дружеские и не слишком объятия) и ничего при этом не испытывала, вдруг ни с того, ни с сего, едва ли не дрожит от банальной прогулки под ручку!
Неожиданно Николаев остановился, оглянулся, в не глядя на Машу, и нахмурился.
— Что такое? — спросила Маша, воспользовалась моментом, отцепилась от него и отошла на некоторое расстояние. Фух, так лучше. Хоть дышать можно ровнее.
— Возможно, и ничего. Но мне будет спокойнее, если вы, Мария Игоревна, пойдёте первой. А я позади.
В принципе, Маше так тоже спокойнее. Но некоторая обида и даже разочарование (да, что это такое происходит?!), когда она, не споря, двинулась вперёд одна, царапали её в районе грудной клетки, как будто два застрявших между рёбер камушка, от которых не так просто отделаться.
Они прошли ещё какое время, когда в лесу, за их спинами раздались редкие одиночные выстрелы. Маша резко затормозила и обернулась.
— Что это?
Прищурившись, Николаев вгляделся в пустой и удивительно тихий сегодня лес. Точно он, лес, задумал чего-то и выжидает.
Ответил Николаев не сразу.
— Охотники. Пойдёмте скорее домой.
Но тут Маша взбрыкнулась.
— Если это обычные охотники, чего вы глазами зыркаете, как супермен на задании? Что-то не так? Говорите сейчас!
Прозвучало ещё пару выстрелов. На этот раз гораздо ближе к тому месту, где они с Николаевым остановились. Несмотря на то, что лицо Николаева оставалось непроницаемым, Маша пятой точкой ощутила его беспокойство.
— Идемте! — практически приказал он ей.
Маша колебалась. С одной стороны, её совсем не радовало торчать в промозглом лесу, но с другой, подбешивал командный тон Николаева и неприятное чувство опасности, которое вдруг вылезло из леса и встало между ними.
Видя, что она упрямо стоит на месте, пытаясь понять, что так насторожило Николаева, последний, оставив условности, схватил её за руку и поводок прочь.
Инстинктивно, Маша ухватилась за первое попавшееся дерево и завопила
— А ну, быстро отпустил, — от неожиданности перейдя на «ты», что он, конечно, в запале не заметил.
Решив не тратить время на борьбу с Машиным упрямством, когда до имения оставалось буквально метров двести, он легко схватил её за талию, подхватил на руки и быстрыми шагами направился прочь из леса. Легко, точно Маша невесомая. А уж она-то точно знала, что это не так.
Маша так опешила, что даже не сопротивлялась. Она удивлённо наблюдала, как напрягается и расслабляется мускул на его скуле, как тёмная щетина пробивается на выбритой щеке, как плотно сжаты его губы… и… Маше так сильно захотелось его поцеловать, что мысленно она практически уже сделала это. Даже почувствовала вкус его колючей щеки. Это мысль заставила её поежиться и разлилась огнем по всему телу.
Поэтому, когда они вышли к парку, и Николаев бережно поставил её на ноги, она, вдруг одинокая и потерянная, ещё тёплая от огонька, который загорелся от этой странной искры, вспыхнувшей в лесу, Маша не удержалась, не успела скрыть удивления. Именно оно проскользнуло в её взгляде, брошенном на Николаева.
Однако тот ничего не заметил, поскольку не смотрел на Машу.
— Я.., — он подбирал слова, не знал с чего начать, хмурил брови и, упорно выглядывая что-то в приусадебном саду, который смотрелся весьма жалко под покровом тающего снега. — Я очень виноват перед вами. Но, поверьте, если бы не крайние обстоятельства, я бы никогда не позволил себе сделать то… то, что я сделал. Мне очень, очень жаль.
Его раскаяние, как ни странно, подействовало на Машу прямо противоположным образом. Она разозлилась и сжала зубы так, чтобы стало больно.
— Какие крайние обстоятельства? Что происходит, Николаев? Вы же сказали, что мне больше ничего не угрожает!
— Вам ничего не угрожает, — не моргнув, твёрдо повторил Николаев, а про себя подумал: «Пока я рядом».
— Тогда… пошёл ты, — грубо, слишком грубо (она потом долго вспоминала эти слова и краснела от стыда за себя — ещё никогда она ни о чем так не жалела, как об этих словах) крикнула Маша, подхватила платье так высоко, что оголила обтянутые в чулки лодыжки и припустила у дому.
Николаев проводил её взглядом, клятвенно пообещав себе, что сделает все возможное и невозможное, чтобы как можно скорее устроить брак Марии Игоревны со стариком Бархатовым и отправить её подальше от своего имения, опасности, которая (он уже в этом почти не сомневался) ей грозит… и подальше от себя…
О Дарье, которую Маша не видела с тех пор, как лишила ее сознания и вселила еще больший благоговенный ужас перед собой, она вспомнила только вечером, когда сидя в своей комнате в пятнадцатый раз перекручивала в голове события перенасыщенного событиями дня. (Это она еще не знала, что дальше будет!) И хотя ломиться к Дарье с точки зрения современных Николаеву правил этикета было уже поздно, Маша решила все-таки выполнить поручение Агафьи через Настю. Кто его знает, может, девочка совсем раскиснет без волшебных травок самозванки?
С трудом отыскав в углу, отброшенный туда после возвращения мешочек, который передала старуха, Маша покинула свою комнату, чтобы отыскать кухню, где надеялась обнаружить подъедающую за господами ужин Настю.
С расположением помещений в доме она была знакома плохо. Никто из Николаевых не удосужился провести для Маши экскурсию, полагая, очевидно, что знания дороги от спальни до столовой с нее вполне достаточно. Поэтому лишь примерное представление об устройстве дворянских усадеб девятнадцатого века помогло Маше не заплутать в бесконечных залах, где вереница следующих друг за другом комнат могла привести ее случайно, как в покои «нежно любящей» ее Ольги Павловны, так и в спальню Николаева (последнее Машу по необъективным соображениям устраивало меньше всего — даже подумав об этом, она вздрогнула невольно).
Настя, если не помогает Анне готовиться ко сну, должна быть либо в девичей, либо на кухне. Начать свои поиски Маша, как уже было сказано, предпочла с кухни, надеясь издалека услышать характерные запахи, которые несмотря на стремление хозяев держать их подальше от своих аристократических носов, совершенно точно укажут ей верное направление.
Если Маше не изменяет память и знание истории, то кухня должна быть либо в отдельно расположенном домике, либо в самом дальнем флигеле.
Маша решила выглянуть наружу и оглядеться, а потом с чистой совестью уже рыскать по дому. Не зря же она шаль в последний момент прихватила.
К вечеру похолодало, снежная каша на земле подмерзла, в безветрии было прохладно, но свободно и приятно.
Оказавшись на улице, Маша вздохнула полной грудью. Она начала привыкать к угнетавшей её в первые дни тишине. Так же тихо по ночам было на даче в детстве, когда они с сестрой в коротких позапрошлогодних ночнушках сидели на приятном, еще теплом после жаркого дня деревянном крыльце и ждали, когда вдалеке послышится гул последней электрички, на которой должен приехать папа. Из комнат вяло кричит мать, надеясь загнать дочерей в дом, но они отказываются, потому что ещё вот-вот и засветится вдалеке красный огонёк папиной сигареты, а потом появится и он сам, чуть хмельной после конца рабочей недели, с новыми книжками из библиотеки для дочерей в бездонной спортивной сумке — такой высокий, сильный, красивый. Как легко он подхватит ту их них, кто первая наперегонки добежит до него. Но и на вторую силы останутся! Вот такой он был могучий! Как...
Черт! При чем тут Николаев?
Маленькая, просто крошечная слезинка, показалась, было, в уголке Машиного глаза, но сразу высохла от огня, которым вспыхнули Маши щеки, так она на себя разозлилась.
Все, довольно. Надо срочно найти Настю, отдать ей то, что передала Агафья и вернуться в свою комнату, чтобы продолжить полезные размышления. О Николаеве? Да вот ещё!
Кухня, если она расположена на улице, теоретически должна быть в шаговой доступности от главного дома — а то, не дай Бог, все яства, пока их до столовой донесут, остынут, и бедные господа будут вынуждены холодненьким довольствоваться. Ну, а дальше, как в сказке — прямо пойдешь, до ворот дойдешь, направо пойдешь — к Агафье придешь. Значиться, путь Маши лежит налево. Она только флигель обойдет, обстановку за углом разузнает и бегом в дом.
Только до флигеля Маша не добралась. Сделала буквально пару шагов и почувствовала (затылком почувствовала) — есть кто-то позади. И хотя шагов она не слышала, но обернулась в абсолютной уверенности, что, вернее кого, увидит за спиной.
Егор был не готов так скоро встретиться Машей. Он был уверен, что после заката залетная барышня (тьфу, девка залетная) не рискнет выходить из дома. И, заприметив ее издали, глазам не поверил. Поэтому так, с пустыми руками, и двинулся за ней, еще не зная, что делать с такой удачей. Но глаза его даже в темноте блестели недобро, не пытаясь скрыть ни отношения, ни злых намерений их обладателя.
Маша с Егором смотрели друг на друга молча, и каждый при этом думал о своём.
Маша, которая не раз попадала в неприятные и даже опасные для жизни и здоровья ситуации, звериным чутьем поняла, что ей сейчас, возможно, придётся соображать быстро и действовать нагло, оставила себе пару секунд на принятие решения.
А Егор, в свою очередь, понимая, что Господь, видать, одобряет задуманное им против Маши насилие, поэтому и даёт ему шанс уже так скоро выполнить задуманное.
Как и Маша, Егор дал себе время, чтобы выдохнуть и поверить, наконец, везению, которое сопутствует ему в столь нелегком деле. А также подумать, как, не поднимая лишнего шума, оттащить Машу от господских окон.
— Чего тебе? —Маша первой пошла в атаку. Она сложила руки на груди, мысленно вросла в землю, придавая своему облику твёрдость, и прямо, не моргая. посмотрела Егору в глаза.
Взгляд Машин Егор выдержал, и даже на долю секунды испытал уважение — как охотник, встречающий достойного соперника, вроде медведя, которого и завалить честь.
На лице его появилось подобие смиренной улыбки. Человек Егор был открытый и лукавить не умел.
— Может, помочь надо? Барышня, заблудилась?
— Не надо помочь…. Я… подышать вышла, — зачем-то пояснила Маша, размышляя, идти ли ей, как и планировала к флигелю, или плюнуть, и мчаться, что есть мочи, домой. Здравый смысл закатал рукава и впервые дал серьёзный отпор безрассудству. — Ну я пошла.
Егор соображаю лихорадочно.
— Давайте провожу. Я ж могу вам, барышня, другой заход в дом показать — до вашей комнаты в разы ближе.
Ага, нашёл дуру! С чего бы он вдруг таким заботливый сделался? Точно мотать отсюда надо.
— Не, я лучше здесь пройду, — Маше очень хотелось попятиться, чтобы не упускать Егора из виду, но гордость не позволила показать ему свой страх.
Она развернулась, а Егор, как только она перестала видеть его лицо, оскалился и решительно двинулся следом. Маша ускорилась. Егор приготовился к рывку.
— Барышня!!! Это чего вы полуголая по улицам шляетесь?!
Из правого флигеля, противоположного тому, куда Маша шла, выскочила в одном сарафане Настя и помчалась во всю прыть навстречу, подобрав подол.
Егор замер, и если бы Маша в этот момент обернулась к нему, то решила, что он играет в «Море волнуется раз…» — левая нога чуть принята, руки протянуты вперёд. Обхохоталась бы, наверное.
Но Маша не обернулась, и Егор уже через секунду отступил, спрятал руки в карманы и со смесью злости и облегчения следил, как Настя чуть ли ни силком уводит Машу в дом.
— Вы, барышня, конечно, странная, но это уж слишком, — ворчала Настя, притопывая ногами в вестибюле, одновременно отряхивая с домашних туфель, которые ей по щедрости отдала Анна пару лет назад, подтаявший снег, и, пытаясь согреться — хоть и недолго на улице была, а пробрало.
— Что —слишком? — на самом деле Маша испытывала к Насте огромную благодарность, которую по привычке скрыла, но про себя решила, что, уезжая (улетая, переправляясь?) домой обязательно отдаст все платья Анны Насте… и зажигалку… нет, зачем Насте зажигалка? Ее же еще не изобрели. Настя, наверное, вусмерть перепугается, и тогда ей тоже лечение шарлатанки Агафьи потребуется.
Чёрт, Агафья же!
— Как хорошо, что я тебя нашла! — не удержалась от возгласа Маша и начала лихорадочно копаться в юбках в поисках старухиного мешочка.
— Вообще-то, барышня, это я вас нашла. Вы чего удумали в темноте одна по улице шляться? Да ещё с Егором запросто болтать. У него среди наших знаете какая слава! — Настя многозначительно потрясла пальцем, — во какая! Все бабы его стороной обходят. От страха все. Да что — бабы! Его и мужики то наши боятся. Говорят, — Настя перешла на шепот и настороженно оглянулась по сторонам. — Говорят, он человека убил! И в лесу закопал!
Маша, которая как раз в этот момент отыскала, наконец, мешочек Агафьи, подняла на Настю глаза и задумалась.
Этот, мог. Она вспомнила его взгляд, все, что Егор говорил при первой встрече и что тогда казалось безобидный (хотя, нет — очень даже неприятной) шуткой, теперь, по прошествии этих дней, уже воспринималось совершенно иначе.
Обрадованная произведённых эффектом, который от её внимания не ускользнул, Настя с энтузиазмом начала расписывать отношении деревенских к Егору, мысленно возводя свою помощь Маше до уровня подвига, о котором ей не терпелось рассказать Андрею Александровичу.
— Да, недаром Андрей Александрович велел за вами присматривать, — в аффекте сболтнула Настя лишнее, поняла, что сделала, проглотила последние звуки и уставилась на Машу в надежде, что та ничего не заметила.
— Он попросил — чего? — Маша вся скривилась, от чего её лицо сделалось некрасивым, на лбу появились морщины, а вся она вдруг стала похожа на тридцатилетнюю женщину, коей на самом деле и являлась. — Бред бредовый! Присматривать — в смысле шпионить? Вот это поворот. Ну я ему устрою, — мечтательно закончила она. Все-таки, когда она злилась на Николаева, то впадала в привычное для неё состояние, чему была крайне рада. Хорошо, что он еще способен её бесить!
— Барышня, ради Бога, ради всего Святого — не выдавайте, — не на шутку перепугалась Настя. Как представит, что Андрей Александрович смотрит на нее неодобрительно, так жуть берет и сердце падает, падает, падает…
Маша, продолжая хмуриться, сказала.
— Да успокойся ты! Я так сделаю, что он и не узнает про тебя ничего, — а заметив недоверие в глазах Насти, улыбнулась.
Возвращались они молча. Маша никак не могла избавиться от неприятного и не привычного чувства неловкости от близкого соседства Николаева. Она пыталась встряхнуться, внутренне высмеять себя: чего она так распереживалась — как школьница, честное слово. Это же Николаев! Чопорный зануда, с который ни посмеяться, ни потусить. Сдержанный, замкнутый, скучный.
Маша украдкой бросила на него взгляд. Николаев шёл, высоко подняв голову (как всегда — и раньше, и теперь эта привычка казалась Маше признаком высокомерия), не глядя нее — да что там — и не придавая ни малейшего значения тому, что Маша висит на его руке! Висит и тает… черт, черт, черт… Ну, конечно — тут дамы, наверное, сплошь и рядом висят на мужиках, чтобы не грохнуться в обморок, например, или, тупо запутавшись в собственных платьях.
И тем удивительнее, что Маша, которая со школьного возраста легко крутила мужиками (поцелуи, дружеские и не слишком объятия) и ничего при этом не испытывала, вдруг ни с того, ни с сего, едва ли не дрожит от банальной прогулки под ручку!
Неожиданно Николаев остановился, оглянулся, в не глядя на Машу, и нахмурился.
— Что такое? — спросила Маша, воспользовалась моментом, отцепилась от него и отошла на некоторое расстояние. Фух, так лучше. Хоть дышать можно ровнее.
— Возможно, и ничего. Но мне будет спокойнее, если вы, Мария Игоревна, пойдёте первой. А я позади.
В принципе, Маше так тоже спокойнее. Но некоторая обида и даже разочарование (да, что это такое происходит?!), когда она, не споря, двинулась вперёд одна, царапали её в районе грудной клетки, как будто два застрявших между рёбер камушка, от которых не так просто отделаться.
Они прошли ещё какое время, когда в лесу, за их спинами раздались редкие одиночные выстрелы. Маша резко затормозила и обернулась.
— Что это?
Прищурившись, Николаев вгляделся в пустой и удивительно тихий сегодня лес. Точно он, лес, задумал чего-то и выжидает.
Ответил Николаев не сразу.
— Охотники. Пойдёмте скорее домой.
Но тут Маша взбрыкнулась.
— Если это обычные охотники, чего вы глазами зыркаете, как супермен на задании? Что-то не так? Говорите сейчас!
Прозвучало ещё пару выстрелов. На этот раз гораздо ближе к тому месту, где они с Николаевым остановились. Несмотря на то, что лицо Николаева оставалось непроницаемым, Маша пятой точкой ощутила его беспокойство.
— Идемте! — практически приказал он ей.
Маша колебалась. С одной стороны, её совсем не радовало торчать в промозглом лесу, но с другой, подбешивал командный тон Николаева и неприятное чувство опасности, которое вдруг вылезло из леса и встало между ними.
Видя, что она упрямо стоит на месте, пытаясь понять, что так насторожило Николаева, последний, оставив условности, схватил её за руку и поводок прочь.
Инстинктивно, Маша ухватилась за первое попавшееся дерево и завопила
— А ну, быстро отпустил, — от неожиданности перейдя на «ты», что он, конечно, в запале не заметил.
Решив не тратить время на борьбу с Машиным упрямством, когда до имения оставалось буквально метров двести, он легко схватил её за талию, подхватил на руки и быстрыми шагами направился прочь из леса. Легко, точно Маша невесомая. А уж она-то точно знала, что это не так.
Маша так опешила, что даже не сопротивлялась. Она удивлённо наблюдала, как напрягается и расслабляется мускул на его скуле, как тёмная щетина пробивается на выбритой щеке, как плотно сжаты его губы… и… Маше так сильно захотелось его поцеловать, что мысленно она практически уже сделала это. Даже почувствовала вкус его колючей щеки. Это мысль заставила её поежиться и разлилась огнем по всему телу.
Поэтому, когда они вышли к парку, и Николаев бережно поставил её на ноги, она, вдруг одинокая и потерянная, ещё тёплая от огонька, который загорелся от этой странной искры, вспыхнувшей в лесу, Маша не удержалась, не успела скрыть удивления. Именно оно проскользнуло в её взгляде, брошенном на Николаева.
Однако тот ничего не заметил, поскольку не смотрел на Машу.
— Я.., — он подбирал слова, не знал с чего начать, хмурил брови и, упорно выглядывая что-то в приусадебном саду, который смотрелся весьма жалко под покровом тающего снега. — Я очень виноват перед вами. Но, поверьте, если бы не крайние обстоятельства, я бы никогда не позволил себе сделать то… то, что я сделал. Мне очень, очень жаль.
Его раскаяние, как ни странно, подействовало на Машу прямо противоположным образом. Она разозлилась и сжала зубы так, чтобы стало больно.
— Какие крайние обстоятельства? Что происходит, Николаев? Вы же сказали, что мне больше ничего не угрожает!
— Вам ничего не угрожает, — не моргнув, твёрдо повторил Николаев, а про себя подумал: «Пока я рядом».
— Тогда… пошёл ты, — грубо, слишком грубо (она потом долго вспоминала эти слова и краснела от стыда за себя — ещё никогда она ни о чем так не жалела, как об этих словах) крикнула Маша, подхватила платье так высоко, что оголила обтянутые в чулки лодыжки и припустила у дому.
Николаев проводил её взглядом, клятвенно пообещав себе, что сделает все возможное и невозможное, чтобы как можно скорее устроить брак Марии Игоревны со стариком Бархатовым и отправить её подальше от своего имения, опасности, которая (он уже в этом почти не сомневался) ей грозит… и подальше от себя…
Глава восемнадцатая
О Дарье, которую Маша не видела с тех пор, как лишила ее сознания и вселила еще больший благоговенный ужас перед собой, она вспомнила только вечером, когда сидя в своей комнате в пятнадцатый раз перекручивала в голове события перенасыщенного событиями дня. (Это она еще не знала, что дальше будет!) И хотя ломиться к Дарье с точки зрения современных Николаеву правил этикета было уже поздно, Маша решила все-таки выполнить поручение Агафьи через Настю. Кто его знает, может, девочка совсем раскиснет без волшебных травок самозванки?
С трудом отыскав в углу, отброшенный туда после возвращения мешочек, который передала старуха, Маша покинула свою комнату, чтобы отыскать кухню, где надеялась обнаружить подъедающую за господами ужин Настю.
С расположением помещений в доме она была знакома плохо. Никто из Николаевых не удосужился провести для Маши экскурсию, полагая, очевидно, что знания дороги от спальни до столовой с нее вполне достаточно. Поэтому лишь примерное представление об устройстве дворянских усадеб девятнадцатого века помогло Маше не заплутать в бесконечных залах, где вереница следующих друг за другом комнат могла привести ее случайно, как в покои «нежно любящей» ее Ольги Павловны, так и в спальню Николаева (последнее Машу по необъективным соображениям устраивало меньше всего — даже подумав об этом, она вздрогнула невольно).
Настя, если не помогает Анне готовиться ко сну, должна быть либо в девичей, либо на кухне. Начать свои поиски Маша, как уже было сказано, предпочла с кухни, надеясь издалека услышать характерные запахи, которые несмотря на стремление хозяев держать их подальше от своих аристократических носов, совершенно точно укажут ей верное направление.
Если Маше не изменяет память и знание истории, то кухня должна быть либо в отдельно расположенном домике, либо в самом дальнем флигеле.
Маша решила выглянуть наружу и оглядеться, а потом с чистой совестью уже рыскать по дому. Не зря же она шаль в последний момент прихватила.
К вечеру похолодало, снежная каша на земле подмерзла, в безветрии было прохладно, но свободно и приятно.
Оказавшись на улице, Маша вздохнула полной грудью. Она начала привыкать к угнетавшей её в первые дни тишине. Так же тихо по ночам было на даче в детстве, когда они с сестрой в коротких позапрошлогодних ночнушках сидели на приятном, еще теплом после жаркого дня деревянном крыльце и ждали, когда вдалеке послышится гул последней электрички, на которой должен приехать папа. Из комнат вяло кричит мать, надеясь загнать дочерей в дом, но они отказываются, потому что ещё вот-вот и засветится вдалеке красный огонёк папиной сигареты, а потом появится и он сам, чуть хмельной после конца рабочей недели, с новыми книжками из библиотеки для дочерей в бездонной спортивной сумке — такой высокий, сильный, красивый. Как легко он подхватит ту их них, кто первая наперегонки добежит до него. Но и на вторую силы останутся! Вот такой он был могучий! Как...
Черт! При чем тут Николаев?
Маленькая, просто крошечная слезинка, показалась, было, в уголке Машиного глаза, но сразу высохла от огня, которым вспыхнули Маши щеки, так она на себя разозлилась.
Все, довольно. Надо срочно найти Настю, отдать ей то, что передала Агафья и вернуться в свою комнату, чтобы продолжить полезные размышления. О Николаеве? Да вот ещё!
Кухня, если она расположена на улице, теоретически должна быть в шаговой доступности от главного дома — а то, не дай Бог, все яства, пока их до столовой донесут, остынут, и бедные господа будут вынуждены холодненьким довольствоваться. Ну, а дальше, как в сказке — прямо пойдешь, до ворот дойдешь, направо пойдешь — к Агафье придешь. Значиться, путь Маши лежит налево. Она только флигель обойдет, обстановку за углом разузнает и бегом в дом.
Только до флигеля Маша не добралась. Сделала буквально пару шагов и почувствовала (затылком почувствовала) — есть кто-то позади. И хотя шагов она не слышала, но обернулась в абсолютной уверенности, что, вернее кого, увидит за спиной.
Егор был не готов так скоро встретиться Машей. Он был уверен, что после заката залетная барышня (тьфу, девка залетная) не рискнет выходить из дома. И, заприметив ее издали, глазам не поверил. Поэтому так, с пустыми руками, и двинулся за ней, еще не зная, что делать с такой удачей. Но глаза его даже в темноте блестели недобро, не пытаясь скрыть ни отношения, ни злых намерений их обладателя.
Маша с Егором смотрели друг на друга молча, и каждый при этом думал о своём.
Маша, которая не раз попадала в неприятные и даже опасные для жизни и здоровья ситуации, звериным чутьем поняла, что ей сейчас, возможно, придётся соображать быстро и действовать нагло, оставила себе пару секунд на принятие решения.
А Егор, в свою очередь, понимая, что Господь, видать, одобряет задуманное им против Маши насилие, поэтому и даёт ему шанс уже так скоро выполнить задуманное.
Как и Маша, Егор дал себе время, чтобы выдохнуть и поверить, наконец, везению, которое сопутствует ему в столь нелегком деле. А также подумать, как, не поднимая лишнего шума, оттащить Машу от господских окон.
— Чего тебе? —Маша первой пошла в атаку. Она сложила руки на груди, мысленно вросла в землю, придавая своему облику твёрдость, и прямо, не моргая. посмотрела Егору в глаза.
Взгляд Машин Егор выдержал, и даже на долю секунды испытал уважение — как охотник, встречающий достойного соперника, вроде медведя, которого и завалить честь.
На лице его появилось подобие смиренной улыбки. Человек Егор был открытый и лукавить не умел.
— Может, помочь надо? Барышня, заблудилась?
— Не надо помочь…. Я… подышать вышла, — зачем-то пояснила Маша, размышляя, идти ли ей, как и планировала к флигелю, или плюнуть, и мчаться, что есть мочи, домой. Здравый смысл закатал рукава и впервые дал серьёзный отпор безрассудству. — Ну я пошла.
Егор соображаю лихорадочно.
— Давайте провожу. Я ж могу вам, барышня, другой заход в дом показать — до вашей комнаты в разы ближе.
Ага, нашёл дуру! С чего бы он вдруг таким заботливый сделался? Точно мотать отсюда надо.
— Не, я лучше здесь пройду, — Маше очень хотелось попятиться, чтобы не упускать Егора из виду, но гордость не позволила показать ему свой страх.
Она развернулась, а Егор, как только она перестала видеть его лицо, оскалился и решительно двинулся следом. Маша ускорилась. Егор приготовился к рывку.
— Барышня!!! Это чего вы полуголая по улицам шляетесь?!
Из правого флигеля, противоположного тому, куда Маша шла, выскочила в одном сарафане Настя и помчалась во всю прыть навстречу, подобрав подол.
Егор замер, и если бы Маша в этот момент обернулась к нему, то решила, что он играет в «Море волнуется раз…» — левая нога чуть принята, руки протянуты вперёд. Обхохоталась бы, наверное.
Но Маша не обернулась, и Егор уже через секунду отступил, спрятал руки в карманы и со смесью злости и облегчения следил, как Настя чуть ли ни силком уводит Машу в дом.
— Вы, барышня, конечно, странная, но это уж слишком, — ворчала Настя, притопывая ногами в вестибюле, одновременно отряхивая с домашних туфель, которые ей по щедрости отдала Анна пару лет назад, подтаявший снег, и, пытаясь согреться — хоть и недолго на улице была, а пробрало.
— Что —слишком? — на самом деле Маша испытывала к Насте огромную благодарность, которую по привычке скрыла, но про себя решила, что, уезжая (улетая, переправляясь?) домой обязательно отдаст все платья Анны Насте… и зажигалку… нет, зачем Насте зажигалка? Ее же еще не изобрели. Настя, наверное, вусмерть перепугается, и тогда ей тоже лечение шарлатанки Агафьи потребуется.
Чёрт, Агафья же!
— Как хорошо, что я тебя нашла! — не удержалась от возгласа Маша и начала лихорадочно копаться в юбках в поисках старухиного мешочка.
— Вообще-то, барышня, это я вас нашла. Вы чего удумали в темноте одна по улице шляться? Да ещё с Егором запросто болтать. У него среди наших знаете какая слава! — Настя многозначительно потрясла пальцем, — во какая! Все бабы его стороной обходят. От страха все. Да что — бабы! Его и мужики то наши боятся. Говорят, — Настя перешла на шепот и настороженно оглянулась по сторонам. — Говорят, он человека убил! И в лесу закопал!
Маша, которая как раз в этот момент отыскала, наконец, мешочек Агафьи, подняла на Настю глаза и задумалась.
Этот, мог. Она вспомнила его взгляд, все, что Егор говорил при первой встрече и что тогда казалось безобидный (хотя, нет — очень даже неприятной) шуткой, теперь, по прошествии этих дней, уже воспринималось совершенно иначе.
Обрадованная произведённых эффектом, который от её внимания не ускользнул, Настя с энтузиазмом начала расписывать отношении деревенских к Егору, мысленно возводя свою помощь Маше до уровня подвига, о котором ей не терпелось рассказать Андрею Александровичу.
— Да, недаром Андрей Александрович велел за вами присматривать, — в аффекте сболтнула Настя лишнее, поняла, что сделала, проглотила последние звуки и уставилась на Машу в надежде, что та ничего не заметила.
— Он попросил — чего? — Маша вся скривилась, от чего её лицо сделалось некрасивым, на лбу появились морщины, а вся она вдруг стала похожа на тридцатилетнюю женщину, коей на самом деле и являлась. — Бред бредовый! Присматривать — в смысле шпионить? Вот это поворот. Ну я ему устрою, — мечтательно закончила она. Все-таки, когда она злилась на Николаева, то впадала в привычное для неё состояние, чему была крайне рада. Хорошо, что он еще способен её бесить!
— Барышня, ради Бога, ради всего Святого — не выдавайте, — не на шутку перепугалась Настя. Как представит, что Андрей Александрович смотрит на нее неодобрительно, так жуть берет и сердце падает, падает, падает…
Маша, продолжая хмуриться, сказала.
— Да успокойся ты! Я так сделаю, что он и не узнает про тебя ничего, — а заметив недоверие в глазах Насти, улыбнулась.
