Одно обгоревшее тело и два пронзённых мечом завтра найдут на пляже. Поднимется шумиха, и ей гарантированы спецрепортажи и первые полосы в новостях. Зато Люцифер поймёт, что даже на его лучших цепных псов найдётся своё ружьё.
2007 г.
Оксана прошлась по квартире, приостанавливаясь в дверях: шторы в родительской комнате раздвинуты и скреплены зажимами, на картинах ни пылинки, ковёр словно вчера из химчистки. Оксана развернулась и осмотрела прихожую. Обереги висят по разные стороны от папиного портрета, один напротив другого. Часы на полочках тикают с разницей в полсекунды – непорядок. Оксана прошептала заклинание – и царапанье одних часов слилось с поскрипыванием других.
Возле северной комнаты Оксана задерживаться не стала. Она приходила сюда, только чтобы полить цветы – целых восемнадцать горшков. Стоят ровно, остальное не важно.
Большой и малый коридоры Оксана миновала быстро: о порядке картин, чистоте пола, дверей и косяков позаботилась мама, а папа накануне подновил обои.
Из кухни донёсся аромат жареной картошки со специями, и Оксана пошла на него с полуопущенными веками и широкой улыбкой, довольно хмыкая на каждом шагу.
Мама была в своём царстве: она колдовала. Деревянная ложка помешивала шипящее на сковороде золотистое чудо, на соседней плите металлическая ложка возилась в густом томатном соусе, а мама заправляла этим, водя указательным пальцем по воздуху. На печку мама не смотрела: глаза изучали страницу кулинарной книги, свободная рука рисовала в воздухе узоры, которые ложились на свежеиспечённый пирог веточками из сахарной пудры.
– Ещё один чудесный ужин, – улыбнулась Оксана, чмокнув главную волшебницу в щёку.
– Ммм, – неопределённый кивок головой. – Хорошо, что праздники заканчиваются. Переодеться – и почти всё.
Узор на пироге завершился завитушкой, ложки остановились, печка щёлкнула переключателями. Оксана почувствовала, как цепочка на шее слегка натянулась. Мама с укоризной вертела медальон в руке.
– Не надо, Ксан, надень что-нибудь менее агрессивное.
– Это мой любимый медальон.
– Да, для сражений, споров и экзаменов.
Мамина челюсть выдалась вперёд, но спорить Оксане совершенно не хотелось, поэтому она махнула рукой и цокнула. Подхватила над сковородой ложку, и золотистые ломтики картошки аппетитно зашипели.
– Мам, почему они приезжают?
Мама шумно вздохнула, захлопнула книгу и громко застучала ложкой, стряхивая в кастрюлю соус.
– Не знаю. Всегда просто звонили, поздравляли, и всё. Ну максимум открыточку пришлют. А тут… кругосветное путешествие.
– Да уж – в Сибирь, в наши морозы.
– К медведям.
Они переглянулись. Воспоминания о сентябрьской битве пока что были яркими, хотя постепенно перебивались другими.
Оксана переставила сковороду на другую плиту.
– Вы двадцать лет не виделись. Интересно, о чём будете говорить.
Мама подошла к раковине и резко открыла краны. Вода заворчала, вторя ей.
– Не о магии, это ясно. Они её терпеть не могут, особенно Люся. А вот о погоде – всегда пожалуйста. Как будто я не знаю, какие зимы в Европе и какие – у нас. Об экономике, и то, что у них, всегда будет лучше того, что у нас. Я же знаю Люсю. А Сеня точно будет ей поддакивать.
Праздники ещё не кончились, а хорошее настроение уже улетучивается. Нет, так не годится.
Оксана приобняла маму и прошлась щекоткой по правому боку. Услышала легкий смешок, улыбнулась сама.
– А ты расскажи им про снежный городок. И про зоопарк, который только за день обойти можно.
Из прихожей послышался шорох открывающейся двери. Едва выглянув в коридор, Оксана услышала шуршание пакетов.
– Наконец-то!
Она буквально выбежала навстречу папе.
– Как много мандаринов! Пап, ты молодец!
Папа поставил пакеты на пол и громко шмыгнул покрасневшим на холоде носом.
– Да, всё в дом, всё в семью.
– Точно… – спохватившись, Оксана побежала в зал.
На ёлке, серебряно-золотой от мишуры и радужно-яркой от новогодних украшений, всё-таки не хватало одной игрушки – той, которую подарила Влада.
– Где же это… – Оксана щёлкнула пальцами и приказала: – Найдись!
Игрушка выплыла из серванта, закутанная в прозрачный пакет со снежинками. Оксана вынула её и повесила на самую заметную ветку. Фигурка размером с ладонь изображала семью: отец, мать и дочь держались за руки, а сверху искрилось усыпанное блёстками пожелание: «Счастья и гармонии в Новом году!»
– Ксюшенька, здравствуй, милая! – загрохотал дядя, едва Оксана показалась в коридоре.
– Я не Ксюша, – но возражения потонули в крепких объятиях.
– В жизни ты ещё красивее, чем на фото.
Дядя Арсений, в холодном и мокром пуховике, сгрёб Оксану в охапку, приподнял и переставил. Тётя Люся, в шубе не менее холодной и мокрой, чем дядин пуховик, перехватила инициативу, прижала Оксану к себе, развела ей руки.
– Дай-ка на тебя посмотреть… Какая ты хорошенькая!
– Наверное, жених есть? – подмигнул дядя Арсений, сбрасывая шарф на полку.
– Эээ… Нет, – правда, в голову предательски быстро прокрался образ Тина, но хранителя и с натяжкой нельзя было назвать женихом.
Оксана глянула на родителей, которые наблюдали за сценой с одинаковым выражением лица. Им-то забавно, они высокие и крепкие, их не переставляют с места на место и не передают, как куклу.
Шапка дяди Арсения, в два раза больше его головы, рухнула на часы. Массивная сумка тети Люси задела колокольчики оберега. Тут мама засуетилась и повела гостей за собой. И ведь некомфортно ей, напряжённость так и сквозит во взгляде, но семья есть семья.
Папа уже приноровился показать гостям свою коллекцию картин, подаренных различными художниками бывшего Советского Союза – известными и не очень. В последнее время папа возобновил традицию посещать выставки: чем больше тревог в мире, тем больше люди нуждаются в спасительных отдушинах. Коллекция росла и полнилась не только полотнами, но и статуэтками, поэтому Оксана надеялась по крайней мере на двадцать минут покоя.
Можно проверить соцсети, а лучше пробежаться по конспектам: зачёт по психологии через неделю. В своей комнате Оксана со вздохом опустилась в кресло. Она целый семестр отучилась на втором курсе, а всё равно во время сессии как на иголках.
К сожалению, гостей интересовали отнюдь не произведения искусства. Даже через закрытую дверь Оксана услышала вопрос тёти:
– Почему вы назвали комнату северной?
– После смерти родителей. И она на северной стороне.
– А цветов сколько, господи! За ними же уход нужен.
– Володя ухаживает.
– Да ладно, цветы на подоконниках – это прошлый век. У нас в Европе…
О, про самое главное заговорила… Тётин голос напоминал трескотню базарных торговок, а мама отвечала спокойно и сдержанно, как своим сотрудникам в бухгалтерии. Оксана снова вздохнула. Завтра она прогуляется по Центральному парку, проветрится, поколдует с узорами на снегу. А пока – ждать и мириться с тем, что стрелки на часах еле-еле ползут.
За столом звякали бокалы, произносились тосты, ножи и вилки монотонно скреблись о тарелки, а Оксане кусок в горло не шёл. Она думала о Николя Фламеле. Великий человек, настоящий волшебник! Обладатель философского камня умел превращать любые металлы в золото. А вот дядя Арсений был его полной противоположностью. От монологов дядюшки о политике потускнела ёлочная мишура, и даже картошка стала обычной жёлтой. И, когда он вспомнил старую тему отделения Сибири от России, Оксана отложила вилку и поднялась из-за стола.
– Приготовь чай, – обернулась мама.
– Да-да, – помахала вилкой тётя. – И не забудь пирожные! Мы везли их через весь город, по всем вашим пробкам.
Оксана кивнула и уже в коридоре услышала продолжение:
– У вас авария на аварии. Дорожные покрытия никуда не годятся. У нас в Вене намного лучше.
Ну и оставались бы там или хотя бы не приезжали сюда. Что за внезапный интерес к семье младшей сестры? Только потому, что своей нет?
Об этом Оксана поинтересовалась за чаем. Она выбрала другие слова, смягчила вопрос взглядом и тоном, но смысл всё равно прочитывался на раз-два.
Тётя и дядя лукаво переглянулись.
– Ну, моя милая, – тётя положила пальцы на ладонь Оксаны. – Вы ведь волшебники. Не надолго, правда.
Тётя по-прежнему улыбалась, и её глаза сверкали – от вина, жары и… гнева.
Пирожное дрогнуло в маминой руке.
– Доедай, Лен, – бросила тётка. – Это я должна была стать волшебницей!
– Мама, нет! – Оксана отпихнула тётку, и она свалилась со стула. Дядя оказался ловчее. Он с размаху двинул кулаком в челюсть папы.
– Застынь! – крикнула Оксана одновременно с мамой. Одна направляла руку на дядю, другая – на сестру, но у обеих ничего не получилось.
– Яд действует, – тётка поднялась, цепляясь за спинку стула. – Изабелла не обманула… Скоро вы обе умрёте. Твой отец уже…
Оксана хлестнула её по щеке, но на второй удар сил не хватило. Мама согнулась с прижатой к губам ладонью. Осела на пол и затихла, последним движением сбросив на ковёр мандариновые кожурки. Они разлетелись, словно огненные всполохи. Огонь…
– Помоги, – шепнула Оксана и прикоснулась к медальону.
Что-то тёплое разлилось по телу, смешиваясь с кровью и толкая Оксану вперёд. Кто-то из врагов подставил ей подножку, другой потянул за руку. Но под силу ли им справиться с драконом?
Её руки замахивались, били и царапали, зубы кусали и рвали, мышцы напрягались так, что боль охватывала всё тело. Тепло внутри превратилось в жар, а медальон замерцал. Пока он светится, никто не одолеет дракона.
Будто на ходулях, Оксана бросилась в коридор, опрокидывая за собой полки и этажерки. Плечо ныло, пальцы не ощущались своими, а когда входная дверь поддалась, тело будто взорвалось.
Ступени мельтешили под ногами, подъезд казался неестественно узким, и зло, которое топало, кричало и гналось за ней, дышало прямо в спину. А Оксана уже чувствовала приближающийся запах снега, прохладный воздух щекотал ноздри. Несколько вязких секунд – и она вырвется на свободу.
Под пиликанье домофона ноги Оксаны подкосились. Снег обжёг босые стопы, колени, бёдра, и ветер пронзил Оксану холодом, как мечом.
В городе всегда чувствуется скорая весна. Дышится легче, солнце светит ярче. Но тут, на кладбище, одна и та же картина с ноября до самой середины марта. Почки покажутся – тогда и пойдёт дело, а до тех пор – белый снег, чёрные стволы деревьев, и все надгробия кажутся одинаковыми. Тени от оградок тянутся по дорожкам, которые чистят в лучшем случае раз в неделю. Лишь тёмно-зелёные ели вносят хоть какое-то разнообразие в пейзаж.
Григ ступил не туда и провалился по колено. Глянул на ближайшую ограду с покосившимся крестом и одиноким венком, который выцвел ещё прошлым летом. Такие венки и наводят Грига на мысли о кремации. Чтоб сразу над рекой развеяли – и всё. Это лучше, чем неблагодарные забывчивые потомки. Хотя… может, его потомство окажется достойным, кто знает. А сейчас ему самому есть кого навещать.
Григ выбрался на дорожку, где снега было по щиколотку. Отряхнул брюки и на всякий случай проверил гвоздики в руке: не помялись ли. Вроде нет.
Он зашагал к памятнику, который выделялся среди ближайших и размером, и белизной. Пусть отец сидел в своё время, но раньше он был уважаемым преподавателем, так что надгробие ему полагалось соответствующее. Самому Григу пришлось бы откладывать три стипендии и две зарплаты, но помогли бывшие студенты отца: одолжили денег, подсуетились с оформлением. Григ до сих пор не мог взять в толк, как такие хорошие люди не перемёрли в этом мире.
Он положил гвоздики к основанию памятника, отошёл и улыбнулся, окинув надгробие взглядом. Всё-таки правильный шрифт выбрали: фамилия Залесный предполагает лесную тематику, поэтому очертания букв напоминали ветви.
– А оградка у тебя будет в апреле, – сказал Григ после долгого молчания. – И цветы посажу.
Теперь у него есть стипендия, и если он постарается, то на пятом курсе тоже с этим будет полный порядок. Ни у кого не придётся занимать.
Обратно Григ шёл по собственным следам: зимой на кладбище не часто гостят. Только справа вон, у самой кромки, где свежие могилы, стоят двое и не двигаются – как живые статуи.
– Да это же...
Георгиевы, родители Грустной Девочки. Странно, но до прошлого августа Григ не подозревал, что они были студентами отца. А полтора месяца назад у них появилась новая причина бывать здесь.
Видимо, Ирина заметила его присутствие. Подняла голову, сдержанно кивнула, её муж сделал то же самое. Григ слегка улыбнулся им на прощание и зашагал к выходу.
Про убийство Лаврентьевых в универе болтали до сих пор. Оно и понятно: отца и мать одной второкурсницы отравили прямо за праздничным столом, а она сама каким-то чудом спаслась. По ходу, эта Оксана – девушка Грустной Девочки, раз он почти не отходит от неё. Она только на прошлой неделе вернулась, а откуда – это вопрос. Кто-то мелет языком, что Оксана лежала в реабилитационном центре, но точно никто сказать не может. Странная и жуткая история. Вот и верь теперь, что обыкновенные инженер и бухгалтер никому насолить не могут…
По городу Григ ехал, не замечая остановок и не вслушиваясь в музыку из кабины водителя. Да и какая это музыка? Одна попса. Какой-то дедок заворчал на долговязость Грига. Мол, в шею дышишь и над душой стоишь. Григ не запомнил ни голоса, ни тона незнакомца, не то что лицо. Пересел в другой автобус, мимоходом заметил, что ему попался счастливый билет. А ведь в детстве он такие коллекционировал, его к этому приучила сердобольная бабулька из отцовых коллег. Но сейчас Григ равнодушно отправил билетик в кошелёк: времена, когда он верил в эту ерунду, давно прошли.
В Доме милосердия всё должно было создавать приятную, комфортную обстановку, но выходило наоборот. Красно-жёлтые стены – ну точно нарисованные, широкие улыбки персонала фальшивят на все лады, а запах моющего средства, медикаментов и старости – чем не химическое оружие? Одно хорошо – в комнате матери светло даже в самый унылый день.
– Привет, мам, – Григ привычно поставил букет с розами в вазу и обернулся к матери.
Она сидела в кресле-качалке, укутанная в безразмерную шаль и клетчатый плед. Глаза смотрели вдаль, за окно, и ничего не видели. Григ вздохнул и присел на кровать рядом.
– У меня хорошие новости. Помнишь, я говорил, что меня могут отчислить? Так вот, не отчислят уже. Мам, у меня стипендия и зарплата. Забегаловки на каждом шагу, а официантов много не бывает. Для старта пойдёт, думаю.
Он пригладил волосы матери. Их стало ещё меньше, чем на прошлой неделе. Руки, кажется, сильнее трясутся, а бледные какие! Пятна до самого локтя проступили.
– Невесты пока нет, извини. Но как только, так сразу. Зато случай недавно был. Слушал с нашими радио, и тут какую-то классику врубили. Ну я и сказал, чтоб выключили, а одногруппница выдала: «Это же Григ». И таким тоном, будто все обязаны знать. Мне послышалось «гриб», ну я и заржал, а она ответила: «Григ, композитор такой». Тут встрял Колька: «Будешь у нас Григом». Ну я и стал. Ничего, лучше, чем Гришан.
Он ещё долго говорил и чуть было не упомянул Лаврентьевых, но спохватился: мать, небось, испугается.
Вдруг, когда Григ уже поднимался с кровати, материна рука дрогнула и потянулась к нему. Палец указал на полку.
– Да, конечно, держи.
Григ вложил в руки матери отцово фото, и взгляд её тусклых глаз внезапно показался ему осмысленным.
Глава 4
2007 г.
Оксана прошлась по квартире, приостанавливаясь в дверях: шторы в родительской комнате раздвинуты и скреплены зажимами, на картинах ни пылинки, ковёр словно вчера из химчистки. Оксана развернулась и осмотрела прихожую. Обереги висят по разные стороны от папиного портрета, один напротив другого. Часы на полочках тикают с разницей в полсекунды – непорядок. Оксана прошептала заклинание – и царапанье одних часов слилось с поскрипыванием других.
Возле северной комнаты Оксана задерживаться не стала. Она приходила сюда, только чтобы полить цветы – целых восемнадцать горшков. Стоят ровно, остальное не важно.
Большой и малый коридоры Оксана миновала быстро: о порядке картин, чистоте пола, дверей и косяков позаботилась мама, а папа накануне подновил обои.
Из кухни донёсся аромат жареной картошки со специями, и Оксана пошла на него с полуопущенными веками и широкой улыбкой, довольно хмыкая на каждом шагу.
Мама была в своём царстве: она колдовала. Деревянная ложка помешивала шипящее на сковороде золотистое чудо, на соседней плите металлическая ложка возилась в густом томатном соусе, а мама заправляла этим, водя указательным пальцем по воздуху. На печку мама не смотрела: глаза изучали страницу кулинарной книги, свободная рука рисовала в воздухе узоры, которые ложились на свежеиспечённый пирог веточками из сахарной пудры.
– Ещё один чудесный ужин, – улыбнулась Оксана, чмокнув главную волшебницу в щёку.
– Ммм, – неопределённый кивок головой. – Хорошо, что праздники заканчиваются. Переодеться – и почти всё.
Узор на пироге завершился завитушкой, ложки остановились, печка щёлкнула переключателями. Оксана почувствовала, как цепочка на шее слегка натянулась. Мама с укоризной вертела медальон в руке.
– Не надо, Ксан, надень что-нибудь менее агрессивное.
– Это мой любимый медальон.
– Да, для сражений, споров и экзаменов.
Мамина челюсть выдалась вперёд, но спорить Оксане совершенно не хотелось, поэтому она махнула рукой и цокнула. Подхватила над сковородой ложку, и золотистые ломтики картошки аппетитно зашипели.
– Мам, почему они приезжают?
Мама шумно вздохнула, захлопнула книгу и громко застучала ложкой, стряхивая в кастрюлю соус.
– Не знаю. Всегда просто звонили, поздравляли, и всё. Ну максимум открыточку пришлют. А тут… кругосветное путешествие.
– Да уж – в Сибирь, в наши морозы.
– К медведям.
Они переглянулись. Воспоминания о сентябрьской битве пока что были яркими, хотя постепенно перебивались другими.
Оксана переставила сковороду на другую плиту.
– Вы двадцать лет не виделись. Интересно, о чём будете говорить.
Мама подошла к раковине и резко открыла краны. Вода заворчала, вторя ей.
– Не о магии, это ясно. Они её терпеть не могут, особенно Люся. А вот о погоде – всегда пожалуйста. Как будто я не знаю, какие зимы в Европе и какие – у нас. Об экономике, и то, что у них, всегда будет лучше того, что у нас. Я же знаю Люсю. А Сеня точно будет ей поддакивать.
Праздники ещё не кончились, а хорошее настроение уже улетучивается. Нет, так не годится.
Оксана приобняла маму и прошлась щекоткой по правому боку. Услышала легкий смешок, улыбнулась сама.
– А ты расскажи им про снежный городок. И про зоопарк, который только за день обойти можно.
Из прихожей послышался шорох открывающейся двери. Едва выглянув в коридор, Оксана услышала шуршание пакетов.
– Наконец-то!
Она буквально выбежала навстречу папе.
– Как много мандаринов! Пап, ты молодец!
Папа поставил пакеты на пол и громко шмыгнул покрасневшим на холоде носом.
– Да, всё в дом, всё в семью.
– Точно… – спохватившись, Оксана побежала в зал.
На ёлке, серебряно-золотой от мишуры и радужно-яркой от новогодних украшений, всё-таки не хватало одной игрушки – той, которую подарила Влада.
– Где же это… – Оксана щёлкнула пальцами и приказала: – Найдись!
Игрушка выплыла из серванта, закутанная в прозрачный пакет со снежинками. Оксана вынула её и повесила на самую заметную ветку. Фигурка размером с ладонь изображала семью: отец, мать и дочь держались за руки, а сверху искрилось усыпанное блёстками пожелание: «Счастья и гармонии в Новом году!»
***
– Ксюшенька, здравствуй, милая! – загрохотал дядя, едва Оксана показалась в коридоре.
– Я не Ксюша, – но возражения потонули в крепких объятиях.
– В жизни ты ещё красивее, чем на фото.
Дядя Арсений, в холодном и мокром пуховике, сгрёб Оксану в охапку, приподнял и переставил. Тётя Люся, в шубе не менее холодной и мокрой, чем дядин пуховик, перехватила инициативу, прижала Оксану к себе, развела ей руки.
– Дай-ка на тебя посмотреть… Какая ты хорошенькая!
– Наверное, жених есть? – подмигнул дядя Арсений, сбрасывая шарф на полку.
– Эээ… Нет, – правда, в голову предательски быстро прокрался образ Тина, но хранителя и с натяжкой нельзя было назвать женихом.
Оксана глянула на родителей, которые наблюдали за сценой с одинаковым выражением лица. Им-то забавно, они высокие и крепкие, их не переставляют с места на место и не передают, как куклу.
Шапка дяди Арсения, в два раза больше его головы, рухнула на часы. Массивная сумка тети Люси задела колокольчики оберега. Тут мама засуетилась и повела гостей за собой. И ведь некомфортно ей, напряжённость так и сквозит во взгляде, но семья есть семья.
Папа уже приноровился показать гостям свою коллекцию картин, подаренных различными художниками бывшего Советского Союза – известными и не очень. В последнее время папа возобновил традицию посещать выставки: чем больше тревог в мире, тем больше люди нуждаются в спасительных отдушинах. Коллекция росла и полнилась не только полотнами, но и статуэтками, поэтому Оксана надеялась по крайней мере на двадцать минут покоя.
Можно проверить соцсети, а лучше пробежаться по конспектам: зачёт по психологии через неделю. В своей комнате Оксана со вздохом опустилась в кресло. Она целый семестр отучилась на втором курсе, а всё равно во время сессии как на иголках.
К сожалению, гостей интересовали отнюдь не произведения искусства. Даже через закрытую дверь Оксана услышала вопрос тёти:
– Почему вы назвали комнату северной?
– После смерти родителей. И она на северной стороне.
– А цветов сколько, господи! За ними же уход нужен.
– Володя ухаживает.
– Да ладно, цветы на подоконниках – это прошлый век. У нас в Европе…
О, про самое главное заговорила… Тётин голос напоминал трескотню базарных торговок, а мама отвечала спокойно и сдержанно, как своим сотрудникам в бухгалтерии. Оксана снова вздохнула. Завтра она прогуляется по Центральному парку, проветрится, поколдует с узорами на снегу. А пока – ждать и мириться с тем, что стрелки на часах еле-еле ползут.
За столом звякали бокалы, произносились тосты, ножи и вилки монотонно скреблись о тарелки, а Оксане кусок в горло не шёл. Она думала о Николя Фламеле. Великий человек, настоящий волшебник! Обладатель философского камня умел превращать любые металлы в золото. А вот дядя Арсений был его полной противоположностью. От монологов дядюшки о политике потускнела ёлочная мишура, и даже картошка стала обычной жёлтой. И, когда он вспомнил старую тему отделения Сибири от России, Оксана отложила вилку и поднялась из-за стола.
– Приготовь чай, – обернулась мама.
– Да-да, – помахала вилкой тётя. – И не забудь пирожные! Мы везли их через весь город, по всем вашим пробкам.
Оксана кивнула и уже в коридоре услышала продолжение:
– У вас авария на аварии. Дорожные покрытия никуда не годятся. У нас в Вене намного лучше.
Ну и оставались бы там или хотя бы не приезжали сюда. Что за внезапный интерес к семье младшей сестры? Только потому, что своей нет?
Об этом Оксана поинтересовалась за чаем. Она выбрала другие слова, смягчила вопрос взглядом и тоном, но смысл всё равно прочитывался на раз-два.
Тётя и дядя лукаво переглянулись.
– Ну, моя милая, – тётя положила пальцы на ладонь Оксаны. – Вы ведь волшебники. Не надолго, правда.
Тётя по-прежнему улыбалась, и её глаза сверкали – от вина, жары и… гнева.
Пирожное дрогнуло в маминой руке.
– Доедай, Лен, – бросила тётка. – Это я должна была стать волшебницей!
– Мама, нет! – Оксана отпихнула тётку, и она свалилась со стула. Дядя оказался ловчее. Он с размаху двинул кулаком в челюсть папы.
– Застынь! – крикнула Оксана одновременно с мамой. Одна направляла руку на дядю, другая – на сестру, но у обеих ничего не получилось.
– Яд действует, – тётка поднялась, цепляясь за спинку стула. – Изабелла не обманула… Скоро вы обе умрёте. Твой отец уже…
Оксана хлестнула её по щеке, но на второй удар сил не хватило. Мама согнулась с прижатой к губам ладонью. Осела на пол и затихла, последним движением сбросив на ковёр мандариновые кожурки. Они разлетелись, словно огненные всполохи. Огонь…
– Помоги, – шепнула Оксана и прикоснулась к медальону.
Что-то тёплое разлилось по телу, смешиваясь с кровью и толкая Оксану вперёд. Кто-то из врагов подставил ей подножку, другой потянул за руку. Но под силу ли им справиться с драконом?
Её руки замахивались, били и царапали, зубы кусали и рвали, мышцы напрягались так, что боль охватывала всё тело. Тепло внутри превратилось в жар, а медальон замерцал. Пока он светится, никто не одолеет дракона.
Будто на ходулях, Оксана бросилась в коридор, опрокидывая за собой полки и этажерки. Плечо ныло, пальцы не ощущались своими, а когда входная дверь поддалась, тело будто взорвалось.
Ступени мельтешили под ногами, подъезд казался неестественно узким, и зло, которое топало, кричало и гналось за ней, дышало прямо в спину. А Оксана уже чувствовала приближающийся запах снега, прохладный воздух щекотал ноздри. Несколько вязких секунд – и она вырвется на свободу.
Под пиликанье домофона ноги Оксаны подкосились. Снег обжёг босые стопы, колени, бёдра, и ветер пронзил Оксану холодом, как мечом.
Глава 5
В городе всегда чувствуется скорая весна. Дышится легче, солнце светит ярче. Но тут, на кладбище, одна и та же картина с ноября до самой середины марта. Почки покажутся – тогда и пойдёт дело, а до тех пор – белый снег, чёрные стволы деревьев, и все надгробия кажутся одинаковыми. Тени от оградок тянутся по дорожкам, которые чистят в лучшем случае раз в неделю. Лишь тёмно-зелёные ели вносят хоть какое-то разнообразие в пейзаж.
Григ ступил не туда и провалился по колено. Глянул на ближайшую ограду с покосившимся крестом и одиноким венком, который выцвел ещё прошлым летом. Такие венки и наводят Грига на мысли о кремации. Чтоб сразу над рекой развеяли – и всё. Это лучше, чем неблагодарные забывчивые потомки. Хотя… может, его потомство окажется достойным, кто знает. А сейчас ему самому есть кого навещать.
Григ выбрался на дорожку, где снега было по щиколотку. Отряхнул брюки и на всякий случай проверил гвоздики в руке: не помялись ли. Вроде нет.
Он зашагал к памятнику, который выделялся среди ближайших и размером, и белизной. Пусть отец сидел в своё время, но раньше он был уважаемым преподавателем, так что надгробие ему полагалось соответствующее. Самому Григу пришлось бы откладывать три стипендии и две зарплаты, но помогли бывшие студенты отца: одолжили денег, подсуетились с оформлением. Григ до сих пор не мог взять в толк, как такие хорошие люди не перемёрли в этом мире.
Он положил гвоздики к основанию памятника, отошёл и улыбнулся, окинув надгробие взглядом. Всё-таки правильный шрифт выбрали: фамилия Залесный предполагает лесную тематику, поэтому очертания букв напоминали ветви.
– А оградка у тебя будет в апреле, – сказал Григ после долгого молчания. – И цветы посажу.
Теперь у него есть стипендия, и если он постарается, то на пятом курсе тоже с этим будет полный порядок. Ни у кого не придётся занимать.
Обратно Григ шёл по собственным следам: зимой на кладбище не часто гостят. Только справа вон, у самой кромки, где свежие могилы, стоят двое и не двигаются – как живые статуи.
– Да это же...
Георгиевы, родители Грустной Девочки. Странно, но до прошлого августа Григ не подозревал, что они были студентами отца. А полтора месяца назад у них появилась новая причина бывать здесь.
Видимо, Ирина заметила его присутствие. Подняла голову, сдержанно кивнула, её муж сделал то же самое. Григ слегка улыбнулся им на прощание и зашагал к выходу.
Про убийство Лаврентьевых в универе болтали до сих пор. Оно и понятно: отца и мать одной второкурсницы отравили прямо за праздничным столом, а она сама каким-то чудом спаслась. По ходу, эта Оксана – девушка Грустной Девочки, раз он почти не отходит от неё. Она только на прошлой неделе вернулась, а откуда – это вопрос. Кто-то мелет языком, что Оксана лежала в реабилитационном центре, но точно никто сказать не может. Странная и жуткая история. Вот и верь теперь, что обыкновенные инженер и бухгалтер никому насолить не могут…
По городу Григ ехал, не замечая остановок и не вслушиваясь в музыку из кабины водителя. Да и какая это музыка? Одна попса. Какой-то дедок заворчал на долговязость Грига. Мол, в шею дышишь и над душой стоишь. Григ не запомнил ни голоса, ни тона незнакомца, не то что лицо. Пересел в другой автобус, мимоходом заметил, что ему попался счастливый билет. А ведь в детстве он такие коллекционировал, его к этому приучила сердобольная бабулька из отцовых коллег. Но сейчас Григ равнодушно отправил билетик в кошелёк: времена, когда он верил в эту ерунду, давно прошли.
В Доме милосердия всё должно было создавать приятную, комфортную обстановку, но выходило наоборот. Красно-жёлтые стены – ну точно нарисованные, широкие улыбки персонала фальшивят на все лады, а запах моющего средства, медикаментов и старости – чем не химическое оружие? Одно хорошо – в комнате матери светло даже в самый унылый день.
– Привет, мам, – Григ привычно поставил букет с розами в вазу и обернулся к матери.
Она сидела в кресле-качалке, укутанная в безразмерную шаль и клетчатый плед. Глаза смотрели вдаль, за окно, и ничего не видели. Григ вздохнул и присел на кровать рядом.
– У меня хорошие новости. Помнишь, я говорил, что меня могут отчислить? Так вот, не отчислят уже. Мам, у меня стипендия и зарплата. Забегаловки на каждом шагу, а официантов много не бывает. Для старта пойдёт, думаю.
Он пригладил волосы матери. Их стало ещё меньше, чем на прошлой неделе. Руки, кажется, сильнее трясутся, а бледные какие! Пятна до самого локтя проступили.
– Невесты пока нет, извини. Но как только, так сразу. Зато случай недавно был. Слушал с нашими радио, и тут какую-то классику врубили. Ну я и сказал, чтоб выключили, а одногруппница выдала: «Это же Григ». И таким тоном, будто все обязаны знать. Мне послышалось «гриб», ну я и заржал, а она ответила: «Григ, композитор такой». Тут встрял Колька: «Будешь у нас Григом». Ну я и стал. Ничего, лучше, чем Гришан.
Он ещё долго говорил и чуть было не упомянул Лаврентьевых, но спохватился: мать, небось, испугается.
Вдруг, когда Григ уже поднимался с кровати, материна рука дрогнула и потянулась к нему. Палец указал на полку.
– Да, конечно, держи.
Григ вложил в руки матери отцово фото, и взгляд её тусклых глаз внезапно показался ему осмысленным.
