Городская

ЧАСТЬ 1 - ИЛЬЯ

       ~Спасибо Юлии Рудышиной за редактуру первой части~
       

Глава 1

       Непрекращающаяся тошнота, кислый запах рвоты, бесконечная ухабистая дорога по темноте – одно из моих самых первых детских воспоминаний. Как минимум раз в две недели, а то и чаще, родители считали своим долгом ехать из города в деревню, чтобы навестить бабушку с дедушкой. Четыре часа в пути в одну сторону, в старенькой, пропахшей бензином тойоте, туда – в пятницу вечером и обратно в воскресенье, были для меня сплошным мучением. Меня тошнило всю дорогу. Я даже ездила всегда со специальным красным пластмассовым ведерком для песочницы, чтобы отцу не было нужды останавливаться каждые пятнадцать минут, еще больше удлиняя и так нелегкий путь. Лишь годам к шестнадцати, когда мы поменяли машину, да и дороги стали получше, я научилась переносить эти поездки почти нормально. Но до сих пор запахи топлива и машинного масла заставляют мой желудок болезненно сжиматься, вмиг возвращая воспоминания о детских страданиях.
       Не знаю, почему мать считала эти поездки настолько необходимыми. Всего в тридцати километрах от нашей захудалой Максимовки, в небольшом районном центре жил ее брат с семьей, навещавший родителей регулярно, а в середине двухтысячных в деревню перебралась и сестра, взяв правительственные гранты на поднятие сельского хозяйства в Приморском регионе, надеясь создать преуспевающую ферму. Идея, впрочем, оказалась провальной, но суть в том, что старики не были без присмотра. Тем не менее мы продолжали ездить. Не знаю, я никогда не спрашивала, но думаю, мать считала себя виноватой, что уехала, бросила семью. Хотя как по мне, ее как самую младшую любили и баловали больше всех, гордились, когда она поступила в ТГМУ ^[1] и отучилась на педиатра, всячески поддерживали. Не встреть она отца, может, и вернулась бы в село, лечить деревенских детей, как мечтала, но жизнь расставила другие приоритеты – последние экзамены она сдавала уже со мной, будучи на пятом месяце. Мама вспоминала, что от напряжения и стресса ее безбожно тошнило всю беременность, что, видимо, передалось и мне в таком гротескном виде.
       — О чем замечталась, Полюсь? — мама на мгновение отвела взгляд от дороги, чтобы посмотреть на меня.
       Мне полагалось развлекать ее, не давая дремать, но я что-то задумалась о своем, примолкла, любуясь проплывающими мимо пейзажами. Июньские вечера длинные, но уже начинало темнеть, что требовало от нее всей сосредоточенности. Папа задержался в рейсе, а она хоть и не была уверенным водителем, но мне, только получившей заветную корочку, руль бы не доверила.
       — Да ни о чем особом, — отмахнулась было я. — Мам, а правда, что Настя беременная уже?
       Мама нахмурилась, глянула в зеркало заднего вида на вальяжно разлегшуюся Каринку, считая, что подобные разговоры при любопытной до безобразия десятилетке неуместны. Та сидела в наушниках, полностью поглощенная пересматриванием в сотый раз одной из серий «Волшебниц Винкс» на планшете.
       — Ты-то от куда знаешь? Настя сама, что ли, сказала?
       Я помотала головой. Ответ я в общем-то получила. И так нетрудно было догадаться о причине такой скоропалительной свадьбы.
       С двоюродной сестрой в детстве мы были очень близки. Вернее, я ее по-детски боготворила, а она, пользуясь нашей разницей в возрасте в пять лет, помыкала мной, но и позволяла ходить за ней хвостиком. Отношения наши разладились, когда она после школы переехала к нам и поступила учиться, я тогда сама еще совсем ребенок считала, что теперь-то получила сестру в свое безраздельное пользование, и была глубоко разочарована, когда у нее появилось много других увлечений – клубы, подружки, мальчики. Когда я случайно узнала, что Настя еще и курит, то была потрясена до глубины души. Мне в тогдашнем подростковом максимализме это казалось чем-то ужасным, непростительным. Кумир был свергнут со своего пьедестала.
       Так мы и прожили три года ее учебы безразличными соседями. Мама, хоть и любила племянницу, тоже, видимо, подустала за это время от взваленной на нее ответственности. Так что, не найдя в городе работы после получения диплома, Настя была вынуждена вернуться домой в деревню, а мы все облегченно выдохнули. Только Каринка в своей детской непосредственности проявила искреннюю, незамутненную радость – наконец-то она могла перестать делить комнату со мной и заиметь собственную!
       И вот сейчас Настя выходила замуж. Наши пожилые тетушки неодобрительно поджимали губы и судачили, что негоже проводить свадьбу на Троицу, но поколение наших родителей, не говоря уж о нас самих, слишком далеко ушло от почитания праздников и традиций нашего старообрядческого наследия, так что в возможности отстреляться сразу на двух фронтах лично я видела много преимуществ.
       Дед умер от рака поджелудочной, когда мне было лет восемь. Болел тяжело, но все равно, сколько себя помню, смолил все время, не выпуская крепко пахнущей папироски изо рта даже во время работы. Бабушка перенесла несколько инфарктов за следующие годы, ослабела, последние месяцы даже с трудом могла до туалета дойти. Умерла во сне. Мать до сих пор злилась на сестру, тетю Наташу, считала, что та не уследила, не вызвала скорую вовремя. Но что та могла поделать?
       За прошедший со смерти бабушки год мы приезжали в деревню лишь трижды – на сороковину, Рождество и Пасху.
       По мере того как бабушка становилась слабее, дом все больше прибирала к своим рукам тетка с мужем. Замысел их не принес тех прибылей, на которые они рассчитывали, но так как квартиру в Арсеньеве они продали, возвращаться им было некуда. Так и тянули лямку – выращивали коров, больше на мясо, так как молока с них было с гулькин нос, сеяли зерновые и бесконечные гряды картошки, которую мы с Настей ненавидели полоть, пытались возродить дедову пасеку. Дядя Стас ходил на охоту. Думаю, делал он это нелегально, нам строго-настрого было приказано не болтать об этом, но благодаря ему в кладовой стояли длинные ряды банок жирной кабаньей тушенки.
       В школьные годы мы с Каринкой проводили тут все каникулы. Родители все так же приезжали раз в две недели, а то и каждую, если отец был на суше, привозили кучу продуктов, сладостей из города, гостинцев, как бы в благодарность за наше содержание. Мы – ватага двоюродных и троюродных разношерстных братьев и сестер – ждали их приезда как визита деда Мороза, засиживаясь допоздна, вглядываясь в темноту, ожидая увидеть свет одиноких фар. В Максимовке, кроме нашей семьи, остались люди только в трех дворах, и то старики. Молодежь разъехалась, предпочитая города или на худой конец поселки, где была работа. Когда-то процветающий колхоз развалился, а немногие одинокие фермеры не справились с нагрузкой. У нас даже магазина не было, ближайший киоск в Ивановке в четырех километрах от нас, сюда же раз в неделю, громыхая колесами, ездила автолавка, в которой ассортимент, кажется, не менялся с советских времен. Бабушка, доковыляв до дороги, махала ей и покупала нам конфеты на гроши со своей пенсии.
       Несмотря на очевидную скудность, если не сказать бедность, этого деревенского житья, для меня это время навсегда осталось одним из самых любимых. Мне нравился простой, размеренный уклад жизни, работа до седьмого пота, когда я гордилась похвалой еще больше от того, что меня ставили в пример деревенским девчонкам. Я обожала запах душистого свежескошенного сена, ощущение влажной травы между босыми пальцами по утрам, покой таежного леса, густо покрывавшего холмы, подходившие вплотную к деревне. Если бы меня спросили о родине, я бы описала именно эти живописные долины и вздымающиеся на востоке горы центрального Приморья, а не обдуваемый всеми ветрами, насквозь пропитанный морским соленым духом и автомобильными выхлопами Владивосток.
       Уже было почти полдвенадцатого, когда мы наконец выехали на плохо укатанную грунтовую дорогу к деревне. На наше счастье, здесь два раза в день ходил рейсовый автобус, благодаря чему даже зимой хоть раз в день пускали трактор, очищая от снега. Во всех окнах старого деревянного дома, состоящего из двух пристроенных друг к другу изб, горел свет – женщины сосредоточенно стругали салаты и закуски для завтрашнего свадебного пира, мужчины же явно решили начать праздник заранее – самогона не жалели.
       — Катюха, привет, — сердечно обнял свояченицу и нас, племянниц, нетвердо стоящий на ногах коренастый, невысокого роста мужчина с внушительным брюшком. — А Серегу где по дороге потеряли? — обиженно вопросил он, жалея о свежем компаньоне для возлияний.
       — Вот, допился, дурак, — тихо заворчала подошедшая тетя Наташа, вытирая руки выцветшим рушником и обнимая гостей. — Говорила же тебе, что Сережа в рейсе, — повысила она голос.
       Дядя Стас был щедрым, в целом добрым и веселым человеком, но непочтения от жены или детей не терпел, мог и поколотить, тем более что пьяный заводился из-за каждого пустяка. К сожалению, в последнее время это состояние было для него более привычным, чем редкие дни трезвости.
       — Рейс задержали из-за неполадки в двигателе. Стоят в Сингапуре на ремонте. Сережа очень сожалеет и передавал всем приветы, — поспешила подтвердить и успокоить зятя мать.
       Я прошла на кухню – поздороваться с родственницами. К мужчинам подходить постеснялась, кроме дядей и братьев там были и незнакомые мне люди. Настиного жениха Андрея я знала, они встречались уже два года, но я его все равно побаивалась и недолюбливала. Он относился ко мне, как к малолетке какой, не старше Каринки, и постоянно подтрунивал над моим чрезмерным увлечением любовными романами, подначивая бросить чтение и начать осваивать практику. Мужчина в годах рядом с ним скорее всего был отцом, но двух других парней я раньше не видела. Видимо, они были не из нашей округи, тут хотя бы в лицо я знала почти всех, хоть и редко общалась, даже на дискотеках ограничиваясь компанией братьев и сестер.
       Работы был еще непочатый край. А я так надеялась после долгой дороги сразу лечь в прохладную душистую постель со стоящими колом простынями! Но вызвалась помогать, смирившись, что поспать сегодня вряд ли удастся. В третьем часу ночи мы наконец закончили. Каринка уже давно сопела на разложенных на полу тюфяках с другими мелкими, мы с мамой легли на раскладном диване в дальней общей комнате, где они обычно спали с папой. Там еще, впритык друг к другу, теснились вокруг печки три кровати. Слава богу, Андрей с компанией, отдав дань приличиям хоть в ночь перед свадьбой, уехал домой, а то бы еще долго пришлось слушать их с Настей возню и сдержанное хихиканье на соседней постели, отделенной лишь занавеской.
       Мелькнула мысль – как же они поехали-то, все пьяные? Но тут же пропала. Давно я не была в деревне, отвыкла от здешних нравов, забыла, что здесь это не дикость, а почти норма. В детстве порой за лето так привыкала к деревенским реалиям, что даже речь менялась, появлялись местечковые слова и интонации. Сейчас уже не то, конечно. Глубоко вздохнув, вмиг провалилась в сон.
       Проснулась, когда услышала, что мама встает. На дворе голосили петухи и только начинало светать.
       — Поспи еще, — ласково предложила мать. — На кладбище только часам к девяти поедем.
       Я упрямо помотала головой и тоже стала тихо вставать и собираться. Тетя Наташа с дядей Стасом уже давно были на ногах, возились со скотиной. Зевая во все тридцать два зуба, из хлева в сени вышел заспанный Генка, которому я со смехом бросилась на шею.
       — Даже не пообнималась с тобой вчера, — попеняла я брату.
       Мы с ним ближе всего по возрасту и в детских проделках всегда были неразлучны, хоть и ссорились постоянно, даже дрались. Потом как-то разногласия ушли, и если к Насте мои чувства с возрастом стали спокойнее, то Генку я любила с каждым годом все сильнее, так и тянуло прижаться, потискать, зная, что он не оттолкнет и со стоическим терпением вытерпит все мои телячьи нежности. Для меня он был идеалом парня – спокойный, сильный, крепкий, смешливый. Порой приходилось гнать от себя глупые мысли, что жаль, что мы двоюродные.
       Тот снисходительно дернул меня за косу – мол, не отвлекай, дел полно.
       — Пойди, приготовь пожрать чего-нибудь, — попросил он, — раз уж вскочила спозаранку. У себя в городе, небось, так рано не встаешь?
       Я не стала обижаться на грубоватые слова. Хоть порой брат и доводил меня с легкостью до слез, знала, что это не со зла, была беззаветно уверена в его любви и преданности.
       На кухне мамы уже не было, наверняка помогает сестре с дойкой. Я взялась за готовку. Наваяла бутербродов с привезенной колбасой из мягкого, с жесткой коркой домашнего ржаного хлеба, нашла полную миску творога и поставила сырники в духовку, чтобы малышне было что есть, когда проснутся. В печке, конечно, вкуснее выходит, но сейчас и так жарко, да еще с таким количеством гостей – спаримся хуже, чем в бане. Потом пожарила яйца на жирных свиных шкварках, заварила кофе, достала трехлитровую банку молока из холодильника, поставила свежий мед на стол – вот и весь завтрак.
       После семи понемногу стали вставать и остальные. Регистрация в загсе была назначена на два часа, до этого надо еще успеть на кладбище.
       На Троицу принято красиво одеваться и ходить всей семьей к могилам, украшать их свежими цветами в вазонах, заказывать моления по усопшим. Мы это делали всегда, как я помню. Нам – детям – весь этот ажиотаж казался настоящим праздником, к смерти мы в силу возраста относились безразлично и пренебрежительно.
       Это первый год, как и бабушка там. Маме тяжело дается, глаза постоянно на мокром месте. На нашем кусочке деревенского кладбища, огороженном литой оградкой, уже девять могил: бабушка с дедушкой, прабабка со вторым мужем – первого, моего прадеда, депортировали и расстреляли в 39-ом, когда проредили все приморские староверские общины, сопротивлявшиеся формированию колхозов и установлению советской власти,— несколько детских могилок – бабушкина сестра-близняшка, ее собственный мертворожденный ребенок, еще несколько родственников… Я постоянно забывала, кем они нам приходились. У прабабки было девять живых братьев и сестер, у бабушки – пятеро, у мамы – сестра и брат, так что, куда ни глянь, почти каждый нам родственник в том или ином колене.
       Служба прошла споро, долго певчих с батюшкой ждать не пришлось – дядя Витя, мамин брат, подсуетился, привел их сразу к нам, щедро вознаградив, мама с тетей Наташей только-только успели свежие цветы возле могил расставить.
       

***

       Вернувшись домой, сразу начали готовиться к свадьбе. Настя выглядела очаровательно с черной косой, уложенной короной под фатой, и в своем белом платье, хоть и чуть-чуть чересчур пышном и аляповатом. Я ожидала, что она будет нервничать, волноваться, может, даже истерить, как в подростковые годы, но она была на удивление спокойной. Уверенной. Удовлетворенной. Никогда не видела ее такой раньше. Совсем пропала та своевольная, упрямая девчонка, с которой мы пререкались в годы ее учебы, которая тайком убегала на свидания, доводя маму до отчаяния. Теперь она лучилась какой-то мягкой, теплой женственностью и довольствием. Причиной ли тому грядущее замужество и материнство, или она просто повзрослела, но было видно, что она неизмеримо счастлива – все же любила своего Андрея, радовалась стать его женой.