матерные слова?! Только не тысячу рублей, а вот это вот уханье, вроде «бип-бип» в телеящике, обычно в репортажах из каких-нибудь проблемных мест, где те, у кого берут интервью журналисты, не стесняются в выражениях, потому что у них боль от непредвиденных обстоятельств.
– А я не хочу так жить! – возмутилась я. – Какого ух-гых-хыч-вяк-вяк-мрык мне запрещают выражаться матом?! Где этот запрещальщик?! Покажись, хыч-хыч, ноги оторву!!!
Тишина. Только стрёкот ночных насекомых - сверчков, что ли, или как они называются, - а потом вдруг истошно проорал петух, после него второй, начали орать своё «кудах-тах-тах» куры. И откуда-то совсем уже издалека, на пределе слышимости, донёсся рёв Раммштайна.
Уж не эта ли попугаиха меня прокляла?! Ну, если она! Хыч-мрык! Перья их хвоста выдерну все! Голову ощиплю! Пусть бесхвостая летает!
Небо налилось предрассветной синевой, пока ещё слабой, но уже внятно говорящей о начале нового дня. Воздух выхолаживало, на листьях деревьев, кустах, траве, на перилах качели начинали серебриться капли росы.
Я завернулась в плед, спасаясь от холода. Хорошо, хоть ветра не было, с ветром совсем невесело мне пришлось бы. А неплохо я поспала, однако. Весь остаток дня и практически всю ночь. Судя по небу, сейчас примерно часа три. Северное лето, что вы хотите. Настоящая темнота придёт к нам месяца через два…
За забором, в светлеющих синих сумерках, обнаружился пёс. Или волк. Может, волкособ. Он нагло пялился на меня, вывесив язык.
– Брысь, – сказала я ему. – Кыш! Вон пошёл!
Волк демонстративно зевнул, показывая здоровенные клыки, и улёгся в гордой позе: иллюстрация к какому-нибудь приключенческому боевику прошлого, про индейцев, Дикий Запад и прочий вестерн. В детстве читала запоём Фенимора Купера, сейчас… даже не знаю, взялась бы или нет. Скорее всего, нет.
Сейчас популярны попаданцы, но не на Дикий Запад, а поближе по времени, в СССР. Такое я тоже не особенно читала, никакой ностальгии по прошлому у меня не имелось. Да и… а смысл? Ход истории разложен по учебникам и справочникам, известен всем, кто даёт себе труда над ним задуматься. Если герой его изменит - а само присутствие человека из нашего времени в прошлом уже отменяет настоящее, не говоря уже о будущем, - то мы-то всё равно знаем, что ничего не получилось.
Инициаторы прошлых войн не погибли в детстве и не перевоспитались, всё случилось, как оно случилось. Я бы лучше в будущее отправилась. Туда, где есть возможность повлиять хоть на что-то. И можно сделать карьеру водителя звездолёта, как вариант.
Ну, а в итоге попала я в деревню Новогадюкино, и когда я отсюда выберусь, бог весть. Пойти в дом пирожка съесть, что ли… С чаем!
Под ноги попалась какая-то книжечка. Я подняла её, отряхнула. Путеводитель, отлично, сейчас изучим его. Значит, в дурноптицу я кинула им. Вот почему не попала! Надо было подушкой заразу, подушкой!
Подушки я тоже собрала – отсыреют, уже начали сыреть. Выйдет солнце, отнесу обратно, чтобы прогрелись и просушились.
В доме с порога я уловила бесподобный запах готовящейся выпечки.
– Баба Ная! – радостно закричала я, сваливая подушки на длинную лавку в прихожей. – Ты вернулась!
Кому бы ещё понадобилось что-то печь ранним утром?! Я устремилась в кухню, яростно составляя в голове обличительную речь - чтоб без этих ваших совиных «мрык-вяк-хыч-ух». И застыла на пороге.
У печи возилась не баба Ная.
– Ты кто? – потрясённо воскликнула я.
Маленький, с длинными лохмами под широкой косынкой, с могучими руками, с бородой, низенького роста - мне примерно по пояс, крепкий мужичок. В лаптях! С вышивкой красной строчкой на вороте светлой рубахи навыпуск, подпоясанной плетёным пёстрым шнурком. Мы стояли и смотрели друг на друга, как дед Мороз и конфетки эмэндэмс в новогодней рекламе: «Он существует!» «Она существует!»
– За пирожки спасибо, – сказала я, надо же было что-то сказать. – Очень вкусные. А как мне называть вас?
Мужичок огладил бороду.
– Дело-то нехитрое, – сказал он густым голосом. – Кузей кличут.
– Кузя, – попробовала я на язык диковинное имя. – Знаете, несерьёзно как-то… Всё же я младше, и намного. Кузьма… а по отчеству?
– Патрикеевич, – в глазках хозяина загорелось нечто вроде уважения.
О, если бы у меня ещё оставались сомнения, куда я попала! После скелетов-то! И пирожков.
В кухне стоял ни с чем не сравнимый запах свежей выпечки, молока и ягодной начинки в большущей мисе. Вишня, яблоко, что-то ещё, вываренное в густую массу.
– Давайте, чайник поставлю, Кузьма Патрикеевич? – предложила я. – И вы мне расскажете, кой мрык здесь творится, куда пропала баба Ная, почему на полях работают скелеты, и отчего я выругаться по-человечески сейчас не могу!
– Чайник не можно, - строго ответил он. – Чайник – наша забота.
Чайник закипел и засвистел в два счёта. Я пригласила Кузьму к пирожкам, чего стесняться, тем более, сам их готовил. Интересно, а сама баба Ная пекла пирожки? Или Кузьма за неё отдувался? И откуда продукты…
Он взял подгоревший, не иначе, чем от скромности. Удивительно. Хозяин в доме, а стесняется, как гость, и столько почтения ко мне, как будто я королева какая-то там. Льстит, конечно, но и тревожит тоже.
– Что вы, Кузьмам Патрикеевич! – укорила его я. – Зачем горелый? Вон сколько хороших!
– Моё упущение, – строго ответил он, а потом признался: – Люблю поджаренное…
– А, ну если любите, тогда да, – отозвалась я. – А когда баба Ная вернётся?
– Ить дело тут такое, – погрустнел домовой. – Долог ведьмин век, а и ему предел положен. Наина Весемировна ушла навсегда. Теперь ты вместо неё.
– Я?!
– Как ить звать-то тебя?
– Пульхерия… Уля…
– Баба Уля, значит.
– Я молодая!
– А и я ведь был когда-то несмышлёным ребятёнком. Такова жизнь. Старшие уходят, молодые приходят. Да и Лес-то признал тебя.
– Разве?
– Скелетонов тех отшвырнуло от предела нашего. То безвременье нашло, бесхозяйственность, вот они и кинулись дерево пилить, пока защиты нет. Ан не вышло, есть у Леса защита, появилась Хозяйка. Заповедано им теперь в пределы наши ходить без риска быть упокоенными.
Я подумала немного, и удивилась тому, что реагирую спокойно. К тому и шло, и я внутренне, видно, смирилась уже. Только не верилось, что баба Ная совсем уже не вернётся, и я никогда её больше не увижу. Как-то слишком резко. И без гроба. Просто села на мотоцикл. Просто уехала.
Продёрнуло в нерв острым предчувствием: однажды когда-нибудь вот так уеду и я. Залучив прежде того на своё подворье преемницу. Как баба Ная поступила со мной. А мама-то, мама?! Она-то хоть знала?
Я торопливо вспомнила последний наш разговор и маминой напутствие. А бегали ведь глазки, бегали! Мама знала. Ну!
– А как баба Ная отсюда выбиралась к нам в город? – спросила я.
– Про то не ведаю, – честно признался Кузьма Патрикеевич. – Моё дело маленькое: Дом обихаживать. А уж куда и как нелёгкая носит мою ведьму, то дело не моего ума.
– Почему я выругаться не могу? – продолжала я допрос. – Что за совиное уханье?!
Добавка «мать твою» тут же превратилась в гулкий «угух». Да… угух-гух их всех!
– А ить ты в рот не тащи что попало, баба Уля, – посоветовал Кузьма. – Вона вареньице-то… С базара принесла, с рук купила? Гляди, хвост ещё отрастёт, вот увидишь.
– Так домашнее же, – начала я было оправдываться, и тут же замолчала.
Домашнее. Ведьмой сваренное! Одна я тут, что ли, такая уникальная?
– За что?! Что я им сделала?
– Не могу знать. Моё дело - дом, а не ведьминские разбирательства. Подшутить над тобой решили, значится. Или прогневала ты кого . Тебе лучше знать.
Хан Дык прибила бы и подняла мой труп, арбузы таскать да лес пилить, подумалось мне. Но она мимо прошла. А та, что варенье продавала… Понятия не имею, что на неё нашло! Будем считать, что шутница нашлась такая. Городскую подловить и похохотать с неё, с дуры. Ладно, я тебя запомнила!
– Дозволь уж откланяться, баба Уля, – попросился Кузьма. – Солнышко уж на пороге…
Я кивнула. И домовой исчез, как будто был голограммой, и её по нажатию кнопки сейчас выключили.
Я потрясла головой. Происходящая сказочность с недобрым подтекстом перестала удивлять. Она начала восприниматься, как нечто само собой разумеющееся. Скелеты. Ведьмин лес и ведьмин же дом, ставшие теперь моими.
Надо думать, проблемы со скелетами госпожи Хан Дык тоже теперь стали моими. Именно её я тогда у банка видела. Сильная тётенька. На что ни глянет, всё вянет. Как Рыжий от меня отскочил! Словно кипятком полило его.
Утро безумных догадок: Рыжий что, сын тёти-некроманта? Неудивительно, что мамочку боится, я бы, может, тоже боялась на его месте. И постаралась бы свалить из дома на вольные хлеба при первой же возможности. Рыжий, так кто же ты у нас, а? Кир Дык или его младший братец? Что ж, поживём – узнаем.
Если уж я здесь надолго, то надо как можно больше информации о месте моего заточения раздобыть! И скелетов от Леса гонять, нечего им на мои деревья пилами замахиваться.
Взгляд мой упал на книжку путеводителя. Так, карты! Надо, наверное, всё же как-то к родителям наведаться и рассказать им, какие они предатели. Знали, что баба Ная затеяла, и не сказали мне ничего!
А я бы поверила? Н-да, хороший вопрос.
Я расстелила карту и уже не удивилась названиям ближайших городов и поселений вроде Змеиногорска, Волчьих Выселок, Мухоподкопайска (честное слово!), Черноболотного, Сямнежити. Китеж, кстати, тоже нашёлся. В виде стрелок-указателей, что Китеж - это вон туда. За пределы карты.
Параллельный мир, ну надо же. Присосался к нашему, не оторвать. И даже ведьмы вроде бабы Наи из него в Петербург шастают, как к себе домой. И уводят оттуда людей!
Разберусь.
Я свернула карту. И вовремя: из-за забора донёсся мощный медвежий рёв.
Зараза. Только его мне не хватало! Против скелетов помог, а дальше что?
Забор мне снесёт со всей медвежьей придури?
Я успела попасть как раз на эпическое улёпетывание волка. Медведь за ним не гнался, просто ревел, а серый нёсся так, что лапы земли не касались.
Я зажала рот ладонью, чтобы не добавить в дивные звуки раннего утра совиного уханья. Подошла к забору.
– Чего ревёшь дурниной? – спросила я у медведя.
Волшебный лес, да? Значит, и звери волшебные. Должны понимать, когда с ними говорит ведьма!
Медведь замолчал. От взгляда его маленьких глазок становилось не по себе. Что я делаю, подумалось мне вдруг с испугом. Это ж зверь! А ну как полезет через забор шею мне ломать?
Не полез. Сел на задницу, как собака, и начал умильно на меня смотреть.
– Что, думаешь, котлета сейчас сама навстречу выйдет? – поинтересовалась я. – Шиш тебе. Не выйду. Топай, откуда явился.
Медведь зевнул, показывая полное презрение к моему предложению.
– Тогда сиди, – величественно разрешила я ему, и пошла во двор.
Сад оказался громаден и изрядно запущен. Боковые дорожки, отходившие в разные стороны под разными углами от центрального пути, внушали серьёзные сомнения, и к ним я решила подступиться позже. С клубком верёвки, как в пещерах! Чтобы не заблудиться и не окоченеть с голоду там, где не надо.
По правую руку истошно орали куры, с голодухи, должно быть. Наверное, их надо накормить, что ли… Я вздохнула и поплелась в сторону курятника.
Мерзкий рыжий слизень с выводком подвернулся под ноги, едва не раздавила. В ушах оглохло от собственного визга и совиных ругательств. Я хотела их пришибить тапками, но вовремя вспоминал совет зеленоглазого парнишки, что лучше в банку и вытряхнуть оттуда их грязевухе на прокорм.
Банка нашлась. Их тут полным-полно, ну надо же. Стоят вдоль дорожки или висят на колышках, не пойми зачем здесь в землю в битых.
Брали когда-нибудь испанского слизня за хвост? Бе-е-е. А мне пришлось. Твари. И не выматеришься ведь как следует, потому что совиное уханье совсем не то, что может услаждать слух в такой ситуации!
Я всё ещё не верила в то, что баба Ная больше никогда не вернётся, и за неё теперь здесь я. Не было ощущения смерти! Мне казалось, она где-то там, живая и здоровая. Придёт время, вернётся. А до того надо тут присмотреть на всякий случай. Вон, скелеты Лес уже пилить взялись, решили, что им всё позволено!
Гнев на поднятую главной некроманткой «Биоманс-Агро» нежить перебивал отвращение к слизнякам.
С пилами! На мои деревья. Погань костистая! Я им устрою!
Куры, само собой, орали от голода. И ещё от того, что снесли яйца. На стене курятника висел лист А4, заботливо вложенный в файлик и приклеенный к деревянной поверхности синей изолентой.
Инструкция, как запаривать зерно для несушек. Промыть, залить горячей водой, оставить на несколько часов, потом высыпать в кормушку. На данный момент готовое зерно уже стояло в большом чане. Стрелкой было показано, в каком направлении искать тот чан. Как мило!
Пробовали кормить ошалевших от голода кур? Не пробуйте. Кормёжку лучше не пропускать! Пока я сыпала им корм, они обклевали мне ноги, а одна, особо наглая, взлетела на плечи, и оттуда - на голову, на голову! Кто бы мне сказал, что куры летают!
Криво, косо, плохо, но они летают, собачье племя. И та, что забирается выше всех, с упоением и чувством исполненного долга моментально гадит. Жидким!
А на совиное уханье вместо привычных человеческих слов на б, х, пернатые твари и ухом не повели. Или пером. Что у них там вместо уха. Ещё петухи распушили шеи и начали заходить на меня с двух сторон, воинственно вопя.
Я перевернула чан, не глядя, попадает зерно в длинную узкую кормушку или нет, и поспешно ретировалась обратно за сетчатую стену вольера.
Ничего, налетели, жрут, не подавятся. А мне оставалось лишь заплакать. Куриное дерьмо в волосах! Царапины от жёстких лап на плечах. Да чтоб их всех мрык-вяк-кряк! Суповые наборы. Материал на чахохбили. Мясо!
– Эй! – позвали от калитки резким, низким, но всё-таки женским голосом. – Хозяйка!
Не везёт, так с музыкой. Голос мне не понравился, значит, гостья - нежеланная от всех слов совсем, какие только найдутся в природе. Включая совиный язык. А значит, впечатления обо мне должны остаться самые правильные.
Я подхватила банку со слизнями – хватило ума не сыпать курам, вдруг отравятся ещё заморской фауной, – и пошла к калитке, стараясь выдерживать достоинство настолько, насколько возможно его выдержать с измазанной в курином помёте головой и банкой оранжевых склизких тварей в руках.
Баба Ная оценила бы. Она всегда выступала против стерильности, положенной лишь в операционной, но никак не годящейся для живого человека, особенно молодого.
Что-то меня совсем задёргало воспоминаниями… Баба Ная как живая стояла перед внутренним взором и одобрительно мне кивала. Клянусь, я почти чувствовала её внятное присутствие! Оглянулась - никого… И траву не приминали невидимые ступни.
Уехала она. Навсегда. Бросила меня одну. И я теперь, как Матросов на амбазуру, ни шагу назад.
Перед калиткой стояла, нетерпеливо высматривая меня в саду, та самая стильная и уверенная в себе властная тётка, напугавшая Рыжего. Кто же ещё-то. Я даже знаю, как её зовут и кто она такая, представляете? Давно догадалась. Потому что отличаюсь умом и сообразительностью, сарказм.
– Чего надо? – хмуро спросила я, не торопясь приглашать во двор.
– А я не хочу так жить! – возмутилась я. – Какого ух-гых-хыч-вяк-вяк-мрык мне запрещают выражаться матом?! Где этот запрещальщик?! Покажись, хыч-хыч, ноги оторву!!!
Тишина. Только стрёкот ночных насекомых - сверчков, что ли, или как они называются, - а потом вдруг истошно проорал петух, после него второй, начали орать своё «кудах-тах-тах» куры. И откуда-то совсем уже издалека, на пределе слышимости, донёсся рёв Раммштайна.
Уж не эта ли попугаиха меня прокляла?! Ну, если она! Хыч-мрык! Перья их хвоста выдерну все! Голову ощиплю! Пусть бесхвостая летает!
Небо налилось предрассветной синевой, пока ещё слабой, но уже внятно говорящей о начале нового дня. Воздух выхолаживало, на листьях деревьев, кустах, траве, на перилах качели начинали серебриться капли росы.
Я завернулась в плед, спасаясь от холода. Хорошо, хоть ветра не было, с ветром совсем невесело мне пришлось бы. А неплохо я поспала, однако. Весь остаток дня и практически всю ночь. Судя по небу, сейчас примерно часа три. Северное лето, что вы хотите. Настоящая темнота придёт к нам месяца через два…
За забором, в светлеющих синих сумерках, обнаружился пёс. Или волк. Может, волкособ. Он нагло пялился на меня, вывесив язык.
– Брысь, – сказала я ему. – Кыш! Вон пошёл!
Волк демонстративно зевнул, показывая здоровенные клыки, и улёгся в гордой позе: иллюстрация к какому-нибудь приключенческому боевику прошлого, про индейцев, Дикий Запад и прочий вестерн. В детстве читала запоём Фенимора Купера, сейчас… даже не знаю, взялась бы или нет. Скорее всего, нет.
Сейчас популярны попаданцы, но не на Дикий Запад, а поближе по времени, в СССР. Такое я тоже не особенно читала, никакой ностальгии по прошлому у меня не имелось. Да и… а смысл? Ход истории разложен по учебникам и справочникам, известен всем, кто даёт себе труда над ним задуматься. Если герой его изменит - а само присутствие человека из нашего времени в прошлом уже отменяет настоящее, не говоря уже о будущем, - то мы-то всё равно знаем, что ничего не получилось.
Инициаторы прошлых войн не погибли в детстве и не перевоспитались, всё случилось, как оно случилось. Я бы лучше в будущее отправилась. Туда, где есть возможность повлиять хоть на что-то. И можно сделать карьеру водителя звездолёта, как вариант.
Ну, а в итоге попала я в деревню Новогадюкино, и когда я отсюда выберусь, бог весть. Пойти в дом пирожка съесть, что ли… С чаем!
Под ноги попалась какая-то книжечка. Я подняла её, отряхнула. Путеводитель, отлично, сейчас изучим его. Значит, в дурноптицу я кинула им. Вот почему не попала! Надо было подушкой заразу, подушкой!
Подушки я тоже собрала – отсыреют, уже начали сыреть. Выйдет солнце, отнесу обратно, чтобы прогрелись и просушились.
В доме с порога я уловила бесподобный запах готовящейся выпечки.
– Баба Ная! – радостно закричала я, сваливая подушки на длинную лавку в прихожей. – Ты вернулась!
Кому бы ещё понадобилось что-то печь ранним утром?! Я устремилась в кухню, яростно составляя в голове обличительную речь - чтоб без этих ваших совиных «мрык-вяк-хыч-ух». И застыла на пороге.
У печи возилась не баба Ная.
– Ты кто? – потрясённо воскликнула я.
Маленький, с длинными лохмами под широкой косынкой, с могучими руками, с бородой, низенького роста - мне примерно по пояс, крепкий мужичок. В лаптях! С вышивкой красной строчкой на вороте светлой рубахи навыпуск, подпоясанной плетёным пёстрым шнурком. Мы стояли и смотрели друг на друга, как дед Мороз и конфетки эмэндэмс в новогодней рекламе: «Он существует!» «Она существует!»
– За пирожки спасибо, – сказала я, надо же было что-то сказать. – Очень вкусные. А как мне называть вас?
Мужичок огладил бороду.
– Дело-то нехитрое, – сказал он густым голосом. – Кузей кличут.
– Кузя, – попробовала я на язык диковинное имя. – Знаете, несерьёзно как-то… Всё же я младше, и намного. Кузьма… а по отчеству?
– Патрикеевич, – в глазках хозяина загорелось нечто вроде уважения.
О, если бы у меня ещё оставались сомнения, куда я попала! После скелетов-то! И пирожков.
В кухне стоял ни с чем не сравнимый запах свежей выпечки, молока и ягодной начинки в большущей мисе. Вишня, яблоко, что-то ещё, вываренное в густую массу.
– Давайте, чайник поставлю, Кузьма Патрикеевич? – предложила я. – И вы мне расскажете, кой мрык здесь творится, куда пропала баба Ная, почему на полях работают скелеты, и отчего я выругаться по-человечески сейчас не могу!
– Чайник не можно, - строго ответил он. – Чайник – наша забота.
Чайник закипел и засвистел в два счёта. Я пригласила Кузьму к пирожкам, чего стесняться, тем более, сам их готовил. Интересно, а сама баба Ная пекла пирожки? Или Кузьма за неё отдувался? И откуда продукты…
Он взял подгоревший, не иначе, чем от скромности. Удивительно. Хозяин в доме, а стесняется, как гость, и столько почтения ко мне, как будто я королева какая-то там. Льстит, конечно, но и тревожит тоже.
– Что вы, Кузьмам Патрикеевич! – укорила его я. – Зачем горелый? Вон сколько хороших!
– Моё упущение, – строго ответил он, а потом признался: – Люблю поджаренное…
– А, ну если любите, тогда да, – отозвалась я. – А когда баба Ная вернётся?
– Ить дело тут такое, – погрустнел домовой. – Долог ведьмин век, а и ему предел положен. Наина Весемировна ушла навсегда. Теперь ты вместо неё.
– Я?!
– Как ить звать-то тебя?
– Пульхерия… Уля…
– Баба Уля, значит.
– Я молодая!
– А и я ведь был когда-то несмышлёным ребятёнком. Такова жизнь. Старшие уходят, молодые приходят. Да и Лес-то признал тебя.
– Разве?
– Скелетонов тех отшвырнуло от предела нашего. То безвременье нашло, бесхозяйственность, вот они и кинулись дерево пилить, пока защиты нет. Ан не вышло, есть у Леса защита, появилась Хозяйка. Заповедано им теперь в пределы наши ходить без риска быть упокоенными.
Я подумала немного, и удивилась тому, что реагирую спокойно. К тому и шло, и я внутренне, видно, смирилась уже. Только не верилось, что баба Ная совсем уже не вернётся, и я никогда её больше не увижу. Как-то слишком резко. И без гроба. Просто села на мотоцикл. Просто уехала.
Продёрнуло в нерв острым предчувствием: однажды когда-нибудь вот так уеду и я. Залучив прежде того на своё подворье преемницу. Как баба Ная поступила со мной. А мама-то, мама?! Она-то хоть знала?
Я торопливо вспомнила последний наш разговор и маминой напутствие. А бегали ведь глазки, бегали! Мама знала. Ну!
– А как баба Ная отсюда выбиралась к нам в город? – спросила я.
– Про то не ведаю, – честно признался Кузьма Патрикеевич. – Моё дело маленькое: Дом обихаживать. А уж куда и как нелёгкая носит мою ведьму, то дело не моего ума.
– Почему я выругаться не могу? – продолжала я допрос. – Что за совиное уханье?!
Добавка «мать твою» тут же превратилась в гулкий «угух». Да… угух-гух их всех!
– А ить ты в рот не тащи что попало, баба Уля, – посоветовал Кузьма. – Вона вареньице-то… С базара принесла, с рук купила? Гляди, хвост ещё отрастёт, вот увидишь.
– Так домашнее же, – начала я было оправдываться, и тут же замолчала.
Домашнее. Ведьмой сваренное! Одна я тут, что ли, такая уникальная?
– За что?! Что я им сделала?
– Не могу знать. Моё дело - дом, а не ведьминские разбирательства. Подшутить над тобой решили, значится. Или прогневала ты кого . Тебе лучше знать.
Хан Дык прибила бы и подняла мой труп, арбузы таскать да лес пилить, подумалось мне. Но она мимо прошла. А та, что варенье продавала… Понятия не имею, что на неё нашло! Будем считать, что шутница нашлась такая. Городскую подловить и похохотать с неё, с дуры. Ладно, я тебя запомнила!
– Дозволь уж откланяться, баба Уля, – попросился Кузьма. – Солнышко уж на пороге…
Я кивнула. И домовой исчез, как будто был голограммой, и её по нажатию кнопки сейчас выключили.
Я потрясла головой. Происходящая сказочность с недобрым подтекстом перестала удивлять. Она начала восприниматься, как нечто само собой разумеющееся. Скелеты. Ведьмин лес и ведьмин же дом, ставшие теперь моими.
Надо думать, проблемы со скелетами госпожи Хан Дык тоже теперь стали моими. Именно её я тогда у банка видела. Сильная тётенька. На что ни глянет, всё вянет. Как Рыжий от меня отскочил! Словно кипятком полило его.
Утро безумных догадок: Рыжий что, сын тёти-некроманта? Неудивительно, что мамочку боится, я бы, может, тоже боялась на его месте. И постаралась бы свалить из дома на вольные хлеба при первой же возможности. Рыжий, так кто же ты у нас, а? Кир Дык или его младший братец? Что ж, поживём – узнаем.
Если уж я здесь надолго, то надо как можно больше информации о месте моего заточения раздобыть! И скелетов от Леса гонять, нечего им на мои деревья пилами замахиваться.
Взгляд мой упал на книжку путеводителя. Так, карты! Надо, наверное, всё же как-то к родителям наведаться и рассказать им, какие они предатели. Знали, что баба Ная затеяла, и не сказали мне ничего!
А я бы поверила? Н-да, хороший вопрос.
Я расстелила карту и уже не удивилась названиям ближайших городов и поселений вроде Змеиногорска, Волчьих Выселок, Мухоподкопайска (честное слово!), Черноболотного, Сямнежити. Китеж, кстати, тоже нашёлся. В виде стрелок-указателей, что Китеж - это вон туда. За пределы карты.
Параллельный мир, ну надо же. Присосался к нашему, не оторвать. И даже ведьмы вроде бабы Наи из него в Петербург шастают, как к себе домой. И уводят оттуда людей!
Разберусь.
Я свернула карту. И вовремя: из-за забора донёсся мощный медвежий рёв.
Зараза. Только его мне не хватало! Против скелетов помог, а дальше что?
Забор мне снесёт со всей медвежьей придури?
***
Я успела попасть как раз на эпическое улёпетывание волка. Медведь за ним не гнался, просто ревел, а серый нёсся так, что лапы земли не касались.
Я зажала рот ладонью, чтобы не добавить в дивные звуки раннего утра совиного уханья. Подошла к забору.
– Чего ревёшь дурниной? – спросила я у медведя.
Волшебный лес, да? Значит, и звери волшебные. Должны понимать, когда с ними говорит ведьма!
Медведь замолчал. От взгляда его маленьких глазок становилось не по себе. Что я делаю, подумалось мне вдруг с испугом. Это ж зверь! А ну как полезет через забор шею мне ломать?
Не полез. Сел на задницу, как собака, и начал умильно на меня смотреть.
– Что, думаешь, котлета сейчас сама навстречу выйдет? – поинтересовалась я. – Шиш тебе. Не выйду. Топай, откуда явился.
Медведь зевнул, показывая полное презрение к моему предложению.
– Тогда сиди, – величественно разрешила я ему, и пошла во двор.
***
Сад оказался громаден и изрядно запущен. Боковые дорожки, отходившие в разные стороны под разными углами от центрального пути, внушали серьёзные сомнения, и к ним я решила подступиться позже. С клубком верёвки, как в пещерах! Чтобы не заблудиться и не окоченеть с голоду там, где не надо.
По правую руку истошно орали куры, с голодухи, должно быть. Наверное, их надо накормить, что ли… Я вздохнула и поплелась в сторону курятника.
Мерзкий рыжий слизень с выводком подвернулся под ноги, едва не раздавила. В ушах оглохло от собственного визга и совиных ругательств. Я хотела их пришибить тапками, но вовремя вспоминал совет зеленоглазого парнишки, что лучше в банку и вытряхнуть оттуда их грязевухе на прокорм.
Банка нашлась. Их тут полным-полно, ну надо же. Стоят вдоль дорожки или висят на колышках, не пойми зачем здесь в землю в битых.
Брали когда-нибудь испанского слизня за хвост? Бе-е-е. А мне пришлось. Твари. И не выматеришься ведь как следует, потому что совиное уханье совсем не то, что может услаждать слух в такой ситуации!
Я всё ещё не верила в то, что баба Ная больше никогда не вернётся, и за неё теперь здесь я. Не было ощущения смерти! Мне казалось, она где-то там, живая и здоровая. Придёт время, вернётся. А до того надо тут присмотреть на всякий случай. Вон, скелеты Лес уже пилить взялись, решили, что им всё позволено!
Гнев на поднятую главной некроманткой «Биоманс-Агро» нежить перебивал отвращение к слизнякам.
С пилами! На мои деревья. Погань костистая! Я им устрою!
***
Куры, само собой, орали от голода. И ещё от того, что снесли яйца. На стене курятника висел лист А4, заботливо вложенный в файлик и приклеенный к деревянной поверхности синей изолентой.
Инструкция, как запаривать зерно для несушек. Промыть, залить горячей водой, оставить на несколько часов, потом высыпать в кормушку. На данный момент готовое зерно уже стояло в большом чане. Стрелкой было показано, в каком направлении искать тот чан. Как мило!
Пробовали кормить ошалевших от голода кур? Не пробуйте. Кормёжку лучше не пропускать! Пока я сыпала им корм, они обклевали мне ноги, а одна, особо наглая, взлетела на плечи, и оттуда - на голову, на голову! Кто бы мне сказал, что куры летают!
Криво, косо, плохо, но они летают, собачье племя. И та, что забирается выше всех, с упоением и чувством исполненного долга моментально гадит. Жидким!
А на совиное уханье вместо привычных человеческих слов на б, х, пернатые твари и ухом не повели. Или пером. Что у них там вместо уха. Ещё петухи распушили шеи и начали заходить на меня с двух сторон, воинственно вопя.
Я перевернула чан, не глядя, попадает зерно в длинную узкую кормушку или нет, и поспешно ретировалась обратно за сетчатую стену вольера.
Ничего, налетели, жрут, не подавятся. А мне оставалось лишь заплакать. Куриное дерьмо в волосах! Царапины от жёстких лап на плечах. Да чтоб их всех мрык-вяк-кряк! Суповые наборы. Материал на чахохбили. Мясо!
– Эй! – позвали от калитки резким, низким, но всё-таки женским голосом. – Хозяйка!
Не везёт, так с музыкой. Голос мне не понравился, значит, гостья - нежеланная от всех слов совсем, какие только найдутся в природе. Включая совиный язык. А значит, впечатления обо мне должны остаться самые правильные.
Я подхватила банку со слизнями – хватило ума не сыпать курам, вдруг отравятся ещё заморской фауной, – и пошла к калитке, стараясь выдерживать достоинство настолько, насколько возможно его выдержать с измазанной в курином помёте головой и банкой оранжевых склизких тварей в руках.
Баба Ная оценила бы. Она всегда выступала против стерильности, положенной лишь в операционной, но никак не годящейся для живого человека, особенно молодого.
Что-то меня совсем задёргало воспоминаниями… Баба Ная как живая стояла перед внутренним взором и одобрительно мне кивала. Клянусь, я почти чувствовала её внятное присутствие! Оглянулась - никого… И траву не приминали невидимые ступни.
Уехала она. Навсегда. Бросила меня одну. И я теперь, как Матросов на амбазуру, ни шагу назад.
Перед калиткой стояла, нетерпеливо высматривая меня в саду, та самая стильная и уверенная в себе властная тётка, напугавшая Рыжего. Кто же ещё-то. Я даже знаю, как её зовут и кто она такая, представляете? Давно догадалась. Потому что отличаюсь умом и сообразительностью, сарказм.
– Чего надо? – хмуро спросила я, не торопясь приглашать во двор.
