«Крови он моей хочет, – подумал Леонид. – Не понятно только, сколько. И чего тянет».
В темноте из щелевидных окон потянуло сквозняком. Грубо слепленная поленообразная свеча на столе что-то забулькала и зашептала в ответ. Нервные отблески запрыгали по отсыревший крупной кладке, вспышками озаряя фрагменты небогатой обстановки.
Сквозняк принёс свежесть и облегчение. Но вместе с этим ещё и запах. Запах гари и ещё чего-то. Чего-то отвратительного, чего Леонид не мог распознать. Или боялся понять, что распознал.
Ломило всё тело, на котором, казалось, не было живого места. По-прежнему саднил затылок, и ныло выбитое плечо. Хотелось лечь. Прямо на пол. Но ледяной каменный пол обжигал. И единственное, что оставалось, это примоститься на стоящем посередине комнаты деревянном стуле, опершись на небольшой стол со свечой.
Шипя и превознемогая боль, Леонид потянулся и поправил захлёбывающийся в жёлтом восковом озерце фитиль. Пламя загорелось ярче. Свет стал ровнее. Свеча замолкла.
«Он меня здесь всю ночь собирается держать? – возникла очередная непонятная мысль из ниоткуда. – Хотя, уже, кажется, всё равно. Плевать».
Как бы в ответ его мыслям в коридоре послышались шаги. Неравномерные, суетливые. Железная дверь с элементами грубой ковки со страшным скрежетом отворилась.
– Смазать надобно бы, – скривился на пороге невысокий лысоватый человек, закутанный в чёрный плащ до пят. Человек с укоризной посмотрел на дверь и как-то даже с сожалением, по бытовому, покачал головой.
– Что же это? – На сей раз он почти с отеческим укором обратился, к Леониду.
Тот только равнодушно отвёл взгляд.
Повторно проскрежетав дверью и закрыв её, лысоватый уселся напротив Леонида. На такой же стул. С собой он принёс какую-то кипу свитков, кою и кинул небрежно на стол, чуть при этом не перевернув болтливую свечу.
Некоторое время он буравил безразличного Леонида маленькими широко расставленными глазками. Затем, вздохнув, откинулся назад, заведя руку за спинку стула.
– Ну, извините, - внезапно начал лысоватый. – Заставил вас подождать. Что поделать. Дела по хозяйству. Пришлось, понимаете ли, взять на себя обязанности коменданта за отсутствием хозяина.
Леонид уловил в его голосе издёвку. Но интереса не проявил.
– Итак, давайте продолжим, – лысоватый снова принял деловую позу, опершись на стол и сплетя пальцы перед собой.
– Честно говоря, я даже не уверен, что имеет смысл с вами разговаривать… Но… – протянул лысоватый после непродолжительной паузы. – Процедура соблюдения закона, который на данный момент здесь представляю я, требует…
Он какое-то время ещё помолчал, как бы взвешивая и прикидывая, чего же всё-таки требует процедура соблюдения закона. Но решил не продолжать эту тему.
Леониду стало скучно. Он страшно устал и был измучен. Слабость подкатывала, как и тупая пульсирующая боль, исходящая от гематомы на затылке. Он сидел здесь уже с полудня. И боялся, что провалится в полубред-полунебытие, в котором совершит что-то неподконтрольное, недопустимое. До этого с момента, когда его захватили, Леониду удалось провалиться в глубокий, но короткий не то сон, не то обморок в студёной камере на полу, на драной травяной циновке.
Безразличие к своей участи контрастировало лишь страстным желанием, чтобы всё это поскорее закончилось.
– Нам в общем не о чем с вами разговаривать, – просипел всё-таки он. – Делайте быстрее то, что должно. И покончим с этим.
Фраза выдалась пафосной, какой-то даже капризной и противоестественной.
Но, лысоватый, казалось, даже обрадовался такому проявлению активности со стороны допрашиваемого. Он приветливо улыбнулся своей кривоватой улыбкой на гладко выбритом лице и, изображая участие, продолжил.
– Я понимаю. У вас выдались тяжёлыми последние,.. – он помедлил, прикидывая, – два-три дня… Хотя, если подумать, то и последние два-три месяца. В любом случае, я знаю, что вам ничего так не хочется, как отдохнуть. Да. И отдых вам необходим. У вас, кажется, раны. Обещаю вам, что как только вы ответите на мои несколько безобидных вопросов, вас препроводят назад в камеру. Я даже приглашу к вам лекаря. Как видите, мы здесь не звери, – человек добродушно улыбнулся. И от его улыбки повеяло жутью. – Итак, поговорим?
– Спрашивайте, – прохрипел Леонид, разлепляя пересохшие губы. Голос был как будто не родной. Оказалось, что сильно хочется пить.
– Ну вот и ладненько, – человек напротив, не скрывая радости, нервно заёрзал на стуле.
– Вы позволите? – он, извиняясь, бросил Леониду. Вскочил. Распахнул злосчастную дверь, передёрнувшись от её «пения» и, высунувшись туда, в коридор, громко крикнул: «Эй, этого вашего картавого мне! Быстро!»
Он хотел захлопнуть дверь, но, вспомнив о её скрежете, оставил открытой и вернулся на своё место к Леониду.
В коридоре тем временем кто-то сорвался с места, затопал по коридору, раздавая неразличимые приказания. И через непродолжительное время в допросной комнате услышали снаружи приближающийся топот нескольких бегущих.
На пороге возник, отдуваясь, рыжий, вихрастый детина в фиолетовом камзоле и бордовых шароварах, так нелепо выглядевших на нём. У детины было незатейливое лицо плута, что ещё больше контрастировало с его одеянием. В руках детина держал пергаментные рулоны, и пучок перьев с чернильницей.
– Ну, милок,.. где тебя носит? – укоризненно бросил лысоватый, беспрестанно кланяющемуся детине. – Закрой дверь, сядь в уголок и не отсвечивай, – краткий приказ.
Тут же лысоватого опять перекосило от дверного скрежета. Он закатил глаза, и видно было, как призывает всё своё терпение. Но его терпению было брошено ещё одно испытание, пока они ждали, как рыжий с грохотом, обо что-то в полутьме спотыкаясь, пробрался «в дальний уголок» и принялся суетливо и бесконечно щёлкать кресалом по кремню, силясь запалить принесённый с собой трут.
Время шло. Леонид и лысоватый ждали. У рыжего дело не клеилось. Он, впадая в отчаяние, истерично лупил своими орудиями друг об друга, сея вокруг снопы искр и, шипя, бормотал под нос ругательства.
– Любезный, – усталым голосом обратился к нему лысоватый, отчего детина замер, выронил свои инструменты, пришёл в ужас и бросился их и наощупь собирать. – Вот же… на столе – горит свеча. Подойди ты сюда – зажги… что там у тебя? Свечи?.. Ну, так подойди, зажигай свои свечи…
Прошло ещё несколько минут нервной возни, грохота, шипения проклятий под нос, молчаливого убийственного взгляда лысоватого, пока трясущийся писарь зажёг огня от указанной свечи и занял своё место за подсвеченным столиком в углу.
Дознаватель возвратил своё внимание Леониду.
– Прошу прощения у вас за эти недоразумения, – столь же вымученная как бы заискивающая полуулыбка на лице. – Но приходится работать с теми кадрами, что имеем.
– Это не надо записывать, – чуть повысив голос, он полуобернулся к рыжему.
– И так, – по-прежнему любезное выражение и тихий вкрадчивый голос – это уже к Леониду. – Ваше имя, звание. Откуда вы родом?
– Леонид, – буркнул допрашиваемый.
– Весьма необычное имя, – заметил лысоватый. – Я даже не припомню, чтобы кого-то у нас так называли. Что означает?
– Имя как имя, – устало ответил Леонид.
– Конечно, конечно. Я же не критикую. Просто отметил. Нетипичное какое-то имя… Сколько вам лет?
– Тридцать четыре.
– Прекрасный возраст, когда мудрость начинает проникать в уже давно не юную голову… Звание? – напомнил следователь.
– Комендант.
– Нет-нет. Я, очевидно, неправильно выразился. Выше сословие. Откуда вы родом?
– Мои родители владели скобяной лавкой. В небольшой деревне. Далеко отсюда.
– …Лавкой… Скобяной… Угу… А что за «деревня»? Соизвольте уточнить.
– Расхоженка. На севере империи.
– Никогда не слышал, – лысоватый всем своим видом демонстрировал заинтересованность. Но Леониду было видно, что не это тому нужно, и не факт, что верит.
– Значит, сын лавочника… ммм, – помедлил лысоватый, как бы прикидывая, что с этой информацией ему делать. – Ну, допустим. Вы говорите «комендант»… Как и когда вы стали комендантом?
– Года два назад, – помедлив, с трудом ответил Леонид. – Я был направлен вице-канцлером в Невеликие земли принять командование гарнизом окраинного форта Зуб.
– Вице-канцлером, – цепко переспросил лысоватый. – …Вице-ка-анцлером… Ареоном кор Левитом? Я не ослышался?.. М-да-а… Немного найдётся комендантов, которые были назначены лично самим вице-канцлером… «Направлен»?.. Скажите уж прямо, сослан. Интересно. Хм-м-м… Признайтесь, что вы не поделили с Жадным Лордом из Левита? – в голосе лысоватого слышалось явно демонстрируемое сочувствие.
– Замешана дама. Я не хотел бы распространяться, – пробормотал Леонид и попытался лицом изобразить нечто типа «Рад бы, да не в моих силах».
– Ну что ж,.. – лысоватый откинулся на спинку стула, опираясь на стол вытянутыми руками. На его лице отображалось явное разочарование.
– Лавочник, значит, – повторил он немного погодя. Видно было, что он заскучал. Наряду с этим он был в явном затруднении.
Леонид обхватил себя за плечи и скукожился, навалившись на стол. Внезапно он осознал, что его уже давно трясёт. Проклятый холод. Из-за слабости и усталости он действовал на тело как обволакивающие путы. На Леониде была только запачканная, местами надорванная грубая рубаха, холщёвые штаны и тканные короткие сапоги. Била сильная дрожь. А холод запускал свои мертвящие когти внутрь всё глубже. Вцеплялся в кости, сковывал суставы, отключал чувствительность стынущих конечностей.
«Ведь всего-то середина осени, – скользнула мысль в воспалённом мозгу. – Это всё проклятые камни. Они вытягивают жизнь из всего, что находится здесь».
Лысоватый встал, и принялся прохаживаться вокруг стола, заложив руки за спину. Он о чём-то думал. Его огромная ссутулившаяся тень на стене раздвоилась от двух свечей, светящих со стола допрашиваемого и из угла со стола писца.
– Так что ж я с тобой тут тогда сопли рассусоливаю! – внезапно он наклонился и с каким-то сипом гаркнул на ухо Леонида. Тень разрослась, склонилась и накрыла, как бы гигантскими крылами, сидящего за столом допрашиваемого. – А знаешь ли ты, как везде и всегда в таких ситуациях обращаются с простолюдинами?!
– З-знаю, – стуча зубами от холода, но при этом равнодушно ответил сын лавочника, который, несмотря на неожиданность, никак не отреагировал на этот всплеск эмоций. – В-валяйте.
Лысоватый остановился, как будто натолкнулся на стену. Засопел и вновь принялся думать.
«Он же ни на миг мне не верит. Ни на полволоска, – внезапно дошло до Леонида. Это было настолько очевидно, что он поразился, насколько был дураком на протяжении всего этого времени. Нечему тут верить. Видно травма головы, измученное состояние, терзающий холод и стресс совсем притупили его мозг до состояния идиотизма. – Конечно же, он знает что-то такое своё. Иначе стал бы он со мной возиться. Конечно, ему что-то от меня надо… Но вот что?»
Как бы в подтверждение мыслей и прозрения Леонида, лысоватый сам пошёл в открытую.
– А вам не кажется странным, – он снова перешёл на «вы», что не прошло незамеченным для посмурневшего разом допрашиваемого. – Что вместо того, чтобы лежать где-нибудь с удобствами в подвале на дыбе и вести великоречивую беседу с профессионалами такого рода общения, вы сидите… Заметьте – сидите, а не стоите, передо мной за одним столом. И мы с вами вполне мило беседуем? У вас не связаны руки. И отношение к вам, скажем, вполне, сносное. Вам не кажется странным, что вместо того, чтобы пригласить людей, которые умеют разговорить того, кто не умеет говорить вовсе, которые могут убедить в противном того, кто знает истину из первых рук и даже сам её творит. Которые знают как заставить мать начать клеветать на сына, мужа на жену, а сыновей на всех, на кого только будет угодно самому господину допросителю… Так вот, вместо того, чтобы обратиться за консультацией к этим достойным, поверьте, со всех сторон людям, вами занимаюсь я – простой скромный человек, не искушённый в таких формах допроса?
Он помолчал и, видя, что Леонид не проявляет видимого интереса к его словам, продолжил.
– Не кажется ли вам странным, что для пленного коменданта захваченного форта вам отводится чрезвычайно непростительно много времени в рамках допроса пленного, которого по всем статьям и законам войны следовало бы просто обезглавить, или повесить на воротах с учётом вашего, скажем так, «сословия»? Что вы на это думаете?
Лысоватый нагнул набок голову, силясь заглянуть в глаза пленному. Но натолкнулся лишь на усталый беспристрастный взгляд.
– Давайте, – равнодушно повторил Леонид. Холод он пересилил. Во всяком случае, ему удалось перестать его замечать. На время.
Лысоватый явно не это хотел услышать.
– Ну у вас есть хоть малейшие предположения, почему мы с вами… Я с вами… так нянчусь?! – попытался разговорить пленного он.
– В преддвериях вступления в должность нового коменданта форта хотите узнать, где мы храним мётлы и лопаты? – участливо предположил Леонид.
Лысоватый замер. Какое-то время он переваривал. Наконец, на лице его отобразилось что-то вроде подобия улыбки. И опять от неё Леониду стало не по себе.
– Хорошо, – лысоватый принял для себя какое-то решение и снова сел за стол на своё прежнее место. – Давайте начистоту.
Он ещё немного помолчал.
– Во-первых, вы должны знать, что я вам не верю. Совсем не верю, – он сделал паузу. Но, видимо, не очень рассчитывал на комментарии, потому продолжил. – Ну про то, как сын лавочника…
Речь лысоватого была прервана грохотом.
Рыжий детина что-то уронил в своём углу. Не то чернильницу, не то пергамент, не то ещё какой другой, но явно необходимый для его графоманских ковыряний, предмет загремел по каменному полу, эхом расската отразившись, казалось, от всех стен разом.
Лысоватый замолк, как бы вспомнив про существование писца, обратил свой взор в его сторону.
– Я… Оно… Упало… И э-то… чернила… чернила… нету… Всё… Разрешите сбегать? – забормотало сипло в углу.
Лысоватый развёл руки в стороны и с усталым видом развернулся обратно к Леониду, как бы в подтверждение чего-то кивая головой.
– Вот, собственно об этом я вам и говорю, – обратился он к допрашиваемому. – Ну какой из вас… «лавочник»? У вас же на лбу написана, извините, «благородная порода» до седьмого колена.
Рыжий писарь, выбрав момент, добрался до двери и, дважды резко ею взвизгнув, бросился в коридор.
Лысоватый замер в той же позе за столом, с закрытыми глазами, мелко тряся ладонями с растопыренными в напряжении пальцами.
– Добьёт меня эта дверь, – сокрушённо выдохнул он немного погодя. Он прошёл к злосчастной двери, набрав воздуха и мужества, с осторожностью отворил её, отчего та ревела, визжала и скрежетала на петлях, словно рядом резали стадо загнанных в угол свиней.
– Прикажи прислать плотника, – велел лысоватый кому-то за дверью. – Нет-нет, закрывать дверь не надо. Сейчас. Живо.
И вновь грохот удаляющихся бегущих ног по коридору.
Леонид уже не слышал их. Снаружи внезапно надвинулась темнота. Он завалился на стол, а затем его тело безвольно сползло со стула на пол….
Бурые равнины и холмы увядающей высокой растительности, подкрашенные то тут, то там фиолетовыми всполохами островков вереска. Среди них местами проступали серые нагромождения скальных пород.
В темноте из щелевидных окон потянуло сквозняком. Грубо слепленная поленообразная свеча на столе что-то забулькала и зашептала в ответ. Нервные отблески запрыгали по отсыревший крупной кладке, вспышками озаряя фрагменты небогатой обстановки.
Сквозняк принёс свежесть и облегчение. Но вместе с этим ещё и запах. Запах гари и ещё чего-то. Чего-то отвратительного, чего Леонид не мог распознать. Или боялся понять, что распознал.
Ломило всё тело, на котором, казалось, не было живого места. По-прежнему саднил затылок, и ныло выбитое плечо. Хотелось лечь. Прямо на пол. Но ледяной каменный пол обжигал. И единственное, что оставалось, это примоститься на стоящем посередине комнаты деревянном стуле, опершись на небольшой стол со свечой.
Шипя и превознемогая боль, Леонид потянулся и поправил захлёбывающийся в жёлтом восковом озерце фитиль. Пламя загорелось ярче. Свет стал ровнее. Свеча замолкла.
«Он меня здесь всю ночь собирается держать? – возникла очередная непонятная мысль из ниоткуда. – Хотя, уже, кажется, всё равно. Плевать».
Как бы в ответ его мыслям в коридоре послышались шаги. Неравномерные, суетливые. Железная дверь с элементами грубой ковки со страшным скрежетом отворилась.
– Смазать надобно бы, – скривился на пороге невысокий лысоватый человек, закутанный в чёрный плащ до пят. Человек с укоризной посмотрел на дверь и как-то даже с сожалением, по бытовому, покачал головой.
– Что же это? – На сей раз он почти с отеческим укором обратился, к Леониду.
Тот только равнодушно отвёл взгляд.
Повторно проскрежетав дверью и закрыв её, лысоватый уселся напротив Леонида. На такой же стул. С собой он принёс какую-то кипу свитков, кою и кинул небрежно на стол, чуть при этом не перевернув болтливую свечу.
Некоторое время он буравил безразличного Леонида маленькими широко расставленными глазками. Затем, вздохнув, откинулся назад, заведя руку за спинку стула.
– Ну, извините, - внезапно начал лысоватый. – Заставил вас подождать. Что поделать. Дела по хозяйству. Пришлось, понимаете ли, взять на себя обязанности коменданта за отсутствием хозяина.
Леонид уловил в его голосе издёвку. Но интереса не проявил.
– Итак, давайте продолжим, – лысоватый снова принял деловую позу, опершись на стол и сплетя пальцы перед собой.
– Честно говоря, я даже не уверен, что имеет смысл с вами разговаривать… Но… – протянул лысоватый после непродолжительной паузы. – Процедура соблюдения закона, который на данный момент здесь представляю я, требует…
Он какое-то время ещё помолчал, как бы взвешивая и прикидывая, чего же всё-таки требует процедура соблюдения закона. Но решил не продолжать эту тему.
Леониду стало скучно. Он страшно устал и был измучен. Слабость подкатывала, как и тупая пульсирующая боль, исходящая от гематомы на затылке. Он сидел здесь уже с полудня. И боялся, что провалится в полубред-полунебытие, в котором совершит что-то неподконтрольное, недопустимое. До этого с момента, когда его захватили, Леониду удалось провалиться в глубокий, но короткий не то сон, не то обморок в студёной камере на полу, на драной травяной циновке.
Безразличие к своей участи контрастировало лишь страстным желанием, чтобы всё это поскорее закончилось.
– Нам в общем не о чем с вами разговаривать, – просипел всё-таки он. – Делайте быстрее то, что должно. И покончим с этим.
Фраза выдалась пафосной, какой-то даже капризной и противоестественной.
Но, лысоватый, казалось, даже обрадовался такому проявлению активности со стороны допрашиваемого. Он приветливо улыбнулся своей кривоватой улыбкой на гладко выбритом лице и, изображая участие, продолжил.
– Я понимаю. У вас выдались тяжёлыми последние,.. – он помедлил, прикидывая, – два-три дня… Хотя, если подумать, то и последние два-три месяца. В любом случае, я знаю, что вам ничего так не хочется, как отдохнуть. Да. И отдых вам необходим. У вас, кажется, раны. Обещаю вам, что как только вы ответите на мои несколько безобидных вопросов, вас препроводят назад в камеру. Я даже приглашу к вам лекаря. Как видите, мы здесь не звери, – человек добродушно улыбнулся. И от его улыбки повеяло жутью. – Итак, поговорим?
– Спрашивайте, – прохрипел Леонид, разлепляя пересохшие губы. Голос был как будто не родной. Оказалось, что сильно хочется пить.
– Ну вот и ладненько, – человек напротив, не скрывая радости, нервно заёрзал на стуле.
– Вы позволите? – он, извиняясь, бросил Леониду. Вскочил. Распахнул злосчастную дверь, передёрнувшись от её «пения» и, высунувшись туда, в коридор, громко крикнул: «Эй, этого вашего картавого мне! Быстро!»
Он хотел захлопнуть дверь, но, вспомнив о её скрежете, оставил открытой и вернулся на своё место к Леониду.
В коридоре тем временем кто-то сорвался с места, затопал по коридору, раздавая неразличимые приказания. И через непродолжительное время в допросной комнате услышали снаружи приближающийся топот нескольких бегущих.
На пороге возник, отдуваясь, рыжий, вихрастый детина в фиолетовом камзоле и бордовых шароварах, так нелепо выглядевших на нём. У детины было незатейливое лицо плута, что ещё больше контрастировало с его одеянием. В руках детина держал пергаментные рулоны, и пучок перьев с чернильницей.
– Ну, милок,.. где тебя носит? – укоризненно бросил лысоватый, беспрестанно кланяющемуся детине. – Закрой дверь, сядь в уголок и не отсвечивай, – краткий приказ.
Тут же лысоватого опять перекосило от дверного скрежета. Он закатил глаза, и видно было, как призывает всё своё терпение. Но его терпению было брошено ещё одно испытание, пока они ждали, как рыжий с грохотом, обо что-то в полутьме спотыкаясь, пробрался «в дальний уголок» и принялся суетливо и бесконечно щёлкать кресалом по кремню, силясь запалить принесённый с собой трут.
Время шло. Леонид и лысоватый ждали. У рыжего дело не клеилось. Он, впадая в отчаяние, истерично лупил своими орудиями друг об друга, сея вокруг снопы искр и, шипя, бормотал под нос ругательства.
– Любезный, – усталым голосом обратился к нему лысоватый, отчего детина замер, выронил свои инструменты, пришёл в ужас и бросился их и наощупь собирать. – Вот же… на столе – горит свеча. Подойди ты сюда – зажги… что там у тебя? Свечи?.. Ну, так подойди, зажигай свои свечи…
Прошло ещё несколько минут нервной возни, грохота, шипения проклятий под нос, молчаливого убийственного взгляда лысоватого, пока трясущийся писарь зажёг огня от указанной свечи и занял своё место за подсвеченным столиком в углу.
Дознаватель возвратил своё внимание Леониду.
– Прошу прощения у вас за эти недоразумения, – столь же вымученная как бы заискивающая полуулыбка на лице. – Но приходится работать с теми кадрами, что имеем.
– Это не надо записывать, – чуть повысив голос, он полуобернулся к рыжему.
– И так, – по-прежнему любезное выражение и тихий вкрадчивый голос – это уже к Леониду. – Ваше имя, звание. Откуда вы родом?
– Леонид, – буркнул допрашиваемый.
– Весьма необычное имя, – заметил лысоватый. – Я даже не припомню, чтобы кого-то у нас так называли. Что означает?
– Имя как имя, – устало ответил Леонид.
– Конечно, конечно. Я же не критикую. Просто отметил. Нетипичное какое-то имя… Сколько вам лет?
– Тридцать четыре.
– Прекрасный возраст, когда мудрость начинает проникать в уже давно не юную голову… Звание? – напомнил следователь.
– Комендант.
– Нет-нет. Я, очевидно, неправильно выразился. Выше сословие. Откуда вы родом?
– Мои родители владели скобяной лавкой. В небольшой деревне. Далеко отсюда.
– …Лавкой… Скобяной… Угу… А что за «деревня»? Соизвольте уточнить.
– Расхоженка. На севере империи.
– Никогда не слышал, – лысоватый всем своим видом демонстрировал заинтересованность. Но Леониду было видно, что не это тому нужно, и не факт, что верит.
– Значит, сын лавочника… ммм, – помедлил лысоватый, как бы прикидывая, что с этой информацией ему делать. – Ну, допустим. Вы говорите «комендант»… Как и когда вы стали комендантом?
– Года два назад, – помедлив, с трудом ответил Леонид. – Я был направлен вице-канцлером в Невеликие земли принять командование гарнизом окраинного форта Зуб.
– Вице-канцлером, – цепко переспросил лысоватый. – …Вице-ка-анцлером… Ареоном кор Левитом? Я не ослышался?.. М-да-а… Немного найдётся комендантов, которые были назначены лично самим вице-канцлером… «Направлен»?.. Скажите уж прямо, сослан. Интересно. Хм-м-м… Признайтесь, что вы не поделили с Жадным Лордом из Левита? – в голосе лысоватого слышалось явно демонстрируемое сочувствие.
– Замешана дама. Я не хотел бы распространяться, – пробормотал Леонид и попытался лицом изобразить нечто типа «Рад бы, да не в моих силах».
– Ну что ж,.. – лысоватый откинулся на спинку стула, опираясь на стол вытянутыми руками. На его лице отображалось явное разочарование.
– Лавочник, значит, – повторил он немного погодя. Видно было, что он заскучал. Наряду с этим он был в явном затруднении.
Леонид обхватил себя за плечи и скукожился, навалившись на стол. Внезапно он осознал, что его уже давно трясёт. Проклятый холод. Из-за слабости и усталости он действовал на тело как обволакивающие путы. На Леониде была только запачканная, местами надорванная грубая рубаха, холщёвые штаны и тканные короткие сапоги. Била сильная дрожь. А холод запускал свои мертвящие когти внутрь всё глубже. Вцеплялся в кости, сковывал суставы, отключал чувствительность стынущих конечностей.
«Ведь всего-то середина осени, – скользнула мысль в воспалённом мозгу. – Это всё проклятые камни. Они вытягивают жизнь из всего, что находится здесь».
Лысоватый встал, и принялся прохаживаться вокруг стола, заложив руки за спину. Он о чём-то думал. Его огромная ссутулившаяся тень на стене раздвоилась от двух свечей, светящих со стола допрашиваемого и из угла со стола писца.
– Так что ж я с тобой тут тогда сопли рассусоливаю! – внезапно он наклонился и с каким-то сипом гаркнул на ухо Леонида. Тень разрослась, склонилась и накрыла, как бы гигантскими крылами, сидящего за столом допрашиваемого. – А знаешь ли ты, как везде и всегда в таких ситуациях обращаются с простолюдинами?!
– З-знаю, – стуча зубами от холода, но при этом равнодушно ответил сын лавочника, который, несмотря на неожиданность, никак не отреагировал на этот всплеск эмоций. – В-валяйте.
Лысоватый остановился, как будто натолкнулся на стену. Засопел и вновь принялся думать.
«Он же ни на миг мне не верит. Ни на полволоска, – внезапно дошло до Леонида. Это было настолько очевидно, что он поразился, насколько был дураком на протяжении всего этого времени. Нечему тут верить. Видно травма головы, измученное состояние, терзающий холод и стресс совсем притупили его мозг до состояния идиотизма. – Конечно же, он знает что-то такое своё. Иначе стал бы он со мной возиться. Конечно, ему что-то от меня надо… Но вот что?»
Как бы в подтверждение мыслей и прозрения Леонида, лысоватый сам пошёл в открытую.
– А вам не кажется странным, – он снова перешёл на «вы», что не прошло незамеченным для посмурневшего разом допрашиваемого. – Что вместо того, чтобы лежать где-нибудь с удобствами в подвале на дыбе и вести великоречивую беседу с профессионалами такого рода общения, вы сидите… Заметьте – сидите, а не стоите, передо мной за одним столом. И мы с вами вполне мило беседуем? У вас не связаны руки. И отношение к вам, скажем, вполне, сносное. Вам не кажется странным, что вместо того, чтобы пригласить людей, которые умеют разговорить того, кто не умеет говорить вовсе, которые могут убедить в противном того, кто знает истину из первых рук и даже сам её творит. Которые знают как заставить мать начать клеветать на сына, мужа на жену, а сыновей на всех, на кого только будет угодно самому господину допросителю… Так вот, вместо того, чтобы обратиться за консультацией к этим достойным, поверьте, со всех сторон людям, вами занимаюсь я – простой скромный человек, не искушённый в таких формах допроса?
Он помолчал и, видя, что Леонид не проявляет видимого интереса к его словам, продолжил.
– Не кажется ли вам странным, что для пленного коменданта захваченного форта вам отводится чрезвычайно непростительно много времени в рамках допроса пленного, которого по всем статьям и законам войны следовало бы просто обезглавить, или повесить на воротах с учётом вашего, скажем так, «сословия»? Что вы на это думаете?
Лысоватый нагнул набок голову, силясь заглянуть в глаза пленному. Но натолкнулся лишь на усталый беспристрастный взгляд.
– Давайте, – равнодушно повторил Леонид. Холод он пересилил. Во всяком случае, ему удалось перестать его замечать. На время.
Лысоватый явно не это хотел услышать.
– Ну у вас есть хоть малейшие предположения, почему мы с вами… Я с вами… так нянчусь?! – попытался разговорить пленного он.
– В преддвериях вступления в должность нового коменданта форта хотите узнать, где мы храним мётлы и лопаты? – участливо предположил Леонид.
Лысоватый замер. Какое-то время он переваривал. Наконец, на лице его отобразилось что-то вроде подобия улыбки. И опять от неё Леониду стало не по себе.
– Хорошо, – лысоватый принял для себя какое-то решение и снова сел за стол на своё прежнее место. – Давайте начистоту.
Он ещё немного помолчал.
– Во-первых, вы должны знать, что я вам не верю. Совсем не верю, – он сделал паузу. Но, видимо, не очень рассчитывал на комментарии, потому продолжил. – Ну про то, как сын лавочника…
Речь лысоватого была прервана грохотом.
Рыжий детина что-то уронил в своём углу. Не то чернильницу, не то пергамент, не то ещё какой другой, но явно необходимый для его графоманских ковыряний, предмет загремел по каменному полу, эхом расската отразившись, казалось, от всех стен разом.
Лысоватый замолк, как бы вспомнив про существование писца, обратил свой взор в его сторону.
– Я… Оно… Упало… И э-то… чернила… чернила… нету… Всё… Разрешите сбегать? – забормотало сипло в углу.
Лысоватый развёл руки в стороны и с усталым видом развернулся обратно к Леониду, как бы в подтверждение чего-то кивая головой.
– Вот, собственно об этом я вам и говорю, – обратился он к допрашиваемому. – Ну какой из вас… «лавочник»? У вас же на лбу написана, извините, «благородная порода» до седьмого колена.
Рыжий писарь, выбрав момент, добрался до двери и, дважды резко ею взвизгнув, бросился в коридор.
Лысоватый замер в той же позе за столом, с закрытыми глазами, мелко тряся ладонями с растопыренными в напряжении пальцами.
– Добьёт меня эта дверь, – сокрушённо выдохнул он немного погодя. Он прошёл к злосчастной двери, набрав воздуха и мужества, с осторожностью отворил её, отчего та ревела, визжала и скрежетала на петлях, словно рядом резали стадо загнанных в угол свиней.
– Прикажи прислать плотника, – велел лысоватый кому-то за дверью. – Нет-нет, закрывать дверь не надо. Сейчас. Живо.
И вновь грохот удаляющихся бегущих ног по коридору.
Леонид уже не слышал их. Снаружи внезапно надвинулась темнота. Он завалился на стол, а затем его тело безвольно сползло со стула на пол….
***
Бурые равнины и холмы увядающей высокой растительности, подкрашенные то тут, то там фиолетовыми всполохами островков вереска. Среди них местами проступали серые нагромождения скальных пород.
