«Послушай же меня. Любовь – болезнь рассудка…»
Лео смеялся вместе с ней, следил за каждым движением. Как хороша сейчас, такая веселая, искренняя, страстная… Настоящая.
– Как ты прекрасна, моя повелительница, – неожиданно склонившись к ней, коснулся щеки, кончиками пальцев провел возле самых губ, нежным движением оборачивая ее лицо к своему. Анастази не противилась, словно не веря, что это происходит наяву; но едва он подался вперед, желая поцеловать, уклонилась, вскочила – ножки кресла оглушительно громко заскрипели о каменный пол, – а Лео протянул руку, словно желал ее удержать, но не смел коснуться.
– Лео, ты… ты…
Лео смотрел на нее, и его пристальный, неподвижный взгляд выражал больше, чем самая страстная из известных любовных песен. Менестрель желал ее – Анастази не ошибалась в таких вещах, и то, что сейчас произошло, всего лишь сделало его устремления очевидными.
Отчего он не боится, что она отвергнет его, оскорбит насмешками – да, в конце концов, сообщит о его поведении супругу, право которого за подобное отнять жизнь не то что у менестреля, но даже у князя?..
Нужно было что-то сказать, что-то очень важное – она позабыла, что в подобных ситуациях любые слова бедны и нелепы. Королева остановилась у самого выхода. Кот, последовавший за ней, ткнулся носом в закрытую дверь.
– Разве ты не понимаешь, что это немыслимо, невозможно?! Даже если бы…
– Ази, – произнес Лео. Впервые он назвал ее так. – Ты позволишь мне остаться здесь, или…
Он замолчал, словно ожидая ее решения и готовясь к тому, что королева прикажет ему немедленно покинуть не только Вальденбург, но и пределы королевства.
– Оставайся столько, сколько будет необходимо, тебе никто не станет мешать. Но не слишком усердствуй – говорят, от чрезмерной учености можно сойти с ума, а мне только что показалось, что ты сделал первый шаг на этом пути. Берегись! Безумие – не самое страшное, ибо и к помешанным иногда испытывают сострадание. Но дыба, железный крюк и пыточные клещи изобретены людьми не для того, чтобы проявлять милосердие.
Она достаточно хорошо владела собой, чтобы говорить внятно и с расстановкой. Заметила, как поочередно страх и отвращение промелькнули на лице менестреля – лучшее ручательство того, что он больше не позволит себе подобных непристойностей.
Закрыв дверь библиотеки, погруженная в хаос мыслей и чувств, словно в тумане, Анастази сделала несколько шагов и остановилась у окна. Если бы ее спросили сейчас, кто она и что здесь делает, вряд ли бы она сумела дать внятный ответ.
Кот, озадаченный новой остановкой, и, по-видимому, желавший продолжения прогулки, бесшумно подошел и боднул лбом ладонь хозяйки.
– Лео, зачем ты меня преследуешь?..
Собрав последние силы, не оглядываясь, она бросилась прочь.
– Пользуясь привилегией, данной роду Гервартов, барон Брандольф Герварт взывает к своему сюзерену о защите и покровительстве, дабы король Торнхельм рассмотрел обиду, нанесенную бароном Эццоненом, свершил свой честный суд и подтвердил право барона Герварта получить возмещение за учиненный вред.
Клаус Фогель, распорядитель вальденбургского двора, почтительно поклонился королю.
– И чего же хочет барон? Хотелось бы уже узнать суть дела.
Распорядитель принялся подробно и неторопливо излагать обстоятельства произошедшего, и, зная, что это займет немало времени, Торнхельм удобней устроился в кресле, окруженный десятком вельмож – непременных участников королевских советов, лица коих сейчас были непроницаемы.
Кажется, барон несколько злоупотребляет привилегией, данной роду Гервартов домом Швертегейсс-Лините-и-Эрвен за заслуги его прадеда…
Монотонная речь убаюкивала, и Торнхельм тряхнул головой, желая избавиться от сонливости и сосредоточиться на деле.
Фогель то и дело сверялся с грамотой, которую накануне доставил в Вальденбург нарочный барона. Сам Герварт, хотя был не так уж стар, занедужил, в противном же случае, разумеется, не преминул бы предстать перед королем самолично.
– Четвертого дня дерзкие молодчики, ловчие барона Эццонена, загнали вепря на земли Гервартов, убили его и этим причинили преданнейшему из ваших вассалов немалый ущерб. Барон Герварт желает взыскать с наглецов и настаивает, что вепрь является его собственностью, так как убит в его владениях…
Время для охоты было выбрано на редкость удачно. Стояла тихая, сырая и пасмурная погода; и лошади, и собаки чувствовали себя привольно на упругом снегу. Свирепые ветры с начала зимы гнали его в сторону леса, где он осел пышными шапками на кустах бересклета и чубушника, заставив ветви склониться к самой земле. То тут, то там торчали клочки пожухлой травы, желтые сухие кисти овсяницы – поблекшая память прошедшего лета.
Королевский выезд, довольно многочисленный, составляли в основном загонщики, псари и егеря. Короля сопровождали всего несколько вельмож, среди которых первым был, разумеется, герцог Лините, по праву рождения занимавший привычное место справа от кузена, а также Лео, державшийся, вопреки обыкновению, весьма скромно.
Рядом с королем, по левую руку, ехал верный Удо, вооруженный длинной дубинкой со скругленным концом, обтянутым толстой кожей. Мальчишка не раз сопровождал государя во время охоты, однако ему еще не доводилось пробовать своих сил ни в качестве ловчего, ни в качестве загонщика.
Сегодня юному пажу предстояло испытать себя, и оттого он так сосредоточенно смотрел вперед, так крепко сжимал в руке непривычное оружие.
Торнхельм то и дело постукивал рукояткой кнута о луку седла, то же проделывали и загонщики. Некоторые из них щелкали плетьми в воздухе, стараясь производить побольше шума, и внимательно оглядывали поле, чтобы вовремя заметить встревожившегося зверя.
Но пока поле оставалось пустынным, и, пользуясь затишьем, Торнхельм жестом подозвал Лео к себе для разговора. Менестрель повиновался; приблизившись, поклонился королю и герцогу. Удо уступил ему место подле своего господина. Лео ожидал, когда король заговорит.
– Какие новости привез гонец из Тевольта?
– Ваш брат и мой господин желает знать, сможет ли он рассчитывать на ваше участие в случае войны с графом Цеспельским.
– Он действительно решил собирать войско и идти войной на Цеспель? Убереги нас от этого небо.
– Мой господин надеется, что до этого не дойдет, – Лео склонил голову, метнул быстрый взгляд в сторону рвущихся собак, которых псари сдерживали на длинных сворках. Торнхельм понял, что менестреля то ли что-то смущает, то ли тревожит, однако решил, что тот беспокоится за успех своей миссии. – Кому, как не тебе, о великий король, знать, что там, где есть выбор между ненужным кровопролитием или полюбовным соглашением, не опустошающим кошели верных вассалов, мой повелитель предпочтет второе.
– Раньше речь велась о торговом соглашении, а не о военном союзе… Я обдумаю это и непременно дам моему брату ответ. Теперь же езжай и веселись, ибо я помню, что ты не только посланник своего господина, но также и гость вальденбургского двора.
– Что-то наш менестрель до крайности хмур и немногословен, и охота как будто не в развлечение ему, – сказал Свен Лините, проводив Лео взглядом. – Должно быть, ему привычнее быть одновременно и приманкой, и охотником в несколько ином обществе. Даже королева, кажется, поддалась чарам его песен… Да и мчаться по зимнему полю в такой холодный день совсем не то же, что играть на лютне в жарко натопленном зале.
– А что же ты, мой друг? Ремесло менестреля тебе тоже не чуждо, если вспомнить твои похождения в Золотом Рассвете. Не собираешься ли ты снова штурмовать неприступные замки любви?
– В каком-то смысле да, – ответил герцог, оглянувшись на остальных, ехавших чуть позади. – У меня непростое дело, которое может затронуть тебя, дорогой кузен! Не знаю, как ты к этому отнесешься, ибо его разрешение достаточно сложно.
– Что ж, давай обсудим, – Торнхельм посмотрел на брата, странно уверенный, что речь пойдет о том, о чем он сам не находил времени – или желания? – говорить. Пришпорил вороного, пуская в галоп.
За ними никто не последовал. Кузены отдалились от свиты, так, чтобы их разговор не могли услышать, и король позволил вороному снова перейти на рысь.
– Слушаю тебя.
– Мне не нравится ситуация, в которой я оказался, – Свен умолк, собираясь с мыслями, снова взглянул на поле, натянул поводья, сдерживая коня, норовившего обогнать королевского скакуна. – Я привык жить в согласии с законами нашего рода. Но теперь вправе считать себя отступником, ибо презрел их, содеяв ложь – ввел в свой дом женщину, которую не люблю, да никогда и не любил.
Торнхельм продолжал слушать, не выказывая ни раздражения, ни одобрения.
– И есть та, которую я люблю всем сердцем и желаю видеть своей подругой и спутницей, но…
Герцог снова умолк. Торнхельм внимательно взглянул на кузена – Свен был немного бледен, но в его глазах читалась упрямая решительность, а жесткость, с которой он произнес последнюю фразу, однозначно давала понять – герцог принял решение и, по-видимому, отступать от него не намерен.
Это понравилось королю, которого в последнее время не раз посещала мысль, что чувства брата, похоже, стали такими же тусклыми, неспособными согреть, как угасающее пламя. Соединенный узами счастливого брака с желанной женщиной, Торнхельм не мог одобрить нерешительность и робость, которые к тому же шли вразлад с законами дома Лините.
Все же на гербе их рода волк, а не цапля, и герцог должен вести себя соответственно.
Свен обернулся к брату, и Торнхельм пожалел, что Евгения сейчас не видит возлюбленного – выбившиеся из-под меховой шапки с лисьим хвостом русые кудри ниспадают на высокий лоб, серые глаза блестят, на тонких губах улыбка. Эскофль благородного темно-синего цвета из лучшего северного сукна и длинный, подбитый мехом плащ дополняли впечатление: никто бы не усомнился, что перед ним особа королевской крови.
– Осуществлению желаемого мешают известные препятствия, – решительно продолжал Свен. – Я почел бы за высшее счастье видеть Евгению своей женой, но куда мне девать шрамы, что на моей груди, и как забыть кровь, которой я клялся?.. И что скажут люди, узнав, что герцог Лините отказался от этой клятвы? Однако и положение Евгении не из простых. И я понимаю, что герцогиня – при определенных условиях, конечно, – может принять предложение другого искателя, ибо уже очень давно лишена возможности быть согретой теплом своего очага.
– Сложно отрицать очевидное, Свен – ей нет обратной дороги ни в Беллераух, ни в Золотой Рассвет. Вообще никуда, где верны тевольтскому королю, ибо ее без промедления выдадут законному мужу, и тогда…
Торнхельм прервался, увидев, как катящийся по полю заяц, поднятый шумом, сделав петлю, проскочил прямо перед конем Удо. Тот от такой неожиданности сбился с шага и чуть не сбросил своего седока.
– Я не допускаю даже мысли об этом, дорогой кузен, но, случись такое, сумею разобраться по-своему с ничтожеством вроде герцога Рюттеля. И мне плевать, что подумают об этом в Тевольте. Не сомневаюсь, что любовниц самого короля Вольфа, даже если они замужние дамы, вряд ли кто-то смеет осуждать за прелюбодеяние…
Торнхельм позволил себе усмехнуться этой колкости, ибо Свен сказал чистую правду.
– Ну же, Свен, продолжай.
– У Евгении, конечно, не будет никакого приданого, за исключением малой доли серебром, которой хватит лишь на то, чтобы быть принятой в монастырь.
– Да-да, – задумчиво произнес Торнхельм. – Ибо имеет место супружеская неверность, и все, с чем она пришла в дом Рюттелей, останется собственностью ее мужа.
– Все верно. Но меня это не тревожит, дорогой брат. По счастью, мое состояние позволяет жить так, чтобы моя жена ни в чем не знала нужды. Так что пусть герцог Рюттель не беспокоится насчет рудника, или же вернет Эриху фон Зюдову годовую выработку серебра, если пожелает. Герцогу из дома Лините-и-Эрвен не пристало быть мелочным. Я не торговец, чтобы трястись над каждой монетой!
– Однако, Свен, не забыл ли ты, что существует вопрос и посерьезнее? На повторный брак Евгении нужно не только благословение ее отца, которое, я не сомневаюсь, будет получено без чрезмерных затруднений, но и разрешение сюзерена… Как считаешь, король Вольф пойдет на это?
Свен пожал плечами. Торнхельм видел, что его вопросы не отрезвили кузена, и слова герцога вот-вот зазвучат как застольная похвальба.
– Возможно, я смогу его заинтересовать. Правда, мне бы не хотелось раздавать свои земли… Но мои владения граничат с землями Конрада, и если между добрыми родственниками случится недопонимание, то, полагаю, королю Вольфу не будут лишними полтысячи ратников…
Он посмотрел на Торнхельма и внезапно утратил весь свой пыл.
– Разумеется, я буду испрашивать дозволения у тебя, мой король, прежде чем стану оказывать какую-либо поддержку...
– Скорее невмешательство, Свен. Только невмешательство. Твой личный боевой поход будет воспринят как мое решение. Поддержка – слишком дорогая вещь в наши дни, чтобы раздавать ее направо и налево. Но даже не Вольф твоя главная проблема, дорогой брат, а твоя собственная жена. Все, что ты напридумывал, разобьется об один неоспоримый факт – тебе не из-за чего с ней разводиться.
– Я знаю, что это очень трудно, почти невозможно, – Свен несколько раз с силой ударил рукоятью плетки по луке седла, так что конь пугливо повел ушами. – Но все же я хочу знать, смогу ли рассчитывать на благоволение своего короля?
…– Каким будет ваше слово, мой повелитель? – Клаус Фогель ожидал ответа, застыв в почтительном полупоклоне. – Быть может, ваш смиренный слуга недостаточно ясно изложил суть этого дела?..
Удо поднес подогретое вино, поставил на стол перед королем кубок, от которого шел горячий пар, и приманчивое благоухание яблок и мускатного ореха заставило короля очнуться от воспоминаний. Вельможи тоже оживились; можно было поклясться, что теперь разбираемое дело кажется им, как и королю, не столь значительным, каким пытался представить его барон Герварт.
– Ты всегда излагаешь дела с отменной обстоятельностью, – Торнхельм посмотрел на распорядителя, потом на пажа, который понял господина без слов и принял у Фогеля свернутый пергамент. – Действительно ли дело только в убитом звере и подпорченном здоровье барона? Или есть еще что-то?
– Да, мой король, – с готовностью откликнулся Фогель, так, что стало понятно, что именно этого вопроса он и ждал. – Пользуясь предоставленными мне полномочиями, я выяснил некоторые подробности этого дела. Среди людей барона Эццонена был сын его сестры. Что там произошло, до сих пор не очень понятно, ибо говорят разное. Ясно лишь то, что, когда люди барона Герварта застигли их с добычей, то немедля доставили в замок к самому барону… И случилось так, что с названным юношей произошло несчастье. Оступившись, он свалился с лестницы, ведущей в башню.
– И что с ним? – спросил герцог Лините, и Фогель повернулся к нему с тем же почтительным поклоном.
– Прошло уже три ночи, а молодой барон все еще в беспамятстве, и никто не решается сказать с уверенностью, придет ли он в себя. Так что, если говорить по совести, теперь уже Эццонены вправе истребовать ответа, ибо за такое платят кровью.
– Тому были свидетели?
– Да, и я распорядился, чтобы их доставили сюда. Затруднение в том, что оба свидетеля представляют сторону Гервартов.
Лео смеялся вместе с ней, следил за каждым движением. Как хороша сейчас, такая веселая, искренняя, страстная… Настоящая.
– Как ты прекрасна, моя повелительница, – неожиданно склонившись к ней, коснулся щеки, кончиками пальцев провел возле самых губ, нежным движением оборачивая ее лицо к своему. Анастази не противилась, словно не веря, что это происходит наяву; но едва он подался вперед, желая поцеловать, уклонилась, вскочила – ножки кресла оглушительно громко заскрипели о каменный пол, – а Лео протянул руку, словно желал ее удержать, но не смел коснуться.
– Лео, ты… ты…
Лео смотрел на нее, и его пристальный, неподвижный взгляд выражал больше, чем самая страстная из известных любовных песен. Менестрель желал ее – Анастази не ошибалась в таких вещах, и то, что сейчас произошло, всего лишь сделало его устремления очевидными.
Отчего он не боится, что она отвергнет его, оскорбит насмешками – да, в конце концов, сообщит о его поведении супругу, право которого за подобное отнять жизнь не то что у менестреля, но даже у князя?..
Нужно было что-то сказать, что-то очень важное – она позабыла, что в подобных ситуациях любые слова бедны и нелепы. Королева остановилась у самого выхода. Кот, последовавший за ней, ткнулся носом в закрытую дверь.
– Разве ты не понимаешь, что это немыслимо, невозможно?! Даже если бы…
– Ази, – произнес Лео. Впервые он назвал ее так. – Ты позволишь мне остаться здесь, или…
Он замолчал, словно ожидая ее решения и готовясь к тому, что королева прикажет ему немедленно покинуть не только Вальденбург, но и пределы королевства.
– Оставайся столько, сколько будет необходимо, тебе никто не станет мешать. Но не слишком усердствуй – говорят, от чрезмерной учености можно сойти с ума, а мне только что показалось, что ты сделал первый шаг на этом пути. Берегись! Безумие – не самое страшное, ибо и к помешанным иногда испытывают сострадание. Но дыба, железный крюк и пыточные клещи изобретены людьми не для того, чтобы проявлять милосердие.
Она достаточно хорошо владела собой, чтобы говорить внятно и с расстановкой. Заметила, как поочередно страх и отвращение промелькнули на лице менестреля – лучшее ручательство того, что он больше не позволит себе подобных непристойностей.
Закрыв дверь библиотеки, погруженная в хаос мыслей и чувств, словно в тумане, Анастази сделала несколько шагов и остановилась у окна. Если бы ее спросили сейчас, кто она и что здесь делает, вряд ли бы она сумела дать внятный ответ.
Кот, озадаченный новой остановкой, и, по-видимому, желавший продолжения прогулки, бесшумно подошел и боднул лбом ладонь хозяйки.
– Лео, зачем ты меня преследуешь?..
Собрав последние силы, не оглядываясь, она бросилась прочь.
ГЛАВА 4
– Пользуясь привилегией, данной роду Гервартов, барон Брандольф Герварт взывает к своему сюзерену о защите и покровительстве, дабы король Торнхельм рассмотрел обиду, нанесенную бароном Эццоненом, свершил свой честный суд и подтвердил право барона Герварта получить возмещение за учиненный вред.
Клаус Фогель, распорядитель вальденбургского двора, почтительно поклонился королю.
– И чего же хочет барон? Хотелось бы уже узнать суть дела.
Распорядитель принялся подробно и неторопливо излагать обстоятельства произошедшего, и, зная, что это займет немало времени, Торнхельм удобней устроился в кресле, окруженный десятком вельмож – непременных участников королевских советов, лица коих сейчас были непроницаемы.
Кажется, барон несколько злоупотребляет привилегией, данной роду Гервартов домом Швертегейсс-Лините-и-Эрвен за заслуги его прадеда…
Монотонная речь убаюкивала, и Торнхельм тряхнул головой, желая избавиться от сонливости и сосредоточиться на деле.
Фогель то и дело сверялся с грамотой, которую накануне доставил в Вальденбург нарочный барона. Сам Герварт, хотя был не так уж стар, занедужил, в противном же случае, разумеется, не преминул бы предстать перед королем самолично.
– Четвертого дня дерзкие молодчики, ловчие барона Эццонена, загнали вепря на земли Гервартов, убили его и этим причинили преданнейшему из ваших вассалов немалый ущерб. Барон Герварт желает взыскать с наглецов и настаивает, что вепрь является его собственностью, так как убит в его владениях…
Время для охоты было выбрано на редкость удачно. Стояла тихая, сырая и пасмурная погода; и лошади, и собаки чувствовали себя привольно на упругом снегу. Свирепые ветры с начала зимы гнали его в сторону леса, где он осел пышными шапками на кустах бересклета и чубушника, заставив ветви склониться к самой земле. То тут, то там торчали клочки пожухлой травы, желтые сухие кисти овсяницы – поблекшая память прошедшего лета.
Королевский выезд, довольно многочисленный, составляли в основном загонщики, псари и егеря. Короля сопровождали всего несколько вельмож, среди которых первым был, разумеется, герцог Лините, по праву рождения занимавший привычное место справа от кузена, а также Лео, державшийся, вопреки обыкновению, весьма скромно.
Рядом с королем, по левую руку, ехал верный Удо, вооруженный длинной дубинкой со скругленным концом, обтянутым толстой кожей. Мальчишка не раз сопровождал государя во время охоты, однако ему еще не доводилось пробовать своих сил ни в качестве ловчего, ни в качестве загонщика.
Сегодня юному пажу предстояло испытать себя, и оттого он так сосредоточенно смотрел вперед, так крепко сжимал в руке непривычное оружие.
Торнхельм то и дело постукивал рукояткой кнута о луку седла, то же проделывали и загонщики. Некоторые из них щелкали плетьми в воздухе, стараясь производить побольше шума, и внимательно оглядывали поле, чтобы вовремя заметить встревожившегося зверя.
Но пока поле оставалось пустынным, и, пользуясь затишьем, Торнхельм жестом подозвал Лео к себе для разговора. Менестрель повиновался; приблизившись, поклонился королю и герцогу. Удо уступил ему место подле своего господина. Лео ожидал, когда король заговорит.
– Какие новости привез гонец из Тевольта?
– Ваш брат и мой господин желает знать, сможет ли он рассчитывать на ваше участие в случае войны с графом Цеспельским.
– Он действительно решил собирать войско и идти войной на Цеспель? Убереги нас от этого небо.
– Мой господин надеется, что до этого не дойдет, – Лео склонил голову, метнул быстрый взгляд в сторону рвущихся собак, которых псари сдерживали на длинных сворках. Торнхельм понял, что менестреля то ли что-то смущает, то ли тревожит, однако решил, что тот беспокоится за успех своей миссии. – Кому, как не тебе, о великий король, знать, что там, где есть выбор между ненужным кровопролитием или полюбовным соглашением, не опустошающим кошели верных вассалов, мой повелитель предпочтет второе.
– Раньше речь велась о торговом соглашении, а не о военном союзе… Я обдумаю это и непременно дам моему брату ответ. Теперь же езжай и веселись, ибо я помню, что ты не только посланник своего господина, но также и гость вальденбургского двора.
– Что-то наш менестрель до крайности хмур и немногословен, и охота как будто не в развлечение ему, – сказал Свен Лините, проводив Лео взглядом. – Должно быть, ему привычнее быть одновременно и приманкой, и охотником в несколько ином обществе. Даже королева, кажется, поддалась чарам его песен… Да и мчаться по зимнему полю в такой холодный день совсем не то же, что играть на лютне в жарко натопленном зале.
– А что же ты, мой друг? Ремесло менестреля тебе тоже не чуждо, если вспомнить твои похождения в Золотом Рассвете. Не собираешься ли ты снова штурмовать неприступные замки любви?
– В каком-то смысле да, – ответил герцог, оглянувшись на остальных, ехавших чуть позади. – У меня непростое дело, которое может затронуть тебя, дорогой кузен! Не знаю, как ты к этому отнесешься, ибо его разрешение достаточно сложно.
– Что ж, давай обсудим, – Торнхельм посмотрел на брата, странно уверенный, что речь пойдет о том, о чем он сам не находил времени – или желания? – говорить. Пришпорил вороного, пуская в галоп.
За ними никто не последовал. Кузены отдалились от свиты, так, чтобы их разговор не могли услышать, и король позволил вороному снова перейти на рысь.
– Слушаю тебя.
– Мне не нравится ситуация, в которой я оказался, – Свен умолк, собираясь с мыслями, снова взглянул на поле, натянул поводья, сдерживая коня, норовившего обогнать королевского скакуна. – Я привык жить в согласии с законами нашего рода. Но теперь вправе считать себя отступником, ибо презрел их, содеяв ложь – ввел в свой дом женщину, которую не люблю, да никогда и не любил.
Торнхельм продолжал слушать, не выказывая ни раздражения, ни одобрения.
– И есть та, которую я люблю всем сердцем и желаю видеть своей подругой и спутницей, но…
Герцог снова умолк. Торнхельм внимательно взглянул на кузена – Свен был немного бледен, но в его глазах читалась упрямая решительность, а жесткость, с которой он произнес последнюю фразу, однозначно давала понять – герцог принял решение и, по-видимому, отступать от него не намерен.
Это понравилось королю, которого в последнее время не раз посещала мысль, что чувства брата, похоже, стали такими же тусклыми, неспособными согреть, как угасающее пламя. Соединенный узами счастливого брака с желанной женщиной, Торнхельм не мог одобрить нерешительность и робость, которые к тому же шли вразлад с законами дома Лините.
Все же на гербе их рода волк, а не цапля, и герцог должен вести себя соответственно.
Свен обернулся к брату, и Торнхельм пожалел, что Евгения сейчас не видит возлюбленного – выбившиеся из-под меховой шапки с лисьим хвостом русые кудри ниспадают на высокий лоб, серые глаза блестят, на тонких губах улыбка. Эскофль благородного темно-синего цвета из лучшего северного сукна и длинный, подбитый мехом плащ дополняли впечатление: никто бы не усомнился, что перед ним особа королевской крови.
– Осуществлению желаемого мешают известные препятствия, – решительно продолжал Свен. – Я почел бы за высшее счастье видеть Евгению своей женой, но куда мне девать шрамы, что на моей груди, и как забыть кровь, которой я клялся?.. И что скажут люди, узнав, что герцог Лините отказался от этой клятвы? Однако и положение Евгении не из простых. И я понимаю, что герцогиня – при определенных условиях, конечно, – может принять предложение другого искателя, ибо уже очень давно лишена возможности быть согретой теплом своего очага.
– Сложно отрицать очевидное, Свен – ей нет обратной дороги ни в Беллераух, ни в Золотой Рассвет. Вообще никуда, где верны тевольтскому королю, ибо ее без промедления выдадут законному мужу, и тогда…
Торнхельм прервался, увидев, как катящийся по полю заяц, поднятый шумом, сделав петлю, проскочил прямо перед конем Удо. Тот от такой неожиданности сбился с шага и чуть не сбросил своего седока.
– Я не допускаю даже мысли об этом, дорогой кузен, но, случись такое, сумею разобраться по-своему с ничтожеством вроде герцога Рюттеля. И мне плевать, что подумают об этом в Тевольте. Не сомневаюсь, что любовниц самого короля Вольфа, даже если они замужние дамы, вряд ли кто-то смеет осуждать за прелюбодеяние…
Торнхельм позволил себе усмехнуться этой колкости, ибо Свен сказал чистую правду.
– Ну же, Свен, продолжай.
– У Евгении, конечно, не будет никакого приданого, за исключением малой доли серебром, которой хватит лишь на то, чтобы быть принятой в монастырь.
– Да-да, – задумчиво произнес Торнхельм. – Ибо имеет место супружеская неверность, и все, с чем она пришла в дом Рюттелей, останется собственностью ее мужа.
– Все верно. Но меня это не тревожит, дорогой брат. По счастью, мое состояние позволяет жить так, чтобы моя жена ни в чем не знала нужды. Так что пусть герцог Рюттель не беспокоится насчет рудника, или же вернет Эриху фон Зюдову годовую выработку серебра, если пожелает. Герцогу из дома Лините-и-Эрвен не пристало быть мелочным. Я не торговец, чтобы трястись над каждой монетой!
– Однако, Свен, не забыл ли ты, что существует вопрос и посерьезнее? На повторный брак Евгении нужно не только благословение ее отца, которое, я не сомневаюсь, будет получено без чрезмерных затруднений, но и разрешение сюзерена… Как считаешь, король Вольф пойдет на это?
Свен пожал плечами. Торнхельм видел, что его вопросы не отрезвили кузена, и слова герцога вот-вот зазвучат как застольная похвальба.
– Возможно, я смогу его заинтересовать. Правда, мне бы не хотелось раздавать свои земли… Но мои владения граничат с землями Конрада, и если между добрыми родственниками случится недопонимание, то, полагаю, королю Вольфу не будут лишними полтысячи ратников…
Он посмотрел на Торнхельма и внезапно утратил весь свой пыл.
– Разумеется, я буду испрашивать дозволения у тебя, мой король, прежде чем стану оказывать какую-либо поддержку...
– Скорее невмешательство, Свен. Только невмешательство. Твой личный боевой поход будет воспринят как мое решение. Поддержка – слишком дорогая вещь в наши дни, чтобы раздавать ее направо и налево. Но даже не Вольф твоя главная проблема, дорогой брат, а твоя собственная жена. Все, что ты напридумывал, разобьется об один неоспоримый факт – тебе не из-за чего с ней разводиться.
– Я знаю, что это очень трудно, почти невозможно, – Свен несколько раз с силой ударил рукоятью плетки по луке седла, так что конь пугливо повел ушами. – Но все же я хочу знать, смогу ли рассчитывать на благоволение своего короля?
…– Каким будет ваше слово, мой повелитель? – Клаус Фогель ожидал ответа, застыв в почтительном полупоклоне. – Быть может, ваш смиренный слуга недостаточно ясно изложил суть этого дела?..
Удо поднес подогретое вино, поставил на стол перед королем кубок, от которого шел горячий пар, и приманчивое благоухание яблок и мускатного ореха заставило короля очнуться от воспоминаний. Вельможи тоже оживились; можно было поклясться, что теперь разбираемое дело кажется им, как и королю, не столь значительным, каким пытался представить его барон Герварт.
– Ты всегда излагаешь дела с отменной обстоятельностью, – Торнхельм посмотрел на распорядителя, потом на пажа, который понял господина без слов и принял у Фогеля свернутый пергамент. – Действительно ли дело только в убитом звере и подпорченном здоровье барона? Или есть еще что-то?
– Да, мой король, – с готовностью откликнулся Фогель, так, что стало понятно, что именно этого вопроса он и ждал. – Пользуясь предоставленными мне полномочиями, я выяснил некоторые подробности этого дела. Среди людей барона Эццонена был сын его сестры. Что там произошло, до сих пор не очень понятно, ибо говорят разное. Ясно лишь то, что, когда люди барона Герварта застигли их с добычей, то немедля доставили в замок к самому барону… И случилось так, что с названным юношей произошло несчастье. Оступившись, он свалился с лестницы, ведущей в башню.
– И что с ним? – спросил герцог Лините, и Фогель повернулся к нему с тем же почтительным поклоном.
– Прошло уже три ночи, а молодой барон все еще в беспамятстве, и никто не решается сказать с уверенностью, придет ли он в себя. Так что, если говорить по совести, теперь уже Эццонены вправе истребовать ответа, ибо за такое платят кровью.
– Тому были свидетели?
– Да, и я распорядился, чтобы их доставили сюда. Затруднение в том, что оба свидетеля представляют сторону Гервартов.
