Дул северный ветер. По небу быстро неслись рваные облака. Ущербная луна проливала на замок рассеянный мертвенный свет, отчего по стенам скользили уродливые тени. Одна из теней была двигалась быстрее остальных… Оцепенев от страха, я поняла, что это не тень, а человек. Человек, двигавшийся вверх по стене без всякой видимой опоры! Подняв одну руку для крестного знамения, я прижала другую руку к груди: я боялась, что это страшное существо -вампир или колдун -услышит бешеный стук сердца.
-Неужели это и в самом деле был призрак? - кардинал Ришелье, один из образованнейших людей своего времени, не смог скрыть своего скептицизма по отношению к потусторонним явлениям. Безусловная вера в Бога для него отнюдь не равнялась деревенским суевериям.
Мари покачала головой:
-Конечно, нет. Я быстро поняла свою ошибку. Это был человек, а не призрак. Мне удалось рассмотреть веревку, за которую он цеплялся, поднимаясь вверх по стене. Веревка была перекинута через каменную горгулью и закреплена на ней; опорой для ног незнакомцу служили стенные выступы и выбоины.
На третьем этаже распахнулось окно. Человек нашел точку опоры и легко взобрался на подоконник; но прежде чем спрыгнуть в комнату, ему нужно было закрепить и спрятать в плюще свободный конец веревки. Луна не выдала тайны: его лицо все время оставалось в глубокой тени, но я узнала неторопливую хищную пластику движений. Это был Паскаль Ферро! Окно же, так любезно впустившее ночного гостя, было окном Клеманс де Сен-Реми, моей строгой и набожной бабушки.
-Воистину ужасное испытание для юной добродетельной души… - тихо заметил Ришелье, но Мари только вдохнула и продолжила рассказ:
- Вспоминая сейчас о той злосчастной ночи, я не могу найти слов, способных выразить мою ярость и гнев. И глубочайшее отвращение при мысли, что моя бабушка, почтенная женщина, в зрелых годах - да что там, почти старуха, встречается с Паскалем Ферро, как с любовником! Это казалось немыслимым, невозможным. Неужели моя бабушка, с чьих уст не сходило слово «добродетель», соблюдавшая все посты, ненавидевшая ложь во всех ее проявлениях, была сама способна так лгать?
От горя я едва не потеряла сознание. В тот миг я возненавидела бабушку и возненавидела Паскаля - и не берусь судить, кого из них сильнее.
Вот когда я возблагодарила небеса за то, что бабушка не баловала меня, так что я была избавлена от соглядатайства слуг!
Закутавшись в черную накидку, приготовленную для путешествия, я бросилась из комнаты на потайную лестницу, соединявшую мои комнаты с покоями бабушки. Именно этим путем бабушка часто приходила ко мне по вечерам и приносила назидательную книгу для чтения на ночь… Теперь же мне казалось, что я не иду, а лечу над ступенями, как эриния (2); не хватало лишь ядовитых змей в руке, но зато змеи ревности грызли мое сердце.
Я остановилась на узкой площадке перед дверью в бабушкину спальню. Свет, пробивавшийся из-под нее, едва не лишил меня остатка сил. Любовники и преступники были здесь: я знала, я чувствовала, я слышала это. Почти теряя сознание, я встала на колени, так что широкая замочная скважина, в которой не было ключа, оказалась прямо перед моим лицом. Теперь вся комната была передо мной, как на ладони.
Паскаль Ферро сидел на кровати -совершенно нагой. Вся его одежда, вместе со знакомой синей блузой и красным поясом, была разбросана как попало по комнате. Мне не раз случалось видеть статуи, картины и гравюры в книгах, изображавшие богов и героев; я знала, как выглядит мужское тело и чем оно отличается от женского. Но впервые мужская нагота предстала передо мной так явно, во всем великолепии и бесстыдстве… Госпожа де Сен-Реми была здесь же. Она стояла напротив Паскаля – с распущенными волосами, с телом, едва прикрытым тончайшей сорочкой… Ее розовая кожа отливала опалом, а длинные локоны, черные, как смоль, почти нетронутые серебром, ниспадали волной на гибкую спину. Желание, овладевшее Паскалем от близости такой красавицы, было видимым и не притворным. Резким движением он схватил ее в объятия и опрокинул на кровать.
- Я вижу, сударыня, как вам тяжелы эти ужасные воспоминания - до сих пор тяжелы… - промолвил кардинал. - Вы можете опустить дальнейшее.
-Прошу прощения, монсеньор, за мою нескромность, но вы сами дали мне дозволение рассказать все. Я чувствую, что лишь полная откровенность перед Богом и перед вами освободит мою душу от гнета прошлого.
-Продолжайте.
-То, что происходило в комнате, казалось мне дьявольской вакханалией… зрелищем столь же отвратительным, сколь соблазнительным и прекрасным. Мужчина и женщина в своей страсти были подобны Марсу и Венере. Их волосы смешивались в сладострастном хаосе, тела сплетались, как виноградные лозы, и губы, сливаясь, не могли насытиться поцелуями.
Не помню, как я добралась до своей комнаты. Упав в постель, я с головой зарылась под одеяло и попыталась заснуть, но против воли продолжала видеть перед собой любовников: обнаженные тела, объятия,искаженные от страсти лица. Я хотела молиться, но не могла; религия казалась мне в эти страшные часы сплошным лицемерием, а Бог – главным обманщиком. Бабушка, которую я почитала едва ли не как святую, оказалась самой обыкновенной грешницей и прелюбодейкой. И ненавистной соперницей, ведь она завладела телом и душой мужчины, в которого я была влюблена… или была околдована. Новая страшная мысль поразила меня: а что, если Паскаль Ферро околдовал не только меня, но и бабушку, опоил ее привораживающим зельем?..
Внутри моей головы бушевало пламя. Я сжала руками лоб и стала звать:
- На помощь! Лекаря! Священника! Помогите, ради всего святого!
Мне казалось, что я кричу во все горло, но на самом деле едва слышно лепетала свои призывы. Вскоре я впала в забытье - и провела в беспамятстве три дня и три ночи. Очнувшись, я ни слова не сказала о случившемся, не призналась в том, что видела, но отказалась вставать с постели, ничего не ела и едва могла проглотить несколько глотков воды.
Бабушка справедливо боялась за мою жизнь. Отец Робер хотел исповедать и причастить меня, но я не пожелала его видеть.
Целый месяц я провела между жизнью и смертью. Бабушка, не знавшая, что и думать о причинах внезапной странной болезни, отложила свой отъезд в Париж до моего полного выздоровления. Я не оценила ее жертвы; замкнувшись в угрюмом молчании, сидела в своей комнате и отказывалась выходить. В те редкие минуты, когда мне все же приходилось заговорить, я требовала только одного: отправить меня в монастырь, и как можно скорее. Наконец, спустя еще две недели, бабушка сочла, что я достаточно окрепла для путешествия, и мое «благочестивое» желание было выполнено.
В аббатстве Луиза де Понс приняла меня под свое личное покровительство, а бабушка, простившись со мной, уехала в Париж устраивать мое замужество.
С нею и с Паскалем Ферро я снова встретилась только через полтора года.
Примечания:
1) Кастелян, шателен - в феодальных государствах род коменданта, смотритель (администратор) замка, церкви и тому подобного, и прилегающих к нему территорий.
2) Эриния -богиня мщения в древнегреческой мифологии.
Семнадцать месяцев в пансионе пролетели быстро – во всяком случае, гораздо быстрее, чем я могла предположить. Осень, зима, весна, лето, снова осень, снова зима – и вот, под Пасху позапрошлого года, я получила очередное письмо из дома. Бабушка извещала меня, что моей руки ищут сразу трое благородных дворян. В их числе –маркиз де Брасси, “один из самых знатных и богатых сеньоров во всей Франции”. Мне надлежало возвратиться в Сен-Реми.
Это сообщение одновременно и обрадовало, и огорчило меня. За полтора года я привыкла к моей размеренной, упорядоченной и сытой жизни. Устав пансиона был не особенно строгим, пожалуй, даже намного вольготнее домашних правил, установленных для меня бабушкой. Монахини были добры ко мне, а среди воспитанниц – девиц из лучших семейств Турени – я обрела первых в жизни подруг. Мне было интересно узнавать новое об окружающем мире. Все, чему госпожа де Понс считала нужным обучать воспитанниц, давалось легко. Наставницы были очень довольны моим прилежанием, но радовались, что успехи в учебе не кружат мне голову. Я по привычке держала себя тихо и скромно, а когда приходила моя очередь выполнять послушания (обязательные для всех девиц, даже самых знатных), безропотно помогала на кухне или подметала полы. Мудрая аббатиса старалась заранее подготовить нас ко всем возможным превратностям судьбы, я и по сей день благодарна ей за это…
Поскольку я не имела привычки капризничать, не пробуждала зависти своей красотой или блестящим умом (ибо не имею ни того, ни другого), подруг у меня оказалось больше, чем у любой другой девушки…
-Вы несправедливы к себе, дочь моя! - строго проговорил кардинал.
-Почему же, монсеньор?
-Потому что затушевываете свои достоинства, не признаете их… Берегитесь, дочь моя, берегитесь: ложная скромность - наихудший вид гордыни!
Мари смиренно склонила голову, как бы принимая упрек, и продолжила свой рассказ:
- Особенно тесно я сблизилась с белокурой Амлотой, добродушной дочерью сира де Брие, и с Леони д’Эйли, с волосами черными, как смоль, и языком острым, как шпага…
-Леони д’Эйли -та, что по материнской линии приходится родней герцогам Гизам?
-Да, монсеньор…Она всегда очень гордилась этим своим родством. Обеим мои подругам, как и мне, семейства подыскивали богатых женихов. Леони, узнав о том, что ко мне сватаются сразу трое, вполне серьезно заявила:
- Мари, едва ли они все тебе пригодятся – ведь не съедаешь же ты по три обеда в день! Господь учит нас делиться с ближними… Так что, когда выберешь себе одного парня, пришли, пожалуйста, двоих оставшихся в подарок мне и Амлоте!
Она шутила, но я не осталась в долгу:
- Не думаю, что все они парни – наверняка они дядюшки… И хорошо еще, если не дедушки! Из молодых красавцев выбирать легко. А что, если один хромой, другой кривой, а третий такой старый, что из него песок сыпется – вы кого из них предпочтете?
- Самого богатого!.. - мечтательно вздохнула Амлота. - Не хочу выходить замуж за титул… Что толку носить звание маркизы, или даже герцогини, если нельзя шить новое платье для каждого бала?... И я хочу есть барашка и куропаток не только по праздникам, я терпеть не могу зайчатину и похлебку из каштанов!
-Выбирай тогда самого старого! - посоветовала Леони.
-Почему это?
-Самый старый обычно и самый богатый! К тому же старичок скоро оставит тебя вдовой, и уж тогда, Амлота, ты заживешь в свое удовольствие! Что, Мари, разве я не права?
-Права… - вздохнула я, вспомнив бабушку, которая и впрямь делала все, что хотела, и отнюдь не тяготилась своим вдовством.
В то время мне совсем не хотелось расставаться со своими веселыми подругами…Я также не имела ни малейшего желания видеть бабушку. За месяцы, проведенные в пансионе, я так и не нашла в себе сил простить ее ложь и найти оправдание греху.
Мне было шестнадцать с половиной лет, и я всей душой стремилась из-за высоких монастырских стен на вольный воздух полей и лесов Турени. Я хотела жить полной жизнью на земле, об этом пела моя кровь, кипящая в жилах, как молодое вино. Того же настойчиво требовало мое тело, окрепшее и созревшее для замужества и материнства. И поэтому письмо бабушки невольно стало именно тем, чего мне так недоставало – ключами к свободе.
А что же Паскаль Ферро, спросите вы? Забыла ли я его? Смогла ли в монастыре укрыться от блеска его дьявольских глаз, освободиться от наваждения? Увы… Я по–прежнему была страстно и безнадежно влюблена в мрачного лесничего. Ни латынь, ни греческий, ни история, ни вышивание золотой нитью, ни назидательное чтение не могли настолько утомить меня днем, чтобы по ночам я не думала о Паскале. На подушки проливались потоки тайных и напрасных слез.
Паскаль Ферро! Он был последним, кого я искала глазами, когда полтора года назад тяжелый грохочущий экипаж увозил меня в Мармутье. И он был первым, кого я встретила по дороге домой.
Выйдя за ворота пансиона, я бросила последний взгляд на его серые стены, замшелые от времени, на узкие стрельчатые окна с решетками, обвитыми плющом, на башенку, где находилась часовня со статуей Девы Марии, кому я столько раз за эти полтора года возносила самые горячие мольбы о смягчении моего сердца, об исцелении душевной раны, и о ниспослании мне счастливого замужества. Услышало ли небо мою мольбу? Едва ли…
-Не кощунствуйте, дочь моя! - снова строго сказал Ришелье. - Ваши сомнения граничат с неверием, с отрицания всемогущества нашего Господа. Бог всегда слышит наши молитвы, и если порой медлит ответить на них, то лишь потому, что видит истинные потребности нашей души, и лучше знает, что есть истинное благо.
-Да, ваше высокопреосвященство. Я сознаю тяжесть своих грехов и прошу Господа помочь моему неверию… - это вновь проявленное смирение заставило кардинала пристальней взглянуть на Мари… и подавить улыбку. Теперь он убедился, что госпожа де Брасси совсем не так проста и наивна, как могло показаться при первом знакомстве.
-Продолжайте, дочь моя.
-Повинуюсь, ваше высокопреосвященство…Итак, я попрощалась с Мармутье и направилась к ожидавшей карете. Рыжеволосый коренастый лакей в синей ливрее, с вышитым на ней гербом Сен-Реми, спрыгнул с запяток, почтительно поклонился, отворил передо мной дверцу и опустил подножку. Узнав Паскаля, я отпрянула, как от змеи, оступилась и едва не упала…
Он ловко подхватил меня:
-Берегите ножки, барышня!
-Ах, это снова вы, мэтр Ферро!..
-Я самый, барышня. Не извольте сердиться - я ж думал, вы как подрастете, так и перестанете меня бояться.
-Я и не боюсь!.. - моему возмущению не было предела. Паскаль вновь поклонился, но в его глазах, которые он не собирался опускать долу, прыгали искорки дьявольской веселости. Он всегда над всем смеялся, и сейчас потешается над моим испугом.
- А где Туссен? Почему он не приехал за мной?
-Мэтр Туссен болен, мадемуазель, со спиной у него совсем худо. Как раз перед тем, как за вами ехать, попал под дождь – вот его в узел и скрутило. А так как я теперь у него в помощниках, госпожа графиня меня и снарядила за вами.
Святые небеса, подумала я, у бабушки хватило бесстыдства послать за мной в монастырь своего любовника!
К счастью, на козлах сидел добрый дядюшка Рене, отличный и верный кучер, а из-за его плеча выглядывало худенькое веснушчатое личико его дочери Эжени. Рене, улыбаясь, тоже поклонился мне и неодобрительно покосился на Паскаля (он всегда его недолюбливал, но не потому, что верил в «дурной глаз», а потому, что считал наглецом и лентяем). Выразив почтение, Рене сообщил, что, по личному распоряжению госпожи де Сен-Реми, его дочурка отныне будет моей камеристкой, а если я пожелаю - переедет со мной и в дом будущего супруга. Эта новость настолько обрадовала меня, что я почти примирилась с внезапным появлением Паскаля. Личная служанка, которая будет выполнять мои приказы и сопровождать в путешествиях, утверждала мой статус взрослой дамы в глазах всех окружающих – от слуг до жениха, который пока еще был для меня существом не более реальным, чем кентавр или химера.
Примечания:
-Неужели это и в самом деле был призрак? - кардинал Ришелье, один из образованнейших людей своего времени, не смог скрыть своего скептицизма по отношению к потусторонним явлениям. Безусловная вера в Бога для него отнюдь не равнялась деревенским суевериям.
Мари покачала головой:
-Конечно, нет. Я быстро поняла свою ошибку. Это был человек, а не призрак. Мне удалось рассмотреть веревку, за которую он цеплялся, поднимаясь вверх по стене. Веревка была перекинута через каменную горгулью и закреплена на ней; опорой для ног незнакомцу служили стенные выступы и выбоины.
На третьем этаже распахнулось окно. Человек нашел точку опоры и легко взобрался на подоконник; но прежде чем спрыгнуть в комнату, ему нужно было закрепить и спрятать в плюще свободный конец веревки. Луна не выдала тайны: его лицо все время оставалось в глубокой тени, но я узнала неторопливую хищную пластику движений. Это был Паскаль Ферро! Окно же, так любезно впустившее ночного гостя, было окном Клеманс де Сен-Реми, моей строгой и набожной бабушки.
-Воистину ужасное испытание для юной добродетельной души… - тихо заметил Ришелье, но Мари только вдохнула и продолжила рассказ:
- Вспоминая сейчас о той злосчастной ночи, я не могу найти слов, способных выразить мою ярость и гнев. И глубочайшее отвращение при мысли, что моя бабушка, почтенная женщина, в зрелых годах - да что там, почти старуха, встречается с Паскалем Ферро, как с любовником! Это казалось немыслимым, невозможным. Неужели моя бабушка, с чьих уст не сходило слово «добродетель», соблюдавшая все посты, ненавидевшая ложь во всех ее проявлениях, была сама способна так лгать?
От горя я едва не потеряла сознание. В тот миг я возненавидела бабушку и возненавидела Паскаля - и не берусь судить, кого из них сильнее.
Вот когда я возблагодарила небеса за то, что бабушка не баловала меня, так что я была избавлена от соглядатайства слуг!
Закутавшись в черную накидку, приготовленную для путешествия, я бросилась из комнаты на потайную лестницу, соединявшую мои комнаты с покоями бабушки. Именно этим путем бабушка часто приходила ко мне по вечерам и приносила назидательную книгу для чтения на ночь… Теперь же мне казалось, что я не иду, а лечу над ступенями, как эриния (2); не хватало лишь ядовитых змей в руке, но зато змеи ревности грызли мое сердце.
Я остановилась на узкой площадке перед дверью в бабушкину спальню. Свет, пробивавшийся из-под нее, едва не лишил меня остатка сил. Любовники и преступники были здесь: я знала, я чувствовала, я слышала это. Почти теряя сознание, я встала на колени, так что широкая замочная скважина, в которой не было ключа, оказалась прямо перед моим лицом. Теперь вся комната была передо мной, как на ладони.
Паскаль Ферро сидел на кровати -совершенно нагой. Вся его одежда, вместе со знакомой синей блузой и красным поясом, была разбросана как попало по комнате. Мне не раз случалось видеть статуи, картины и гравюры в книгах, изображавшие богов и героев; я знала, как выглядит мужское тело и чем оно отличается от женского. Но впервые мужская нагота предстала передо мной так явно, во всем великолепии и бесстыдстве… Госпожа де Сен-Реми была здесь же. Она стояла напротив Паскаля – с распущенными волосами, с телом, едва прикрытым тончайшей сорочкой… Ее розовая кожа отливала опалом, а длинные локоны, черные, как смоль, почти нетронутые серебром, ниспадали волной на гибкую спину. Желание, овладевшее Паскалем от близости такой красавицы, было видимым и не притворным. Резким движением он схватил ее в объятия и опрокинул на кровать.
- Я вижу, сударыня, как вам тяжелы эти ужасные воспоминания - до сих пор тяжелы… - промолвил кардинал. - Вы можете опустить дальнейшее.
-Прошу прощения, монсеньор, за мою нескромность, но вы сами дали мне дозволение рассказать все. Я чувствую, что лишь полная откровенность перед Богом и перед вами освободит мою душу от гнета прошлого.
-Продолжайте.
-То, что происходило в комнате, казалось мне дьявольской вакханалией… зрелищем столь же отвратительным, сколь соблазнительным и прекрасным. Мужчина и женщина в своей страсти были подобны Марсу и Венере. Их волосы смешивались в сладострастном хаосе, тела сплетались, как виноградные лозы, и губы, сливаясь, не могли насытиться поцелуями.
Не помню, как я добралась до своей комнаты. Упав в постель, я с головой зарылась под одеяло и попыталась заснуть, но против воли продолжала видеть перед собой любовников: обнаженные тела, объятия,искаженные от страсти лица. Я хотела молиться, но не могла; религия казалась мне в эти страшные часы сплошным лицемерием, а Бог – главным обманщиком. Бабушка, которую я почитала едва ли не как святую, оказалась самой обыкновенной грешницей и прелюбодейкой. И ненавистной соперницей, ведь она завладела телом и душой мужчины, в которого я была влюблена… или была околдована. Новая страшная мысль поразила меня: а что, если Паскаль Ферро околдовал не только меня, но и бабушку, опоил ее привораживающим зельем?..
Внутри моей головы бушевало пламя. Я сжала руками лоб и стала звать:
- На помощь! Лекаря! Священника! Помогите, ради всего святого!
Мне казалось, что я кричу во все горло, но на самом деле едва слышно лепетала свои призывы. Вскоре я впала в забытье - и провела в беспамятстве три дня и три ночи. Очнувшись, я ни слова не сказала о случившемся, не призналась в том, что видела, но отказалась вставать с постели, ничего не ела и едва могла проглотить несколько глотков воды.
Бабушка справедливо боялась за мою жизнь. Отец Робер хотел исповедать и причастить меня, но я не пожелала его видеть.
Целый месяц я провела между жизнью и смертью. Бабушка, не знавшая, что и думать о причинах внезапной странной болезни, отложила свой отъезд в Париж до моего полного выздоровления. Я не оценила ее жертвы; замкнувшись в угрюмом молчании, сидела в своей комнате и отказывалась выходить. В те редкие минуты, когда мне все же приходилось заговорить, я требовала только одного: отправить меня в монастырь, и как можно скорее. Наконец, спустя еще две недели, бабушка сочла, что я достаточно окрепла для путешествия, и мое «благочестивое» желание было выполнено.
В аббатстве Луиза де Понс приняла меня под свое личное покровительство, а бабушка, простившись со мной, уехала в Париж устраивать мое замужество.
С нею и с Паскалем Ферро я снова встретилась только через полтора года.
Примечания:
1) Кастелян, шателен - в феодальных государствах род коменданта, смотритель (администратор) замка, церкви и тому подобного, и прилегающих к нему территорий.
2) Эриния -богиня мщения в древнегреческой мифологии.
Семнадцать месяцев в пансионе пролетели быстро – во всяком случае, гораздо быстрее, чем я могла предположить. Осень, зима, весна, лето, снова осень, снова зима – и вот, под Пасху позапрошлого года, я получила очередное письмо из дома. Бабушка извещала меня, что моей руки ищут сразу трое благородных дворян. В их числе –маркиз де Брасси, “один из самых знатных и богатых сеньоров во всей Франции”. Мне надлежало возвратиться в Сен-Реми.
Это сообщение одновременно и обрадовало, и огорчило меня. За полтора года я привыкла к моей размеренной, упорядоченной и сытой жизни. Устав пансиона был не особенно строгим, пожалуй, даже намного вольготнее домашних правил, установленных для меня бабушкой. Монахини были добры ко мне, а среди воспитанниц – девиц из лучших семейств Турени – я обрела первых в жизни подруг. Мне было интересно узнавать новое об окружающем мире. Все, чему госпожа де Понс считала нужным обучать воспитанниц, давалось легко. Наставницы были очень довольны моим прилежанием, но радовались, что успехи в учебе не кружат мне голову. Я по привычке держала себя тихо и скромно, а когда приходила моя очередь выполнять послушания (обязательные для всех девиц, даже самых знатных), безропотно помогала на кухне или подметала полы. Мудрая аббатиса старалась заранее подготовить нас ко всем возможным превратностям судьбы, я и по сей день благодарна ей за это…
Поскольку я не имела привычки капризничать, не пробуждала зависти своей красотой или блестящим умом (ибо не имею ни того, ни другого), подруг у меня оказалось больше, чем у любой другой девушки…
-Вы несправедливы к себе, дочь моя! - строго проговорил кардинал.
-Почему же, монсеньор?
-Потому что затушевываете свои достоинства, не признаете их… Берегитесь, дочь моя, берегитесь: ложная скромность - наихудший вид гордыни!
Мари смиренно склонила голову, как бы принимая упрек, и продолжила свой рассказ:
- Особенно тесно я сблизилась с белокурой Амлотой, добродушной дочерью сира де Брие, и с Леони д’Эйли, с волосами черными, как смоль, и языком острым, как шпага…
-Леони д’Эйли -та, что по материнской линии приходится родней герцогам Гизам?
-Да, монсеньор…Она всегда очень гордилась этим своим родством. Обеим мои подругам, как и мне, семейства подыскивали богатых женихов. Леони, узнав о том, что ко мне сватаются сразу трое, вполне серьезно заявила:
- Мари, едва ли они все тебе пригодятся – ведь не съедаешь же ты по три обеда в день! Господь учит нас делиться с ближними… Так что, когда выберешь себе одного парня, пришли, пожалуйста, двоих оставшихся в подарок мне и Амлоте!
Она шутила, но я не осталась в долгу:
- Не думаю, что все они парни – наверняка они дядюшки… И хорошо еще, если не дедушки! Из молодых красавцев выбирать легко. А что, если один хромой, другой кривой, а третий такой старый, что из него песок сыпется – вы кого из них предпочтете?
- Самого богатого!.. - мечтательно вздохнула Амлота. - Не хочу выходить замуж за титул… Что толку носить звание маркизы, или даже герцогини, если нельзя шить новое платье для каждого бала?... И я хочу есть барашка и куропаток не только по праздникам, я терпеть не могу зайчатину и похлебку из каштанов!
-Выбирай тогда самого старого! - посоветовала Леони.
-Почему это?
-Самый старый обычно и самый богатый! К тому же старичок скоро оставит тебя вдовой, и уж тогда, Амлота, ты заживешь в свое удовольствие! Что, Мари, разве я не права?
-Права… - вздохнула я, вспомнив бабушку, которая и впрямь делала все, что хотела, и отнюдь не тяготилась своим вдовством.
В то время мне совсем не хотелось расставаться со своими веселыми подругами…Я также не имела ни малейшего желания видеть бабушку. За месяцы, проведенные в пансионе, я так и не нашла в себе сил простить ее ложь и найти оправдание греху.
Мне было шестнадцать с половиной лет, и я всей душой стремилась из-за высоких монастырских стен на вольный воздух полей и лесов Турени. Я хотела жить полной жизнью на земле, об этом пела моя кровь, кипящая в жилах, как молодое вино. Того же настойчиво требовало мое тело, окрепшее и созревшее для замужества и материнства. И поэтому письмо бабушки невольно стало именно тем, чего мне так недоставало – ключами к свободе.
А что же Паскаль Ферро, спросите вы? Забыла ли я его? Смогла ли в монастыре укрыться от блеска его дьявольских глаз, освободиться от наваждения? Увы… Я по–прежнему была страстно и безнадежно влюблена в мрачного лесничего. Ни латынь, ни греческий, ни история, ни вышивание золотой нитью, ни назидательное чтение не могли настолько утомить меня днем, чтобы по ночам я не думала о Паскале. На подушки проливались потоки тайных и напрасных слез.
Паскаль Ферро! Он был последним, кого я искала глазами, когда полтора года назад тяжелый грохочущий экипаж увозил меня в Мармутье. И он был первым, кого я встретила по дороге домой.
Выйдя за ворота пансиона, я бросила последний взгляд на его серые стены, замшелые от времени, на узкие стрельчатые окна с решетками, обвитыми плющом, на башенку, где находилась часовня со статуей Девы Марии, кому я столько раз за эти полтора года возносила самые горячие мольбы о смягчении моего сердца, об исцелении душевной раны, и о ниспослании мне счастливого замужества. Услышало ли небо мою мольбу? Едва ли…
-Не кощунствуйте, дочь моя! - снова строго сказал Ришелье. - Ваши сомнения граничат с неверием, с отрицания всемогущества нашего Господа. Бог всегда слышит наши молитвы, и если порой медлит ответить на них, то лишь потому, что видит истинные потребности нашей души, и лучше знает, что есть истинное благо.
-Да, ваше высокопреосвященство. Я сознаю тяжесть своих грехов и прошу Господа помочь моему неверию… - это вновь проявленное смирение заставило кардинала пристальней взглянуть на Мари… и подавить улыбку. Теперь он убедился, что госпожа де Брасси совсем не так проста и наивна, как могло показаться при первом знакомстве.
-Продолжайте, дочь моя.
-Повинуюсь, ваше высокопреосвященство…Итак, я попрощалась с Мармутье и направилась к ожидавшей карете. Рыжеволосый коренастый лакей в синей ливрее, с вышитым на ней гербом Сен-Реми, спрыгнул с запяток, почтительно поклонился, отворил передо мной дверцу и опустил подножку. Узнав Паскаля, я отпрянула, как от змеи, оступилась и едва не упала…
Он ловко подхватил меня:
-Берегите ножки, барышня!
-Ах, это снова вы, мэтр Ферро!..
-Я самый, барышня. Не извольте сердиться - я ж думал, вы как подрастете, так и перестанете меня бояться.
-Я и не боюсь!.. - моему возмущению не было предела. Паскаль вновь поклонился, но в его глазах, которые он не собирался опускать долу, прыгали искорки дьявольской веселости. Он всегда над всем смеялся, и сейчас потешается над моим испугом.
- А где Туссен? Почему он не приехал за мной?
-Мэтр Туссен болен, мадемуазель, со спиной у него совсем худо. Как раз перед тем, как за вами ехать, попал под дождь – вот его в узел и скрутило. А так как я теперь у него в помощниках, госпожа графиня меня и снарядила за вами.
Святые небеса, подумала я, у бабушки хватило бесстыдства послать за мной в монастырь своего любовника!
К счастью, на козлах сидел добрый дядюшка Рене, отличный и верный кучер, а из-за его плеча выглядывало худенькое веснушчатое личико его дочери Эжени. Рене, улыбаясь, тоже поклонился мне и неодобрительно покосился на Паскаля (он всегда его недолюбливал, но не потому, что верил в «дурной глаз», а потому, что считал наглецом и лентяем). Выразив почтение, Рене сообщил, что, по личному распоряжению госпожи де Сен-Реми, его дочурка отныне будет моей камеристкой, а если я пожелаю - переедет со мной и в дом будущего супруга. Эта новость настолько обрадовала меня, что я почти примирилась с внезапным появлением Паскаля. Личная служанка, которая будет выполнять мои приказы и сопровождать в путешествиях, утверждала мой статус взрослой дамы в глазах всех окружающих – от слуг до жениха, который пока еще был для меня существом не более реальным, чем кентавр или химера.
Примечания:
