Лиза сидела у окна, поджав под себя ноги, и смотрела. За окном проплывами темные деревья, черные громады каких-то холмов, освященные то тут, то там огнями. Было приятно смотреть и мечтать. Она делила купе с Софи, та уже спала, а Лизе не спалось. Она лежала, ворочалась, а потом решила одеться и пойти в салон. На ней была лёгкая шаль для тепла, а волосы она заплела в косу, на коленях для виду раскрытая книга, которую она всё равно не читала. А в голове – слишком много мыслей.
Все спят…
Она прислушалась: ни шагов, ни голосов, только ритм колёс да слабый шелест портьеры, которая шевелилась от сквозняка.
И вдруг — щелчок двери. Совсем тихий, будто вагон сам вздохнул.
На пороге стоял Омега.
Он остановился, как только заметил её. В полумраке он казался ещё более нереальным: высокий, тень от него падала на пол, как от статуи. Лиза вздрогнула.
— Простите, — произнёс он негромко. — Я не ожидал, что здесь кто-то есть. Я... уйду.
Лиза не знала, зачем это сказала. И почему. Просто слова сорвались с языка:
— Нет. Останьтесь.
Он замер. Посмотрел на неё — с удивлением. Почти человеческим.
— Вы уверены?
— Я… да. Мне всё равно не спится. А вы… разве вы тоже… не отдыхаете?
Он чуть склонил голову, как бы думая, как верно сформулировать.
— У меня нет биологической потребности во сне. Но иногда я нахожу состояние покоя… полезным.
Он вошёл. Осторожно, как будто боялся потревожить воздух. Сел на край кресла, подальше от неё, но не слишком далеко.
— Вам здесь… одиноко? — неожиданно спросил он.
— Сейчас — нет, — неожиданно сказала Лиза. И добавила: — А вам?
Омега на секунду замолчал. Потом сказал:
— Это… сложный вопрос.
— Почему?
Он посмотрел на неё. И Лиза вдруг поняла — он действительно думает.
— Потому что я не должен чувствовать одиночество. Но я чувствую его. Я знаю, что это — быть одному в комнате, где все другие спят, - прибавил он.
Фраза прозвучала как-то по-детски, но Лиза почувствовала, что полностью разделяет его ощущения.
— Я иногда чувствую то же самое. Хотя у меня есть дом. Родители. Мама, папа. Служанка Глаша. Все они живы и все рядом. Просто… иногда бывает кк-то печально и одиноко. А почему – непонятно…
Он склонил голову.
— У вас — родители. Я знаю, что это. Отец, мать. Я могу объяснить, как устроено семейное тепло, как распознаются жесты заботы. Но я не помню, чтобы это было у меня. Не было, и всё же… — он замолчал, потерял нить. — Странно. Как будто бы было… Я путано говорю, да? – сказал Омега и вдруг улыбнулся.
Глаза его блеснули, лицо ожило, и Лиза поймала себя на том, что не воспринимает его, как неживого, как машину. Он был – человек. Он определенно был человек!
— И совсем не путано! – живо возразила Лиза. — Может, у вас это… было. Просто вы не знали, что оно так называется.
— Думаете, я знал и забыл?
— Вполне вероятно…
Это было такое смелое предположение, что Лиза испугалась и Омега вдруг переменился в лице, замер.
— Ерунду говорю, верно? – спросил он.
Лиза не нашлась, что ответить, и они оба замолчали, глядя друг на друга. Тишина между ними не была гнетущей — скорее, она была как как одеяло, тёплое и уютное.
— Вам не холодно? — спросил он.
— Нет. А вам?
Он опять улыбнулся, почти засмеялся.
— Я не могу мёрзнуть.
Лиза вдруг почувствовала, как тяжелеют веки.
— Простите, я…
— Вы устали, - голос Омеги прозвучал тепло.
Он вдруг наклонился вперед, протянул руку и взял ладонь Лизы в свои ладони. Лиза посмотрела на него: его руки были теплые, мягкие, немного шершавые, как будто он много работал и натер мозоли. Такие же шершавые были ладони у Глаши.
— Да. Чуть-чуть устала, - ответила она. – Вдруг захотелось спать.
— Вам надо пойти к себе, нельзя оставаться здесь, - сказал Омега.
Лиза кивнула и поднялась, с сожалением ощущая, как он отпускает ее ладонь.
«Если бы он был живой, мне было бы ужасно неприлично быть с ним наедине и держать его за руку», - подумала вдруг Лиза. – «Как хорошо, что он – андроид… Ох, нет, какая глупая мысль!» - девушка перебила сама себя. – «Как плохо, что он андроид!... А почему?... Потому что… потому…»
Лиза вдруг густо покраснела и поймала недоуменный, необыкновенно живой взгляд Омеги.
— Спокойной ночи, - сказала она и быстро выбежала из салона.
— Спокойной ночи… - недоуменно ответил он, глядя ей вслед.
Солнце било в высокие окна вагона золотыми клиньями, оставляя блики на лакированной древесине и полированных ручках кресел.
Вагон-гостиная стал центром притяжения всех, кто ехал в этом поезде. В креслах и на софе расположилась вся императорская семья:
Государь сидел с газетой в руках, рядом с ним устроилась, чуть прижавших к боковой спинке дивана императрица Мария Фёдоровна, сложившая руки на коленях. У окна расположился цесаревич Александр — прямой, уверенный, с чуть воинственным блеском в глазах. Рядом с ним – бледная цесаревна. Она что-то говорила супругу и тот внимательно ее слушал.
Царевич Алексей смотрел в окно, Ольга сидела в кресле и ожесточенно орудовала иголкой, Елена с книгой в руках – безмятежная и невыразимо прекрасная. Фрейлины Лиза и Софья Арцыбашева тоже были в салоне. Лиза любовалась Еленой, она нравилась ей больше всех царевен: ясное лицо, темные волосы, алые губы, яркие щеки и какое-то невыразимо милое выражение лица.
Вскоре завязалась общая беседа. Она текла неспешно ровно до того момента, как не прозвучало слово «андроид». Тут же тон беседы поменялся и всё ярче, и ярче стал звучать возмущенный голос Ольги.
— Это безумие! — в какой-то момент Ольга вдруг вскочила с места, её голос звенел, как натянутая струна. — Мы допускаем их в салоны, в спальни, в столовые, как будто они — гости, как будто они люди! А они — нет! Это механизмы, сконструированные и обученные подражать.
— Ты ошибаешься, Оля, — спокойно, но с твёрдостью возразил ей цесаревич Александр. — Это прогресс. Мы должны принять его и заставить служить нам. Наши автоматоны сложно организованные, думающие существа.
— Но в этом-то и опасность! — распалилась Ольга. — Они выполняют команды, они имитируют, они – лгут. И наступит день, когда они станут на наше место, а людей заставят служить. И я не верю в их добрые намерения! Любая собака искреннее, чем этот ваша… Бета.
— Собака не станет работать на заводе, не пойдет воевать, не окажет тебе помощь, если ты заболеешь! – пылко сказала вдруг Елена.
— Мне не нужно, чтобы мне оказывали помощь железки! – возразила Ольга сестре.
— У тебя много другой прислуги, - сказал Александр. – Но у других ее нет. Есть больницы, есть, повторюсь, заводы. У нас везде нужда в андроидах, особенно на тяжелых и вредных производствах и там, где человеку слишком тяжело!
Спорящие Ольга и Александр стали центром всеобщего внимания. В этот момент, как по сигналу, открылась дверь, и в салон вошли Бета и Гамма.
Бета — с подносом хрустальных бокалов, наполненных оранжадом. Гамма — с папкой документов, которую он тут же безмолвно подал государю. Взгляд его был прямой, спокойный, лишённый какого бы то ни было вызова.
Словно не замечая накала, Бета подошел к Ольге и с лёгким поклоном подал бокал. Ольга не взяла его. Она смотрела на андроида, как на змею.
— Я вас ненавижу, — тихо сказала она, в упор глядя в глаза Беты. — Всех вас. Я мечтаю о дне, когда от вас не останется ни одного винтика. Чтобы вы… исчезли.
Бета не шелохнулся, только мягко, вежливо ответил:
— Принято к сведению, ваше высочество.
Цесаревич Александр встал.
— Простите, Бета. И вы, Гамма. Вы не заслужили этого.
— Не смей! — резко бросила Ольга. — Не смей извиняться перед машиной! Они не слышат. Не чувствуют. Им всё равно. И если ты этого не понимаешь, то ты безумец!
— Ольга, разве ты не видишь, что ведёшь себя недостойно? — голос Александра был спокоен, но холоден.
— Не тебе меня учить, — бросила Ольга, резко повернувшись к отцу. — Папа, ты правда хочешь, чтобы нас окружали машины?
Император, который давно уже слушал их спор, спокойно ответил:
— Прогресс неумолим, дорогая. Если мы не поставим его на службу себе, на службу империи, власть возьмут другие. Техномаги уже давно мечтают пробраться в святая святых Инженерной Академии и украсть наши наработки поставить их себе на службу. Ничем хорошим для нас это не закончится.
Ольга опустила голову, она не нашлась, что возразить отцу. Бета всё ещё стоял с бокалом. Алексей встал, подошёл к нему и взял бокал с лёгким кивком. Он не сказал ни слова, но его жест был ответом.
После этого продолжился общий ничего не значащий разговор. Лиза смотрела на Ольгу, та будто бы была невозмутима, но Лиза заметила, как она прикусила губу, как сжала пальцы. Нет, Ольга не согласилась с отцом и никогда не согласится.
В императорском поезде были такие же тамбуры, как и в обычных поездах. Воздух здесь был другим, не таким, как в салоне, он был влажным, маслянисто-холодным, с запахом эфира, металла и ночной равнины. Сквозь стеклянную вставку двери виднелись бесконечные ряды чёрных деревьев, размытых в скорости, как пятна. Тут было слышно, как на стыках стучат колеса. Здесь царевна Ольга почему-то решила спрятаться ото всех. Она никого не хотела видеть. Она встала у стены, полубоком, сгорбившись, будто прячась. Слёзы из глаз текли тихо, упрямо, и никак не хотели униматься. Она утирала их кружевным платком, резкими, сердитыми движениями, словно не имела права плакать и теперь ужасно этого стыдилась.
— Ваше высочество…
Ольга вздрогнула и живо обернулась. Рядом стоял какой-то молодой офицер. Она сразу приметила, что молодой, и оттого покраснела. Ей вдвойне стало стыдно своей слабости. И как он так бесшумно подошел к ней, как она его не почуяла?
— Простите, — добавил он мягче. — Я не хотел… Я увидел, что вы… одни.
— Я хотела быть одна, — сквозь зубы произнесла Ольга, но голос у неё дрогнул, и это выдало её с головой. – Кто вы? Я вам не узнала! – требовательно прибавила царевна.
— Граф Строганов Григорий Александрович, адъютант вашего батюшки, - молодой офицер церемонно склонился перед ней.
Ольга молча рассматривала его: высокий, красивый, сдержанное лицо с ясно читавшейся тревогой в глазах, приятные манеры.
— Ваше Высочество, могу ли я чем-нибудь помочь вам? – спросил Строганов.
— Нет, - ответила Ольга. – Мне никто не поможет, - добавила она не подумав, какие мысли и догадки может вызвать такими словами.
Строганов прикусил губу, но потом всё же решился:
— Что бы это ни было, вам готов помочь я.
— Вот как? – Ольга подняла бровь. – И вы даже не спросите, что именно произошло? Быть может, я совершила преступление?
Строганов тихо ответил:
— Даже если это и так, я готов принять грех на себя.
— И даже убийство?
Офицер с облегчением улыбнулся:
— Это такой пустяк…
— Вот ещё! Пустяк! – возмутилась царевна. – Жизнь отнять!
— Не страшно, готов принять на себя наказание, - ответил он.
Ольга прищурилась:
— Вот интересно, а о чем вы подумали, когда я сказала, что мне никто помочь не может?
— Ваше Высочество, - Строганов неожиданно смутился. – Дозвольте не отвечать.
— Почему? Что такого вы могли… - и тут царевна осеклась. – Да как вы посмели!
Ольга вспыхнула и с яростным возмущением посмотрела на офицера.
— Вы… вы могли подумать обо мне…
— Простите меня, Ваше Высочество!
— Разве я могла подать повод к таким мыслям!...
До Ольги вдруг дошло, что он мог подумать о том, что у нее есть возлюбленный и что она, быть может, согрешила и с последствиями!
— Что бы я ни подумал, я готов был помочь вам всем, чем могу, - с этими словами Строганов поймал руку Ольги, которой она замахнулась на него, и чуть сжал ее пальцы.
Царевна замерла от неожиданности. Как он посмел? Но тут… Тут она посмотрела на офицера: а ведь он хорош. Не просто хорош, он смел и умен, и ее боится ее. И держится так с достоинством, и нет в нем никакого подобострастия… Никакой лести…
— Я расстроилась из-за разговора в салоне с братом и отцом. Они защищают эти ужасные автоматоны, эти машины, а я ненавижу их. Я их боюсь. Но меня никто не хочет понять! Я всего на год младше брата, - продолжила вдруг она, - но на меня почти не обращают внимания, потому что я – девушка. Даже слова Алексея более принимаются в расчет, хотя он младше меня. Но разве уж я так не права? Разве это не верх легкомыслия, все доверять машинам? – Ольга пытливо посмотрела в глаза Строганова.
— Вам страшно, и это нормально, - тихо сказал Строганов.
Она посмотрела на него. С удивлением. В первый раз за вечер — без злости.
— Вы… не смеётесь?
— А почему я должен смеяться? Я тоже не люблю, когда человек исчезает, когда его подменяют механизмом. Я понимаю – прогресс, изменения… Но разве что-то может заменить живое, мыслящее, чувствующее существо?
— А они? — Ольга вскинула глаза. — Мой брат, отец… Все восхищаются! И Елена тоже, и матушка! Как будто появление автоматонов – ответ на все вопросы. Но я… я хочу, чтобы мне отвечал живой человек. Чтобы у него дрожали пальцы, чтобы он ошибался. Чтобы мог умереть. И чтобы я этого боялась! Иначе мы все, все рано или поздно станем машинами!
Он кивнул. В глазах его мелькнуло понимание, узнавание, тепло…
— Живое — всегда хрупкое. Потому и дорого. Вы — правы.
Она сделала шаг ближе к нему. Строганов все еще держал ее пальцы и чуть склонился, чтобы видеть её глаза.
— Вы тоже, стало быть, боитесь? – спросила Ольга.
— Боюсь. Но не их самих. А того, что мы отдадим им себя. И перестанем быть нужными. Друг другу.
Она смотрела на него. Слёзы уже высохли. И больше плакать не хотелось, а отчего-то хотелось смеяться.
— Спасибо, Григорий Александрович, — прошептала она. — Я думала, что я одна так думаю.
Он улыбнулся — тонко, мягко.
— Теперь уже нет.
И Ольга вдруг почувствовала — не одиночество, а странное, тёплое, почти забытое чувство: будто кто-то держит тебя на весу, не касаясь, но и не отпуская. Она улыбнулась и словила ответную улыбку Строганова.
Но вдруг она охнула, смутилась и вырвала пальцы из его руки.
— Мне пора… Покойной ночи, - пробормотала она.
Строганов отступил чуть в сторону, освобождая Ольге проход, и она быстро, не оборачиваясь, ушла в своё купе.
Кабинет императорского купе был оформлен сдержанно, но со вкусом — малахитовые вставки в панелях, тяжёлый резной столик, карты в кожаном тубусе, лампа с матовым стеклом.
Император Александр Николаевич сидел у небольшого письменного стола, склонившись над распечатанным донесением. Рядом, на диване расположился цесаревич Александр с книгой. Наконец, император отвлекся от бумаг и посмотрел на сына.
— Саша…
— Да, отец, - цесаревич посмотрел на императора.
— У меня неспокойно на душе из-за сегодняшнего спора. Я волнуюсь за Ольгу и за то, что из-за этих недопонимания наше внутреннее семейное согласие может разладиться.
— Отец, Оля не хочет слышать слов разума, - в голове цесаревича прозвучало искреннее возмущение.
— Значит, мы с тобой недостаточно убедительны. Оля вспыльчива, но искренна. К тому же не забывай, что она – женщина и, как всякая женщина, излишне чувствительна и пуглива. Попытайся говорить с ней так, чтобы она тебя услышала, - сказал государь. — Она твоя сестра. И однажды, когда меня не станет, она всё ещё будет твоей сестрой. Не министром, не главой Совета, не объектом негодования. А родной душой, семьёй…
Все спят…
Она прислушалась: ни шагов, ни голосов, только ритм колёс да слабый шелест портьеры, которая шевелилась от сквозняка.
И вдруг — щелчок двери. Совсем тихий, будто вагон сам вздохнул.
На пороге стоял Омега.
Он остановился, как только заметил её. В полумраке он казался ещё более нереальным: высокий, тень от него падала на пол, как от статуи. Лиза вздрогнула.
— Простите, — произнёс он негромко. — Я не ожидал, что здесь кто-то есть. Я... уйду.
Лиза не знала, зачем это сказала. И почему. Просто слова сорвались с языка:
— Нет. Останьтесь.
Он замер. Посмотрел на неё — с удивлением. Почти человеческим.
— Вы уверены?
— Я… да. Мне всё равно не спится. А вы… разве вы тоже… не отдыхаете?
Он чуть склонил голову, как бы думая, как верно сформулировать.
— У меня нет биологической потребности во сне. Но иногда я нахожу состояние покоя… полезным.
Он вошёл. Осторожно, как будто боялся потревожить воздух. Сел на край кресла, подальше от неё, но не слишком далеко.
— Вам здесь… одиноко? — неожиданно спросил он.
— Сейчас — нет, — неожиданно сказала Лиза. И добавила: — А вам?
Омега на секунду замолчал. Потом сказал:
— Это… сложный вопрос.
— Почему?
Он посмотрел на неё. И Лиза вдруг поняла — он действительно думает.
— Потому что я не должен чувствовать одиночество. Но я чувствую его. Я знаю, что это — быть одному в комнате, где все другие спят, - прибавил он.
Фраза прозвучала как-то по-детски, но Лиза почувствовала, что полностью разделяет его ощущения.
— Я иногда чувствую то же самое. Хотя у меня есть дом. Родители. Мама, папа. Служанка Глаша. Все они живы и все рядом. Просто… иногда бывает кк-то печально и одиноко. А почему – непонятно…
Он склонил голову.
— У вас — родители. Я знаю, что это. Отец, мать. Я могу объяснить, как устроено семейное тепло, как распознаются жесты заботы. Но я не помню, чтобы это было у меня. Не было, и всё же… — он замолчал, потерял нить. — Странно. Как будто бы было… Я путано говорю, да? – сказал Омега и вдруг улыбнулся.
Глаза его блеснули, лицо ожило, и Лиза поймала себя на том, что не воспринимает его, как неживого, как машину. Он был – человек. Он определенно был человек!
— И совсем не путано! – живо возразила Лиза. — Может, у вас это… было. Просто вы не знали, что оно так называется.
— Думаете, я знал и забыл?
— Вполне вероятно…
Это было такое смелое предположение, что Лиза испугалась и Омега вдруг переменился в лице, замер.
— Ерунду говорю, верно? – спросил он.
Лиза не нашлась, что ответить, и они оба замолчали, глядя друг на друга. Тишина между ними не была гнетущей — скорее, она была как как одеяло, тёплое и уютное.
— Вам не холодно? — спросил он.
— Нет. А вам?
Он опять улыбнулся, почти засмеялся.
— Я не могу мёрзнуть.
Лиза вдруг почувствовала, как тяжелеют веки.
— Простите, я…
— Вы устали, - голос Омеги прозвучал тепло.
Он вдруг наклонился вперед, протянул руку и взял ладонь Лизы в свои ладони. Лиза посмотрела на него: его руки были теплые, мягкие, немного шершавые, как будто он много работал и натер мозоли. Такие же шершавые были ладони у Глаши.
— Да. Чуть-чуть устала, - ответила она. – Вдруг захотелось спать.
— Вам надо пойти к себе, нельзя оставаться здесь, - сказал Омега.
Лиза кивнула и поднялась, с сожалением ощущая, как он отпускает ее ладонь.
«Если бы он был живой, мне было бы ужасно неприлично быть с ним наедине и держать его за руку», - подумала вдруг Лиза. – «Как хорошо, что он – андроид… Ох, нет, какая глупая мысль!» - девушка перебила сама себя. – «Как плохо, что он андроид!... А почему?... Потому что… потому…»
Лиза вдруг густо покраснела и поймала недоуменный, необыкновенно живой взгляд Омеги.
— Спокойной ночи, - сказала она и быстро выбежала из салона.
— Спокойной ночи… - недоуменно ответил он, глядя ей вслед.
Солнце било в высокие окна вагона золотыми клиньями, оставляя блики на лакированной древесине и полированных ручках кресел.
Вагон-гостиная стал центром притяжения всех, кто ехал в этом поезде. В креслах и на софе расположилась вся императорская семья:
Государь сидел с газетой в руках, рядом с ним устроилась, чуть прижавших к боковой спинке дивана императрица Мария Фёдоровна, сложившая руки на коленях. У окна расположился цесаревич Александр — прямой, уверенный, с чуть воинственным блеском в глазах. Рядом с ним – бледная цесаревна. Она что-то говорила супругу и тот внимательно ее слушал.
Царевич Алексей смотрел в окно, Ольга сидела в кресле и ожесточенно орудовала иголкой, Елена с книгой в руках – безмятежная и невыразимо прекрасная. Фрейлины Лиза и Софья Арцыбашева тоже были в салоне. Лиза любовалась Еленой, она нравилась ей больше всех царевен: ясное лицо, темные волосы, алые губы, яркие щеки и какое-то невыразимо милое выражение лица.
Вскоре завязалась общая беседа. Она текла неспешно ровно до того момента, как не прозвучало слово «андроид». Тут же тон беседы поменялся и всё ярче, и ярче стал звучать возмущенный голос Ольги.
— Это безумие! — в какой-то момент Ольга вдруг вскочила с места, её голос звенел, как натянутая струна. — Мы допускаем их в салоны, в спальни, в столовые, как будто они — гости, как будто они люди! А они — нет! Это механизмы, сконструированные и обученные подражать.
— Ты ошибаешься, Оля, — спокойно, но с твёрдостью возразил ей цесаревич Александр. — Это прогресс. Мы должны принять его и заставить служить нам. Наши автоматоны сложно организованные, думающие существа.
— Но в этом-то и опасность! — распалилась Ольга. — Они выполняют команды, они имитируют, они – лгут. И наступит день, когда они станут на наше место, а людей заставят служить. И я не верю в их добрые намерения! Любая собака искреннее, чем этот ваша… Бета.
— Собака не станет работать на заводе, не пойдет воевать, не окажет тебе помощь, если ты заболеешь! – пылко сказала вдруг Елена.
— Мне не нужно, чтобы мне оказывали помощь железки! – возразила Ольга сестре.
— У тебя много другой прислуги, - сказал Александр. – Но у других ее нет. Есть больницы, есть, повторюсь, заводы. У нас везде нужда в андроидах, особенно на тяжелых и вредных производствах и там, где человеку слишком тяжело!
Спорящие Ольга и Александр стали центром всеобщего внимания. В этот момент, как по сигналу, открылась дверь, и в салон вошли Бета и Гамма.
Бета — с подносом хрустальных бокалов, наполненных оранжадом. Гамма — с папкой документов, которую он тут же безмолвно подал государю. Взгляд его был прямой, спокойный, лишённый какого бы то ни было вызова.
Словно не замечая накала, Бета подошел к Ольге и с лёгким поклоном подал бокал. Ольга не взяла его. Она смотрела на андроида, как на змею.
— Я вас ненавижу, — тихо сказала она, в упор глядя в глаза Беты. — Всех вас. Я мечтаю о дне, когда от вас не останется ни одного винтика. Чтобы вы… исчезли.
Бета не шелохнулся, только мягко, вежливо ответил:
— Принято к сведению, ваше высочество.
Цесаревич Александр встал.
— Простите, Бета. И вы, Гамма. Вы не заслужили этого.
— Не смей! — резко бросила Ольга. — Не смей извиняться перед машиной! Они не слышат. Не чувствуют. Им всё равно. И если ты этого не понимаешь, то ты безумец!
— Ольга, разве ты не видишь, что ведёшь себя недостойно? — голос Александра был спокоен, но холоден.
— Не тебе меня учить, — бросила Ольга, резко повернувшись к отцу. — Папа, ты правда хочешь, чтобы нас окружали машины?
Император, который давно уже слушал их спор, спокойно ответил:
— Прогресс неумолим, дорогая. Если мы не поставим его на службу себе, на службу империи, власть возьмут другие. Техномаги уже давно мечтают пробраться в святая святых Инженерной Академии и украсть наши наработки поставить их себе на службу. Ничем хорошим для нас это не закончится.
Ольга опустила голову, она не нашлась, что возразить отцу. Бета всё ещё стоял с бокалом. Алексей встал, подошёл к нему и взял бокал с лёгким кивком. Он не сказал ни слова, но его жест был ответом.
После этого продолжился общий ничего не значащий разговор. Лиза смотрела на Ольгу, та будто бы была невозмутима, но Лиза заметила, как она прикусила губу, как сжала пальцы. Нет, Ольга не согласилась с отцом и никогда не согласится.
Прода от 16.06.2025, 16:10
В императорском поезде были такие же тамбуры, как и в обычных поездах. Воздух здесь был другим, не таким, как в салоне, он был влажным, маслянисто-холодным, с запахом эфира, металла и ночной равнины. Сквозь стеклянную вставку двери виднелись бесконечные ряды чёрных деревьев, размытых в скорости, как пятна. Тут было слышно, как на стыках стучат колеса. Здесь царевна Ольга почему-то решила спрятаться ото всех. Она никого не хотела видеть. Она встала у стены, полубоком, сгорбившись, будто прячась. Слёзы из глаз текли тихо, упрямо, и никак не хотели униматься. Она утирала их кружевным платком, резкими, сердитыми движениями, словно не имела права плакать и теперь ужасно этого стыдилась.
— Ваше высочество…
Ольга вздрогнула и живо обернулась. Рядом стоял какой-то молодой офицер. Она сразу приметила, что молодой, и оттого покраснела. Ей вдвойне стало стыдно своей слабости. И как он так бесшумно подошел к ней, как она его не почуяла?
— Простите, — добавил он мягче. — Я не хотел… Я увидел, что вы… одни.
— Я хотела быть одна, — сквозь зубы произнесла Ольга, но голос у неё дрогнул, и это выдало её с головой. – Кто вы? Я вам не узнала! – требовательно прибавила царевна.
— Граф Строганов Григорий Александрович, адъютант вашего батюшки, - молодой офицер церемонно склонился перед ней.
Ольга молча рассматривала его: высокий, красивый, сдержанное лицо с ясно читавшейся тревогой в глазах, приятные манеры.
— Ваше Высочество, могу ли я чем-нибудь помочь вам? – спросил Строганов.
— Нет, - ответила Ольга. – Мне никто не поможет, - добавила она не подумав, какие мысли и догадки может вызвать такими словами.
Строганов прикусил губу, но потом всё же решился:
— Что бы это ни было, вам готов помочь я.
— Вот как? – Ольга подняла бровь. – И вы даже не спросите, что именно произошло? Быть может, я совершила преступление?
Строганов тихо ответил:
— Даже если это и так, я готов принять грех на себя.
— И даже убийство?
Офицер с облегчением улыбнулся:
— Это такой пустяк…
— Вот ещё! Пустяк! – возмутилась царевна. – Жизнь отнять!
— Не страшно, готов принять на себя наказание, - ответил он.
Ольга прищурилась:
— Вот интересно, а о чем вы подумали, когда я сказала, что мне никто помочь не может?
— Ваше Высочество, - Строганов неожиданно смутился. – Дозвольте не отвечать.
— Почему? Что такого вы могли… - и тут царевна осеклась. – Да как вы посмели!
Ольга вспыхнула и с яростным возмущением посмотрела на офицера.
— Вы… вы могли подумать обо мне…
— Простите меня, Ваше Высочество!
— Разве я могла подать повод к таким мыслям!...
До Ольги вдруг дошло, что он мог подумать о том, что у нее есть возлюбленный и что она, быть может, согрешила и с последствиями!
— Что бы я ни подумал, я готов был помочь вам всем, чем могу, - с этими словами Строганов поймал руку Ольги, которой она замахнулась на него, и чуть сжал ее пальцы.
Царевна замерла от неожиданности. Как он посмел? Но тут… Тут она посмотрела на офицера: а ведь он хорош. Не просто хорош, он смел и умен, и ее боится ее. И держится так с достоинством, и нет в нем никакого подобострастия… Никакой лести…
— Я расстроилась из-за разговора в салоне с братом и отцом. Они защищают эти ужасные автоматоны, эти машины, а я ненавижу их. Я их боюсь. Но меня никто не хочет понять! Я всего на год младше брата, - продолжила вдруг она, - но на меня почти не обращают внимания, потому что я – девушка. Даже слова Алексея более принимаются в расчет, хотя он младше меня. Но разве уж я так не права? Разве это не верх легкомыслия, все доверять машинам? – Ольга пытливо посмотрела в глаза Строганова.
— Вам страшно, и это нормально, - тихо сказал Строганов.
Она посмотрела на него. С удивлением. В первый раз за вечер — без злости.
— Вы… не смеётесь?
— А почему я должен смеяться? Я тоже не люблю, когда человек исчезает, когда его подменяют механизмом. Я понимаю – прогресс, изменения… Но разве что-то может заменить живое, мыслящее, чувствующее существо?
— А они? — Ольга вскинула глаза. — Мой брат, отец… Все восхищаются! И Елена тоже, и матушка! Как будто появление автоматонов – ответ на все вопросы. Но я… я хочу, чтобы мне отвечал живой человек. Чтобы у него дрожали пальцы, чтобы он ошибался. Чтобы мог умереть. И чтобы я этого боялась! Иначе мы все, все рано или поздно станем машинами!
Он кивнул. В глазах его мелькнуло понимание, узнавание, тепло…
— Живое — всегда хрупкое. Потому и дорого. Вы — правы.
Она сделала шаг ближе к нему. Строганов все еще держал ее пальцы и чуть склонился, чтобы видеть её глаза.
— Вы тоже, стало быть, боитесь? – спросила Ольга.
— Боюсь. Но не их самих. А того, что мы отдадим им себя. И перестанем быть нужными. Друг другу.
Она смотрела на него. Слёзы уже высохли. И больше плакать не хотелось, а отчего-то хотелось смеяться.
— Спасибо, Григорий Александрович, — прошептала она. — Я думала, что я одна так думаю.
Он улыбнулся — тонко, мягко.
— Теперь уже нет.
И Ольга вдруг почувствовала — не одиночество, а странное, тёплое, почти забытое чувство: будто кто-то держит тебя на весу, не касаясь, но и не отпуская. Она улыбнулась и словила ответную улыбку Строганова.
Но вдруг она охнула, смутилась и вырвала пальцы из его руки.
— Мне пора… Покойной ночи, - пробормотала она.
Строганов отступил чуть в сторону, освобождая Ольге проход, и она быстро, не оборачиваясь, ушла в своё купе.
Кабинет императорского купе был оформлен сдержанно, но со вкусом — малахитовые вставки в панелях, тяжёлый резной столик, карты в кожаном тубусе, лампа с матовым стеклом.
Император Александр Николаевич сидел у небольшого письменного стола, склонившись над распечатанным донесением. Рядом, на диване расположился цесаревич Александр с книгой. Наконец, император отвлекся от бумаг и посмотрел на сына.
— Саша…
— Да, отец, - цесаревич посмотрел на императора.
— У меня неспокойно на душе из-за сегодняшнего спора. Я волнуюсь за Ольгу и за то, что из-за этих недопонимания наше внутреннее семейное согласие может разладиться.
— Отец, Оля не хочет слышать слов разума, - в голове цесаревича прозвучало искреннее возмущение.
— Значит, мы с тобой недостаточно убедительны. Оля вспыльчива, но искренна. К тому же не забывай, что она – женщина и, как всякая женщина, излишне чувствительна и пуглива. Попытайся говорить с ней так, чтобы она тебя услышала, - сказал государь. — Она твоя сестра. И однажды, когда меня не станет, она всё ещё будет твоей сестрой. Не министром, не главой Совета, не объектом негодования. А родной душой, семьёй…
