— Но уж Себастьяна вам точно не стоит опасаться, дорогой кузен, - попыталась утешить бедолагу Шарлотта. – Он ведь за юбками не охотится.
Тома удивленно заморгал, а потом спросил недоверчиво:
— Он что, по-прежнему позволяет всем верить в эту историю?
— В какую историю? – хором воскликнули две подруги.
— Ну, у него вышла неприятная история в Голландии, - понизив голос, пояснил Тома. – Одна из дочерей нашей квартирной хозяйки решила обманом притащить его к алтарю. Чтобы от нее отделаться, ему пришлось в спешке оставить посольство и вернуться ко двору…
— И что потом?
— Месяца три тому назад на него положила глаз мадемуазель де Лаваль, но он на нее не клюнул. Девица обиделась и начала из мести рассказывать повсюду, что у Себастьяна итальянские вкусы. Ну, чтобы подпортить ему репутацию, вы же понимаете. Только он написал мне, что его это вполне устраивает, ибо отпугивает от него всевозможных предприимчивых особ, мечтающих о замужестве.
— Так это всего лишь выдумка? А ведь при дворе немало дам, которые дорого бы заплатили за такую новость, - хихикнула Хильди, выразительно посмотрев на Элоизу де Монвивье. – Но Себастьян может быть спокоен, его тайна в надежных руках!
Шарлотта обнаружила подругу у постели больной. Сеньора Мендоса крепко спала и, судя по ровному дыханию и отсутствию желтизны, пошла, наконец, на поправку – к вящему неудовольствию блистательного Фагона.
— Сегодня же вечером спрячу мой медальон в твою шкатулку, - устало вздохнула Мадлен, закончив рассказ о походе в город. – Кто бы мог подумать, что мое прошлое набросится на меня вот так, исподтишка. Сначала кошмары, которые с каждым днем становятся все страшнее, потом Мендоса, решившая, что она меня узнала. И вот, пожалуйста, теперь я встретила и человека-в-черном. Впору задуматься о неслучайности совпадений.
В соседней парадной опочивальне королева с наслаждением избавлялась от тяжелого платья из черного бархата, расшитого золотом и драгоценными камнями. После оперы, балета и полуночного ужина, вошедшего в моду благодаря семейству покойного Мазарини и потому называвшегося на итальянский манер «медианоче», Мария-Терезия буквально валилась с ног и мечтала лишь об одном: поскорее увидеть дорогую Мендосу.
— Это платье есть тяжкая доспеха, - пожаловалась она камеристкам, расшнуровывающим ее корсет.
Мадам де Монтеспан презрительно скривила губы: подумать только, эта жалкая коротышка неспособна вытерпеть восемь часов в парадном платье со шлейфом, весящем жалкие шестьдесят фунтов*. Ха, если бы я была королевой, думала маркиза, я бы не жаловалась, о нет!
— Сорочку Ее Величества! – велела она.
Элоиза принесла тончайшее одеяние, стоившее зрения не одной кружевнице.
— Ночной чепец, мадемуазель де Маркусси! Маркусси? Да где же она? – воскликнула Монтеспан.
— С Мендосой, - отозвалась королева, зевая от усталости.
— Вашей свитой распоряжаюсь я, Ваше Величество, и если я велю ей явиться, она обязана повиноваться.
— Может быдь, но это я есть королева, - возразила Мария-Терезия. – И она остаться с Мендоса.
Начавшая закипать маркиза глубоко вдохнула и ровным голосом продолжила церемонию переодевания:
— Чепец, мадемуазель де Куси.
— А, милая, ты быть очень хорожа в балете, - королева одарила Элизабет ласковой улыбкой.
— Благодарю вас, Ваше Величество, - смущенно выдохнула фрейлина, завязывая ленты чепца.
— А моя малышка Шарлотта, сколько грации! – продолжала восхищаться королева, украдкой наблюдая за реакцией обер-гофмейстерины. – Король мне сказать: «Мадемуасель де Маркусси несравненная пастужка, я велеть писать ее портрет Миньяру».
Она забралась в кровать и с невинной улыбкой кивнула побелевшей от ярости маркизе, подошедшей, чтобы задернуть полог. За спиной Монтеспан раздавались сдавленные смешки – свита королевы радовалась, что маркизе, наконец, заткнули рот.
— Что-то не так, Атенаис? – лицемерно поинтересовалась Мария-Терезия, складывая пухлые ручки поверх одеяла.
Маркиза не ответила, делая дамам знак выйти из опочивальни, чтобы не мешать королеве спать. Но стоило им остаться одним, Атенаис прошипела:
— Не играйте в эту игру, Ваше Величество, игрок из вас скверный.
Даже не взглянув на мадам де Монтеспан, королева встала, чтобы отправиться к своей больной.
— Так и есть, - ответила она, ища тапочки, - но я вас больже не бояться. Я есть королева, а вы теперь есть никто.
— Это пройдет, Ваше Величество. Король по-прежнему меня любит, в этом нет никаких сомнений. Вы ведь сами знаете не хуже меня, король всегда возвращается ко мне.
В полумраке опочивальни не осталось ни королевы, ни обер-гофмейстерины, только две снедаемые ревностью женщины, давно ненавидящие друг друга.
Услышав громкие голоса, Шарлотта с Мадлен подбежали к двери, чтобы вмешаться, если королеве понадобится их помощь.
— Это не есть правда, он больше вас не любит! – возмутилась Мария-Терезия. – Добрая мадам де Ментенон вернула мне короля. А когда на трон взойдет мой сын дофин, а я остаться королева-мать. А вы… у вас только бастарды… и ваши глаза чтобы плакать!
Мадам де Ментенон и в самом деле сблизила короля с супругой, Атенаис не могла не констатировать сей прискорбный факт. Вспыхнув от бессильного гнева, она пустила в ход последнее оружие, которое у нее осталось:
— Если король того пожелает, мои бастарды, как вы их зовете, тоже получат право на корону, и если с вашим дофином что-нибудь случится…
— Мерзавка! – взвизгнула королева. – Только посмей тронуть моего сына или моего внука, который вот-вот родится!
Обе женщины застыли, с ненавистью глядя друг на друга.
— Молитесь, чтобы ваш внук прожил подольше, Ваше Величество, - бросила, наконец, маркиза, забыв в гневе всякую осторожность. – Дети такие болезненные! Вам ли этого не знать, вы ведь похоронили пятерых. Из шести.
Королева разрыдалась, а мадам де Монтеспан, довольная тем, что задела соперницу за живое, вышла из опочивальни, хлопнув дверью. Шарлотта с Мадлен бросились к королеве.
— Вы слышали это! - сквозь слезы простонала Мария-Терезия по-испански. – Эта дрянь уже отобрала у меня мужа, а теперь ждет, когда умрет последний из оставшихся мне детей, чтобы ее отродья смогли править Францией!
— Успокойтесь, Ваше Величество, прошу вас, - уговаривала ее Шарлотта. – Не дай бог, услышит прислуга.
— Вы правы, я должна помнить о королевском достоинстве, - вздохнула королева, вытирая глаза. – Королевы не плачут. Как себя чувствует Мендоса?
— Лучше, Ваше Величество. И она хочет вас видеть.
Шарлотта поспешила накинуть на плечи Марии-Терезии кружевной пеньюар и, взяв свечу, пошла первой, освещая путь до ложа больной. Мадлен последовала за королевой.
Взгляд королевы остановился на украшающем стену великолепном полотне, изображающем пир Клеопатры. Мария-Терезия с грустью посмотрела на красочно выписанные фрукты и невесело пошутила:
— Некогда в честь несчастной королевы Клод, супруги Франциска Первого, назвали сливу-ренклод. Вот и я тоже не видела в жизни счастья, а значит, в памяти потомков мое имя наверняка останется связанным с грушей: мария-тереса, королева груш…**
В противоположном крыле дворца придворные, пятясь, покидали спальню Людовика XIV, пока Бонтан задергивал полог кровати и задувал свечи.
Но стоило двери закрыться за последним царедворцем, как король встал и облачился в халат.
— Весь этот спектакль с укладыванием меня в постель – вопиющая трата времени, когда у нас столько дел! – проворчал он, завязывая пояс.
Бонтан снова зажег свечи и достал документы, с которыми работал государь.
— К несчастью, без этих церемоний нам не обойтись, - вздохнул Людовик. – Пока дворяне сражаются за право держать подсвечник или подавать мне ночную рубашку, им не до заговоров против короны. Садитесь, Бонтан, и займемся делом.
Грузный камердинер с трудом устроился на крошечном табурете и раскрыл кожаную папку с заметками о текущих делах.
— Мадам де Монтеспан по-прежнему присылает нам свои счета, - поправив очки, он зашелестел бумагами. – Пятьдесят тысяч ливров на ее замок Кланьи, двадцать тысяч за украшения, еще двадцать тысяч – на банные покои. Ее ученые медведи ободрали там все резные панели.
— Заплатите, - велел король. – Но дайте маркизе понять, что так продолжаться не может. Что еще?
— Маркиз де Шалонсо вызвал на дуэль капитана де Робинкура за то, что тот не уступил ему кресло в опере, - вздохнул Бонтан, недовольно качая головой.
— Отправьте их на пару месяцев в Бастилию поразмышлять о вреде дуэлей.
— Мадам де Шастиньяк, новообращенная протестантка, не явилась к мессе.
— Если это повторится, заприте ее в монастырь. Насмешки над верой я терпеть не намерен.
— Мадам де Морасс желает купить должность госпожи де Нувиль, которая хочет удалиться в свое поместье.
— Нет, - отрезал король. – Морасс интриганка, а Нувиль я доверяю. Она останется при дворе. Кстати, Бонтан, передайте мадам де Сент-Анж, что если она не будет вести себя скромнее и не перестанет менять любовников, как перчатки, ей придется довольствоваться конюхами в поместье ее мужа-рогоносца, над которым смеется весь двор. Кажется, его земли в Нормандии? Так и передайте – ее ждет Нормандия.
— Вы правы, сир, эта особа совсем забыла про стыд. Должно быть, она скупает ленты метрами, потому что ее цвета носят все дееспособные мужчины при дворе!
Людовик рассмеялся, припомнив, что и у него где-то завалялся кусок знаменитой ленты.
— И, наконец, дело, касающееся королевы, - продолжил Бонтан. – Она велела позвать в свои покои знахарку, чтобы та вылечила ее Мендосу.
— Да, помню, я видел эту девчушку. Вид у нее вполне благонравный.
— Она уже месяц работает в замке, сир, попав в Версаль в качестве служанки мадемуазель де Маркусси. Прислуга ее очень хвалит. Но самое удивительное заключается в том, что она говорит на безупречном испанском, и что Мендоса ее узнала.
— Шпионка? – недоверчиво хмыкнул Людовик.
— Не знаю сир. В любом случае, она вылечила Мендосу, которую Фагон счел безнадежной.
— Какая жалость. А я надеялся, что мы от нее, наконец, избавимся, - с преувеличенным огорчением вздохнул король и добавил уже серьезно. – Пусть за девицей проследят, я желаю знать о ней все. Если вам покажется, что она может вовлечь королеву в какие-нибудь сомнительные дела, немедля вмешайтесь. Королева должна быть безупречна. Что-нибудь еще?
— Это все, Ваше Величество, - ответил Бонтан, собирая бумаги.
— Тогда велите позвать Лувуа, - распорядился Людовик, берясь за перо, чтобы подписать подготовленные секретарем письма.
* Мера веса. В одном фунте 489,5 г; 60 фунтов составляют около 30 кг.
** В действительности Мария-Терезия оставила свое имя самому большому колоколу собора Парижской Богоматери, который она вместе с Людовиком XIV окрестила в 1682 году.
4 августа 1682 года
— Сдается мне, что кое-кто сегодня опоздает на спектакль, - заявила Мадлен, разбирая лекарства и искоса поглядывая на подруг, распластавшихся поперек кровати в одних сорочках и без чулок.
Обе фрейлины лежали без сил, устав до изнеможения за долгий и убийственно жаркий день.
Хильди теперь практически не выходила из опочивальни дофины, которая должна была разродиться со дня на день. Чтобы обеспечить невестке покой, король велел пускать к ней только избранных, и каждый день в приемной дофины шли ожесточенные сражения между придворными, мерившимися титулами и гербами ради привилегии поприветствовать будущую мать, на которую Людовик и вся Франция возлагали огромные надежды. Бедная дофина стоически терпела всю эту суету, а ее фрейлины выбивались из сил, выгоняя докучливых посетителей.
Участь Шарлотты была не легче. Королева и мадам де Монтеспан показательно игнорировали друг друга на глазах у придворных дам, озадаченных этим всплеском враждебности. Маркиза возмущалась, что Мария-Терезия нарушает протокол ради вульгарной камеристки, а королева пила одну чашку шоколада за другой и бормотала оскорбления в адрес Монтеспан (само собой, по-испански). К счастью, никто не знал истинной причины их ссоры, и все считали, что яблоком раздора послужила Шарлотта.
— Нет, вы только послушайте! – Хильди помахала листом парижской газеты. – «Люлли сыграл в Версале премьеру своей оперы-балета «Персей» перед Его Величествами и двором. Принцесса де Конти была прелестна в роли Флоры. Зрители также отметили грацию и красоту новой фрейлины королевы, мадемуазель де Маркусси».
— Пощады! – простонала Шарлотта, картинно заламывая руки. – Умоляю, больше никаких цветов!
— Комедиантка! – хихикнула Мадлен, взбивая локоны перед зеркалом. – Кстати, никто не видел моего медальона? Я была уверена, что положила его в шкатулку.
Она высыпала содержимое шкатулки на туалетный столик и нахмурилась.
— Куда он мог деться? Тут его точно нет. С ума сойти. Сначала мне весь день кажется, что за мной следят, а теперь у меня и вовсе пропадают вещи.
— За тобой следят? – удивилась Шарлотта. Смеяться сразу расхотелось. – Почему ты раньше не сказала?
— А зачем? В конце концов, маркиза ревнует тебя, а не меня.
Шарлотта встала и принялась помогать подруге в поисках.
— К тому же, в моем медальоне нет ничего интересного, - продолжала Мадлен.
— Это только на первый взгляд. Мендоса же сказала, что это подарок испанского кроля.
— Мендоса говорит ерунду! Особенно после того, как объестся сардин недельной свежести, - фыркнула Мадлен, закрывая тему.
Рассказывать Шарлотте, как ей страшно с тех пор, как она узнала о появлении человека-в-черном, она не собиралась. У Шарлотты и своих проблем хватало, не стоило добавлять ей новых. Заставив себя улыбнуться, Мадлен заявила самым беззаботным тоном:
— Не ждите меня сегодня вечером. Я поведу Реми к прачкам травить вшей, а потом отправлюсь к своим больным.
— Здесь нам никто не помешает, - раздался голос мадам де Монтеспан. – Никаких шпионов Бонтана, не то, что в моих покоях, где я все время чувствую, что за мной следят.
— Но нам нельзя здесь задерживаться, вас будут искать, - возразил голос мадемуазель дез Ойе.
Снова зашелестел шелк, затем послышался легкий скрип. Должно быть, маркиза села на один из хранящихся в гардеробной табуретов.
— Так вы говорите, что ваш человек готов?
— Да. Разумеется, не считая денег. Репутация у Бенвенути отменная, но он требует двадцать тысяч ливров для себя и своего подельника. Яд он заберет сам, а его приятель применит настой по назначению.
Компаньонка маркизы поставила подсвечник на каминную полку, и Гастон с Мадлен расслышали шелест разворачиваемой бумаги.
— Еще десять тысяч придется заплатить мамаше Леру за ее услуги, - продолжала Клод дез Ойе. – Ее снадобья никогда не подводят, можете мне поверить. У меня есть ее адрес…
— Я хочу быть уверена в том, что она будет молчать обо всем, - перебила ее маркиза.
— Об этом я позабочусь, мадам.
Мадлен вздрогнула, услышав имя Леру, и инстинктивно прижалась к своему соседу. Почувствовав, что она дрожит, Гастон обнял ее за плечи. Затаив дыхание, они слушали, как мадам де Монтеспан поднялась и прошлась взад и вперед по комнате. Когда маркиза заговорила, в голосе ее звучала неуверенность:
— Не могу поверить, что мы умышляем против беззащитного младенца. Как я могла так низко пасть?
Тома удивленно заморгал, а потом спросил недоверчиво:
— Он что, по-прежнему позволяет всем верить в эту историю?
— В какую историю? – хором воскликнули две подруги.
— Ну, у него вышла неприятная история в Голландии, - понизив голос, пояснил Тома. – Одна из дочерей нашей квартирной хозяйки решила обманом притащить его к алтарю. Чтобы от нее отделаться, ему пришлось в спешке оставить посольство и вернуться ко двору…
— И что потом?
— Месяца три тому назад на него положила глаз мадемуазель де Лаваль, но он на нее не клюнул. Девица обиделась и начала из мести рассказывать повсюду, что у Себастьяна итальянские вкусы. Ну, чтобы подпортить ему репутацию, вы же понимаете. Только он написал мне, что его это вполне устраивает, ибо отпугивает от него всевозможных предприимчивых особ, мечтающих о замужестве.
— Так это всего лишь выдумка? А ведь при дворе немало дам, которые дорого бы заплатили за такую новость, - хихикнула Хильди, выразительно посмотрев на Элоизу де Монвивье. – Но Себастьян может быть спокоен, его тайна в надежных руках!
Прода от 05.08.2019, 00:44
***
Шарлотта обнаружила подругу у постели больной. Сеньора Мендоса крепко спала и, судя по ровному дыханию и отсутствию желтизны, пошла, наконец, на поправку – к вящему неудовольствию блистательного Фагона.
— Сегодня же вечером спрячу мой медальон в твою шкатулку, - устало вздохнула Мадлен, закончив рассказ о походе в город. – Кто бы мог подумать, что мое прошлое набросится на меня вот так, исподтишка. Сначала кошмары, которые с каждым днем становятся все страшнее, потом Мендоса, решившая, что она меня узнала. И вот, пожалуйста, теперь я встретила и человека-в-черном. Впору задуматься о неслучайности совпадений.
В соседней парадной опочивальне королева с наслаждением избавлялась от тяжелого платья из черного бархата, расшитого золотом и драгоценными камнями. После оперы, балета и полуночного ужина, вошедшего в моду благодаря семейству покойного Мазарини и потому называвшегося на итальянский манер «медианоче», Мария-Терезия буквально валилась с ног и мечтала лишь об одном: поскорее увидеть дорогую Мендосу.
— Это платье есть тяжкая доспеха, - пожаловалась она камеристкам, расшнуровывающим ее корсет.
Мадам де Монтеспан презрительно скривила губы: подумать только, эта жалкая коротышка неспособна вытерпеть восемь часов в парадном платье со шлейфом, весящем жалкие шестьдесят фунтов*. Ха, если бы я была королевой, думала маркиза, я бы не жаловалась, о нет!
— Сорочку Ее Величества! – велела она.
Элоиза принесла тончайшее одеяние, стоившее зрения не одной кружевнице.
— Ночной чепец, мадемуазель де Маркусси! Маркусси? Да где же она? – воскликнула Монтеспан.
— С Мендосой, - отозвалась королева, зевая от усталости.
— Вашей свитой распоряжаюсь я, Ваше Величество, и если я велю ей явиться, она обязана повиноваться.
— Может быдь, но это я есть королева, - возразила Мария-Терезия. – И она остаться с Мендоса.
Начавшая закипать маркиза глубоко вдохнула и ровным голосом продолжила церемонию переодевания:
— Чепец, мадемуазель де Куси.
— А, милая, ты быть очень хорожа в балете, - королева одарила Элизабет ласковой улыбкой.
— Благодарю вас, Ваше Величество, - смущенно выдохнула фрейлина, завязывая ленты чепца.
— А моя малышка Шарлотта, сколько грации! – продолжала восхищаться королева, украдкой наблюдая за реакцией обер-гофмейстерины. – Король мне сказать: «Мадемуасель де Маркусси несравненная пастужка, я велеть писать ее портрет Миньяру».
Она забралась в кровать и с невинной улыбкой кивнула побелевшей от ярости маркизе, подошедшей, чтобы задернуть полог. За спиной Монтеспан раздавались сдавленные смешки – свита королевы радовалась, что маркизе, наконец, заткнули рот.
— Что-то не так, Атенаис? – лицемерно поинтересовалась Мария-Терезия, складывая пухлые ручки поверх одеяла.
Маркиза не ответила, делая дамам знак выйти из опочивальни, чтобы не мешать королеве спать. Но стоило им остаться одним, Атенаис прошипела:
— Не играйте в эту игру, Ваше Величество, игрок из вас скверный.
Даже не взглянув на мадам де Монтеспан, королева встала, чтобы отправиться к своей больной.
— Так и есть, - ответила она, ища тапочки, - но я вас больже не бояться. Я есть королева, а вы теперь есть никто.
— Это пройдет, Ваше Величество. Король по-прежнему меня любит, в этом нет никаких сомнений. Вы ведь сами знаете не хуже меня, король всегда возвращается ко мне.
В полумраке опочивальни не осталось ни королевы, ни обер-гофмейстерины, только две снедаемые ревностью женщины, давно ненавидящие друг друга.
Услышав громкие голоса, Шарлотта с Мадлен подбежали к двери, чтобы вмешаться, если королеве понадобится их помощь.
— Это не есть правда, он больше вас не любит! – возмутилась Мария-Терезия. – Добрая мадам де Ментенон вернула мне короля. А когда на трон взойдет мой сын дофин, а я остаться королева-мать. А вы… у вас только бастарды… и ваши глаза чтобы плакать!
Мадам де Ментенон и в самом деле сблизила короля с супругой, Атенаис не могла не констатировать сей прискорбный факт. Вспыхнув от бессильного гнева, она пустила в ход последнее оружие, которое у нее осталось:
— Если король того пожелает, мои бастарды, как вы их зовете, тоже получат право на корону, и если с вашим дофином что-нибудь случится…
— Мерзавка! – взвизгнула королева. – Только посмей тронуть моего сына или моего внука, который вот-вот родится!
Обе женщины застыли, с ненавистью глядя друг на друга.
— Молитесь, чтобы ваш внук прожил подольше, Ваше Величество, - бросила, наконец, маркиза, забыв в гневе всякую осторожность. – Дети такие болезненные! Вам ли этого не знать, вы ведь похоронили пятерых. Из шести.
Королева разрыдалась, а мадам де Монтеспан, довольная тем, что задела соперницу за живое, вышла из опочивальни, хлопнув дверью. Шарлотта с Мадлен бросились к королеве.
— Вы слышали это! - сквозь слезы простонала Мария-Терезия по-испански. – Эта дрянь уже отобрала у меня мужа, а теперь ждет, когда умрет последний из оставшихся мне детей, чтобы ее отродья смогли править Францией!
— Успокойтесь, Ваше Величество, прошу вас, - уговаривала ее Шарлотта. – Не дай бог, услышит прислуга.
— Вы правы, я должна помнить о королевском достоинстве, - вздохнула королева, вытирая глаза. – Королевы не плачут. Как себя чувствует Мендоса?
— Лучше, Ваше Величество. И она хочет вас видеть.
Шарлотта поспешила накинуть на плечи Марии-Терезии кружевной пеньюар и, взяв свечу, пошла первой, освещая путь до ложа больной. Мадлен последовала за королевой.
Взгляд королевы остановился на украшающем стену великолепном полотне, изображающем пир Клеопатры. Мария-Терезия с грустью посмотрела на красочно выписанные фрукты и невесело пошутила:
— Некогда в честь несчастной королевы Клод, супруги Франциска Первого, назвали сливу-ренклод. Вот и я тоже не видела в жизни счастья, а значит, в памяти потомков мое имя наверняка останется связанным с грушей: мария-тереса, королева груш…**
***
В противоположном крыле дворца придворные, пятясь, покидали спальню Людовика XIV, пока Бонтан задергивал полог кровати и задувал свечи.
Но стоило двери закрыться за последним царедворцем, как король встал и облачился в халат.
— Весь этот спектакль с укладыванием меня в постель – вопиющая трата времени, когда у нас столько дел! – проворчал он, завязывая пояс.
Бонтан снова зажег свечи и достал документы, с которыми работал государь.
— К несчастью, без этих церемоний нам не обойтись, - вздохнул Людовик. – Пока дворяне сражаются за право держать подсвечник или подавать мне ночную рубашку, им не до заговоров против короны. Садитесь, Бонтан, и займемся делом.
Грузный камердинер с трудом устроился на крошечном табурете и раскрыл кожаную папку с заметками о текущих делах.
— Мадам де Монтеспан по-прежнему присылает нам свои счета, - поправив очки, он зашелестел бумагами. – Пятьдесят тысяч ливров на ее замок Кланьи, двадцать тысяч за украшения, еще двадцать тысяч – на банные покои. Ее ученые медведи ободрали там все резные панели.
— Заплатите, - велел король. – Но дайте маркизе понять, что так продолжаться не может. Что еще?
— Маркиз де Шалонсо вызвал на дуэль капитана де Робинкура за то, что тот не уступил ему кресло в опере, - вздохнул Бонтан, недовольно качая головой.
— Отправьте их на пару месяцев в Бастилию поразмышлять о вреде дуэлей.
— Мадам де Шастиньяк, новообращенная протестантка, не явилась к мессе.
— Если это повторится, заприте ее в монастырь. Насмешки над верой я терпеть не намерен.
— Мадам де Морасс желает купить должность госпожи де Нувиль, которая хочет удалиться в свое поместье.
— Нет, - отрезал король. – Морасс интриганка, а Нувиль я доверяю. Она останется при дворе. Кстати, Бонтан, передайте мадам де Сент-Анж, что если она не будет вести себя скромнее и не перестанет менять любовников, как перчатки, ей придется довольствоваться конюхами в поместье ее мужа-рогоносца, над которым смеется весь двор. Кажется, его земли в Нормандии? Так и передайте – ее ждет Нормандия.
— Вы правы, сир, эта особа совсем забыла про стыд. Должно быть, она скупает ленты метрами, потому что ее цвета носят все дееспособные мужчины при дворе!
Людовик рассмеялся, припомнив, что и у него где-то завалялся кусок знаменитой ленты.
— И, наконец, дело, касающееся королевы, - продолжил Бонтан. – Она велела позвать в свои покои знахарку, чтобы та вылечила ее Мендосу.
— Да, помню, я видел эту девчушку. Вид у нее вполне благонравный.
— Она уже месяц работает в замке, сир, попав в Версаль в качестве служанки мадемуазель де Маркусси. Прислуга ее очень хвалит. Но самое удивительное заключается в том, что она говорит на безупречном испанском, и что Мендоса ее узнала.
— Шпионка? – недоверчиво хмыкнул Людовик.
— Не знаю сир. В любом случае, она вылечила Мендосу, которую Фагон счел безнадежной.
— Какая жалость. А я надеялся, что мы от нее, наконец, избавимся, - с преувеличенным огорчением вздохнул король и добавил уже серьезно. – Пусть за девицей проследят, я желаю знать о ней все. Если вам покажется, что она может вовлечь королеву в какие-нибудь сомнительные дела, немедля вмешайтесь. Королева должна быть безупречна. Что-нибудь еще?
— Это все, Ваше Величество, - ответил Бонтан, собирая бумаги.
— Тогда велите позвать Лувуа, - распорядился Людовик, берясь за перо, чтобы подписать подготовленные секретарем письма.
* Мера веса. В одном фунте 489,5 г; 60 фунтов составляют около 30 кг.
** В действительности Мария-Терезия оставила свое имя самому большому колоколу собора Парижской Богоматери, который она вместе с Людовиком XIV окрестила в 1682 году.
Прода от 05.08.2019, 23:23
Глава 14
4 августа 1682 года
— Сдается мне, что кое-кто сегодня опоздает на спектакль, - заявила Мадлен, разбирая лекарства и искоса поглядывая на подруг, распластавшихся поперек кровати в одних сорочках и без чулок.
Обе фрейлины лежали без сил, устав до изнеможения за долгий и убийственно жаркий день.
Хильди теперь практически не выходила из опочивальни дофины, которая должна была разродиться со дня на день. Чтобы обеспечить невестке покой, король велел пускать к ней только избранных, и каждый день в приемной дофины шли ожесточенные сражения между придворными, мерившимися титулами и гербами ради привилегии поприветствовать будущую мать, на которую Людовик и вся Франция возлагали огромные надежды. Бедная дофина стоически терпела всю эту суету, а ее фрейлины выбивались из сил, выгоняя докучливых посетителей.
Участь Шарлотты была не легче. Королева и мадам де Монтеспан показательно игнорировали друг друга на глазах у придворных дам, озадаченных этим всплеском враждебности. Маркиза возмущалась, что Мария-Терезия нарушает протокол ради вульгарной камеристки, а королева пила одну чашку шоколада за другой и бормотала оскорбления в адрес Монтеспан (само собой, по-испански). К счастью, никто не знал истинной причины их ссоры, и все считали, что яблоком раздора послужила Шарлотта.
— Нет, вы только послушайте! – Хильди помахала листом парижской газеты. – «Люлли сыграл в Версале премьеру своей оперы-балета «Персей» перед Его Величествами и двором. Принцесса де Конти была прелестна в роли Флоры. Зрители также отметили грацию и красоту новой фрейлины королевы, мадемуазель де Маркусси».
— Пощады! – простонала Шарлотта, картинно заламывая руки. – Умоляю, больше никаких цветов!
— Комедиантка! – хихикнула Мадлен, взбивая локоны перед зеркалом. – Кстати, никто не видел моего медальона? Я была уверена, что положила его в шкатулку.
Она высыпала содержимое шкатулки на туалетный столик и нахмурилась.
— Куда он мог деться? Тут его точно нет. С ума сойти. Сначала мне весь день кажется, что за мной следят, а теперь у меня и вовсе пропадают вещи.
— За тобой следят? – удивилась Шарлотта. Смеяться сразу расхотелось. – Почему ты раньше не сказала?
— А зачем? В конце концов, маркиза ревнует тебя, а не меня.
Шарлотта встала и принялась помогать подруге в поисках.
— К тому же, в моем медальоне нет ничего интересного, - продолжала Мадлен.
— Это только на первый взгляд. Мендоса же сказала, что это подарок испанского кроля.
— Мендоса говорит ерунду! Особенно после того, как объестся сардин недельной свежести, - фыркнула Мадлен, закрывая тему.
Рассказывать Шарлотте, как ей страшно с тех пор, как она узнала о появлении человека-в-черном, она не собиралась. У Шарлотты и своих проблем хватало, не стоило добавлять ей новых. Заставив себя улыбнуться, Мадлен заявила самым беззаботным тоном:
— Не ждите меня сегодня вечером. Я поведу Реми к прачкам травить вшей, а потом отправлюсь к своим больным.
Прода от 07.08.2019, 23:41
— Здесь нам никто не помешает, - раздался голос мадам де Монтеспан. – Никаких шпионов Бонтана, не то, что в моих покоях, где я все время чувствую, что за мной следят.
— Но нам нельзя здесь задерживаться, вас будут искать, - возразил голос мадемуазель дез Ойе.
Снова зашелестел шелк, затем послышался легкий скрип. Должно быть, маркиза села на один из хранящихся в гардеробной табуретов.
— Так вы говорите, что ваш человек готов?
— Да. Разумеется, не считая денег. Репутация у Бенвенути отменная, но он требует двадцать тысяч ливров для себя и своего подельника. Яд он заберет сам, а его приятель применит настой по назначению.
Компаньонка маркизы поставила подсвечник на каминную полку, и Гастон с Мадлен расслышали шелест разворачиваемой бумаги.
— Еще десять тысяч придется заплатить мамаше Леру за ее услуги, - продолжала Клод дез Ойе. – Ее снадобья никогда не подводят, можете мне поверить. У меня есть ее адрес…
— Я хочу быть уверена в том, что она будет молчать обо всем, - перебила ее маркиза.
— Об этом я позабочусь, мадам.
Мадлен вздрогнула, услышав имя Леру, и инстинктивно прижалась к своему соседу. Почувствовав, что она дрожит, Гастон обнял ее за плечи. Затаив дыхание, они слушали, как мадам де Монтеспан поднялась и прошлась взад и вперед по комнате. Когда маркиза заговорила, в голосе ее звучала неуверенность:
— Не могу поверить, что мы умышляем против беззащитного младенца. Как я могла так низко пасть?
