- Понимаешь, - начал капитан, - так бывает. Первый же обстрел, и всё. Их квартира на четвёртом этаже была, а как снаряд попал, так три верхних до первого и сложились. Дочка к ним приехала, что самое обидное, Марочка. Красивая девушка такая, молодая. Я своего Григория посватать к ней хотел, когда она университет окончит. Они и в школе учились вместе, в одном классе, дружили. Только она в Россию учиться поехала, а он в Тбилиси. Ты же к ней приехал, да?
- Не знаю…
Капитан долго ещё что-то бубнил, задавал вопросы, пытался заглянуть в глаза, но Йога его не слушал. Это было странно и неправильно, но он не был поражён услышанным. Он отрешённо решал: уезжать теперь или оставаться до конца, и если уехать, то как?
И он остался…
Когда я пропадал в лесах ленинградской области, самым трепетным моментом дня становился обед. Не всегда, но очень часто. Вот сидишь так, где-нибудь на высотке, на краю немецкого окопа, где только что раскопал стрелковую ячейку или пулемётную точку, и смотришь вдаль, «читаешь» местность, представляешь какой «голой» она была семьдесят лет назад. «Рисуешь» обстановку вокруг, прикидываешь сектор обстрела и понимаешь, откуда наступали наши. Пахнет сырой землёй. Дымок щекочет ноздри, а в остатках куцего костерка доходит, томится гречневая каша с тушёнкой, а рядом с ней, обложенная углями, стоит эмалированная солдатская кружка, и в ней вываривается крепкий сладкий чай. Поблизости, перелетая с ветки на ветку, беззаботно (или всё же озабоченно?) щебечет неведомая птаха, своим бессильным писклявым голоском навевая мысли о вечности и тщетности бытия отдельно взятого организма.
А в то время когда я пропадал на пляжах, главным моим увлечением было чтение историй об абхазско-грузинском конфликте, историй очевидцев с обеих сторон. Особенно запомнился мне, поразив пронзительной деталировкой маленького события, рассказ Сергея Бережного «Кавказский сюр», хоть точное время и место событий в нём не указано. Читая воспоминания людей, чьи жизни война разделила на «до» и «после», я снова, как в лесу, пропитывался той тягостной и тревожной атмосферой боевых действий, которая роднила меня с этими местами, приковывала, очаровывала, наводила на мысли и задавала два вопроса.
Когда-то давно, сразу после окончания университета, недолго, девять месяцев всего, я жил во Франции. Хорошее было время, но глупое. И страна замечательная, особенно за пределами больших городов. Но главное – это люди, тоже, разумеется, не городские. А в мегаполисах, как и везде, срач в получасе ходьбы от центра и, конечно, понаехавшие негры с арабами. Так вот настоящие французы, провинциалы особенно – народ очень гордый, но слабый. Уж не знаю, как они столько колоний захватили, но в каждой войне (Первую мировую не считаем – Верден и всё такое) по шапке получали и капитулировали. Но находились среди них и настоящие сепаратисты, прирождённые партизаны и революционеры-подпольщики – короче, люди духа непокорённого, до тупости упёртые и принципиальные. В этом они сродни моим соседям – финнам. У тех национальная гордость вообще зашкаливает. Помните, как в тридцать девятом горстка отважных бросила вызов всему Советскому Союзу и огребла (позорной для «советов» ценой) за свою несговорчивость? Я это всё к тому, что эти два народа мне всегда были крайне симпатичны, а их качества в не меньшей степени присущи и нам и абхазам. Вот только почему русским война нужна для поднятия очередной волны патриотизма и сплочённости? Такое положение вещей роднит нас с французами, и противопоставляет финнам и абхазам, у которых это в крови. Тогда почему я редко вспоминаю о Франции, никогда не был в Финляндии, и очень жалею, что придётся покинуть Абхазию?
Эти националистичные вопросы мучали меня и в тот вечер, когда после очередной порции рассказов о войне за независимость маленькой гордой республики и основных принципов йоги я, уставший и разморённый солнышком, на затёкших ватных ногах плёлся в сторону дома.
Солнце скрылось за горизонтом. В быстро набегающих сумерках сгущались противоречивые мысли. С территории санатория МВО доносился фоновый шум, издаваемый бесцельно бродящими российскими туристами. Воздух стремительно приближающейся ночи напитывался типично южными пряными ароматами. И вдруг что-то вырвало меня из моих размышлений, и заставило думать совсем о другом: за насыщенностью этого дня я совершенно позабыл об Ирке. «Оно и хорошо, - решил я, - значит, есть для меня люди дороже. Только они уедут завтра, а ещё через несколько дней уедет и Йога. И с кем я останусь? Как буду жить? Мало мне было тоски и печали – теперь вот ждать новой встречи…».
Это было поводом накидаться. Я бы непременно так и поступил, если бы на подходе к Красному мосту, яро сигналя, меня не нагнала чёрная «Тойота». В Абхазии все отвергают кабриолеты и пренебрегают кондиционером в машине: опущенное стекло и высунутая наружу волосатая рука, украшенная массивными часами – вот местный, не выходящий из моды, тренд. И Астан, несмотря на всю серьёзность своего положения, исключением не был.
- Нет причин унывать, брат, - крикнул он, - и вообще тебе в обратную сторону!
Остановившись на секунду, я развёл руками, и поспешил перейти улицу. Усевшись в машину, не скрывая надежды, спросил:
- Неужели нашёл?
- А ты думал. В «Айтар» девочка твоя заселилась, три дня назад. Вот я и говорю – тебе в обратную сторону. Но каждый вечер она берёт такси и едет кушать и пить вино в «Нартаа». Так тебя куда отвезти?
- Сначала домой, - ответил я, - переоденусь, а потом… Слушай, Астан, а можно узнать когда она поедет и столик нам забить?
Астан усмехнулся:
- Ты толкаешь меня на превышение служебных полномочий.
- Я понимаю, но…
- Да можно, можно, не переживай. Всё можно, стоит только захотеть. Главное – чтобы знакомый был правильный, - подмигнул он, и лихо сорвался с места...
… В восемь с копейками (точнее я и сам не знал, сколько времени было, ведь «Гранд Сейко» перед отъездом продать пришлось, и обзавестись простенькими «Сейко 5», которые постоянно отставали) я был наготове: помытый, побритый и в свежей рубашке стоял в семи шагах слева от входа в «Нартаа». Чтобы бесконечно не переминаться с ноги на ногу и не показывать своей взволнованности, спиной подпирал деревянную ограду, но судорожно вертел головой по сторонам, хотя точно знал, что появится она именно слева – набережная является пешеходной зоной, а улица Аидгылара, по которой может проехать такси – ближайшая к ресторану.
Это заведение, пожалуй, самое популярное среди русских, я бы даже сказал, что оно чисто туристическое – местные сюда не ходят. Не имел привычки захаживать сюда и я. Оно просторное, уютное и атмосферное, лишенное налёта элитарности и обладает самым толстым, среди местных, меню. Оно находится в правильном месте, раскручено путеводителями, и знаменито, прежде всего, хачапуром «лодочкой» - мне эта булка с расплавленным сыром и маслом по душе и вкусу не пришлась, но народ прёт на неё активно. Ценник здесь тоже гуманный, что тоже, несомненно, оказывает влияние на потребительский выбор. В общем, я не был удивлён тем, что наведывается она именно сюда.
Бесконечным потоком тянулись мимо меня «паломники» - любители вечернего променада. Поминутно они входили и выходили в ворота ресторана; не найдя свободного местечка, шумя и толкаясь, они суетливо топтались у входа в ожидании отбытия очередной партии чревоугодников, чтобы занять их место. Я был горд, и чувствовал себя неловко – козырный столик на шесть посадочных мест в углу первого этажа был за мной. Люди ругались: дамы, как обычно, раздражённо кудахтали, пытались командовать и тащили своих кавалеров куда-нибудь «туда», а те в свою очередь, насупившись, упирались, и робко предлагали ещё немного подождать. Мало кому из тех, кого природа по ошибке наделила яйцами, удавалось настоять на своём. Чисто по-русски, мне было жаль этих подкаблучников. Чисто по-мужски, мне было на них наплевать.
Отвлёкшись на очередную командиршу с сиськами навыкате, Ирку я услышал раньше, чем увидел. Звонкое цоканье каблучков так резко дисгармонировало с опостылевшим бабушкинским шарканьем туристических тапок, что горным эхо отдавалось в ушах, вызывая внутри странное, почти мятежное, почти забытое, чувство противоборства разума с пошлостью. «Здесь так не ходят, - выстрелила мысль. - Чтобы так выделяться, надо быть или слишком глупым или слишком наглым. Надо быть выше толпы, выше обстоятельств. Ну кто ещё на такое способен, если не она?». А ещё через мгновение, резко, как от испуга, повернувшись влево, я увидел её. Лица сразу и не узнал. В белом летящем платье и белых же босоножках, с распущенными волосами и клатчем на ремне-цепочке, она казалась нездешней. Нереальной. Неземной. Вульгарной и неуместной, как пальма в осиновой роще. Но она была рядом. Она приближалась, смотря поверх всех и ни разу не смущаясь ненавистных взглядов оценивающих её соотечественниц. Казалось, на неё смотрели все. А может, так оно и было. В любом случае, я не замечал никого, одновременно всех ненавидя, и гордясь ей больше, чем собственным столиком. Но ещё больше я раздувался от чувства собственной важности и превосходства – шикарная баба шла ко мне, сама того не зная. На какой-то миг показалось, что жизнь моя не так уж и дурна, что она налаживается. Этот миг счастья предопределил многое.
Она же, как шла с гордо поднятой выше обстоятельств головой, так и прошла мимо меня. Я растерялся, и только оторопело считал удаляющиеся шаги: один, второй, третий… На седьмом, свернув направо, ко входу, она остановилась, развернулась вполоборота, и заявила:
- Ну, может, пойдём уже? Нет?
- Да, конечно, - покорно ответил я, растерявшись ещё сильнее и, как худшие представители пола и государства, покорно поплёлся за своей избранницей.
Мы вошли на территорию ресторации. Абхазия – не Россия, и обходительный персонал нас услужливо не встретил. Нас вообще ни кто и ни как не встретил. Остановившись в центре большой открытой территории, она деловито огляделась вокруг.
- Вот и любимое место свободно. Мне сегодня определённо везёт, - сказала она.
- Ещё как, только оно занято.
- Кем?
- Мной, - ехидно заметил я и, небрежно отстраняя её в сторону, первым прошёл в угол.
Мы расселись на широких деревянных скамьях. Для пущего романтизма, я зажёг стоящую на столике свечу. Её дохлое пламя сильно колебалось от порывов моего возбуждённого дыхания и меркло в мутной шашлычной дымке, тянувшейся с задворков кабака. Не сводя глаз и не моргая, я смотрел на Иру. Впервые я видел её настоящей: простая, как три рубля, чуть сдвинув брови, она с серьёзным озадаченным видом, как в столовой, протирала стол перед собой салфеткой, а потом, сложив трижды, положила её в пепельницу. Разворачиваясь, салфетка шевелилась, отвлекая меня от созерцания накачанных губ; аутодафе настигло и её (салфетку, в смысле). Озарённая мерцанием прыгающего огня, светлая грусть на Иркином лице выдавала её скептическое ко мне отношение. Я не слышал ничего вокруг. Настало время что-нибудь сказать и, возникшая вдруг официантка, морщинистая дама лет пятидесяти, нарушила режим тишины:
- Ребята, - повелительным тоном поведала она, - этот стол в резерве.
- Ардзинба, - назвал я заветный пароль, и её тон тут же сменился на более услужливый.
- Что будете кушать, молодые-красивые?
- Два шашлыка из баранины, два сациви и бутылку «Ашта Лаша», - решил я за двоих и, чуть подумав, добавил: - две бутылки.
- И «лодочку», - вмешалась Ирка.
Когда официантка умчалась, я сказал:
- Пара лишних килограмм тебя не испортит, конечно, но ты ведь всё это не осилишь.
Она лишь взметнула брови и неопределённо пожала плечами в ответ.
- Неужели ты не удивлена нашей встрече?
- Я больше удивлена тому, что ты на неё решился. Дома ты казался мне более робким.
- На Кавказе сложно не почувствовать себя немного героем, если любишь Лермонтова полистать перед сном…
- А как узнал, где и когда меня ждать?
- Люди добрые подсказали. Всё же давно здесь сижу, и уже немножечко свой, - не упустил я возможности похвалиться и приврать. – Связи имеются. Вот и местечко для нас попридержали – беспрецедентный случай.
- Да уж, большой человек, по-другому и не скажешь, - обожгла иронией она. – А что значит «Ардзинба»?
- Да так, просто слово красивое…
Разговорившись, впервые за годы прошедшие с последней встречи с Катей, я почувствовал себя легко и непринуждённо в общении с женщиной. До того момента я был уверен, что счастье не приходит дважды, но когда рядом царица грёз, преисполненная королевской внешности и крестьянской непосредственности, трудно не поверить в чудо.
Уже после первого бокала ко мне вернулось ощущение реальности, и я снова стал замечать противный назойливый шум, очень похожий на человеческие голоса. В соседнем «кабинете», отделённом от нас плетёной перегородкой, сидели русские: оттуда доносились глупости и пошлости, проскакивал матерок и лился истеричный бабский смех. И если бы не Ирка, я бы, как всегда, был очень раздражён, но её присутствие возносило меня выше этого.
Я много говорил. Второй раз за год и второй раз за день выговаривался полностью. Она слушала, редко вставляя реплики, и много ела. Умяв хачапур и запив его парой больших глотков вина, Ира усердно и сосредоточенно жевала баранину. Вопреки всем правилам и представлениям о женской идеальности, подобный аппетит вызывал у меня нечто среднее между восторгом и умилением. Сам же я больше пил, и продолжал рассказывать про здешнюю жизнь и творческие планы, тактично умалчивая о причинах своего бедственного положения. Казалось, что она меня не очень-то и слушает. Но я был неправ. Она спросила:
- А чего ты сюда забрался-то? Есть на свете места и получше…
- А ты чего? – переспросил я.
- А я проездом из Грузии. Люблю путешествовать в одиночку. А на машине, так вообще отдельный кайф.
- Да, слышал, что в Грузию нынче модно. А я… в общем, скоро уже обратно.
- Можем уехать вместе. Если хочешь, конечно.
Решиться на такое мгновенно я не мог даже в нетрезвом виде, и затравил местную байку.
- Знаешь, если в Грузию въехать по загранке, а из неё в Абхазию по российскому паспорту и отсюда по нему же в Россию, то фактически ты останешься в Грузии?
- А я, по-твоему, как делаю? – спросила она, разделавшись с шашлыком и накидываясь на сациви.
- Глупо. Это осложнит дальнейшие путешествия.
- Ты что, шуток не понимаешь?
- Да мне тут не до шуток, знаешь ли. Отвык. Да и не с кем шутить-то особо, - ответил я, явственно ощутив наметившийся холодок алкогольной грусти.
Мои здешние развлечения – сон, бухло и ностальгия – то, что сделало меня флегматичным, слабым и унылым молчуном. И тогда, если бы не Иркина непосредственность, я бы споткнулся, и вся нынешняя счастливая жизнь походила бы на развалины Синопа.
- Фу, гадость какая, - сказала она, воткнув вилку в холодную курицу в ореховом соусе, и отодвинула блюдо. – А давай поедем завтра на Рицу?
Рица – это не только гостиница, но и озеро – главная местная достопримечательность.
- Не знаю…
Капитан долго ещё что-то бубнил, задавал вопросы, пытался заглянуть в глаза, но Йога его не слушал. Это было странно и неправильно, но он не был поражён услышанным. Он отрешённо решал: уезжать теперь или оставаться до конца, и если уехать, то как?
И он остался…
***
Когда я пропадал в лесах ленинградской области, самым трепетным моментом дня становился обед. Не всегда, но очень часто. Вот сидишь так, где-нибудь на высотке, на краю немецкого окопа, где только что раскопал стрелковую ячейку или пулемётную точку, и смотришь вдаль, «читаешь» местность, представляешь какой «голой» она была семьдесят лет назад. «Рисуешь» обстановку вокруг, прикидываешь сектор обстрела и понимаешь, откуда наступали наши. Пахнет сырой землёй. Дымок щекочет ноздри, а в остатках куцего костерка доходит, томится гречневая каша с тушёнкой, а рядом с ней, обложенная углями, стоит эмалированная солдатская кружка, и в ней вываривается крепкий сладкий чай. Поблизости, перелетая с ветки на ветку, беззаботно (или всё же озабоченно?) щебечет неведомая птаха, своим бессильным писклявым голоском навевая мысли о вечности и тщетности бытия отдельно взятого организма.
А в то время когда я пропадал на пляжах, главным моим увлечением было чтение историй об абхазско-грузинском конфликте, историй очевидцев с обеих сторон. Особенно запомнился мне, поразив пронзительной деталировкой маленького события, рассказ Сергея Бережного «Кавказский сюр», хоть точное время и место событий в нём не указано. Читая воспоминания людей, чьи жизни война разделила на «до» и «после», я снова, как в лесу, пропитывался той тягостной и тревожной атмосферой боевых действий, которая роднила меня с этими местами, приковывала, очаровывала, наводила на мысли и задавала два вопроса.
Когда-то давно, сразу после окончания университета, недолго, девять месяцев всего, я жил во Франции. Хорошее было время, но глупое. И страна замечательная, особенно за пределами больших городов. Но главное – это люди, тоже, разумеется, не городские. А в мегаполисах, как и везде, срач в получасе ходьбы от центра и, конечно, понаехавшие негры с арабами. Так вот настоящие французы, провинциалы особенно – народ очень гордый, но слабый. Уж не знаю, как они столько колоний захватили, но в каждой войне (Первую мировую не считаем – Верден и всё такое) по шапке получали и капитулировали. Но находились среди них и настоящие сепаратисты, прирождённые партизаны и революционеры-подпольщики – короче, люди духа непокорённого, до тупости упёртые и принципиальные. В этом они сродни моим соседям – финнам. У тех национальная гордость вообще зашкаливает. Помните, как в тридцать девятом горстка отважных бросила вызов всему Советскому Союзу и огребла (позорной для «советов» ценой) за свою несговорчивость? Я это всё к тому, что эти два народа мне всегда были крайне симпатичны, а их качества в не меньшей степени присущи и нам и абхазам. Вот только почему русским война нужна для поднятия очередной волны патриотизма и сплочённости? Такое положение вещей роднит нас с французами, и противопоставляет финнам и абхазам, у которых это в крови. Тогда почему я редко вспоминаю о Франции, никогда не был в Финляндии, и очень жалею, что придётся покинуть Абхазию?
Эти националистичные вопросы мучали меня и в тот вечер, когда после очередной порции рассказов о войне за независимость маленькой гордой республики и основных принципов йоги я, уставший и разморённый солнышком, на затёкших ватных ногах плёлся в сторону дома.
Солнце скрылось за горизонтом. В быстро набегающих сумерках сгущались противоречивые мысли. С территории санатория МВО доносился фоновый шум, издаваемый бесцельно бродящими российскими туристами. Воздух стремительно приближающейся ночи напитывался типично южными пряными ароматами. И вдруг что-то вырвало меня из моих размышлений, и заставило думать совсем о другом: за насыщенностью этого дня я совершенно позабыл об Ирке. «Оно и хорошо, - решил я, - значит, есть для меня люди дороже. Только они уедут завтра, а ещё через несколько дней уедет и Йога. И с кем я останусь? Как буду жить? Мало мне было тоски и печали – теперь вот ждать новой встречи…».
Это было поводом накидаться. Я бы непременно так и поступил, если бы на подходе к Красному мосту, яро сигналя, меня не нагнала чёрная «Тойота». В Абхазии все отвергают кабриолеты и пренебрегают кондиционером в машине: опущенное стекло и высунутая наружу волосатая рука, украшенная массивными часами – вот местный, не выходящий из моды, тренд. И Астан, несмотря на всю серьёзность своего положения, исключением не был.
- Нет причин унывать, брат, - крикнул он, - и вообще тебе в обратную сторону!
Остановившись на секунду, я развёл руками, и поспешил перейти улицу. Усевшись в машину, не скрывая надежды, спросил:
- Неужели нашёл?
- А ты думал. В «Айтар» девочка твоя заселилась, три дня назад. Вот я и говорю – тебе в обратную сторону. Но каждый вечер она берёт такси и едет кушать и пить вино в «Нартаа». Так тебя куда отвезти?
- Сначала домой, - ответил я, - переоденусь, а потом… Слушай, Астан, а можно узнать когда она поедет и столик нам забить?
Астан усмехнулся:
- Ты толкаешь меня на превышение служебных полномочий.
- Я понимаю, но…
- Да можно, можно, не переживай. Всё можно, стоит только захотеть. Главное – чтобы знакомый был правильный, - подмигнул он, и лихо сорвался с места...
… В восемь с копейками (точнее я и сам не знал, сколько времени было, ведь «Гранд Сейко» перед отъездом продать пришлось, и обзавестись простенькими «Сейко 5», которые постоянно отставали) я был наготове: помытый, побритый и в свежей рубашке стоял в семи шагах слева от входа в «Нартаа». Чтобы бесконечно не переминаться с ноги на ногу и не показывать своей взволнованности, спиной подпирал деревянную ограду, но судорожно вертел головой по сторонам, хотя точно знал, что появится она именно слева – набережная является пешеходной зоной, а улица Аидгылара, по которой может проехать такси – ближайшая к ресторану.
Это заведение, пожалуй, самое популярное среди русских, я бы даже сказал, что оно чисто туристическое – местные сюда не ходят. Не имел привычки захаживать сюда и я. Оно просторное, уютное и атмосферное, лишенное налёта элитарности и обладает самым толстым, среди местных, меню. Оно находится в правильном месте, раскручено путеводителями, и знаменито, прежде всего, хачапуром «лодочкой» - мне эта булка с расплавленным сыром и маслом по душе и вкусу не пришлась, но народ прёт на неё активно. Ценник здесь тоже гуманный, что тоже, несомненно, оказывает влияние на потребительский выбор. В общем, я не был удивлён тем, что наведывается она именно сюда.
Бесконечным потоком тянулись мимо меня «паломники» - любители вечернего променада. Поминутно они входили и выходили в ворота ресторана; не найдя свободного местечка, шумя и толкаясь, они суетливо топтались у входа в ожидании отбытия очередной партии чревоугодников, чтобы занять их место. Я был горд, и чувствовал себя неловко – козырный столик на шесть посадочных мест в углу первого этажа был за мной. Люди ругались: дамы, как обычно, раздражённо кудахтали, пытались командовать и тащили своих кавалеров куда-нибудь «туда», а те в свою очередь, насупившись, упирались, и робко предлагали ещё немного подождать. Мало кому из тех, кого природа по ошибке наделила яйцами, удавалось настоять на своём. Чисто по-русски, мне было жаль этих подкаблучников. Чисто по-мужски, мне было на них наплевать.
Отвлёкшись на очередную командиршу с сиськами навыкате, Ирку я услышал раньше, чем увидел. Звонкое цоканье каблучков так резко дисгармонировало с опостылевшим бабушкинским шарканьем туристических тапок, что горным эхо отдавалось в ушах, вызывая внутри странное, почти мятежное, почти забытое, чувство противоборства разума с пошлостью. «Здесь так не ходят, - выстрелила мысль. - Чтобы так выделяться, надо быть или слишком глупым или слишком наглым. Надо быть выше толпы, выше обстоятельств. Ну кто ещё на такое способен, если не она?». А ещё через мгновение, резко, как от испуга, повернувшись влево, я увидел её. Лица сразу и не узнал. В белом летящем платье и белых же босоножках, с распущенными волосами и клатчем на ремне-цепочке, она казалась нездешней. Нереальной. Неземной. Вульгарной и неуместной, как пальма в осиновой роще. Но она была рядом. Она приближалась, смотря поверх всех и ни разу не смущаясь ненавистных взглядов оценивающих её соотечественниц. Казалось, на неё смотрели все. А может, так оно и было. В любом случае, я не замечал никого, одновременно всех ненавидя, и гордясь ей больше, чем собственным столиком. Но ещё больше я раздувался от чувства собственной важности и превосходства – шикарная баба шла ко мне, сама того не зная. На какой-то миг показалось, что жизнь моя не так уж и дурна, что она налаживается. Этот миг счастья предопределил многое.
Она же, как шла с гордо поднятой выше обстоятельств головой, так и прошла мимо меня. Я растерялся, и только оторопело считал удаляющиеся шаги: один, второй, третий… На седьмом, свернув направо, ко входу, она остановилась, развернулась вполоборота, и заявила:
- Ну, может, пойдём уже? Нет?
- Да, конечно, - покорно ответил я, растерявшись ещё сильнее и, как худшие представители пола и государства, покорно поплёлся за своей избранницей.
Мы вошли на территорию ресторации. Абхазия – не Россия, и обходительный персонал нас услужливо не встретил. Нас вообще ни кто и ни как не встретил. Остановившись в центре большой открытой территории, она деловито огляделась вокруг.
- Вот и любимое место свободно. Мне сегодня определённо везёт, - сказала она.
- Ещё как, только оно занято.
- Кем?
- Мной, - ехидно заметил я и, небрежно отстраняя её в сторону, первым прошёл в угол.
Мы расселись на широких деревянных скамьях. Для пущего романтизма, я зажёг стоящую на столике свечу. Её дохлое пламя сильно колебалось от порывов моего возбуждённого дыхания и меркло в мутной шашлычной дымке, тянувшейся с задворков кабака. Не сводя глаз и не моргая, я смотрел на Иру. Впервые я видел её настоящей: простая, как три рубля, чуть сдвинув брови, она с серьёзным озадаченным видом, как в столовой, протирала стол перед собой салфеткой, а потом, сложив трижды, положила её в пепельницу. Разворачиваясь, салфетка шевелилась, отвлекая меня от созерцания накачанных губ; аутодафе настигло и её (салфетку, в смысле). Озарённая мерцанием прыгающего огня, светлая грусть на Иркином лице выдавала её скептическое ко мне отношение. Я не слышал ничего вокруг. Настало время что-нибудь сказать и, возникшая вдруг официантка, морщинистая дама лет пятидесяти, нарушила режим тишины:
- Ребята, - повелительным тоном поведала она, - этот стол в резерве.
- Ардзинба, - назвал я заветный пароль, и её тон тут же сменился на более услужливый.
- Что будете кушать, молодые-красивые?
- Два шашлыка из баранины, два сациви и бутылку «Ашта Лаша», - решил я за двоих и, чуть подумав, добавил: - две бутылки.
- И «лодочку», - вмешалась Ирка.
Когда официантка умчалась, я сказал:
- Пара лишних килограмм тебя не испортит, конечно, но ты ведь всё это не осилишь.
Она лишь взметнула брови и неопределённо пожала плечами в ответ.
- Неужели ты не удивлена нашей встрече?
- Я больше удивлена тому, что ты на неё решился. Дома ты казался мне более робким.
- На Кавказе сложно не почувствовать себя немного героем, если любишь Лермонтова полистать перед сном…
- А как узнал, где и когда меня ждать?
- Люди добрые подсказали. Всё же давно здесь сижу, и уже немножечко свой, - не упустил я возможности похвалиться и приврать. – Связи имеются. Вот и местечко для нас попридержали – беспрецедентный случай.
- Да уж, большой человек, по-другому и не скажешь, - обожгла иронией она. – А что значит «Ардзинба»?
- Да так, просто слово красивое…
Разговорившись, впервые за годы прошедшие с последней встречи с Катей, я почувствовал себя легко и непринуждённо в общении с женщиной. До того момента я был уверен, что счастье не приходит дважды, но когда рядом царица грёз, преисполненная королевской внешности и крестьянской непосредственности, трудно не поверить в чудо.
Уже после первого бокала ко мне вернулось ощущение реальности, и я снова стал замечать противный назойливый шум, очень похожий на человеческие голоса. В соседнем «кабинете», отделённом от нас плетёной перегородкой, сидели русские: оттуда доносились глупости и пошлости, проскакивал матерок и лился истеричный бабский смех. И если бы не Ирка, я бы, как всегда, был очень раздражён, но её присутствие возносило меня выше этого.
Я много говорил. Второй раз за год и второй раз за день выговаривался полностью. Она слушала, редко вставляя реплики, и много ела. Умяв хачапур и запив его парой больших глотков вина, Ира усердно и сосредоточенно жевала баранину. Вопреки всем правилам и представлениям о женской идеальности, подобный аппетит вызывал у меня нечто среднее между восторгом и умилением. Сам же я больше пил, и продолжал рассказывать про здешнюю жизнь и творческие планы, тактично умалчивая о причинах своего бедственного положения. Казалось, что она меня не очень-то и слушает. Но я был неправ. Она спросила:
- А чего ты сюда забрался-то? Есть на свете места и получше…
- А ты чего? – переспросил я.
- А я проездом из Грузии. Люблю путешествовать в одиночку. А на машине, так вообще отдельный кайф.
- Да, слышал, что в Грузию нынче модно. А я… в общем, скоро уже обратно.
- Можем уехать вместе. Если хочешь, конечно.
Решиться на такое мгновенно я не мог даже в нетрезвом виде, и затравил местную байку.
- Знаешь, если в Грузию въехать по загранке, а из неё в Абхазию по российскому паспорту и отсюда по нему же в Россию, то фактически ты останешься в Грузии?
- А я, по-твоему, как делаю? – спросила она, разделавшись с шашлыком и накидываясь на сациви.
- Глупо. Это осложнит дальнейшие путешествия.
- Ты что, шуток не понимаешь?
- Да мне тут не до шуток, знаешь ли. Отвык. Да и не с кем шутить-то особо, - ответил я, явственно ощутив наметившийся холодок алкогольной грусти.
Мои здешние развлечения – сон, бухло и ностальгия – то, что сделало меня флегматичным, слабым и унылым молчуном. И тогда, если бы не Иркина непосредственность, я бы споткнулся, и вся нынешняя счастливая жизнь походила бы на развалины Синопа.
- Фу, гадость какая, - сказала она, воткнув вилку в холодную курицу в ореховом соусе, и отодвинула блюдо. – А давай поедем завтра на Рицу?
Рица – это не только гостиница, но и озеро – главная местная достопримечательность.
