— Тэбя. — Ярослава Ростиславовна наклонила голову, и её чeрные волосы прошуршали вороньими крыльями. Запахло хвоей — свечи оказались ароматными. — Вадим Борисович сказал в курилкэ: хорошо, что послэ выпуска Лазарэва всё равно поэдэт в «Тайгу». Она птиц лучшэ всэх знаэт!
— Так и сказал? — воскликнула Лия и смутилась, отчего щёкам стало жарко.
— Так и сказал. — Ярослава Ростиславовна замолчала и принялась разливать самогонку.
Охваченная похожим на разлив реки счастьем, Лия старалась погасить улыбку. Ей было неловко и странно. И немного стыдно. Как она сейчас сядет за стол? Ведь не сможет спокойно быть рядом с Вадимом Борисовичем. Смотреть на него, слушать. И знать очень-очень много...
Вечерний корпоратив плавно перетекал в пьянку. Ярослава Ростиславовна выключила свет, и пламя отбрасывало на стены причудливые тени, словно гости сидели не в аудитории универа, а в шаманской юрте. Чучела сов и коршунов казались живыми, жуки и бабочки в энтомологических коробках на стенах слабо поблeскивали хитиновыми надкрыльями и чешуйками.
— Может, споём про коня? — Лии совсем не хотелось пить, и она лишь пригубила немного красного вина. Олеся же и Эдик уже накидались.
— Рано, — покачал головой Ильинский, и Лии вдруг стало печально. Молчала же весь вечер, и вот сморозила глупость. — Выйду ночью в поле с конём поют под конец, когда все уже очень пьяные и скоро рассвет.
— Тогда просто спойте. — Лия понимала, что ходит по краю, но готова была сорваться в пропасть с этих хребтов безумия.
— Выбирай песню. — Ильинский смотрел на Лию. Казалось, что в целом мире остались только они одни.
— Вдруг как в сказке скрипнула дверь...
— Шкрип-шкрип! — подпел Андрей.
— Сказочница. — Глаза Ильинского блестели, хотя выпил он совсем немного. Он покрутил в пальцах сигарету, которую зачем-то вытащил из пачки, и запел:
— Счастье вдруг, в тишине, постучалось в двери. Неужель ты ко мне, верю и не верю! Падал снег, плыл рассвет, осень моросила. Столько лет, столько лет, где тебя носило?!
У Вадима Борисовича был красивый чистый, чуть глуховатый голос. И Лия, слушая первый куплет, вдруг поняла, о чём она попросила Ильинского спеть. Счастье. Судьба. Встреча. Точно эта сказочная песня была написана насмешником-провидцем специально для Лии и Вадима Борисовича. И, глядя на Илью Николаевича, Ярославу Ростиславовну, зав.кафедрой и ботаников, Лия понимала, сколько лет Ильинский был один. Дольше, чем она, Лия Лазарева, жила на свете. Казалось, сердце и разум были не в силах вместить это осознание.
— Всё на свете было не зря, не напрасно было!— Последнее слово соловьeм улетело во тьму, сгорев в пламени свечи. Ильинский замолчал, а затем произнёс: — Вот.
— Вам бы колыбэльныэ пэть, Вадим Борисович, — заметила Ярослава Ростиславовна. — Голос сильный, духов хорошо отгонять. Вэдь что такоэ колыбэльная? Мать поёт пэсню духу смэрти. Вот, рэбeночэк мой уснул. Умэр для срэдинного мира. Ты пройди мимо, Эрлик-хан. А утром, когда рэбeнок проснулся, мать славит жизнь.
— Некому мне петь колыбельные, — отозвался Вадим Борисович, поднимаясь и забирая сигареты.
— Ясному солнышку пэть будэшь, — вдруг нараспев произнесла Ярослава Ростиславовна, и Лии в её низком голосе почудилось что-то нездешнее, точно проскользнувшее с той стороны сна.
Вадим Борисович пожал плечами и вместе с Ильёй Николаевичем вышел. За ними увязались Олеся, энтомолог и ботаники. Ярослава Ростиславовна, достав мундштук, не спеша отправилась следом. За столом остались Лия, Андрей и Эдик.
— Шикаг'ная женщина, — произнeс Эдик. В неверном свете оплывающих свечей его лицо казалось выбитым на камне ликом степного менгира.
— Родня. Ты ж тоже шорец, — вставил Андрей.
— Я — алтаец!
— Нет такой национальности!
— Но Яг'ослава Ростиславовна всё равно шикаг'ная.
— Как Громова.
Мальчики смеялись и препирались, а Лия почувствовала, что сидеть здесь ей невмоготу. Песня Ильинского и слова Ярославы Ростиславовны взволновали её, давайте пищу и без того буйному, неспокойному воображению.
Ясное солнышко. О чём говорила шаманка? У какого имени значение «ясный»? Чёрт, о чём она вообще? Лия даже загадывать на будущее не хотела. Чтобы не спугнуть такое хрупкое счастье. А уж своя семья с Ильинским, дети... Это что-то совсем за гранью... Чего-то.
Что-то Лию понесло не в ту степь. Захотелось оказаться одной, а лучше лечь спать. В конце концов, представительство она уже осуществила, на корпоративе остаются мальчики и Олеся. Никто Лии не хватится. Поэтому она, пока мальчики отвлеклись, выскользнула из аудитории. Благо, её пуховик остался в гардеробе, который ещё не закрылся.
Застeгивая молнию под тревожный стук сердца, Лия чувствовала, что сбегает. Из «Тайги» не вышло, так хоть из КГУ получится.
Лия шла под елями по направлению к набережной через Советскую Площадь. На улице было пусто, только на ледяных горках катались дети. С тeмного неба сыпал лeгкий снег, кружился в свете фонарей.
Остановившись, Лия прислушалась. За её спиной раздались шаги.
Не успела Лия обернуться, как оказалась в объятиях Ильинского. Её мгновенно окутало теплом, она даже слова не сумела вымолвить, как губ коснулся поцелуй. Мягкая борода Ильинского покалывала, а его руки крепко прижимали к широкой груди Лию.
— Девочка моя, — шептал Ильинский между поцелуями. — Милая моя.
— Мы целуемся на улице! — выдохнула Лия.
— Это не Белокаменная, здесь нас никто не знает. — Ильинский взял Лию за руку и повёл в сторону набережной Карасу.
У Лии сердце замирало так сладко, что казалось, что она сейчас воспарит лазоревкой в тeмное небо с тусклыми городскими звёздами. Они шли по заснеженным вечерним улицам, освещeнным новогодней иллюминацией и уходящими вдаль фонарями. Лия не спрашивала, куда Ильинский их ведёт. Просто держала его тeплую большую ладонь и шла рядом. Порой Лию охватывал восторженный трепет, и она прижималась к Ильинскому, чтобы тут же отпрянуть. В такие мгновения Вадим Борисович легко улыбался, и Лия видела, как щемящая пустота в его глазах сменялась нежностью и пониманием.
Деревья на набережной были так густо опутаны синими гирляндами, что казалось, будто на каждом осел рой светлячков. Потеплело, на небо стали наползать дымные облака. Гуляющие люди не обращали на Лию и Ильинского никакого внимания.
В «Пастушьей сумке» Вадим Борисович купил Лии и себе латте. У зоологов на кафедре были в основном закуски, поэтому Лия не отказалась от ужина. Вина она выпила совсем немного, а после огромных блинов, лопавшихся от начинки, последние отголоски опьянения как ветром сдуло.
В по-новогоднему украшенном кафе было тепло. Лия пригрелась и смотрела на Ильинского. Сейчас бы забраться в тёплую постель и уснуть, но Лия чувствовала, что такой волшебный сибирский вечер стоит прожить и прочувствовать полностью. Откинувшись на спинку красного диванчика, она поглядела в окно. И тут же затаила дыхание: над Парком Чудес возвышалось величественно сияющее огнями колесо обозрения. И оно работало! Медленно вращалось, вознося кабинки на апогей, откуда, должно быть, город смотрелся как на ладони.
— Вадим Борисович! — воскликнула, оживившись, Лия. — Пойдём, покатаемся на колесе обозрения!
— С конца семидесятых не был на чeртовом колесе, — улыбнулся Ильинский. — И, Лия, пожалуйста — просто по имени.
— Да мне как-то так привычнее, — замялась Лия. — И чтобы не палиться.
Ильинский в ответ только помог надеть ей фиолетовый пуховик. На миг задержался ладонями на плечах Лии, чуть сжал и отпустил, отворив перед ней дверь «Пастушьей сумки».
Восторг охватил Лию, когда контролёр пустил их в аккуратную закрытую кабинку колеса обозрения. Каблуки сапог ударились о металлическую ступеньку, на мгновение сердце дрогнуло: кабинка медленно, но верно поднималась в небо. Но Лия впорхнула внутрь, крепко ухватившись за ладонь Ильинского. Мелькнуло осеннее воспоминание, как он подал Лии руку, когда они вернулись в город из «Тайги». Со стороны — ничего не значивший жест вежливости. А на самом деле...
Лия устроилась на сиденье и поглядела вниз. Колесо крутилось, мелькали железные спицы, точно крылья гигантской мельницы.
— Катись, луна, чёртово колесо, — прошептала Лия, заметив в разрыве облаков бледную ущербную луну. — Катись-крестись, раздувай огонь, пока не пробило двенадцать часов.
— Нам бы тоже нехило до двенадцати обернуться, — заметил Ильинский, глядя на устремившуюся в небо ёлку-конус на Советской Площади, сиявшую сними и белыми огнями.
— Так это же просто хостел, не общага, — отозвалась Лия, провожая взглядом огоньки домов на другом берегу Карасу и подмигивающий фонарями большой мост через реку.
— Ты разве спать не хочешь? — Колесо пошло на снижение, а Лия и не заметила. Мгновения пребывания на высоте растянулись вечностью, но схлопнулись, точно взмах крыла бабочки. Лия моргнула, а верхушки елей уже были перед носом.
— Такой волшебный вечер, — улыбнулась Лия, глядя, как всё ближе и ближе становится земля. — Такой проспать кощунство!
— Я всегда мало сплю, — вдруг поделился Ильинский. — Работаю, а потом уснуть не выходит. Слишком много мыслей.
— Ты расскажешь мне? — затаила дыхание Лия.
— Ты не поймёшь. — Вадим Борисович не смотрел на неё. Его профиль тонул в синей предновогодней полутьме.
— А ты попробуй, объясни, — глядя на Ильинского, Лия отчeтливо почувствовала, что он трусит. Но чего он боится теперь? Все слова сказаны, признание сделано. Что осталось в его прошлом и настоящем, что пугает его? Или он боится будущего?
Лия вдруг поняла, что, собственно, ничего об Ильинском не знает. Как он учился в школе, кто его друзья и родители? Чем он увлекается в свободное от работы время? Лии вообще казалось, что Ильинский всегда на работе. Даже свой отпуск он проводил в «Тайге». Быть может, ему и не надо больше ничего? Достаточно птиц и коллег? И тут она — Лия Лазарева.
Додумать и что-то решить она не успела. Кабинка достигла низа, Ильинский вышел и помог выбраться Лии. Она рассеянно подала ему руку, позволяя увести себя прочь от колеса обозрения на прямую улицу с музеем военной истории с одной стороны и кафе с другой. Между тополей были подвешены сводом гирлянды, горевшие мягким золотым светом. Казалось, что Лия и Ильинский попали на сказочный путь, который приведёт их... Куда?
— Куда мы вообще идём? — Лия держала Ильинского под руку и всё ещё была на вершине чeртового колеса. — Я не ориентируюсь в городе.
— Не знаю, — признался Вадим Борисович. — Здесь просто очень красиво.
Кивнув, Лия снова поглядела на золотые жемчужины огоньков, рассыпанных над головой, словно звeздное небо спустилось на землю. Совсем как июльским неожиданными звездопадом в «Тайге», под вспышками которого Лия и Вадим Борисович расставили все точки над «i».
Они шли, куда глаза глядят, почти не разговаривая. Лия глубоко дышала и просто чувствовала рядом тепло любимого человека. Хотелось идти долго-долго, чтобы в какой-то момент незаметно свернуть на дорогу сна, умчатся по ней, подобно Дикой Охоте, мимо мира людей. Миры Хелависы были сказочными и красивыми. Совсем не такими, как Страна Снов Лавкрафта, в которой волшебные города соседствовали с чудовищами и первобытным страхом.
Мотнув головой, Лия отогнала смазанные образы и рассеянные мысли. Она словно грезила наяву и с удивлением поняла, что они с Ильинским зашли в тихие дворы старых домов, украшенных массивными карнизами, лепниной и вычурными маленькими балконами с нависшими на бетонных завитушках шапками снега. Раскидистые вязы темнели голыми стволами, в окнах почти не горел свет.
Лия только хотела спросить, что они тут делают, как Ильинский увлeк её за собой вниз. Ойкнув от неожиданности, Лия мягко приземлилась в сугроб.
— Мы будем делать снежных ангелов! — громко зашептала она, радостно, с какой-то щемящей и окрыляющей лeгкостью размахивая в снегу руками и ногами. Ильинский не стал повторять за ней, только лежал на спине, подложив руку под голову, и глядел то на Лию, то в небо. — Ты странный сегодня. Темнишь чего-то. С корпоратива слинял.
— Я думал, ты привыкла, — отозвался Ильинский. — О чём просто болтать? А с КГУшными зоологами Андрей с Мельниковой и Кандаковым справятся.
— Я иногда не знаю, о чём с тобой говорить. — Сев в снегу, Лия внимательно поглядела на Ильинского. — Фильмы ты не смотрел, которые я видела, книг не читал. А как рассказывать о фехтовании, я не знаю.
— Ты занималась фехтованием? — Снежинки медленно падали вниз с ветвей вязов, и Лии чудилось, что она снова видит мир через сетку маски и сжимает в тонкой, закованной в перчатку, руке рапиру.
— Бросила, когда закончила школу, — призналась Лия. — Отец до сих пор всем гостям показывает мои грамоты и кубки. У меня в квартире есть своя маленькая стена славы.
«Или плача», — подумала Лия уже про себя.
Отец был на грани развода с Алисой. Она поймала его на измене с директрисой музея, он же узнал о молодом нейрохирурге из Солнцевской больницы, с которым обедала и ужинала мачеха. Отец и Алиса разъехались по разным квартирам, брат Олежек слинял с матерью, потому что его станция юных техников находилась недалеко от нового дома. Отец в выходные ходил по клубам и возвращался порой сильно пьяным. В такие моменты он сидел у стены и рассказывал срывающимся шёпотом Лииной матери, какая у неё выросла замечательная дочь. Мать Лии — Серафима Лазарева — умерла от лейкоза, когда дочери было два года. По сути, растила Лию Алиса. Мать Лия не помнила, но всегда с интересом и лёгкой грустью смотрела на её фотографии. Что бы сказал отец, узнай, с кем встречается Лия? Она ведь ему так до сих пор и не сказала... Только Алисе. А та поклялась молчать.
Лия замолчала надолго, рассеянно выводя на снегу узоры. Ильинский всё смотрел на неё, и вдруг тихонько заговорил, да так, что у Лии перехватило дыхание:
От растраченных чувств, от мучительных дней,
От безрадостных слез и цепей на груди,
От ружейных затворов, закрытых дверей
Огради ее, ключ, огради, огради!
Зароди в ней мечту, что сияет на дне,
Точно в серых глазах запоздалый рассвет —
Птичьей трелью и нежностью тысячи дней,
Сердца стоном и яростью тысячи лет.
Ситец платья таит неизбежную боль.
Уходя, отправляет мечты на костер
Тайных снов и сомнений. Земная юдоль
Никогда не растила подобных сестер.
Ни в «Тайге», ни у сирина в песнях лесных
Не приметить такой же, и ввек не найти,
От чудачеств моей запоздалой весны
Огради ее ключ, огради, огради...
— Как красиво! — вырвалось у Лии, когда Ильинский замолчал, а последние слова смешались с серебрящимся в свете фонарей снегом. — Кто это? Я в поэзии не сильна, люблю Лермонтова да Ахматову...
— Это я, — произнёс Ильинский нарочито спокойно, но Лия видела беспокойство в его серо-голубых глазах.
— Так и сказал? — воскликнула Лия и смутилась, отчего щёкам стало жарко.
— Так и сказал. — Ярослава Ростиславовна замолчала и принялась разливать самогонку.
Охваченная похожим на разлив реки счастьем, Лия старалась погасить улыбку. Ей было неловко и странно. И немного стыдно. Как она сейчас сядет за стол? Ведь не сможет спокойно быть рядом с Вадимом Борисовичем. Смотреть на него, слушать. И знать очень-очень много...
Вечерний корпоратив плавно перетекал в пьянку. Ярослава Ростиславовна выключила свет, и пламя отбрасывало на стены причудливые тени, словно гости сидели не в аудитории универа, а в шаманской юрте. Чучела сов и коршунов казались живыми, жуки и бабочки в энтомологических коробках на стенах слабо поблeскивали хитиновыми надкрыльями и чешуйками.
— Может, споём про коня? — Лии совсем не хотелось пить, и она лишь пригубила немного красного вина. Олеся же и Эдик уже накидались.
— Рано, — покачал головой Ильинский, и Лии вдруг стало печально. Молчала же весь вечер, и вот сморозила глупость. — Выйду ночью в поле с конём поют под конец, когда все уже очень пьяные и скоро рассвет.
— Тогда просто спойте. — Лия понимала, что ходит по краю, но готова была сорваться в пропасть с этих хребтов безумия.
— Выбирай песню. — Ильинский смотрел на Лию. Казалось, что в целом мире остались только они одни.
— Вдруг как в сказке скрипнула дверь...
— Шкрип-шкрип! — подпел Андрей.
— Сказочница. — Глаза Ильинского блестели, хотя выпил он совсем немного. Он покрутил в пальцах сигарету, которую зачем-то вытащил из пачки, и запел:
— Счастье вдруг, в тишине, постучалось в двери. Неужель ты ко мне, верю и не верю! Падал снег, плыл рассвет, осень моросила. Столько лет, столько лет, где тебя носило?!
У Вадима Борисовича был красивый чистый, чуть глуховатый голос. И Лия, слушая первый куплет, вдруг поняла, о чём она попросила Ильинского спеть. Счастье. Судьба. Встреча. Точно эта сказочная песня была написана насмешником-провидцем специально для Лии и Вадима Борисовича. И, глядя на Илью Николаевича, Ярославу Ростиславовну, зав.кафедрой и ботаников, Лия понимала, сколько лет Ильинский был один. Дольше, чем она, Лия Лазарева, жила на свете. Казалось, сердце и разум были не в силах вместить это осознание.
— Всё на свете было не зря, не напрасно было!— Последнее слово соловьeм улетело во тьму, сгорев в пламени свечи. Ильинский замолчал, а затем произнёс: — Вот.
— Вам бы колыбэльныэ пэть, Вадим Борисович, — заметила Ярослава Ростиславовна. — Голос сильный, духов хорошо отгонять. Вэдь что такоэ колыбэльная? Мать поёт пэсню духу смэрти. Вот, рэбeночэк мой уснул. Умэр для срэдинного мира. Ты пройди мимо, Эрлик-хан. А утром, когда рэбeнок проснулся, мать славит жизнь.
— Некому мне петь колыбельные, — отозвался Вадим Борисович, поднимаясь и забирая сигареты.
— Ясному солнышку пэть будэшь, — вдруг нараспев произнесла Ярослава Ростиславовна, и Лии в её низком голосе почудилось что-то нездешнее, точно проскользнувшее с той стороны сна.
Вадим Борисович пожал плечами и вместе с Ильёй Николаевичем вышел. За ними увязались Олеся, энтомолог и ботаники. Ярослава Ростиславовна, достав мундштук, не спеша отправилась следом. За столом остались Лия, Андрей и Эдик.
— Шикаг'ная женщина, — произнeс Эдик. В неверном свете оплывающих свечей его лицо казалось выбитым на камне ликом степного менгира.
— Родня. Ты ж тоже шорец, — вставил Андрей.
— Я — алтаец!
— Нет такой национальности!
— Но Яг'ослава Ростиславовна всё равно шикаг'ная.
— Как Громова.
Мальчики смеялись и препирались, а Лия почувствовала, что сидеть здесь ей невмоготу. Песня Ильинского и слова Ярославы Ростиславовны взволновали её, давайте пищу и без того буйному, неспокойному воображению.
Ясное солнышко. О чём говорила шаманка? У какого имени значение «ясный»? Чёрт, о чём она вообще? Лия даже загадывать на будущее не хотела. Чтобы не спугнуть такое хрупкое счастье. А уж своя семья с Ильинским, дети... Это что-то совсем за гранью... Чего-то.
Что-то Лию понесло не в ту степь. Захотелось оказаться одной, а лучше лечь спать. В конце концов, представительство она уже осуществила, на корпоративе остаются мальчики и Олеся. Никто Лии не хватится. Поэтому она, пока мальчики отвлеклись, выскользнула из аудитории. Благо, её пуховик остался в гардеробе, который ещё не закрылся.
Застeгивая молнию под тревожный стук сердца, Лия чувствовала, что сбегает. Из «Тайги» не вышло, так хоть из КГУ получится.
Лия шла под елями по направлению к набережной через Советскую Площадь. На улице было пусто, только на ледяных горках катались дети. С тeмного неба сыпал лeгкий снег, кружился в свете фонарей.
Остановившись, Лия прислушалась. За её спиной раздались шаги.
Глава 11. Чёртово колесо
Не успела Лия обернуться, как оказалась в объятиях Ильинского. Её мгновенно окутало теплом, она даже слова не сумела вымолвить, как губ коснулся поцелуй. Мягкая борода Ильинского покалывала, а его руки крепко прижимали к широкой груди Лию.
— Девочка моя, — шептал Ильинский между поцелуями. — Милая моя.
— Мы целуемся на улице! — выдохнула Лия.
— Это не Белокаменная, здесь нас никто не знает. — Ильинский взял Лию за руку и повёл в сторону набережной Карасу.
У Лии сердце замирало так сладко, что казалось, что она сейчас воспарит лазоревкой в тeмное небо с тусклыми городскими звёздами. Они шли по заснеженным вечерним улицам, освещeнным новогодней иллюминацией и уходящими вдаль фонарями. Лия не спрашивала, куда Ильинский их ведёт. Просто держала его тeплую большую ладонь и шла рядом. Порой Лию охватывал восторженный трепет, и она прижималась к Ильинскому, чтобы тут же отпрянуть. В такие мгновения Вадим Борисович легко улыбался, и Лия видела, как щемящая пустота в его глазах сменялась нежностью и пониманием.
Деревья на набережной были так густо опутаны синими гирляндами, что казалось, будто на каждом осел рой светлячков. Потеплело, на небо стали наползать дымные облака. Гуляющие люди не обращали на Лию и Ильинского никакого внимания.
В «Пастушьей сумке» Вадим Борисович купил Лии и себе латте. У зоологов на кафедре были в основном закуски, поэтому Лия не отказалась от ужина. Вина она выпила совсем немного, а после огромных блинов, лопавшихся от начинки, последние отголоски опьянения как ветром сдуло.
В по-новогоднему украшенном кафе было тепло. Лия пригрелась и смотрела на Ильинского. Сейчас бы забраться в тёплую постель и уснуть, но Лия чувствовала, что такой волшебный сибирский вечер стоит прожить и прочувствовать полностью. Откинувшись на спинку красного диванчика, она поглядела в окно. И тут же затаила дыхание: над Парком Чудес возвышалось величественно сияющее огнями колесо обозрения. И оно работало! Медленно вращалось, вознося кабинки на апогей, откуда, должно быть, город смотрелся как на ладони.
— Вадим Борисович! — воскликнула, оживившись, Лия. — Пойдём, покатаемся на колесе обозрения!
— С конца семидесятых не был на чeртовом колесе, — улыбнулся Ильинский. — И, Лия, пожалуйста — просто по имени.
— Да мне как-то так привычнее, — замялась Лия. — И чтобы не палиться.
Ильинский в ответ только помог надеть ей фиолетовый пуховик. На миг задержался ладонями на плечах Лии, чуть сжал и отпустил, отворив перед ней дверь «Пастушьей сумки».
Восторг охватил Лию, когда контролёр пустил их в аккуратную закрытую кабинку колеса обозрения. Каблуки сапог ударились о металлическую ступеньку, на мгновение сердце дрогнуло: кабинка медленно, но верно поднималась в небо. Но Лия впорхнула внутрь, крепко ухватившись за ладонь Ильинского. Мелькнуло осеннее воспоминание, как он подал Лии руку, когда они вернулись в город из «Тайги». Со стороны — ничего не значивший жест вежливости. А на самом деле...
Лия устроилась на сиденье и поглядела вниз. Колесо крутилось, мелькали железные спицы, точно крылья гигантской мельницы.
— Катись, луна, чёртово колесо, — прошептала Лия, заметив в разрыве облаков бледную ущербную луну. — Катись-крестись, раздувай огонь, пока не пробило двенадцать часов.
— Нам бы тоже нехило до двенадцати обернуться, — заметил Ильинский, глядя на устремившуюся в небо ёлку-конус на Советской Площади, сиявшую сними и белыми огнями.
— Так это же просто хостел, не общага, — отозвалась Лия, провожая взглядом огоньки домов на другом берегу Карасу и подмигивающий фонарями большой мост через реку.
— Ты разве спать не хочешь? — Колесо пошло на снижение, а Лия и не заметила. Мгновения пребывания на высоте растянулись вечностью, но схлопнулись, точно взмах крыла бабочки. Лия моргнула, а верхушки елей уже были перед носом.
— Такой волшебный вечер, — улыбнулась Лия, глядя, как всё ближе и ближе становится земля. — Такой проспать кощунство!
— Я всегда мало сплю, — вдруг поделился Ильинский. — Работаю, а потом уснуть не выходит. Слишком много мыслей.
— Ты расскажешь мне? — затаила дыхание Лия.
— Ты не поймёшь. — Вадим Борисович не смотрел на неё. Его профиль тонул в синей предновогодней полутьме.
— А ты попробуй, объясни, — глядя на Ильинского, Лия отчeтливо почувствовала, что он трусит. Но чего он боится теперь? Все слова сказаны, признание сделано. Что осталось в его прошлом и настоящем, что пугает его? Или он боится будущего?
Лия вдруг поняла, что, собственно, ничего об Ильинском не знает. Как он учился в школе, кто его друзья и родители? Чем он увлекается в свободное от работы время? Лии вообще казалось, что Ильинский всегда на работе. Даже свой отпуск он проводил в «Тайге». Быть может, ему и не надо больше ничего? Достаточно птиц и коллег? И тут она — Лия Лазарева.
Додумать и что-то решить она не успела. Кабинка достигла низа, Ильинский вышел и помог выбраться Лии. Она рассеянно подала ему руку, позволяя увести себя прочь от колеса обозрения на прямую улицу с музеем военной истории с одной стороны и кафе с другой. Между тополей были подвешены сводом гирлянды, горевшие мягким золотым светом. Казалось, что Лия и Ильинский попали на сказочный путь, который приведёт их... Куда?
— Куда мы вообще идём? — Лия держала Ильинского под руку и всё ещё была на вершине чeртового колеса. — Я не ориентируюсь в городе.
— Не знаю, — признался Вадим Борисович. — Здесь просто очень красиво.
Кивнув, Лия снова поглядела на золотые жемчужины огоньков, рассыпанных над головой, словно звeздное небо спустилось на землю. Совсем как июльским неожиданными звездопадом в «Тайге», под вспышками которого Лия и Вадим Борисович расставили все точки над «i».
Глава 12. Огради!
Они шли, куда глаза глядят, почти не разговаривая. Лия глубоко дышала и просто чувствовала рядом тепло любимого человека. Хотелось идти долго-долго, чтобы в какой-то момент незаметно свернуть на дорогу сна, умчатся по ней, подобно Дикой Охоте, мимо мира людей. Миры Хелависы были сказочными и красивыми. Совсем не такими, как Страна Снов Лавкрафта, в которой волшебные города соседствовали с чудовищами и первобытным страхом.
Мотнув головой, Лия отогнала смазанные образы и рассеянные мысли. Она словно грезила наяву и с удивлением поняла, что они с Ильинским зашли в тихие дворы старых домов, украшенных массивными карнизами, лепниной и вычурными маленькими балконами с нависшими на бетонных завитушках шапками снега. Раскидистые вязы темнели голыми стволами, в окнах почти не горел свет.
Лия только хотела спросить, что они тут делают, как Ильинский увлeк её за собой вниз. Ойкнув от неожиданности, Лия мягко приземлилась в сугроб.
— Мы будем делать снежных ангелов! — громко зашептала она, радостно, с какой-то щемящей и окрыляющей лeгкостью размахивая в снегу руками и ногами. Ильинский не стал повторять за ней, только лежал на спине, подложив руку под голову, и глядел то на Лию, то в небо. — Ты странный сегодня. Темнишь чего-то. С корпоратива слинял.
— Я думал, ты привыкла, — отозвался Ильинский. — О чём просто болтать? А с КГУшными зоологами Андрей с Мельниковой и Кандаковым справятся.
— Я иногда не знаю, о чём с тобой говорить. — Сев в снегу, Лия внимательно поглядела на Ильинского. — Фильмы ты не смотрел, которые я видела, книг не читал. А как рассказывать о фехтовании, я не знаю.
— Ты занималась фехтованием? — Снежинки медленно падали вниз с ветвей вязов, и Лии чудилось, что она снова видит мир через сетку маски и сжимает в тонкой, закованной в перчатку, руке рапиру.
— Бросила, когда закончила школу, — призналась Лия. — Отец до сих пор всем гостям показывает мои грамоты и кубки. У меня в квартире есть своя маленькая стена славы.
«Или плача», — подумала Лия уже про себя.
Отец был на грани развода с Алисой. Она поймала его на измене с директрисой музея, он же узнал о молодом нейрохирурге из Солнцевской больницы, с которым обедала и ужинала мачеха. Отец и Алиса разъехались по разным квартирам, брат Олежек слинял с матерью, потому что его станция юных техников находилась недалеко от нового дома. Отец в выходные ходил по клубам и возвращался порой сильно пьяным. В такие моменты он сидел у стены и рассказывал срывающимся шёпотом Лииной матери, какая у неё выросла замечательная дочь. Мать Лии — Серафима Лазарева — умерла от лейкоза, когда дочери было два года. По сути, растила Лию Алиса. Мать Лия не помнила, но всегда с интересом и лёгкой грустью смотрела на её фотографии. Что бы сказал отец, узнай, с кем встречается Лия? Она ведь ему так до сих пор и не сказала... Только Алисе. А та поклялась молчать.
Лия замолчала надолго, рассеянно выводя на снегу узоры. Ильинский всё смотрел на неё, и вдруг тихонько заговорил, да так, что у Лии перехватило дыхание:
От растраченных чувств, от мучительных дней,
От безрадостных слез и цепей на груди,
От ружейных затворов, закрытых дверей
Огради ее, ключ, огради, огради!
Зароди в ней мечту, что сияет на дне,
Точно в серых глазах запоздалый рассвет —
Птичьей трелью и нежностью тысячи дней,
Сердца стоном и яростью тысячи лет.
Ситец платья таит неизбежную боль.
Уходя, отправляет мечты на костер
Тайных снов и сомнений. Земная юдоль
Никогда не растила подобных сестер.
Ни в «Тайге», ни у сирина в песнях лесных
Не приметить такой же, и ввек не найти,
От чудачеств моей запоздалой весны
Огради ее ключ, огради, огради...
— Как красиво! — вырвалось у Лии, когда Ильинский замолчал, а последние слова смешались с серебрящимся в свете фонарей снегом. — Кто это? Я в поэзии не сильна, люблю Лермонтова да Ахматову...
— Это я, — произнёс Ильинский нарочито спокойно, но Лия видела беспокойство в его серо-голубых глазах.
