Больше ничего толкового из Ники выжать не удалось. Я выпил, собрал шары, закрыл стол и ушёл. На следующий вечер всё повторилось. И на следующий тоже. Тогда я передал этого усатого Никитосу. Уж не знаю как да почему, может по причине личной симпатии, но Никитосу он в игре не отказал. Только разделал его под орех.
- Вот так вот, - сказал Никитка, дунув сквозь плотно сжатые губы и выворачивая карманы вельветовых брюк. – Всё! До копейки! Но это ерунда, я просто на расслабоне был. Такую темнотулю два часа драл… ух! Габи, из Эритреи. Но, думается мне, он не так суров, как ты его расписал. Играет он средненько. Для меня-то теперь шансов нет, но пустим пыль, как обычно, и ты его утрёшь по крупному.
Я в предстоящем успехе уверен не был, но появление такого соперника расценивал как вызов судьбы…
Докурив, я жадно тянул носом влажный аромат озона. Заходить внутрь совсем не хотелось. После каждой проигранной Никитосу партии, а таковыми были все, я бегал на перекур. Тем временем Никитка садился на уши старому знакомому, всячески навязывая ему лоха, то есть меня. Но время шло, подозрений вызывать было нельзя, а отступать некуда. На кону стояла крупная, по нашим меркам, сумма, а позади – честь афериста.
Состроив хмурую, но решительную гримасу, я вернулся в зал. Мой подельник и оппонент старательно натирали мелом кии.
- Ну что, ещё одну, финальную? – спросил я Никитоса, старательно избегая взглядом «жертву».
- Знаешь, приятель, я что-то устал…
- А давайте со мной, - вмешался усатый. – Ставим по пять тысяч.
Я смерил его высокомерным взглядом, и ответил:
- Мало. По двадцать пять.
- Наличными столько нет, - не смутившись, ответил тот, - но в случае проигрыша переведу на карту. Согласны?
- Идёт, тем более что я хотел предложить то же самое.
- Вот это да, - восторженно взвизгнул Никитос, сделал знак Нике, и свет над его столом погас. – С удовольствием понаблюдаю.
- Брось лучше монетку, приятель, - заметил я, - орёл – разбиваю я. – И обратился к усатому, - вы не против?
- Не против, - ответил он.
Никитос достал из кармана монету двухрублёвого размера, звонко щёлкнув пальцем, подбрасывая её вверх, поймал правой ладонью и положил на левое запястье. Выпал орёл. Подвох был в том, что на кустарно отчеканенной монете решки попросту не было.
Скрывать волнение было трудно, и я не знаю, удалось ли. По расчётам, я должен был забить четыре, а лучше пять, подряд - как показывает практика, такое преимущество практически никогда не отыгрывается. Но то ли рука дрогнула, то ли глаз окосел, но биток угодил прямо в вершину пирамиды, да с такой силой, что перескочил её и выпрыгнул за борт. Никитка ахнул. «Листьев», совершенно по-тараканьи, зашевелил своими усами.
- Очень не аккуратно, - заметил он, - очень…
Пирамида разлетелась настолько плохо, что я на его месте больше чем на два шара не рассчитывал бы. Но я был на своём месте, а он разыгрывал мою комбинацию. Удар, и восьмёрка уходит в угол. Удар, и тринадцатый летит в другой угол, а биток откатывается в центр и встаёт под удар. Ещё удар! Сразу два шара падают в центральные лузы. Ещё один удар! За ним ещё! И кажется что всё пропало, но очередной свояк, толкнувшись о борта, застревает на самом краю лузы, в ближнем ко мне углу. Я хвалю небеса, потёртое сукно и неровный пол. Моя насмешливая гордыня парит над чужой неудачей. Ещё не всё потеряно! Шансов немного, но они есть. Я с задумчивым видом обхожу стол, прицеливаюсь, и… оказывается, что шансов больше нет. Я так усердно и многократно примерялся к битку, так перенапрягся от ответственности момента, что кий скользнул по боку шара, и тот медленно покатился совсем в другую сторону…
Усатый на это ничего не сказал. Он деловито добил три оставшихся шара подряд, положил кий на стол, и молча окинул нас взглядом. Ещё немного помолчал, и наставительно произнёс:
- Было забавно, друзья мои, но не очень интересно. Вы ещё слишком юны для таких ставок. Тем не менее, извольте расплатиться.
Я, конечно, расплатился. Усатый разобрал свой кий, пожал наши обмякшие ладошки, и удалился. Мы сели за барную стойку.
- Выпьем? – спросил я Никитку.
- Выпьем, - ответил он.
- Только у меня денег нет. Совсем. Если не вернёшь мне то, что я тебе проиграл сегодня, то даже до аванса жить не на что.
- Ты ведь всё равно пропьёшь…
- Пропью, - вздыхая, согласился я, поднял кверху палец и, перехватив взгляд Ники, ещё печальнее добавил. – «Саузы»… две…
Ника подала две стопки.
- Он хотел две бутылки, - заметил Никитос.
- Знаю, - небрежно бросила она ему, и участливо обратилась ко мне. – Хватит и одной. Ты прости, Паш, ты не виноват ни в чём, всё из-за этого вот, - кивнула она на Никитку. - А папа мой - призёр нескольких чемпионатов Санкт-Петербурга.
- Что? – спросил я.
- Кто? – не понял Никитка.
- Это мой отец был, - она глазами стрельнула в сторону выхода. – Я рассказала ему про ваши манёвры и попросила показать, кто есть кто на самом деле. Вот.
- Спасибо, что вообще не сдала владельцу заведения. А то нас и побить могли крепко, - выпив, усмехнулся Никитка.
- Ну ты и мудак, - снова вздохнул я.
- Тебя убить мало, мразь… - ответила Ника, и снова наполнила наши рюмки.
И так бывает: нового любимчика, не дав отставки старому, завела она, а мразь – он. Но, так или иначе, уделала она нас элегантно, тут уж ничего не скажешь. Подлость и красивое (не всегда) коварство рука об руку идут с женщиной по жизни. Что ж, могло быть хуже.
Но горевали мы недолго. С бильярдной страницей жизни завязали, конечно - после такого фиаско, выпендриваться дальше было просто смешно. Зато Никитка нашёл работу получше, а я с новой волной энтузиазма ударился в работу старую.
Новые совместные приключения прятались не за горами…
Однажды утром зазвонил телефон. Я снял трубку:
- Да.
- Здравствуйте, - сказал приятный девичий голос, - меня зовут Даша Игнатенко.
- Кто вы? – спросил я.
- Даша, - задумчиво ответила девушка, и через паузу добавила, - Игнатенко…
Видимо, она хотела добавить что-то ещё, но я грубо её прервал:
- Спасибо, что напомнили, - говорю. - Вы кто?
Девушка на мгновение зависла, а трубка наполнилась странными шумами заднего фона.
- Моя фамилия Игнатенко, - сказала она, - Дарья, я…
- А это я, и вашу фамилию я ещё с первого раза понял, - снова вмешался я. – Вы, наверное, не туда попали…
- А вы, простите, Павел?
- Вчера ещё был…
- В смысле? – ответила девушка.
- В смысле вчера не был, - ответил я, плохо понимая чего от меня хотят и не желая рассказывать, где я был вчера.
- Простите, я вас не понимаю. Наверное, я действительно ошиблась. Извините.
Связь прервалась. Я бросил трубку на одинокую вторую подушку, и закрыл глаза. Но телефон зазвонил снова.
- Да? – ответил я.
- Это Павел? – осторожно спросил тот же голос.
- Похож, если зеркало не врёт…
Продолжение разговора двух идиотов было мне не по душе. А напротив кровати у меня действительно висело большое зеркало - для взгляда на происходящее со стороны, так сказать.
- Так что же вы сразу не признались? – в её голосе зазвучали игривые нотки.
- А вы что, из полиции?
- Я из «Правды»…
«Правда» - это сплошная ложь. В смысле, газета такая, коммунистическая. Для питающейся с ладошки администрации и, соответственно, правящей партии, «Царскосёлки» - оппозиционная. А коммуняк в нашей «деревне» не любят.
Так, например, весной 2005-го года на центральной площади «группа неизвестных» свалила памятник Ильичу. А ещё через год на том месте, в глубоком котловане, работали археологи. А ещё через два или три, возродилась церковь святой Екатерины. Но красные не растерялись, и в паре кварталов, ровно на том месте, где с советских времён и до недавних дней лежал камень с табличкой «На этом месте стоял дом в котором…» поставили новый памятник вождю мирового пролетариата. Был торжественный митинг по случаю открытия – все присутствующие уместились на одной фотографии. В нашей редакции даже шутили: «десять коммунистов на весь Пушкин – это радует». Но новому памятнику жить было недолго – осенью десятого года его взорвали. Причём действовал минёр не без тонкого изыска, заложив взрывчатку Вовке сзади под пальто. Жахнуло так, что вылетели стёкла в доме напротив. Жаль, конечно, жителей, зато у нас опять юморили: «У Ильича метеоризм». А дальше – снятие повреждённого памятника, траурный митинг, цветы, грозные речи комсомольцев…
Однако на этом истории с монументами вождю мирового пролетариата утихли – их попросту больше не осталось. Разумеется, что у меня есть мыслишки по поводу этих инцидентов, причём небезосновательные. Но это не для печати. К тому же я против представителей КПРФ тоже настроен агрессивно…
- А я из мяса, - ответил я, и тут же осёкся. – Извините, Даша, вы немного не вовремя.
- Я понимаю, - посочувствовала она.
Не поняв, откуда ей знать о причинах моего самочувствия, я спросил:
- Откуда вы знаете мой номер?
- Вы сами мне его дали.
- Когда?
- Вчера.
- Зачем?
- Я даже не знаю. Обычно мой спрашивают, а вы свой оставили, и просили перезвонить.
- И что?
- Вот я и звоню.
- Зачем?
- Не смотря на то, что вы мне наговорили вчера – по работе.
- Хорошо. Давайте через два часа на углу Московской и Конюшенной, у часовни.
- Хорошо, - ответила она, и повесила трубку.
Рот наполнялся тягучими слюнями. Меня безумно тянуло блевать. Часы показывали 11:28. Это ж надо – проспал более полусуток. Я тут же перезвонил ей, и сказал одну лишь фразу:
- Через четыре…
Как и положено человеку с моим опытом, судьбой и профессиональной деятельностью, я давно перешагнул тот рубеж, когда опохмел вызывает отвращение. Короче, жизнь налаживалась, а заодно всплывали события дня вчерашнего.
По улице Конюшенной шли люди с транспарантами. В основном это были пенсионеры и люди возраста такого же неопределённого, как род их занятий и половая ориентация. Лица у всех были злые, глупые и натужные. Возглавлял колонну головной отряд активистов – молодые, дурно одетые, воинствующие невежды с красными повязками на рукавах. Замыкали шествие крепыш с магнитофоном, из которого лился интернационал, и обезьяноподобный балбес со стопкой листовок.
День был солнечный. На дворе стояло первое мая. Улицу Конюшенную, бывшую 1-ого Мая, захватили коммунисты.
У меня выходной. Но я был на «задании». Цель – создание провокации для сочного репортажа. В редакции об этом не знали.
Я примкнул к колонне почти в самом начале её пути – на перекрёстке с Магазейной. Вливаться в толпу, тем более поблизости от головного отряда, было опасно – многие знали меня в лицо. Поэтому я поплёлся в хвосте, между озадаченной суровой важностью мероприятия бабушкой и девушкой лет двадцати.
- Что у вас с лицом? – спросила она (девушка, не бабушка).
Рассказать об истинных причинах появления шрама на щеке, уже зажившего, но ещё красного, было никак нельзя.
- Да так, ничего особенного, - ответил я, героически сощурившись вдаль. – Просто я из Ленинграда…
Это было попыткой втереться в доверие к антихристам, а заодно вызвать улыбку на торжественно отрешённом лице милой девочки.
- Это очень хорошо, что вы не стесняетесь своих политических убеждений. Нас здесь не очень-то любят, - сказала она. – К тому же Ленинград – звучит очень мужественно и жизнеутверждающе.
- Это точно, - согласился я, - Шнуру это удаётся.
Шутка не прошла. Девушка вздохнула и посмотрела на меня с сожалением, как на интернатовского недоумка.
- А я жалею, что у меня в паспорте Санкт-Петербург написан, - пожаловалась она.
- Если вас это утешит, мы можем поменяться паспортами. Ненадолго…
Юмор явно не шёл, чего нельзя сказать о колонне. Мы двигались уверенно и ровно, словно боевым порядком. В наших рядах царил дух озабоченного единства. На нас косо посматривали окружающие. Мне было стыдно.
Всё также чётко, как на параде, мы прошагали два квартала вверх, и свернули на Московскую. Напротив вновь отстроенного храма сбавили ход. Эти твари громко переговаривались и плевали на асфальт. Звучали тупорылые неуместные лозунги. Краснопузые испытывали трепетную ненависть.
Свернули направо, затем ещё раз. Остановились у Дома Молодёжи. На сколоченной ко Дню Победы трибуне вырос сутулый молодой человек в красном галстуке и брюках с плохо отутюженными стрелками.
- Товарищи! – призвал он в микрофон. – В этот день…
В этот день я был на высоте. В смысле – на подъёме. Короче говоря, ожидания, как обычно, превосходили реальность. Делу это, конечно, не способствовало.
- … как завещал нам наш вождь…
Парня на трибуне, в колонне почему-то оставшегося незамеченным, я сразу узнал по голосу. Это был мой одноклассник, а ныне председатель местной партийной ячейки – Сашка Кузнецов. Ещё в школе, на уроках истории, он увлечённо слушал бубнёж старого марксиста Маноцкова про большевиков и апрельские тезисы, при этом глаза его неестественно поблескивали. Помню, как в шестом классе он упал с лестницы и сильно ударился головой. Наверное, это было как-то связано…
Да нет, точно связано. Разве иных в партию принимают?
- …стройные ряды Ленинского комсомола…
Я посмотрел на стройную комсомолку, столбом застывшую рядом со мной. Не моргая, она смотрела на своего кумира, зато губы её безмолвно шевелились в такт его словам. Кроме того что она была и без того симпатичной и нравилась мне, этакое поклонению идолу лишь добавляло её облику высоконравственной страсти. Мне даже показалось, что она была готова отдаться ему прямо сейчас, на трибуне, при всех.
Вдоволь налюбовавшись, я перевёл взгляд на Сашку, а её толкнул локтем в бок. Вернее, хотел в бок, но не учёл разницу в росте - при её метре с кепкой, удар пришёлся в правую грудь. Почувствовав приятное в теле и неловкое на душе, я не решался посмотреть на неё.
Время затягивалось, и оставляло в душе волнительно-уродливые следы. Мой план не спешил претворяться в жизнь. «Где же он? – подумал я».
- Вы хотя бы представились, что ли, - сказала она, - а то так сразу…
- Простите, - ответил я, таки взглянув на неё, - я не это имел в виду.
- Да-а-а? – впервые в её голосе прозвучали игривые нотки.
- Да чтоб меня из пионеров выгнали, - сказал я и, протянув ей руку, добавил, - Паша.
- Даша, - протянув свою маленькую ладошку, ответила она.
- Очень приятно. А где вы живёте, Даша?
- В Красном Селе, на улице юных Пионеров, между прочим. Мне кажется, что это очень символично.
- А что, где-то встречаются пожилые?
Не отпуская мою руку, она расхохоталась. Рядом с ней мне хотелось веселиться и балагурить. Весенний воздух наполнялся сладким ароматом успеха. Окончательно решив отбить у Сашки её симпатию, я соврал:
- А знаете, у меня дома есть дореволюционное издание «Капитала»…
Но тут появился он.
- Ленин, Ленин, пионеры, комсомол, - брезгливо крикнул из толпы неуверенный ленивый голос. – Смутьян в кепочке ваш Ленин…
Это был мой агент-провокатор. Он был нетрезв, помят и хмур. Он действовал в чётком соответствии с планом операции.
- Вот так вот, - сказал Никитка, дунув сквозь плотно сжатые губы и выворачивая карманы вельветовых брюк. – Всё! До копейки! Но это ерунда, я просто на расслабоне был. Такую темнотулю два часа драл… ух! Габи, из Эритреи. Но, думается мне, он не так суров, как ты его расписал. Играет он средненько. Для меня-то теперь шансов нет, но пустим пыль, как обычно, и ты его утрёшь по крупному.
Я в предстоящем успехе уверен не был, но появление такого соперника расценивал как вызов судьбы…
Докурив, я жадно тянул носом влажный аромат озона. Заходить внутрь совсем не хотелось. После каждой проигранной Никитосу партии, а таковыми были все, я бегал на перекур. Тем временем Никитка садился на уши старому знакомому, всячески навязывая ему лоха, то есть меня. Но время шло, подозрений вызывать было нельзя, а отступать некуда. На кону стояла крупная, по нашим меркам, сумма, а позади – честь афериста.
Состроив хмурую, но решительную гримасу, я вернулся в зал. Мой подельник и оппонент старательно натирали мелом кии.
- Ну что, ещё одну, финальную? – спросил я Никитоса, старательно избегая взглядом «жертву».
- Знаешь, приятель, я что-то устал…
- А давайте со мной, - вмешался усатый. – Ставим по пять тысяч.
Я смерил его высокомерным взглядом, и ответил:
- Мало. По двадцать пять.
- Наличными столько нет, - не смутившись, ответил тот, - но в случае проигрыша переведу на карту. Согласны?
- Идёт, тем более что я хотел предложить то же самое.
- Вот это да, - восторженно взвизгнул Никитос, сделал знак Нике, и свет над его столом погас. – С удовольствием понаблюдаю.
- Брось лучше монетку, приятель, - заметил я, - орёл – разбиваю я. – И обратился к усатому, - вы не против?
- Не против, - ответил он.
Никитос достал из кармана монету двухрублёвого размера, звонко щёлкнув пальцем, подбрасывая её вверх, поймал правой ладонью и положил на левое запястье. Выпал орёл. Подвох был в том, что на кустарно отчеканенной монете решки попросту не было.
Скрывать волнение было трудно, и я не знаю, удалось ли. По расчётам, я должен был забить четыре, а лучше пять, подряд - как показывает практика, такое преимущество практически никогда не отыгрывается. Но то ли рука дрогнула, то ли глаз окосел, но биток угодил прямо в вершину пирамиды, да с такой силой, что перескочил её и выпрыгнул за борт. Никитка ахнул. «Листьев», совершенно по-тараканьи, зашевелил своими усами.
- Очень не аккуратно, - заметил он, - очень…
Пирамида разлетелась настолько плохо, что я на его месте больше чем на два шара не рассчитывал бы. Но я был на своём месте, а он разыгрывал мою комбинацию. Удар, и восьмёрка уходит в угол. Удар, и тринадцатый летит в другой угол, а биток откатывается в центр и встаёт под удар. Ещё удар! Сразу два шара падают в центральные лузы. Ещё один удар! За ним ещё! И кажется что всё пропало, но очередной свояк, толкнувшись о борта, застревает на самом краю лузы, в ближнем ко мне углу. Я хвалю небеса, потёртое сукно и неровный пол. Моя насмешливая гордыня парит над чужой неудачей. Ещё не всё потеряно! Шансов немного, но они есть. Я с задумчивым видом обхожу стол, прицеливаюсь, и… оказывается, что шансов больше нет. Я так усердно и многократно примерялся к битку, так перенапрягся от ответственности момента, что кий скользнул по боку шара, и тот медленно покатился совсем в другую сторону…
Усатый на это ничего не сказал. Он деловито добил три оставшихся шара подряд, положил кий на стол, и молча окинул нас взглядом. Ещё немного помолчал, и наставительно произнёс:
- Было забавно, друзья мои, но не очень интересно. Вы ещё слишком юны для таких ставок. Тем не менее, извольте расплатиться.
Я, конечно, расплатился. Усатый разобрал свой кий, пожал наши обмякшие ладошки, и удалился. Мы сели за барную стойку.
- Выпьем? – спросил я Никитку.
- Выпьем, - ответил он.
- Только у меня денег нет. Совсем. Если не вернёшь мне то, что я тебе проиграл сегодня, то даже до аванса жить не на что.
- Ты ведь всё равно пропьёшь…
- Пропью, - вздыхая, согласился я, поднял кверху палец и, перехватив взгляд Ники, ещё печальнее добавил. – «Саузы»… две…
Ника подала две стопки.
- Он хотел две бутылки, - заметил Никитос.
- Знаю, - небрежно бросила она ему, и участливо обратилась ко мне. – Хватит и одной. Ты прости, Паш, ты не виноват ни в чём, всё из-за этого вот, - кивнула она на Никитку. - А папа мой - призёр нескольких чемпионатов Санкт-Петербурга.
- Что? – спросил я.
- Кто? – не понял Никитка.
- Это мой отец был, - она глазами стрельнула в сторону выхода. – Я рассказала ему про ваши манёвры и попросила показать, кто есть кто на самом деле. Вот.
- Спасибо, что вообще не сдала владельцу заведения. А то нас и побить могли крепко, - выпив, усмехнулся Никитка.
- Ну ты и мудак, - снова вздохнул я.
- Тебя убить мало, мразь… - ответила Ника, и снова наполнила наши рюмки.
И так бывает: нового любимчика, не дав отставки старому, завела она, а мразь – он. Но, так или иначе, уделала она нас элегантно, тут уж ничего не скажешь. Подлость и красивое (не всегда) коварство рука об руку идут с женщиной по жизни. Что ж, могло быть хуже.
Но горевали мы недолго. С бильярдной страницей жизни завязали, конечно - после такого фиаско, выпендриваться дальше было просто смешно. Зато Никитка нашёл работу получше, а я с новой волной энтузиазма ударился в работу старую.
Новые совместные приключения прятались не за горами…
***
Однажды утром зазвонил телефон. Я снял трубку:
- Да.
- Здравствуйте, - сказал приятный девичий голос, - меня зовут Даша Игнатенко.
- Кто вы? – спросил я.
- Даша, - задумчиво ответила девушка, и через паузу добавила, - Игнатенко…
Видимо, она хотела добавить что-то ещё, но я грубо её прервал:
- Спасибо, что напомнили, - говорю. - Вы кто?
Девушка на мгновение зависла, а трубка наполнилась странными шумами заднего фона.
- Моя фамилия Игнатенко, - сказала она, - Дарья, я…
- А это я, и вашу фамилию я ещё с первого раза понял, - снова вмешался я. – Вы, наверное, не туда попали…
- А вы, простите, Павел?
- Вчера ещё был…
- В смысле? – ответила девушка.
- В смысле вчера не был, - ответил я, плохо понимая чего от меня хотят и не желая рассказывать, где я был вчера.
- Простите, я вас не понимаю. Наверное, я действительно ошиблась. Извините.
Связь прервалась. Я бросил трубку на одинокую вторую подушку, и закрыл глаза. Но телефон зазвонил снова.
- Да? – ответил я.
- Это Павел? – осторожно спросил тот же голос.
- Похож, если зеркало не врёт…
Продолжение разговора двух идиотов было мне не по душе. А напротив кровати у меня действительно висело большое зеркало - для взгляда на происходящее со стороны, так сказать.
- Так что же вы сразу не признались? – в её голосе зазвучали игривые нотки.
- А вы что, из полиции?
- Я из «Правды»…
«Правда» - это сплошная ложь. В смысле, газета такая, коммунистическая. Для питающейся с ладошки администрации и, соответственно, правящей партии, «Царскосёлки» - оппозиционная. А коммуняк в нашей «деревне» не любят.
Так, например, весной 2005-го года на центральной площади «группа неизвестных» свалила памятник Ильичу. А ещё через год на том месте, в глубоком котловане, работали археологи. А ещё через два или три, возродилась церковь святой Екатерины. Но красные не растерялись, и в паре кварталов, ровно на том месте, где с советских времён и до недавних дней лежал камень с табличкой «На этом месте стоял дом в котором…» поставили новый памятник вождю мирового пролетариата. Был торжественный митинг по случаю открытия – все присутствующие уместились на одной фотографии. В нашей редакции даже шутили: «десять коммунистов на весь Пушкин – это радует». Но новому памятнику жить было недолго – осенью десятого года его взорвали. Причём действовал минёр не без тонкого изыска, заложив взрывчатку Вовке сзади под пальто. Жахнуло так, что вылетели стёкла в доме напротив. Жаль, конечно, жителей, зато у нас опять юморили: «У Ильича метеоризм». А дальше – снятие повреждённого памятника, траурный митинг, цветы, грозные речи комсомольцев…
Однако на этом истории с монументами вождю мирового пролетариата утихли – их попросту больше не осталось. Разумеется, что у меня есть мыслишки по поводу этих инцидентов, причём небезосновательные. Но это не для печати. К тому же я против представителей КПРФ тоже настроен агрессивно…
- А я из мяса, - ответил я, и тут же осёкся. – Извините, Даша, вы немного не вовремя.
- Я понимаю, - посочувствовала она.
Не поняв, откуда ей знать о причинах моего самочувствия, я спросил:
- Откуда вы знаете мой номер?
- Вы сами мне его дали.
- Когда?
- Вчера.
- Зачем?
- Я даже не знаю. Обычно мой спрашивают, а вы свой оставили, и просили перезвонить.
- И что?
- Вот я и звоню.
- Зачем?
- Не смотря на то, что вы мне наговорили вчера – по работе.
- Хорошо. Давайте через два часа на углу Московской и Конюшенной, у часовни.
- Хорошо, - ответила она, и повесила трубку.
Рот наполнялся тягучими слюнями. Меня безумно тянуло блевать. Часы показывали 11:28. Это ж надо – проспал более полусуток. Я тут же перезвонил ей, и сказал одну лишь фразу:
- Через четыре…
Как и положено человеку с моим опытом, судьбой и профессиональной деятельностью, я давно перешагнул тот рубеж, когда опохмел вызывает отвращение. Короче, жизнь налаживалась, а заодно всплывали события дня вчерашнего.
По улице Конюшенной шли люди с транспарантами. В основном это были пенсионеры и люди возраста такого же неопределённого, как род их занятий и половая ориентация. Лица у всех были злые, глупые и натужные. Возглавлял колонну головной отряд активистов – молодые, дурно одетые, воинствующие невежды с красными повязками на рукавах. Замыкали шествие крепыш с магнитофоном, из которого лился интернационал, и обезьяноподобный балбес со стопкой листовок.
День был солнечный. На дворе стояло первое мая. Улицу Конюшенную, бывшую 1-ого Мая, захватили коммунисты.
У меня выходной. Но я был на «задании». Цель – создание провокации для сочного репортажа. В редакции об этом не знали.
Я примкнул к колонне почти в самом начале её пути – на перекрёстке с Магазейной. Вливаться в толпу, тем более поблизости от головного отряда, было опасно – многие знали меня в лицо. Поэтому я поплёлся в хвосте, между озадаченной суровой важностью мероприятия бабушкой и девушкой лет двадцати.
- Что у вас с лицом? – спросила она (девушка, не бабушка).
Рассказать об истинных причинах появления шрама на щеке, уже зажившего, но ещё красного, было никак нельзя.
- Да так, ничего особенного, - ответил я, героически сощурившись вдаль. – Просто я из Ленинграда…
Это было попыткой втереться в доверие к антихристам, а заодно вызвать улыбку на торжественно отрешённом лице милой девочки.
- Это очень хорошо, что вы не стесняетесь своих политических убеждений. Нас здесь не очень-то любят, - сказала она. – К тому же Ленинград – звучит очень мужественно и жизнеутверждающе.
- Это точно, - согласился я, - Шнуру это удаётся.
Шутка не прошла. Девушка вздохнула и посмотрела на меня с сожалением, как на интернатовского недоумка.
- А я жалею, что у меня в паспорте Санкт-Петербург написан, - пожаловалась она.
- Если вас это утешит, мы можем поменяться паспортами. Ненадолго…
Юмор явно не шёл, чего нельзя сказать о колонне. Мы двигались уверенно и ровно, словно боевым порядком. В наших рядах царил дух озабоченного единства. На нас косо посматривали окружающие. Мне было стыдно.
Всё также чётко, как на параде, мы прошагали два квартала вверх, и свернули на Московскую. Напротив вновь отстроенного храма сбавили ход. Эти твари громко переговаривались и плевали на асфальт. Звучали тупорылые неуместные лозунги. Краснопузые испытывали трепетную ненависть.
Свернули направо, затем ещё раз. Остановились у Дома Молодёжи. На сколоченной ко Дню Победы трибуне вырос сутулый молодой человек в красном галстуке и брюках с плохо отутюженными стрелками.
- Товарищи! – призвал он в микрофон. – В этот день…
В этот день я был на высоте. В смысле – на подъёме. Короче говоря, ожидания, как обычно, превосходили реальность. Делу это, конечно, не способствовало.
- … как завещал нам наш вождь…
Парня на трибуне, в колонне почему-то оставшегося незамеченным, я сразу узнал по голосу. Это был мой одноклассник, а ныне председатель местной партийной ячейки – Сашка Кузнецов. Ещё в школе, на уроках истории, он увлечённо слушал бубнёж старого марксиста Маноцкова про большевиков и апрельские тезисы, при этом глаза его неестественно поблескивали. Помню, как в шестом классе он упал с лестницы и сильно ударился головой. Наверное, это было как-то связано…
Да нет, точно связано. Разве иных в партию принимают?
- …стройные ряды Ленинского комсомола…
Я посмотрел на стройную комсомолку, столбом застывшую рядом со мной. Не моргая, она смотрела на своего кумира, зато губы её безмолвно шевелились в такт его словам. Кроме того что она была и без того симпатичной и нравилась мне, этакое поклонению идолу лишь добавляло её облику высоконравственной страсти. Мне даже показалось, что она была готова отдаться ему прямо сейчас, на трибуне, при всех.
Вдоволь налюбовавшись, я перевёл взгляд на Сашку, а её толкнул локтем в бок. Вернее, хотел в бок, но не учёл разницу в росте - при её метре с кепкой, удар пришёлся в правую грудь. Почувствовав приятное в теле и неловкое на душе, я не решался посмотреть на неё.
Время затягивалось, и оставляло в душе волнительно-уродливые следы. Мой план не спешил претворяться в жизнь. «Где же он? – подумал я».
- Вы хотя бы представились, что ли, - сказала она, - а то так сразу…
- Простите, - ответил я, таки взглянув на неё, - я не это имел в виду.
- Да-а-а? – впервые в её голосе прозвучали игривые нотки.
- Да чтоб меня из пионеров выгнали, - сказал я и, протянув ей руку, добавил, - Паша.
- Даша, - протянув свою маленькую ладошку, ответила она.
- Очень приятно. А где вы живёте, Даша?
- В Красном Селе, на улице юных Пионеров, между прочим. Мне кажется, что это очень символично.
- А что, где-то встречаются пожилые?
Не отпуская мою руку, она расхохоталась. Рядом с ней мне хотелось веселиться и балагурить. Весенний воздух наполнялся сладким ароматом успеха. Окончательно решив отбить у Сашки её симпатию, я соврал:
- А знаете, у меня дома есть дореволюционное издание «Капитала»…
Но тут появился он.
- Ленин, Ленин, пионеры, комсомол, - брезгливо крикнул из толпы неуверенный ленивый голос. – Смутьян в кепочке ваш Ленин…
Это был мой агент-провокатор. Он был нетрезв, помят и хмур. Он действовал в чётком соответствии с планом операции.
