ничего не удалось, зато он сумел заинтересовать блядоходящих славянок, и активно их к чему-то склонял, отчего выписывал тонкими руками по воздуху уж вовсе что-то знаменательно-эпохальное, пошло-сумбурное и сексуально-возвышенное, как та гора.
А с краю колоннады, на складном табурете сидел «старичок». Это я его так окрестил, хотя был он не очень-то и стар, едва ли старее того что «постарше», но вид у него был фактурный и примечательный, хоть картины с него пиши. Седина, миллион мелких морщинок на лице, пронзительный, умудрённый опытом взгляд, классический греческий нос, неснимаемая с губ сигарета – он как натурщик сидел, не шевелясь на своём табурете, наблюдал за «молодым», и лишь редкая, острая ухмылка прорезала его щёку, при очередном взрыве девичьего смеха. «Старичок» никого не зазывал. Казалось, что он не хочет ничего продавать, что ему жаль своих детищ, но зритель ему всё же необходим. Его звали Артур Погба. Я знал его уже несколько месяцев, с тех пор как впервые заинтересовался полотнами местных мастеров. Этот интерес возник как-то внезапно, стоило мне мимоходом заметить одну из его картин. Она была большая, на фоне остальных, и сразу привлекла меня необычной манерой исполнения – сюрреализм Дали помноженный на примитивизм Пиросмани. Автор называл её «Утро после застолья», а сюжет её повествовал вот о чём.
Двор позади маленького одноэтажного дома. Сбоку кривая, будто плывущая по волнам, изгородь, подпираемая собачьей лапой, задранной вертикально на высоту двух её ростов. Посреди двора стол с отшибленной ножкой и сломанной пополам столешницей, вздыбившейся белым разломом, как вершина Эльбруса. Перед обломками стола валяются бутылки, содержимое одной из которых растекается красным пятном, из которого вздымается НЕЧТО, похожее на завившуюся крендельком не то змею, не то шею жирафа. А напротив этого чудища, прямо на земле, сидит человек в пиджаке и папахе, и, выпучив единственный глаз, как через подзорную трубу, через стакан взирает на неведому зверушку. И не сразу замечаешь, что по утреннему небу стекают на изгородь облака, из-под стола торчит чья-то босая нога с четырьмя пальцами, а собака накинула на плечи бешмет… Эта картина мне нравилась, я открыто ей восхищался и хотел купить, но был вынужден признаться, что у меня нет на это денег. Нет, были, конечно, но мало, и в моём незавидном положении тратить их на картину было бы абсурдно. Зато теперь я решился.
Подошёл.
- Приветствую, дядя Артур.
- И тебе всего, - ответил он и кивнул в сторону «молодого». – Видел?
- Красавчик, да. Только ничего ему не обломится.
- Думаешь?
- Уверен. У той, что справа, одни только туфли стоят больше, чем все его картины. Тем более они лесбиянки.
- Ты проверял уже, что ли? – усмехнулся дядя Артур, жестом фокусника вытаскивая непонятно откуда новую сигарету.
- Не довелось. Просто у той, что слева, татуировка на левом плече недвусмысленная из-под платья показывается.
- Знаток-молоток. Ждёшь кого?
- Жду, дядя Артур, очень жду, - ответил я и посмотрел на часы. – На четырнадцать минут уже опаздывает. Но я не за этим, я «Застолье» решил купить, - и тут же заметил, - а где оно?
- Разбогател?
- Нет, уеду я скоро, решился. Только не решил, когда именно. Надо же что-то на память взять. Впрочем, я ещё вернусь. Но где же картина?
- Опоздал ты, Паша. Извини, но буквально на днях лохам сибирским так удачно загнал её, что теперь вот даже лениво как-то торговать. Давненько уже у меня таких сделок хороших не было, давненько, - он довольно сощурился, и лицо его скрылось в облаке дыма. – Но если хочешь, я тебе репродукцию сделаю, и без рамы – гораздо дешевле будет.
- Нет, не надо. Давайте по-другому сделаем. Я сейчас девушку дождусь, погуляю её маленько, а на обратном пути к вам приведу и закажу её портрет в карандаше. Во сколько это мне обойдётся, примерно?
- А сколько стоит лист бумаги и карандаш, столько и будет стоить.
- А всё же?
- Вон твоя идёт, - дядя Артур махнул рукой в сторону «Рицы», - не проморгай.
Я обернулся, и тут же выделил из толпы Иру. Повернулся обратно и спросил:
- А откуда вы знаете, что…
Но он не дал мне закончить вопрос, и сам ничего не ответил, лишь подмигнул и, снова пыхнув цигаркой, мотнул подбородком в Иркину сторону. Я улыбнулся и спешным деловым шагом направился ей навстречу, думая: «Прямо как в деревне – все всё про всех знают. Ужас. Ёмон туш, как сказал бы Игорян, вахима».
Она снова была в платье, опять в белом, но уже в другом, более сдержанном, более строгом и элегантном, чем явно вызывала неприязненные взоры соотечественниц. Это дома они за хлебом не нарядившись не выйдут, а тут расслабились. Но девушек в таких платьях по «жральням» таскать не принято, и я сразу решил вести её в ресторан «Апра». Ирка посвежела и приобрела деловой вид: собранные в хвост волосы обнажали высокий лоб, который, в свою очередь, подчёркивал прямой нос, что вкупе в выделенными макияжем скулами, сочными, в тёмно-красной помаде, губами и гордым профилем возносили её на недосягаемою для окружающей действительности высоту шарма и откровенно высоранговой сексуальности. Со своим старомодным пробором на голове, серых брючках и тёмно-синей рубашке с коротким рукавом, я должен был сдержано-убого смотреться рядом с ней. Но что это может значить, когда рядом с тобой такая девушка? Я был горд Иркой, а ещё больше самим собой, ведь каждому индюку должно быть ясно, что «такая» абы с кем не будет. Короче, для вечера она была идеальна, и хотя мы с ней не говорили об этом, соответствовала всем трём основным правилам, которым должна соответствовать девушка на любом по счёту свидании. Помыта, побрита, причёсана и в краске – это раз. Платье, каблуки, минимум украшений – это два. Сдержанная, загадочная улыбка, но кокетливый, с огоньком, взгляд, дающий понять, что она на всё согласна, но только если ты проявишь должный уровень желания – это три. Говоря ещё короче, в моём незавидном положении бедствующего, при том нежно влюблённого, это грозило катастрофой.
- Давно не виделись, - сказал я, взяв её за руку, но не решившись поцеловать. Так она была хороша.
- Не побрился, - ответила она, пальцем проведя по моему подбородку. – А я надеялась, я ведь не помню, как ты выглядишь без этого «украшения».
- Крушить мечты и ломать надежды – моё кредо. Но я обещаю исправить это досадное недоразумение, как только жизнь снова обретёт былые краски.
Она как-то странно на меня посмотрела.
- Вообще-то, не очень тактично говорить женщине, что её присутствие не красит твою жизнь.
- Я не то имел в виду, Ир, - начал было оправдываться я.
- Я знаю, - как ни в чём не бывало, ответила Ира, лукаво усмехнулась и сильнее сжала мою руку.
Это каким же на до быть бараном, чтобы раз за разом, баба за бабой, попадаться на их деланые обиды? Я думал, что подобная глупость давно уже меня покинула. И точно также я забыл, как тонут в собственной глупости плывущие по волнам влюблённости. Дешёвый конфуз едва не сбил меня с толку. В ответ я решил ударить правдой.
- Ты должна знать, что одно-единственное неверное слово может отвернуть меня от человека навсегда. Это же относится к упрёкам и подколкам. Поэтому я прошу тебя никогда так больше не делать. Хорошо?
- Я никогда не обещаю того, выполнение чего не могу гарантировать.
- Хороший ответ, достойный надёжного человека. – Я освободился от её руки и обнял за плечи. - Я уже говорил, что люблю тебя?
- Нет, но очень красноречиво об этом молчал, - ответила Ира, на мгновение склонив голову мне на плечо. – Но я тоже попрошу тебя: не подменяй любовь влюблённостью, и никогда не обманывай других, если не уверен в своих чувствах до конца. И вообще я думала, что ты скажешь об этом позже.
- А что будет позже?
- То, чего ты действительно хочешь.
- Учитывая, что я хочу есть и при этом непременно выпью, имеются основания полагать, что мои слова будут слишком легковесны. Впрочем, ты права: не утоляя своих желаний, так просто в них заблудиться, особенно на пустой желудок…
Итак, мы шли к ресторану «Апра». Стоит заметить, что рядом с ним находится кафе «Амра», и если с «амрой» всё понятно, то что означает «апра» я так и не узнал. Мы прошли мимо «Нартаа». Там как всегда было шумно и людно, очередь торчала хвостом на набережную; из-за ограды ресторана тянуло дымком шашлыка, печёным тестом хачапура-лодочки, жареным холестерином, подгоревшими канцерогенами, винными пробками и всем остальным, чем пахнет сытный ужин.
А чуть дальше остановились, разглядывая «обезьян» человеческой национальности. Дурновыглядящие и слабомыслящие, разодетые в тапки и глупые лица, потомки разумных приматов фотографировались на фоне новомодной достопримечательности. Такая штука есть в любом себя уважающем, при этом не высокодуховном, городе - например, в Ярославле. А в Царском Селе её нет. Вот и вся разница. Так, незамысловатая бело-красно-чёрная конструкция гордо взывает миру: «I LOVE что-то там». Понятное дело, что в Сухуме все love Сухум. Интересно также и то, что love здесь происходит только по вечерам. Хотя, оно и не удивительно: днём, я уж не знаю, что там происходит у женщин, но мужчинам, когда изнывающая от жары мошонка отвисает до колена, явно не до любви. Я грешным делом решил сначала, что Ирка тоже захочет сфотографироваться, но она смотрела и лишь улыбалась, будто разделяла с «обезьянами» их обезьянью радость, а потом назвала их «вот придурки», и мы пошли дальше.
Дальше идти было недалеко, метров двадцать, а может пятьдесят, да и не всё ли равно сколько. За воротами, на дороге над морем, ведущей к зданию морского вокзала, где пришвартовался огромный белоснежный теплоход, начиналась совсем другая жизнь. Здесь было тихо; плескались волны, кряхтели чайки, молчали сытые неместные влюблённые, в обнимку бредущие обратно, в свои дома, квартиры и гостиничные номера - туда, где есть кровать (или постель – это кому что угоднее, когда сыто-пьяно). Тёмное беззвёздное небо нависало над бледно-голубыми фонарями, такое недостижимо-близкое и безгранично-далёкое, что и смотреть на него не хотелось. Сюда не долетали шумы города, мерцание его огней и затхлость бытия, и пахло с моря чем-то таким первобытно-необузданным, чем никогда не пахнет на берегу.
Пройдя над морем метров двести, мы дошли до точки. В смысле, до края. Точнее, до пирса, причала, или как его там – в общем, до того места, дальше которого смог бы пройти только Моисей с небольшим отрядом евреев. Это и был ресторан «Апра» - двухэтажное постройка советского периода, суровая и хрупкая коробка из бетона и стекла. По широкой лестнице поднялись на второй этаж. Здесь вам не тут – гостеприимством не обжигают и вниманием не балуют. Я хочу сказать, что никто нас не встретил и не пригласил занять свободный столик, поэтому я, не раздумывая, провёл Иру к единственному свободному, в дальнем левом от входа углу. Что мне нравится на Кавказе, так это то, что здесь можно делать всё, а если хочешь то, чего нельзя, то сделать этого и не успеешь – тут же нарисуются люди, которые объяснят, что ты неправ. В силу этого обстоятельства я был уверен, что неловкой ситуации не возникнет, что стол не в резерве и нас не попросят удалиться. Едва мы уселись, из ниоткуда возникла официантка и положила на стол два тощих в толстой обложке меню. Но также поспешно исчезнуть она не успела. Ира двумя пальчиками отодвинула меню, и сказала:
- Спасибо, не надо. Я буду всё то же самое, что и он.
Я тоже не стал мусолить ламинированные листы, заявив:
- Значит, мы будем два жареных сыра, два копченых мяса и два «Сухумских» пива, - затем я смерил Ирку взглядом, и добавил, - четыре пива.
Официантка была красивой девушкой смешанных кровей. Смуглая кожа, чуть вьющиеся чёрные волосы, глаза-угольки, но высокая, с европейскими чертами лицами и фигурой. Несмотря на униформу, выглядела она дорого и безумно представительно – в Питере такие, только постарше, как минимум владелицы крупных салонов красоты или менеджеры высшего звена в государственных топливно-энергетических организациях. Она не записывала заказ, взяв его «на память», без интереса и эмоций посмотрела мне в глаза, коротко кивнула и ушла. А я немного завис, задумавшись.
- Понравилась? – спросила Ира.
- Кто? – не понял я.
- Она, - кивнула Ира в сторону официантки, хотя той уже и след простыл.
- Да, люблю профессионалов. Ни карандаша, ни блокнота у неё даже за поясом заткнуто не было, а ведь наш заказ мог быть и в три раза больше. Значит, память хорошая и меню знает наизусть.
- А ты хорошо её разглядел, особенно до пояса. Или по пояс?
Я ничего не ответил, сражённый неожиданным кавалерийским наскоком тревожных мыслей. Во-первых, я действительно откровенно пялился на официантку оценивая её до пояса, то есть сверху вниз и обратно, задержавшись на идеального размера груди, украшенной бейджиком, но имени её даже не прочитал. Во-вторых, было не ясно, к чему такие дурацкие вопросы, окрашенные безразличием в голосе и взглядом чуть исподлобья. Ревность? Вроде рановато и без повода. Провокация? Попытка заставить оправдываться? Нет, что я такое, чтобы со мной в такие игры играть, да и зачем – проще послать на хер, и найти себе молодого, богатого, накачанного и с длинным пенисом. А в-третьих, я не сразу заметил, что Ирка переложила на меня право выбора, разделила его, доверилась, а я употребил это страшное «мы», на котором заканчивается «я» и начинается неизбежность.
Первый вопрос был интересен, но ничего не значил. От неизбежности бежать тоже глупо. Значит, предстояло решить только один вопрос – второй и главный. И я перешёл в наступление.
- Ты ревнуешь, что ли? – прямо спросил я, уверенный, что прямота обескураживает.
- Нет, - ответила Ира таким обезоруживающим тоном, что я разуверился в очередном из своих убеждений.
- Тогда к чему эти пошлые вопросы?
- А ты так боишься ответить правду?
- Нет… - пробурчал я, посмотрел на Иру и отвернулся к окну.
Окно было большое. Говоря точнее, всё вокруг было одним большим окном. От колен и выше – сплошное стекло, поделённое на части тонкими нитями рам, распахнутых через одну. Снаружи прорывался лёгкий ветерок и нёс с собой аромат дешёвых сигарет и плещущие звуки волн. Внизу, на пирсе, сидели местные рыбаки. Закинув в чёрную воду флуоресцентные поплавки, они напряжённо ждали поклёвки и попеременно тягали какую-то мелюзгу. Я сделал вид, что это ужасно интересно.
- Что – нет? – продолжала Ира. – Нет – не боишься, или нет – не понравилась?
- Не боюсь. Но понравилась.
«И почему они только такие жестокие, эти женщины? – подумал я. – Почему все одинаковые? Почему с ними всегда надо действовать по одному алгоритму: быть наглым, самоуверенным, брать не спрашивая? Почему нельзя быть чувственным? Неужели они, в самом деле, влюблённую робость принимают за слабость?»
- Я тебя понимаю, - довольно улыбаясь, отозвалась Ира. – Она красивая девушка, на неё половина зала пялится.
- А ты ничего, - атаковал я, вдруг вспомнив кое-что из наставлений Анастасии Андреевны по общению с женщинами. – И мою реакцию заметила, и половину зала взглядом обшарила. А обратила внимание, какие у неё туфли?
А с краю колоннады, на складном табурете сидел «старичок». Это я его так окрестил, хотя был он не очень-то и стар, едва ли старее того что «постарше», но вид у него был фактурный и примечательный, хоть картины с него пиши. Седина, миллион мелких морщинок на лице, пронзительный, умудрённый опытом взгляд, классический греческий нос, неснимаемая с губ сигарета – он как натурщик сидел, не шевелясь на своём табурете, наблюдал за «молодым», и лишь редкая, острая ухмылка прорезала его щёку, при очередном взрыве девичьего смеха. «Старичок» никого не зазывал. Казалось, что он не хочет ничего продавать, что ему жаль своих детищ, но зритель ему всё же необходим. Его звали Артур Погба. Я знал его уже несколько месяцев, с тех пор как впервые заинтересовался полотнами местных мастеров. Этот интерес возник как-то внезапно, стоило мне мимоходом заметить одну из его картин. Она была большая, на фоне остальных, и сразу привлекла меня необычной манерой исполнения – сюрреализм Дали помноженный на примитивизм Пиросмани. Автор называл её «Утро после застолья», а сюжет её повествовал вот о чём.
Двор позади маленького одноэтажного дома. Сбоку кривая, будто плывущая по волнам, изгородь, подпираемая собачьей лапой, задранной вертикально на высоту двух её ростов. Посреди двора стол с отшибленной ножкой и сломанной пополам столешницей, вздыбившейся белым разломом, как вершина Эльбруса. Перед обломками стола валяются бутылки, содержимое одной из которых растекается красным пятном, из которого вздымается НЕЧТО, похожее на завившуюся крендельком не то змею, не то шею жирафа. А напротив этого чудища, прямо на земле, сидит человек в пиджаке и папахе, и, выпучив единственный глаз, как через подзорную трубу, через стакан взирает на неведому зверушку. И не сразу замечаешь, что по утреннему небу стекают на изгородь облака, из-под стола торчит чья-то босая нога с четырьмя пальцами, а собака накинула на плечи бешмет… Эта картина мне нравилась, я открыто ей восхищался и хотел купить, но был вынужден признаться, что у меня нет на это денег. Нет, были, конечно, но мало, и в моём незавидном положении тратить их на картину было бы абсурдно. Зато теперь я решился.
Подошёл.
- Приветствую, дядя Артур.
- И тебе всего, - ответил он и кивнул в сторону «молодого». – Видел?
- Красавчик, да. Только ничего ему не обломится.
- Думаешь?
- Уверен. У той, что справа, одни только туфли стоят больше, чем все его картины. Тем более они лесбиянки.
- Ты проверял уже, что ли? – усмехнулся дядя Артур, жестом фокусника вытаскивая непонятно откуда новую сигарету.
- Не довелось. Просто у той, что слева, татуировка на левом плече недвусмысленная из-под платья показывается.
- Знаток-молоток. Ждёшь кого?
- Жду, дядя Артур, очень жду, - ответил я и посмотрел на часы. – На четырнадцать минут уже опаздывает. Но я не за этим, я «Застолье» решил купить, - и тут же заметил, - а где оно?
- Разбогател?
- Нет, уеду я скоро, решился. Только не решил, когда именно. Надо же что-то на память взять. Впрочем, я ещё вернусь. Но где же картина?
- Опоздал ты, Паша. Извини, но буквально на днях лохам сибирским так удачно загнал её, что теперь вот даже лениво как-то торговать. Давненько уже у меня таких сделок хороших не было, давненько, - он довольно сощурился, и лицо его скрылось в облаке дыма. – Но если хочешь, я тебе репродукцию сделаю, и без рамы – гораздо дешевле будет.
- Нет, не надо. Давайте по-другому сделаем. Я сейчас девушку дождусь, погуляю её маленько, а на обратном пути к вам приведу и закажу её портрет в карандаше. Во сколько это мне обойдётся, примерно?
- А сколько стоит лист бумаги и карандаш, столько и будет стоить.
- А всё же?
- Вон твоя идёт, - дядя Артур махнул рукой в сторону «Рицы», - не проморгай.
Я обернулся, и тут же выделил из толпы Иру. Повернулся обратно и спросил:
- А откуда вы знаете, что…
Но он не дал мне закончить вопрос, и сам ничего не ответил, лишь подмигнул и, снова пыхнув цигаркой, мотнул подбородком в Иркину сторону. Я улыбнулся и спешным деловым шагом направился ей навстречу, думая: «Прямо как в деревне – все всё про всех знают. Ужас. Ёмон туш, как сказал бы Игорян, вахима».
Она снова была в платье, опять в белом, но уже в другом, более сдержанном, более строгом и элегантном, чем явно вызывала неприязненные взоры соотечественниц. Это дома они за хлебом не нарядившись не выйдут, а тут расслабились. Но девушек в таких платьях по «жральням» таскать не принято, и я сразу решил вести её в ресторан «Апра». Ирка посвежела и приобрела деловой вид: собранные в хвост волосы обнажали высокий лоб, который, в свою очередь, подчёркивал прямой нос, что вкупе в выделенными макияжем скулами, сочными, в тёмно-красной помаде, губами и гордым профилем возносили её на недосягаемою для окружающей действительности высоту шарма и откровенно высоранговой сексуальности. Со своим старомодным пробором на голове, серых брючках и тёмно-синей рубашке с коротким рукавом, я должен был сдержано-убого смотреться рядом с ней. Но что это может значить, когда рядом с тобой такая девушка? Я был горд Иркой, а ещё больше самим собой, ведь каждому индюку должно быть ясно, что «такая» абы с кем не будет. Короче, для вечера она была идеальна, и хотя мы с ней не говорили об этом, соответствовала всем трём основным правилам, которым должна соответствовать девушка на любом по счёту свидании. Помыта, побрита, причёсана и в краске – это раз. Платье, каблуки, минимум украшений – это два. Сдержанная, загадочная улыбка, но кокетливый, с огоньком, взгляд, дающий понять, что она на всё согласна, но только если ты проявишь должный уровень желания – это три. Говоря ещё короче, в моём незавидном положении бедствующего, при том нежно влюблённого, это грозило катастрофой.
- Давно не виделись, - сказал я, взяв её за руку, но не решившись поцеловать. Так она была хороша.
- Не побрился, - ответила она, пальцем проведя по моему подбородку. – А я надеялась, я ведь не помню, как ты выглядишь без этого «украшения».
- Крушить мечты и ломать надежды – моё кредо. Но я обещаю исправить это досадное недоразумение, как только жизнь снова обретёт былые краски.
Она как-то странно на меня посмотрела.
- Вообще-то, не очень тактично говорить женщине, что её присутствие не красит твою жизнь.
- Я не то имел в виду, Ир, - начал было оправдываться я.
- Я знаю, - как ни в чём не бывало, ответила Ира, лукаво усмехнулась и сильнее сжала мою руку.
Это каким же на до быть бараном, чтобы раз за разом, баба за бабой, попадаться на их деланые обиды? Я думал, что подобная глупость давно уже меня покинула. И точно также я забыл, как тонут в собственной глупости плывущие по волнам влюблённости. Дешёвый конфуз едва не сбил меня с толку. В ответ я решил ударить правдой.
- Ты должна знать, что одно-единственное неверное слово может отвернуть меня от человека навсегда. Это же относится к упрёкам и подколкам. Поэтому я прошу тебя никогда так больше не делать. Хорошо?
- Я никогда не обещаю того, выполнение чего не могу гарантировать.
- Хороший ответ, достойный надёжного человека. – Я освободился от её руки и обнял за плечи. - Я уже говорил, что люблю тебя?
- Нет, но очень красноречиво об этом молчал, - ответила Ира, на мгновение склонив голову мне на плечо. – Но я тоже попрошу тебя: не подменяй любовь влюблённостью, и никогда не обманывай других, если не уверен в своих чувствах до конца. И вообще я думала, что ты скажешь об этом позже.
- А что будет позже?
- То, чего ты действительно хочешь.
- Учитывая, что я хочу есть и при этом непременно выпью, имеются основания полагать, что мои слова будут слишком легковесны. Впрочем, ты права: не утоляя своих желаний, так просто в них заблудиться, особенно на пустой желудок…
Итак, мы шли к ресторану «Апра». Стоит заметить, что рядом с ним находится кафе «Амра», и если с «амрой» всё понятно, то что означает «апра» я так и не узнал. Мы прошли мимо «Нартаа». Там как всегда было шумно и людно, очередь торчала хвостом на набережную; из-за ограды ресторана тянуло дымком шашлыка, печёным тестом хачапура-лодочки, жареным холестерином, подгоревшими канцерогенами, винными пробками и всем остальным, чем пахнет сытный ужин.
А чуть дальше остановились, разглядывая «обезьян» человеческой национальности. Дурновыглядящие и слабомыслящие, разодетые в тапки и глупые лица, потомки разумных приматов фотографировались на фоне новомодной достопримечательности. Такая штука есть в любом себя уважающем, при этом не высокодуховном, городе - например, в Ярославле. А в Царском Селе её нет. Вот и вся разница. Так, незамысловатая бело-красно-чёрная конструкция гордо взывает миру: «I LOVE что-то там». Понятное дело, что в Сухуме все love Сухум. Интересно также и то, что love здесь происходит только по вечерам. Хотя, оно и не удивительно: днём, я уж не знаю, что там происходит у женщин, но мужчинам, когда изнывающая от жары мошонка отвисает до колена, явно не до любви. Я грешным делом решил сначала, что Ирка тоже захочет сфотографироваться, но она смотрела и лишь улыбалась, будто разделяла с «обезьянами» их обезьянью радость, а потом назвала их «вот придурки», и мы пошли дальше.
Дальше идти было недалеко, метров двадцать, а может пятьдесят, да и не всё ли равно сколько. За воротами, на дороге над морем, ведущей к зданию морского вокзала, где пришвартовался огромный белоснежный теплоход, начиналась совсем другая жизнь. Здесь было тихо; плескались волны, кряхтели чайки, молчали сытые неместные влюблённые, в обнимку бредущие обратно, в свои дома, квартиры и гостиничные номера - туда, где есть кровать (или постель – это кому что угоднее, когда сыто-пьяно). Тёмное беззвёздное небо нависало над бледно-голубыми фонарями, такое недостижимо-близкое и безгранично-далёкое, что и смотреть на него не хотелось. Сюда не долетали шумы города, мерцание его огней и затхлость бытия, и пахло с моря чем-то таким первобытно-необузданным, чем никогда не пахнет на берегу.
Пройдя над морем метров двести, мы дошли до точки. В смысле, до края. Точнее, до пирса, причала, или как его там – в общем, до того места, дальше которого смог бы пройти только Моисей с небольшим отрядом евреев. Это и был ресторан «Апра» - двухэтажное постройка советского периода, суровая и хрупкая коробка из бетона и стекла. По широкой лестнице поднялись на второй этаж. Здесь вам не тут – гостеприимством не обжигают и вниманием не балуют. Я хочу сказать, что никто нас не встретил и не пригласил занять свободный столик, поэтому я, не раздумывая, провёл Иру к единственному свободному, в дальнем левом от входа углу. Что мне нравится на Кавказе, так это то, что здесь можно делать всё, а если хочешь то, чего нельзя, то сделать этого и не успеешь – тут же нарисуются люди, которые объяснят, что ты неправ. В силу этого обстоятельства я был уверен, что неловкой ситуации не возникнет, что стол не в резерве и нас не попросят удалиться. Едва мы уселись, из ниоткуда возникла официантка и положила на стол два тощих в толстой обложке меню. Но также поспешно исчезнуть она не успела. Ира двумя пальчиками отодвинула меню, и сказала:
- Спасибо, не надо. Я буду всё то же самое, что и он.
Я тоже не стал мусолить ламинированные листы, заявив:
- Значит, мы будем два жареных сыра, два копченых мяса и два «Сухумских» пива, - затем я смерил Ирку взглядом, и добавил, - четыре пива.
Официантка была красивой девушкой смешанных кровей. Смуглая кожа, чуть вьющиеся чёрные волосы, глаза-угольки, но высокая, с европейскими чертами лицами и фигурой. Несмотря на униформу, выглядела она дорого и безумно представительно – в Питере такие, только постарше, как минимум владелицы крупных салонов красоты или менеджеры высшего звена в государственных топливно-энергетических организациях. Она не записывала заказ, взяв его «на память», без интереса и эмоций посмотрела мне в глаза, коротко кивнула и ушла. А я немного завис, задумавшись.
- Понравилась? – спросила Ира.
- Кто? – не понял я.
- Она, - кивнула Ира в сторону официантки, хотя той уже и след простыл.
- Да, люблю профессионалов. Ни карандаша, ни блокнота у неё даже за поясом заткнуто не было, а ведь наш заказ мог быть и в три раза больше. Значит, память хорошая и меню знает наизусть.
- А ты хорошо её разглядел, особенно до пояса. Или по пояс?
Я ничего не ответил, сражённый неожиданным кавалерийским наскоком тревожных мыслей. Во-первых, я действительно откровенно пялился на официантку оценивая её до пояса, то есть сверху вниз и обратно, задержавшись на идеального размера груди, украшенной бейджиком, но имени её даже не прочитал. Во-вторых, было не ясно, к чему такие дурацкие вопросы, окрашенные безразличием в голосе и взглядом чуть исподлобья. Ревность? Вроде рановато и без повода. Провокация? Попытка заставить оправдываться? Нет, что я такое, чтобы со мной в такие игры играть, да и зачем – проще послать на хер, и найти себе молодого, богатого, накачанного и с длинным пенисом. А в-третьих, я не сразу заметил, что Ирка переложила на меня право выбора, разделила его, доверилась, а я употребил это страшное «мы», на котором заканчивается «я» и начинается неизбежность.
Первый вопрос был интересен, но ничего не значил. От неизбежности бежать тоже глупо. Значит, предстояло решить только один вопрос – второй и главный. И я перешёл в наступление.
- Ты ревнуешь, что ли? – прямо спросил я, уверенный, что прямота обескураживает.
- Нет, - ответила Ира таким обезоруживающим тоном, что я разуверился в очередном из своих убеждений.
- Тогда к чему эти пошлые вопросы?
- А ты так боишься ответить правду?
- Нет… - пробурчал я, посмотрел на Иру и отвернулся к окну.
Окно было большое. Говоря точнее, всё вокруг было одним большим окном. От колен и выше – сплошное стекло, поделённое на части тонкими нитями рам, распахнутых через одну. Снаружи прорывался лёгкий ветерок и нёс с собой аромат дешёвых сигарет и плещущие звуки волн. Внизу, на пирсе, сидели местные рыбаки. Закинув в чёрную воду флуоресцентные поплавки, они напряжённо ждали поклёвки и попеременно тягали какую-то мелюзгу. Я сделал вид, что это ужасно интересно.
- Что – нет? – продолжала Ира. – Нет – не боишься, или нет – не понравилась?
- Не боюсь. Но понравилась.
«И почему они только такие жестокие, эти женщины? – подумал я. – Почему все одинаковые? Почему с ними всегда надо действовать по одному алгоритму: быть наглым, самоуверенным, брать не спрашивая? Почему нельзя быть чувственным? Неужели они, в самом деле, влюблённую робость принимают за слабость?»
- Я тебя понимаю, - довольно улыбаясь, отозвалась Ира. – Она красивая девушка, на неё половина зала пялится.
- А ты ничего, - атаковал я, вдруг вспомнив кое-что из наставлений Анастасии Андреевны по общению с женщинами. – И мою реакцию заметила, и половину зала взглядом обшарила. А обратила внимание, какие у неё туфли?
