– Как же получилось, что не оказалось свидетелей с другой стороны?
Фогель пожал плечами – хитрый лис.
– Теперь никого не разыщешь. И это легко объяснить, мой герцог – когда уже сгущается ночь, так же темно становится и в умах некоторых наших рыцарей. Люди лаются, точно собаки, а собаки вторят им.
…Захлебывающийся, яростный лай и гул охотничьего рога позволили королю повременить с ответом. Псари пустили хортых, и по белому полю плеснула рыже-пегая, бурматая волна.
Лисицу, поднятую ближе к лесу, поймали быстро, лис покрупнее, с пушистым и длинным рыже-серым хвостом, оказался увертлив и хитер, и водил собак за собой, петляя и делая ложные выпады, уходя от них широкими кругами.
– Лови, лови его! Вьется, что твой угорь! – кричал Удо Лантерс, размахивая дубинкой, но не решаясь оставить место подле короля. Торнхельм хлопнул его по плечу.
– Ну же, Удо, покажи себя! Время переярку становиться взрослым волком!
Лис, перепрыгнув через неширокий овраг, оставил уловки, помчался прямиком к кромке леса в надежде найти там себе спасение. Собаки неслись, захлебываясь лаем; казалось, что ему все же удастся уйти, оставив ни с чем своих преследователей.
Но вот Зигер, бронзово-коричневый, длинноногий – любимец короля и принца Отто, в несколько прыжков догнал его, лязгнул клыками, пытаясь ухватить. Рыжий увернулся, метнулся в другую сторону, но пути к спасению уже не было.
Бушующая волна захлестнула, ударила оземь, закрутила, и, окутанный снежными клубами точно морской пеной, он на мгновение пропал из виду.
Удо первым очутился рядом, но никак не решался протянуть к нему руку – лис вертелся, как ошпаренный, огрызаясь на каждый выпад. Его страх стал ему защитой.
Наконец подоспели егеря и вытащили его, полуживого, но все еще разъяренного – глаза злые, пасть широко разинута, лапы скребут воздух.
Следовало оглушить его, а лучше сразу убить, чтобы отвезти в Вальденбург и снять шкуру. Один из егерей сноровисто растянул брыкающееся тельце на утоптанном снегу.
Удо медлил.
– Давайте, сударь, уж больно он матерый – как бы не дал стрекача…
Юноша поднял дубинку и с силой опустил ее. Жертва дернулась, и удар пришелся по уху. Лис тявкнул, рванулся, и егерю стоило немалого труда его удержать. Удо замахнулся снова, но решимости для второго удара уже не нашел.
– Позволь, я закончу, – вмешался Лео и забрал у юного пажа его оружие. Потом, выждав мгновение, нанес удар – точно и мягко. Рыжее тело обмякло, и егерь, подняв за задние лапы, слегка встряхнул его.
– Какой красавец! Отчаянно дрался – собаки не успели потрепать…
Взятый на длинный повод, Зигер все никак не мог успокоиться, возбужденный погоней – вертелся и время от времени глухо ворчал. Торнхельм, спешившись, подошел к своему любимцу, угостил куском сырого мяса, потрепал по холке. Пес фыркнул, сунулся носом в рукав, ища добавки.
…– Собака?! Второй свидетель – собака? – голос двоюродного брата заставил короля отвлечься от захвативших его мыслей. На середину зала вывели крупного лохматого пса. Понуждаемый удерживающим его на коротком поводке воином, он уселся на пол и вывалил язык, точно успел запыхаться.
– Что ж, я хорошо помню собак, которые присутствовали на судах в качестве обвиняемых, истцов и даже вершителей правосудия, – Торнхельм слегка развел руки в стороны, потом откинулся на спинку кресла. – И ни разу не услышал от них ни единого человеческого слова. Дело об охоте не стоит свечей, которые сгорели, пока мы его обсуждали. Что касается остального, то пусть честный поединок выявит правого. Не ранее, чем через два месяца от сегодняшнего дня ему должно состояться. Однако я настаиваю – Фогель,ппозаботься, чтобы им стало об этом известно, – на полюбовном разрешении дела с назначением выкупа, который устроит обе стороны, ибо не поддерживаю бессмысленного кровопролития среди своих подданных.
– Я немедленно исполню…
– Да, и не забудь еще вот что – ежели кто из них ослушается моей воли, будет лишен имущества и вместе со всем семейством изгнан за пределы моих владений. Не в первый раз они испытывают мое терпение – как и терпение совета – склоками и неуживчивостью. Если не научатся договариваться между собой, придется им удалиться в местность куда менее богатую, но зато более пустынную… где их будут волновать вопросы более насущные, нежели желание повздорить друг с другом.
Сказав так, он поднялся со своего места, давая понять, что совет окончен. Все присутствующие незамедлительно встали и быстро покинули зал. Остался только Свен, которому некуда было торопиться. Удо закрыл дверь, повернулся к королю.
– Ваше величество, осмелюсь напомнить, госпожа королева ожидает в каминном зале, в ваших покоях… Она соскучилась, не видя вас целый день, и не желает трапезничать в одиночестве.
– Я понял, понял, – Торнхельм махнул рукой, польщенный и одновременно испытавший легкую досаду оттого, что жена позволяет себе так легкомысленно, почти непочтительно относиться к его делам. Впрочем, переданная юным пажом просьба свидетельствовала лишь о нежной любви жены к мужу, и король сразу же укорил себя за черствость. Стоит только дать волю разрушительным чувствам – и любая радость омрачается, словно спелый плод, в котором завелась гниль.
– Не думал я, что все это настолько затянется, – проговорил Свен, собиравшийся еще засветло выехать из Вальденбурга, но решивший отложить отъезд лишь ради присутствия на совете. Теперь уже стемнело, а потому король предложил брату присоединиться к ним с королевой и отужинать вместе.
– Разумеется, для меня честь разделить с тобой вечернюю трапезу, дорогой кузен. Надеюсь, что увижу там и герцогиню Рюттель?
– Ох уж эта герцогиня, – Торнхельм подавил смешок. – Куда ж вы друг без друга. Удо, вели сказать, чтобы накрыли на стол и сообщили герцогине, что мы настаиваем, чтобы она присоединилась к нашей трапезе. Но не слишком торопись – я желаю немного передохнуть. Этот Фогель ухитряется напустить тумана даже в самом ясном деле.
…К Вальденбургу охотники подъехали уже в темноте, ворота замка были гостеприимно отворены, а свет в окнах капеллы был виден от самого начала длинного моста над Теглой – и Торнхельм почувствовал ту особенную, ни с чем не сравнимую радость, которую испытывал всякий раз, возвращаясь домой, зная, что его с нетерпением ждут.
Перед сном Торнхельм рассказывал Анастази об охоте. Королева положила его голову себе на колени, нежно поглаживала седые виски. Рубашка сползла у нее с плеча, но Анастази не спешила ее поправлять – тяжелый полог надежно защищал супружеское ложе от сквозняков, а слуги позаботились о том, чтобы в королевской опочивальне было тепло.
– Ты как-то особенно разговорчив сегодня, мой дорогой супруг…
– О, не всегда по своей воле, моя дорогая Ази. Зато разговор, которого ты так желала, состоялся. И начал его Свен, который, кажется, вполне осознал, что для него значит связь с Евгенией…
– Связь?! Мне не нравится это слово. О, Торнхельм, уж не хочешь ли ты сказать…
Торнхельм мотнул головой с некоторым раздражением.
– Нет, ничего такого я не хочу сказать, Ази. Не переиначивай моих слов.
Анастази склонилась к нему. Торнхельм почувствовал, как ее грудь, теплая даже через рубашку, коснулась его щеки.
– Так в чем же затруднение? В разводе? В возможных притязаниях Оливера Рюттеля? В милостивом дозволении вступить в новый союз, которое должен дать Вольф моей сестре?
– Во всем, что ты перечислила, мед сердца моего. Хотя Свен весьма щедр и собирается оставить герцогиню Лините хозяйкой Ферна, а также тех земель, что составляли ее приданое. Послушай, Ази, я всерьез опасаюсь, как бы любовь к Евгении не толкнула его на истинные безумства!
– До этого, может статься, еще слишком далеко, ибо дело не в короле и герцоге, и даже не в их жадности, а в том, как себя поведет одна благородная и гордая дама.
– Возможно, позже я устрою ее новый брак, когда найдется достойный человек…
– Герцогиня Лините – женщина, умеющая привлечь внимание, особенно когда ей это нужно. Может ли быть, чтобы она не нашла милого ее сердцу друга за эти годы?
– Мне ничего не известно, – Торнхельм тяжело взглянул на нее. – Но, если и так, это стало бы весьма неприятной новостью.
– Ничуть не неприятней, чем попытка объяснить благочестивой и верной супруге, почему ее муж желает развода…
– Мне стоило бы думать о чем-нибудь более важном, чем ваши любовные неурядицы! Вольф пытается вытянуть из меня больше, чем я готов дать. А мне нет нужды лезть в его дрязги с мелкими князьками вроде графа Адельсхофена и Конрада. Восток ничего не забывает, и не хотелось бы получить удар в спину именно тогда, когда я соглашусь воевать за чуждые мне интересы. Да и Лео здесь не столько посланник, сколько соглядатай. Ты тысячу раз права, когда говоришь, что от него стоит держаться подальше.
– Любой наш гость – немного соглядатай, любовь моя. Этот – не больше и не меньше других. Конечно, он хочет знать не только то, о чем ты говоришь, но и о чем ты умалчиваешь. Конрад и графство Цеспельское – далеко не единственные темы, интересующие его сюзерена. Он ведь, кажется, намерен навязать графу свое покровительство?
– Да, и в случае чего прикрыться этим же графством от Конрада. Поэтому в Вальденбурге так мало чужеземцев, моя милая. И если бы их не было вовсе…
– Если бы их не было вовсе, вальденбургский король до сих пор бы рядился лишь в кожи да шкуры, и почитал это прекрасным нарядом. А королева и ее фрейлины кутались в собственные волосы, точно дикарки, и, возможно, имели бы один гребень на всех, – Анастази деланно-печально вздохнула, плавно качнулась из стороны в сторону, словно танцевала под ей одной слышную музыку. – Ни шелка, ни атласа, ни золота… Твой замок считали бы захолустьем, Торнхельм…
Золотое кольцо на ее левой руке ярко блеснуло – круглое, как чашечка полевого цветка: сапфиры, рубины и смарагды точно лепестки, а центром смарагд покрупней. Король хорошо помнил, как подарил ей его после рождения желанного первенца, Отто, принца. Всего лишь семь лет назад.
– Ты сейчас напоминаешь мне тебя пятнадцатилетнюю, – негромко сказал он, поймал ее руку и поцеловал. – Бежала по лесной тропинке – мчалась со всех ног в своем зеленом платье, а я боялся, что вот-вот покатишься кубарем и свалишься прямо в ручей. А у меня не было с собой плаща, чтобы укрыть тебя, если ты вымокнешь… Увижу ли я когда-нибудь тебя степенной и величавой, какой подобает быть королеве?
– Разумеется, увидишь. Когда я стану грузной и некрасивой, мне останется лишь соблюдать степенность и ворчать о том, как переменилось время! И если мое беспрестанное брюзжание тебя утомит, не смей заявлять, что я не предупреждала!
Король лишь усмехнулся. Да, такова Анастази – слишком переменчива, недальновидна, по-девичьи капризна, и, пожалуй, не склонна принимать всерьез даже слова собственного супруга. Ей по душе танцы, свет факелов и беспечное веселье, а ему – тишина, лесные своды или бесконечный простор равнин. Он любит одиночество, она же терпеть не может. Ей – золото, блеск, восхищенные взгляды, песни, ему – заботы, немногословная звериная нежность, тишина затерянного в снегах замка…
Но веселость и легкий нрав королевы вновь, в который раз, подкупили его, и, пряча руки под покрывало, чтобы согреться, Торнхельм сожалел о том, что порой недостаточно ласков со своей прекрасной женой.
Анастази переменила позу, устроилась поудобнее рядом с ним, и, обняв ее, Торнхельм сам не заметил, как уснул.
– Мой господин, все уже готово. Королева и герцог ожидают вас, – осторожно и негромко проговорил Удо. – Герцогиня Рюттель еще на прогулке, но за ней уже отправили слуг.
В небольшом каминном зале с расписными, наполовину белеными, наполовину окрашенными красной охрой стенами короля встречало тепло и свет множества свечей в высоких поставцах; против двери, в которую высокорослому Торнхельму приходилось входить слегка пригибаясь, располагалось большое окно с вырубленными в стене каменными скамьями, где обычно сидели, ожидая указаний, слуги. Сейчас оконную нишу занавесили плотной тканью, не пропускающей в помещение холод.
В этот зал допускались только самые близкие королевскому семейству вельможи и челядь, и здесь можно было вести спокойно самый конфиденциальный разговор, не опасаясь, что о сокровенных чаяниях и замыслах станет известно раньше времени.
Свен прохаживался взад-вперед, разглядывая роспись на стенах, Анастази сидела у огня. Альма принесла госпоже рукоделие, но это занятие интересовало королеву куда меньше, чем блеск драгоценных камней в перстнях, которые она рассматривала, слегка улыбаясь.
– Вы так и не рассказали нам, герцог, что такого необычного произошло во время недавней охоты, – заговорила Анастази, когда украшения ей наконец наскучили.
– С твоего дозволения я продолжу, моя королева! Да, оказалось, что охота не закончилась в то мгновение, когда юный Удо, которому наш повелитель, как мы все знаем, весьма благоволит, привязал убитого лиса к своему седлу. Мы направились обратно к Вальденбургу, ибо день сменился вечером, и воздух сделался синим, будто кто-то разлил вайду, и уже въехали в Эсвельский лес, когда дотоле покорная лошадь мальчишки взвилась на дыбы...
– О, какое ужасное происшествие, – Анастази покачала головой. – Я так привязана к этому смелому мальчику… Но, как я понимаю, все обошлось благополучно?..
– Прошу простить меня за то, что заставила вас ждать! Мой король… дорогая сестра… – едва войдя в зал, Евгения поклонилась королю и королеве, потом откинула капюшон со своих пушистых темно-русых волос, подвязанных узкой атласной лентой, бросила на стол варежки, расшитые сложным, многократно повторяющимся узором из алых, белых и синих луговых цветов. – Ох, как же там красиво сейчас! Но я вся продрогла…
Служанка приняла у нее плащ и накидку. Евгения устроилась в кресле у камина, протянув к огню озябшие руки.
– Как, герцог, ты не уехал?
Свен присел перед ней, взял за руки, отогревая своим дыханием ее прохладные пальцы.
– Я не видел тебя всего лишь день, герцогиня, а успел истосковаться так, словно прошло несколько месяцев. Время, проведенное вдали от тебя, всегда кажется мне безрассудно потраченным. Особенно теперь, когда нам предстоит на некоторое время расстаться.
– Но я же говорила тебе, что все это может подождать. Твое решение отправиться в Ферн было принято так поспешно, и так меня опечалило!
– Герцог, ты так и не завершил свой рассказ об охоте, – напомнила Анастази, желая отвлечь и сестру, и ее возлюбленного от мыслей о разлуке. – Любопытство терзает меня, а мой дорогой супруг, боюсь, не рассказывает мне подробностей из опасения за мою чувствительность…
– Следует воздать горячую хвалу небу и вашим егерям, моя королева – они помогли мальчику успокоить лошадь. Он, как вы и сами знаете, не получил ни малейшего увечья, однако без потерь все же не обошлось…
Свен сделал паузу, словно певец, промедлением заставляющий толпу прислушиваться еще более жадно; и, когда по взгляду королевы понял, что нетерпеливый возглас вот-вот сорвется с ее губ, докончил:
– Мальчик привязал издохшего, как ему показалось, лиса, к седлу вниз головой, а тот вцепился лошади в заднюю ногу, чуть выше голени, заставив взбеситься от боли, и извивался так отчаянно, что сумел высвободиться из петли. И был таков, рыжий плут! Хотели спустить собак, но поняли, что бесполезно – его уже и след простыл.
Фогель пожал плечами – хитрый лис.
– Теперь никого не разыщешь. И это легко объяснить, мой герцог – когда уже сгущается ночь, так же темно становится и в умах некоторых наших рыцарей. Люди лаются, точно собаки, а собаки вторят им.
…Захлебывающийся, яростный лай и гул охотничьего рога позволили королю повременить с ответом. Псари пустили хортых, и по белому полю плеснула рыже-пегая, бурматая волна.
Лисицу, поднятую ближе к лесу, поймали быстро, лис покрупнее, с пушистым и длинным рыже-серым хвостом, оказался увертлив и хитер, и водил собак за собой, петляя и делая ложные выпады, уходя от них широкими кругами.
– Лови, лови его! Вьется, что твой угорь! – кричал Удо Лантерс, размахивая дубинкой, но не решаясь оставить место подле короля. Торнхельм хлопнул его по плечу.
– Ну же, Удо, покажи себя! Время переярку становиться взрослым волком!
Лис, перепрыгнув через неширокий овраг, оставил уловки, помчался прямиком к кромке леса в надежде найти там себе спасение. Собаки неслись, захлебываясь лаем; казалось, что ему все же удастся уйти, оставив ни с чем своих преследователей.
Но вот Зигер, бронзово-коричневый, длинноногий – любимец короля и принца Отто, в несколько прыжков догнал его, лязгнул клыками, пытаясь ухватить. Рыжий увернулся, метнулся в другую сторону, но пути к спасению уже не было.
Бушующая волна захлестнула, ударила оземь, закрутила, и, окутанный снежными клубами точно морской пеной, он на мгновение пропал из виду.
Удо первым очутился рядом, но никак не решался протянуть к нему руку – лис вертелся, как ошпаренный, огрызаясь на каждый выпад. Его страх стал ему защитой.
Наконец подоспели егеря и вытащили его, полуживого, но все еще разъяренного – глаза злые, пасть широко разинута, лапы скребут воздух.
Следовало оглушить его, а лучше сразу убить, чтобы отвезти в Вальденбург и снять шкуру. Один из егерей сноровисто растянул брыкающееся тельце на утоптанном снегу.
Удо медлил.
– Давайте, сударь, уж больно он матерый – как бы не дал стрекача…
Юноша поднял дубинку и с силой опустил ее. Жертва дернулась, и удар пришелся по уху. Лис тявкнул, рванулся, и егерю стоило немалого труда его удержать. Удо замахнулся снова, но решимости для второго удара уже не нашел.
– Позволь, я закончу, – вмешался Лео и забрал у юного пажа его оружие. Потом, выждав мгновение, нанес удар – точно и мягко. Рыжее тело обмякло, и егерь, подняв за задние лапы, слегка встряхнул его.
– Какой красавец! Отчаянно дрался – собаки не успели потрепать…
Взятый на длинный повод, Зигер все никак не мог успокоиться, возбужденный погоней – вертелся и время от времени глухо ворчал. Торнхельм, спешившись, подошел к своему любимцу, угостил куском сырого мяса, потрепал по холке. Пес фыркнул, сунулся носом в рукав, ища добавки.
…– Собака?! Второй свидетель – собака? – голос двоюродного брата заставил короля отвлечься от захвативших его мыслей. На середину зала вывели крупного лохматого пса. Понуждаемый удерживающим его на коротком поводке воином, он уселся на пол и вывалил язык, точно успел запыхаться.
– Что ж, я хорошо помню собак, которые присутствовали на судах в качестве обвиняемых, истцов и даже вершителей правосудия, – Торнхельм слегка развел руки в стороны, потом откинулся на спинку кресла. – И ни разу не услышал от них ни единого человеческого слова. Дело об охоте не стоит свечей, которые сгорели, пока мы его обсуждали. Что касается остального, то пусть честный поединок выявит правого. Не ранее, чем через два месяца от сегодняшнего дня ему должно состояться. Однако я настаиваю – Фогель,ппозаботься, чтобы им стало об этом известно, – на полюбовном разрешении дела с назначением выкупа, который устроит обе стороны, ибо не поддерживаю бессмысленного кровопролития среди своих подданных.
– Я немедленно исполню…
– Да, и не забудь еще вот что – ежели кто из них ослушается моей воли, будет лишен имущества и вместе со всем семейством изгнан за пределы моих владений. Не в первый раз они испытывают мое терпение – как и терпение совета – склоками и неуживчивостью. Если не научатся договариваться между собой, придется им удалиться в местность куда менее богатую, но зато более пустынную… где их будут волновать вопросы более насущные, нежели желание повздорить друг с другом.
Сказав так, он поднялся со своего места, давая понять, что совет окончен. Все присутствующие незамедлительно встали и быстро покинули зал. Остался только Свен, которому некуда было торопиться. Удо закрыл дверь, повернулся к королю.
– Ваше величество, осмелюсь напомнить, госпожа королева ожидает в каминном зале, в ваших покоях… Она соскучилась, не видя вас целый день, и не желает трапезничать в одиночестве.
– Я понял, понял, – Торнхельм махнул рукой, польщенный и одновременно испытавший легкую досаду оттого, что жена позволяет себе так легкомысленно, почти непочтительно относиться к его делам. Впрочем, переданная юным пажом просьба свидетельствовала лишь о нежной любви жены к мужу, и король сразу же укорил себя за черствость. Стоит только дать волю разрушительным чувствам – и любая радость омрачается, словно спелый плод, в котором завелась гниль.
– Не думал я, что все это настолько затянется, – проговорил Свен, собиравшийся еще засветло выехать из Вальденбурга, но решивший отложить отъезд лишь ради присутствия на совете. Теперь уже стемнело, а потому король предложил брату присоединиться к ним с королевой и отужинать вместе.
– Разумеется, для меня честь разделить с тобой вечернюю трапезу, дорогой кузен. Надеюсь, что увижу там и герцогиню Рюттель?
– Ох уж эта герцогиня, – Торнхельм подавил смешок. – Куда ж вы друг без друга. Удо, вели сказать, чтобы накрыли на стол и сообщили герцогине, что мы настаиваем, чтобы она присоединилась к нашей трапезе. Но не слишком торопись – я желаю немного передохнуть. Этот Фогель ухитряется напустить тумана даже в самом ясном деле.
…К Вальденбургу охотники подъехали уже в темноте, ворота замка были гостеприимно отворены, а свет в окнах капеллы был виден от самого начала длинного моста над Теглой – и Торнхельм почувствовал ту особенную, ни с чем не сравнимую радость, которую испытывал всякий раз, возвращаясь домой, зная, что его с нетерпением ждут.
Перед сном Торнхельм рассказывал Анастази об охоте. Королева положила его голову себе на колени, нежно поглаживала седые виски. Рубашка сползла у нее с плеча, но Анастази не спешила ее поправлять – тяжелый полог надежно защищал супружеское ложе от сквозняков, а слуги позаботились о том, чтобы в королевской опочивальне было тепло.
– Ты как-то особенно разговорчив сегодня, мой дорогой супруг…
– О, не всегда по своей воле, моя дорогая Ази. Зато разговор, которого ты так желала, состоялся. И начал его Свен, который, кажется, вполне осознал, что для него значит связь с Евгенией…
– Связь?! Мне не нравится это слово. О, Торнхельм, уж не хочешь ли ты сказать…
Торнхельм мотнул головой с некоторым раздражением.
– Нет, ничего такого я не хочу сказать, Ази. Не переиначивай моих слов.
Анастази склонилась к нему. Торнхельм почувствовал, как ее грудь, теплая даже через рубашку, коснулась его щеки.
– Так в чем же затруднение? В разводе? В возможных притязаниях Оливера Рюттеля? В милостивом дозволении вступить в новый союз, которое должен дать Вольф моей сестре?
– Во всем, что ты перечислила, мед сердца моего. Хотя Свен весьма щедр и собирается оставить герцогиню Лините хозяйкой Ферна, а также тех земель, что составляли ее приданое. Послушай, Ази, я всерьез опасаюсь, как бы любовь к Евгении не толкнула его на истинные безумства!
– До этого, может статься, еще слишком далеко, ибо дело не в короле и герцоге, и даже не в их жадности, а в том, как себя поведет одна благородная и гордая дама.
– Возможно, позже я устрою ее новый брак, когда найдется достойный человек…
– Герцогиня Лините – женщина, умеющая привлечь внимание, особенно когда ей это нужно. Может ли быть, чтобы она не нашла милого ее сердцу друга за эти годы?
– Мне ничего не известно, – Торнхельм тяжело взглянул на нее. – Но, если и так, это стало бы весьма неприятной новостью.
– Ничуть не неприятней, чем попытка объяснить благочестивой и верной супруге, почему ее муж желает развода…
– Мне стоило бы думать о чем-нибудь более важном, чем ваши любовные неурядицы! Вольф пытается вытянуть из меня больше, чем я готов дать. А мне нет нужды лезть в его дрязги с мелкими князьками вроде графа Адельсхофена и Конрада. Восток ничего не забывает, и не хотелось бы получить удар в спину именно тогда, когда я соглашусь воевать за чуждые мне интересы. Да и Лео здесь не столько посланник, сколько соглядатай. Ты тысячу раз права, когда говоришь, что от него стоит держаться подальше.
– Любой наш гость – немного соглядатай, любовь моя. Этот – не больше и не меньше других. Конечно, он хочет знать не только то, о чем ты говоришь, но и о чем ты умалчиваешь. Конрад и графство Цеспельское – далеко не единственные темы, интересующие его сюзерена. Он ведь, кажется, намерен навязать графу свое покровительство?
– Да, и в случае чего прикрыться этим же графством от Конрада. Поэтому в Вальденбурге так мало чужеземцев, моя милая. И если бы их не было вовсе…
– Если бы их не было вовсе, вальденбургский король до сих пор бы рядился лишь в кожи да шкуры, и почитал это прекрасным нарядом. А королева и ее фрейлины кутались в собственные волосы, точно дикарки, и, возможно, имели бы один гребень на всех, – Анастази деланно-печально вздохнула, плавно качнулась из стороны в сторону, словно танцевала под ей одной слышную музыку. – Ни шелка, ни атласа, ни золота… Твой замок считали бы захолустьем, Торнхельм…
Золотое кольцо на ее левой руке ярко блеснуло – круглое, как чашечка полевого цветка: сапфиры, рубины и смарагды точно лепестки, а центром смарагд покрупней. Король хорошо помнил, как подарил ей его после рождения желанного первенца, Отто, принца. Всего лишь семь лет назад.
– Ты сейчас напоминаешь мне тебя пятнадцатилетнюю, – негромко сказал он, поймал ее руку и поцеловал. – Бежала по лесной тропинке – мчалась со всех ног в своем зеленом платье, а я боялся, что вот-вот покатишься кубарем и свалишься прямо в ручей. А у меня не было с собой плаща, чтобы укрыть тебя, если ты вымокнешь… Увижу ли я когда-нибудь тебя степенной и величавой, какой подобает быть королеве?
– Разумеется, увидишь. Когда я стану грузной и некрасивой, мне останется лишь соблюдать степенность и ворчать о том, как переменилось время! И если мое беспрестанное брюзжание тебя утомит, не смей заявлять, что я не предупреждала!
Король лишь усмехнулся. Да, такова Анастази – слишком переменчива, недальновидна, по-девичьи капризна, и, пожалуй, не склонна принимать всерьез даже слова собственного супруга. Ей по душе танцы, свет факелов и беспечное веселье, а ему – тишина, лесные своды или бесконечный простор равнин. Он любит одиночество, она же терпеть не может. Ей – золото, блеск, восхищенные взгляды, песни, ему – заботы, немногословная звериная нежность, тишина затерянного в снегах замка…
Но веселость и легкий нрав королевы вновь, в который раз, подкупили его, и, пряча руки под покрывало, чтобы согреться, Торнхельм сожалел о том, что порой недостаточно ласков со своей прекрасной женой.
Анастази переменила позу, устроилась поудобнее рядом с ним, и, обняв ее, Торнхельм сам не заметил, как уснул.
– Мой господин, все уже готово. Королева и герцог ожидают вас, – осторожно и негромко проговорил Удо. – Герцогиня Рюттель еще на прогулке, но за ней уже отправили слуг.
В небольшом каминном зале с расписными, наполовину белеными, наполовину окрашенными красной охрой стенами короля встречало тепло и свет множества свечей в высоких поставцах; против двери, в которую высокорослому Торнхельму приходилось входить слегка пригибаясь, располагалось большое окно с вырубленными в стене каменными скамьями, где обычно сидели, ожидая указаний, слуги. Сейчас оконную нишу занавесили плотной тканью, не пропускающей в помещение холод.
В этот зал допускались только самые близкие королевскому семейству вельможи и челядь, и здесь можно было вести спокойно самый конфиденциальный разговор, не опасаясь, что о сокровенных чаяниях и замыслах станет известно раньше времени.
Свен прохаживался взад-вперед, разглядывая роспись на стенах, Анастази сидела у огня. Альма принесла госпоже рукоделие, но это занятие интересовало королеву куда меньше, чем блеск драгоценных камней в перстнях, которые она рассматривала, слегка улыбаясь.
– Вы так и не рассказали нам, герцог, что такого необычного произошло во время недавней охоты, – заговорила Анастази, когда украшения ей наконец наскучили.
– С твоего дозволения я продолжу, моя королева! Да, оказалось, что охота не закончилась в то мгновение, когда юный Удо, которому наш повелитель, как мы все знаем, весьма благоволит, привязал убитого лиса к своему седлу. Мы направились обратно к Вальденбургу, ибо день сменился вечером, и воздух сделался синим, будто кто-то разлил вайду, и уже въехали в Эсвельский лес, когда дотоле покорная лошадь мальчишки взвилась на дыбы...
– О, какое ужасное происшествие, – Анастази покачала головой. – Я так привязана к этому смелому мальчику… Но, как я понимаю, все обошлось благополучно?..
– Прошу простить меня за то, что заставила вас ждать! Мой король… дорогая сестра… – едва войдя в зал, Евгения поклонилась королю и королеве, потом откинула капюшон со своих пушистых темно-русых волос, подвязанных узкой атласной лентой, бросила на стол варежки, расшитые сложным, многократно повторяющимся узором из алых, белых и синих луговых цветов. – Ох, как же там красиво сейчас! Но я вся продрогла…
Служанка приняла у нее плащ и накидку. Евгения устроилась в кресле у камина, протянув к огню озябшие руки.
– Как, герцог, ты не уехал?
Свен присел перед ней, взял за руки, отогревая своим дыханием ее прохладные пальцы.
– Я не видел тебя всего лишь день, герцогиня, а успел истосковаться так, словно прошло несколько месяцев. Время, проведенное вдали от тебя, всегда кажется мне безрассудно потраченным. Особенно теперь, когда нам предстоит на некоторое время расстаться.
– Но я же говорила тебе, что все это может подождать. Твое решение отправиться в Ферн было принято так поспешно, и так меня опечалило!
– Герцог, ты так и не завершил свой рассказ об охоте, – напомнила Анастази, желая отвлечь и сестру, и ее возлюбленного от мыслей о разлуке. – Любопытство терзает меня, а мой дорогой супруг, боюсь, не рассказывает мне подробностей из опасения за мою чувствительность…
– Следует воздать горячую хвалу небу и вашим егерям, моя королева – они помогли мальчику успокоить лошадь. Он, как вы и сами знаете, не получил ни малейшего увечья, однако без потерь все же не обошлось…
Свен сделал паузу, словно певец, промедлением заставляющий толпу прислушиваться еще более жадно; и, когда по взгляду королевы понял, что нетерпеливый возглас вот-вот сорвется с ее губ, докончил:
– Мальчик привязал издохшего, как ему показалось, лиса, к седлу вниз головой, а тот вцепился лошади в заднюю ногу, чуть выше голени, заставив взбеситься от боли, и извивался так отчаянно, что сумел высвободиться из петли. И был таков, рыжий плут! Хотели спустить собак, но поняли, что бесполезно – его уже и след простыл.
