Владимир Романович, отец Кирилла, оказался высоким, представительным мужчиной с проседью в волосах и громким, командным голосом. Мать, Татьяна Юрьевна — изящной, хрупкой женщиной в жемчугах и бархате, с лицом, еще хранящим следы былой красоты. Сам Кирилл, в парадном мундире, казался Лизе еще более красивым, чем полгода назад в Смольном.
Гости расположились в маленькой гостиной. Антон Антонович попросил чай и велел Лизе удалиться к себе. Та покорно вышла, притворив за собой высокие резные двери. Но сидеть в покоях ей не позволяло волнение. Сердце колотилось в горле, воздуха не хватало. Она, точно сомнамбула, прокралась обратно по анфиладе комнат и бесшумно застыла у дверей, прильнув пылающим лицом к щели.
Голоса доносили приглушенно.
— …состояние, разумеется, останется за ней, — сухо и по-деловому говорил отец.
— Мы предлагаем обручение весной, а свадьбу осенью, — сказал Владимир Романович. — Кирилл как раз получит новое назначение.
Лиза знала, что сейчас, после сговора, ее должны позвать. Сердце екнуло. Она отпрянула от двери и, подобрав подол платья, пустилась бежать в свою спальню. Щеки горели. Она только что подслушивала чужой разговор! Боже, какой позор, какое неслыханное поведение! Но почему-то эта мысль вызвала не стыд — Лиза только глупо захихикала над своей шалостью.
Она беззвучно закрыла дверь спальни и прислонилась к ней спиной, пытаясь перевести дух. В груди все трепетало.
Раздался стук.
— Барышня, вас к гостям требуют, — донесся голос служанки.
— Сейчас, — отозвалась Лиза. — Уже иду.
Раздались удаляющиеся шаги — она ушла. Лиза бросилась к зеркалу, на ходу лихорадочно поправляя прическу. И вдруг замерла. С другой стороны на нее смотрела красивая девушка, которую она, казалось, видела впервые в жизни. Волнистые русые волосы, уложенные в прическу с жемчужными нитями, обрамляли аристократично бледное лицо. На щеках проступал румянец. Большие васильковые глаза сияли внутренним светом. Чувственный изгиб полноватых губ, который Саша когда-то назвала «луком Амура», белая длинная шея, изящные плечи и тонкие запястья — все это стало каким-то неуловимо другим. Любовь к Кириллу будто изменила ее облик, смягчила, наполнила сиянием.
Она вытащила из шкатулки мамину пудреницу. Серебряная крышка чуть холодила пальцы. Она приоткрыла ее — внутри, как и всегда, лежало немного рассыпчатой, давно выдохнувшейся пудры. Лиза прижала драгоценную вещицу к своей щеке, блаженно улыбаясь, счастливая до одури, до головокружения.
— Мама… — прошептала она. — Мамочка, милая… Вы видите? Вы видите, какое со мной счастье?
На мгновение ей показалось, что она уловила едва заметный мамин запах — словно она здесь, пришла легким дуновением ветра разделить с дочерью ее огромную, неподъемную радость, от которой подкашивались ноги.
— Он такой… такой прекрасный, мама! И он любит меня. И я его люблю, очень. Так сильно, что страшно… Благословите меня, мама.
Она стояла так с минуту, прижимая к щеке маленькую коробочку и делясь с ней своим счастьем. В этот миг все вокруг было совершенно. Боль утраты, годы одиночества, борьба с собой — все это растворялось в сияющем чувстве, что переполняло ее до краев.
Когда Лиза вошла в гостиную, все взгляды устремились на нее. Она присела в коротком почтительном реверансе, прошагала к креслу и опустилась на его край, сохраняя идеальную осанку воспитанницы Смольного. Руки сложила на коленях. Вся — воплощение скромности и благонравия. Краем глаза она заметила одобрительный взгляд Владимира Романовича и улыбку Кирилла.
— Елизавета, — обратился к ней отец, и его голос звучал непривычно мягко, — господа Кречетовы оказали нам большую честь своим визитом и предложением. Они просят вашей руки. Согласны ли вы стать невестой Кирилла Владимировича?
Лиза подняла глаза и сразу же встретилась взглядом с Кириллом. Он смотрел на нее, не отрываясь, и в его глазах читалось то же восхищение, те же любовь и нетерпение, что бушевали и в ее душе.
— Да, — тихо, но уверенно ответила Лиза. — Да, я согласна.
Лицо Владимира Романовича озарила улыбка, а Антон Антонович незаметно выдохнул. Татьяна Юрьевна встала и шагнула к Лизе, раскрывая объятия.
— Я так рада, дорогая, так рада! — проговорила она. — Вы с Кириллом просто великолепная пара!
Лиза и Кирилл смотрели друг на друга счастливыми глазами. Отныне они считались женихом и невестой. Она чувствовала себя благословенной. Невеста. Теперь она — невеста!
Мечты об учительском деле были окончательно забыты.
***
Лиза стояла у окна маленькой гостиной и смотрела, как зимний закат золотит верхушки заснеженных деревьев в парке. Она все еще не могла поверить в реальность происходящего. Пальцы бессознательно теребили складки платья.
У дверей послышались легкие шаги, и она обернулась. На пороге стоял Кирилл. Он улыбался своей обычной, чуть насмешливой улыбкой, но в глазах его читалась неподдельная нежность.
— Невеста моя, — произнес он тихо, делая шаг вперед. — Остались довольны сватовством?
— Все было просто прекрасно, — улыбнулась ему в ответ Лиза.
Он подошел совсем близко и осторожно, с трепетом взял ее руку в свою, накрыл сверху ладонью. Его пальцы были теплыми и уверенными.
— А теперь — самое главное. То, без чего все эти церемонии — просто пустой звук.
Он достал из кармана своего мундира маленькую бархатную шкатулку темно-синего, почти ночного цвета. Лизе показалось, что ее сердце на мгновение остановилось и ухнуло куда-то в пропасть.
Кирилл щелкнул замком. Внутри, на белом шелке, лежало кольцо. Оно было ослепительным. Крупный, чистейшей воды бриллиант, ограненный в виде розы, сиял в его центре, а вокруг, по тонкому золотому ободку, рассыпались более мелкие бриллианты — словно роса на лепестках. Это кольцо было не просто дорогим, оно было произведением искусства, дышащим изяществом и искусной работой.
— Это… — начала Лиза, но слова не слушались, не шли с языка.
— Это для вас, Елизавета Антоновна, — Кирилл бережно извлек кольцо из шкатулки. — Как знак моих самых серьезных намерений и вечной преданности. Носите его на память о нашем дне помолвки.
Он надел его на ее безымянный палец, и оно идеально подошло по размеру. Холод камня на мгновение коснулся кожи. Лиза подняла руку, и последний луч заходящего солнца упал на бриллиант, вспыхнув ослепительной игрой радужных бликов. Она смотрела на него, завороженная, не в силах произнести ни слова. Это был не просто подарок, это был символ.
— Кирилл Владимирович… — наконец произнесла она, и в ее голосе звенели слезы счастья. — Это слишком красиво… Я не знаю, что и говорить…
Он взял ее руку с кольцом и поднес к своим губам, и она вздрогнула от его прикосновения.
— Говорить ничего не нужно. Ваше «да» было единственным, что я хотел сегодня услышать.
Они стояли у окна, в потоках багряного заката, и он все так же держал ее за руку. И она чувствовала себя самой красивой, самой любимой и самой желанной.
Глава IX
Имение Лазурный Холм
1914 год
Весна в подмосковном имении Белосветовых наступила быстро и властно. Река сбросила ледяные оковы и весело побежала по камням, в саду набухли почки, наполняя воздух терпким, живительным ароматом. Из влажной земли пробивались первые цветы и трава — молодая, сочная, ярко-зеленая. В небе сияло чистое, озорное солнце, золотило землю своими первыми лучами, растапливая последний, грязный снег.
Обручение было назначено на середину марта. В домовую церковь Лазурного Холма, где было решено проводить церемонию, съехались родственники и близкие друзья семейств. И вот, под мелодичный перезвон колоколов, Лиза в светлом бирюзовом платье, расшитом жемчугом, и Кирилл в парадном мундире стояли перед аналоем. Священник, нараспев читая молитвы, надел им на пальцы золотые обручальные кольца — простые, без камней или гравировки, но бесконечно значимые. Это был уже не светский сговор, а клятва перед Богом.
Среди гостей, сияя не меньше самой невесты, стояла Саша. Она примчалась из Петербурга, получив отпуск при дворе. На ней было простое, но изящное платье цвета фуксии с приколотым к плечу шифром на пышном белом банте.
— Я же говорила! — воскликнула она, обнимая Лизу после церемонии. — Это самая настоящая сказка!
Она подарила Лизе янтарный браслет — на память. И рассказала, что дедушка написал-таки письмо, в котором приглашал Лизу в Крым, в свою гимназию. Лиза улыбнулась с легкой грустью. Та жизнь, что когда-то манила ее, теперь казалась далекой, чужой и ненужной.
— Спасибо ему, — сказала она. — Передай, что я весьма польщена его предложением, но… не приеду.
— Я понимаю, — засмеялась Саша и снова обняла ее.
К обручению Лизе пошили целый гардероб. Платье для церемонии, воздушные туалеты для приемов, бальные платья из шелка и газа, которые она примеряла перед большим зеркалом, почти не узнавая себя в этой взрослой девушке с сияющими глазами. Отец самолично принес Лизе множество новых украшений: от гребней до волос и шпилек до шикарных колье и сережек.
Но самыми счастливыми были не эти пышные мероприятия, вереницей следующие один за другим, а те дни, когда Кирилл приезжал в Лазурный Холм на своем белом в яблоко коне, и они вдвоем ускользали от посторонних глаз.
Они гуляли у быстрой, веселой реки, слушая ее неумолкающий шум. Кирилл, сбросив свою офицерскую серьезность, шутил, смеялся, целовал Лизины руки, читал ей какие-то стихи, которые тут же вылетали у нее из головы. Он ловил ее взгляд и не отпускал, и в его глазах Лиза видела такое обожание, что дух захватывало.
— Я безумно влюблен в вас, Елизавета Антоновна, — говорил он. — Мое сердце сгорает в пожаре чувств к вам. И я совершенно не намерен что-либо делать, потому что счастлив от сего.
Эти слова, произнесенные у воды под шепот ветра в ветвях, были дороже ее душе, чем сотня любых, самых торжественных клятв.
— Взаимно, Кирилл Владимирович, — отвечала она, игриво улыбаясь и приподнимая бровь.
Он притягивал ее к себе, и его поцелуи были такими же стремительными и живыми, как весенняя река — пьянящими, полными нежности и одновременно страсти. Они были будто двумя половинками одного целого, нашедшими друг друга в этом огромном мире, и были счастливы безудержно и безоглядно — так, как могут быть счастливы только молодые и влюбленные, для которых весь мир заключался в этих моментах близости.
Свадьбу назначили на конец августа. Гости, приезжавшие на обручение, временно вернулись к себе. В опустевших гостиных стало тише, но само поместье не затихало ни на минуту, только суета теперь стала деловой, размеренной, перейдя в фазу тщательной подготовки. До венчания оставалось пять месяцев, и Елена Викторовна считала, что этого времени критически мало. Всюду кипела работа: устанавливали беседки в саду, служанки драили до блеска бальную залу, из погребов и чуланов доставали старинное серебро и хрусталь. Из Москвы и Петербурга каждый день прибывали ящики с тканями, посудой, провизией.
Центром этой кипучей деятельности было мачеха. Казалось, она наконец-то обрела свое истинное предназначение и, пока Антон Антонович с Лизой ездили с визитами, она с утра до вечера заседала в кабинете. Перед ней на столе высились кипы бумаг: сметы от кейтеров, счета от цветочников и кондитеров, списки гостей с пометками о размещении и особых предпочтениях.
Она составляла меню, сверяясь с поваренными книгами и советами повара, вычеркивая одно блюдо, добавляя другое. В ее движениях и взгляде сквозили энергия и удовольствие. Устройство брака падчерицы не только укрепляло статус семьи в свете, но и было делом, в котором она чувствовала себя абсолютно компетентной и нужной. На ее обычно сдержанном лице даже появилось подобие румянца, а в глазах — деловой блеск.
Лиза, проходя мимо двери кабинета, видела ее склоненную над бумагами голову и слышала четкий, распорядительный голос:
— Марфа Игнатьевна, не забудьте, пожалуйста, про белые розы! И принесите мне последний счет от кондитера.
В один из дней, занятых все той же суетой, по гравию подъезда подкатила черная карета. Из нее вышла темная, прямая, как жердь, фигура — тетушка Анна. Ее, конечно, приглашали на обручение, но особо не ждали — всем был хорошо известен ее затворнический нрав и нелюдимость.
Тетка спокойно, величественно поднялась по ступеням, отдала лакею пальто и трость и прошла в гостиную до того, как о ней объявили. Елена Викторовна и Лиза удивленно воззрились на нее.
— Добрый день, — сказала она своим безжизненным голосом. — Я приехала помочь. И повидать племянницу.
— Здравствуйте, тетушка, — улыбнулась Лиза, вставая ей навстречу. — Рада вашему визиту.
Тетя Анна подошла к ней почти вплотную, ее холодные пальцы коснулись Лизиного подбородка.
— Дайте взглянуть на вас. Похожи на мать. Так же очаровательны и строги.
Она щелкнула пальцами в воздухе, и ее неизменная компаньонка Маргарита молча поднесла большой красный ларец. Внутри, на темном бархате, лежал гарнитур: тяжелое ожерелье, серьги и брошь из темно-красных, как запекшаяся кровь, рубинов в старинной, потемневшей местами золотой оправе.
— Бабушкин, — коротко сказала тетка. — Восемнадцатого века. Теперь он ваш, Елизавета.
Она протянула ларец Лизе. Тот был невероятно тяжелым. Лиза, беря его, вдруг почувствовала, как подкашиваются ноги, а горло сжимает спазм. Это был не просто подарок. Это была нить, связывавшая ее с мамой, с тем прошлым, которое она так боялась позабыть.
— Спасибо, тетушка, — прошептала она.
Тетка кивнула и, развернувшись, вышла из гостиной. Елена Викторовна во все глаза смотрела ей вслед — испуганно, изумленно. Во всей видимости, тетушка наводила на нее страх. А Лиза глядела на ослепительный блеск рубинов, и в груди щемило от чувства связи поколений. Она не знала, станет ли носить этот гарнитур, слишком уж тяжелым, витиеватым, старомодным он был — но однозначно была намерена его сохранить.
***
Вечером, когда на горизонте растянулся малиновый закат, Лиза накинула шаль и вышла из дома. Из шумной усадьбы она направлялась туда, где царила вечная тишина — на фамильное кладбище за старой каменной оградой.
На могилу мамы она приходила сразу по возвращению из института. Тогда она долго сидела на узкой чугунной скамейке перед массивным, высоким крестом из черного мрамора, пытаясь мысленно рассказать матери все, что накопилось за годы разлуки. Сейчас Лиза шла не только к ней.
Она положила маленький букетик из первых садовых цветов к подножию мраморного креста и перевела взгляд на соседний, совсем маленький памятник с надписью: «Семен. 1905 год». Внутри было тихо и пусто.
— Прости, что не приходила раньше, — едва слышно сказала она, касаясь пальцами холодного камня.
Она закрыла глаза и попыталась представить себе того мальчика, что мог бы сейчас быть ее живым братом. Но вместо образа возникло лишь чувство — острое, как укол, понимание хрупкости жизни.
— Я выхожу замуж. И, кажется, буду счастлива… Храните меня.
Она обращалась уже к обоим. Встала, перекрестилась и постояла в молчании еще несколько минут. Тишина нарушалась лишь пением птиц в старых липах. На душе было спокойно — словно она получила благословение от тех, кто не мог быть с ней рядом.
