– Смотри на меня…! – хрипло закричала Алла.
– Кончай, Алл. Мне надо сбавить обороты. Скоро подъезжаем.
Вместо ответа она зарычала, чуть выгнулась, ее ноги сомкнулись и пошли мелкой дрожью.
– И с чего ты так завелась? Не делай так больше, это небезопасно.
– Ты дурак! Не обратил на меня внимания!
– Обратил. Ты была очень красива.
– Иногда ты ведешь себя так отрешенно, и не понять, что у тебя на уме, – выдала Алла и потянулась за сумкой. – У тебя есть влажные салфетки? Мои закончились.
– В бардачке, – коротко ответил я, периферийным зрением чувствуя, как она протирает свои губки от выделений.
А к концу дня, находясь в ванной комнате, как она это любила, отправила мне очередное сообщение. Алла иногда так поступала. Запиралась там и просто тихо ревела. То ли ее что-то не устраивало, то ли накрывало из-за неопределенности в наших отношениях, а возможно, от мимолетного женского счастья. Что происходило в этой милой головушке, никто точно не знал... Сообщение могло содержать только одно слово: “Твоя…”, или целый текст, великолепный по своей насыщенности.
“Сознание мутнеет... В висках стучит только одно желание… лишь бы взял... прямо сейчас… Между ног давно огонь… Будто прочитав мысль, качаешь головой:
– Не сейчас.
Звякнув, расстегивается ремень… Берешь за волосы и рывком опускаешь вниз... Впившись когтями в твои ягодицы, насаживаюсь ротиком на член… Двигаешь навстречу бедрами, с силой, резкостью, озверением… крепко сжимая голову… глуша мои сдавленные стоны… Ноги дрожат… распахнуты широко, внутри пульсирует все… извиваюсь, как будто подо мной язык… теку как сука последняя, чувствую, что по ноге уже капельки ползут… в глазах туман… смотрю в твои… дикий взгляд… губы раскрыты, и через них рык… и все сильнее, сильнее… с таким остервенением трахаешь, что слезы на глазах выступают… и в гриву на затылке вцепился… все… напрягся до предела, пульсация под языком такая, что крышу сносит… и вот горячий поток прямо в горло… и я сразу задрожала всем телом, такая волна прошлась…
Домой ехали молча, ты только коленку мне все поглаживал, нежно так, ласково… словно благодаря… и как бы намекая о предстоящем… Только зашли, сразу вцепился в меня, руками запястья сжал, сильно так, и за спину завел… и страшно, и внизу так сладко стянуло… и ладонями гладить начал, надавливая сильно, плечи, грудь, живот… Попу сжал, к себе резко дернул… за горло взял сильно и смотришь так… ну так, что спрятаться хочется, я даже взгляд не могла отвести, прошибло всю насквозь… потом повернул к стенке грудью, трешься об меня всем телом... плечи, шею покусывал… прижал всю руками, двинуться не давал.. я только и могла, что попу выставить и еще сильнее к тебе жаться… а по позвоночнику мурашки… так и выгибает, сил нет… потом одежду все сорвал, не снял, содрал именно… А потом… толкнул с силой на ковер, удачно так приземлилась, но больновато… а ты стоишь и медленно с себя одежду снимаешь... и все смотришь не отрываясь… мне уползти куда-нибудь хочется, а некуда… и руки ноги не слушаются… и потом опустился ко мне… и так взял… насиловал почти… сзади за волосы к себе притягивал, руки назад за запястья заламывал… и кусал… и целовал в губы так… аж до крови прямо… и входил так глубоко, так резко, неистово… до слез сначала… Скулила, как ненормальная… а потом захлестнуло… затрясло всю… и шептал.. что сделать со мной хочешь и какая же я сука… и отдышаться не давал… Я кончала, а ты даже на несколько секунд не останавливался… Нас накрывало волна за волной, ты смотрел в мои глаза и видел в них страх, возбуждение, мольбу... и это заводило тебя еще больше, из горла рвался рычание, движенья все быстрее... я извивалась в твоих руках выгибаясь и крича, все будто пытаясь вырваться, убежать от невыносимо сладкой пытки... а ты все не отпускал, сжимая сильно руками, прижимая к полу, трахал все сильнее и сильнее... шепча: Сучка моя...!"
"Зачастую я теряю связь со временем, пытаясь соблюдать хронологию наших отношений. Как бы парадоксально это ни звучало. Но я пытаюсь собирать последовательно свои обрывки памяти. Зачастую мне трудно точно вспомнить, сколько прошло с того или иного события, поскольку они взрываются в голове спонтанно. Просто всплывают перед глазами, и я ничего не могу с этим поделать…"
В тонком халате на голое тело Алла вплыла на кухню, игривой походкой подошла вплотную к столу, наклонилась и медленно погрузила в чашку с кофе грудь, выскользнувшую из глубокого выреза. Обмакнув сосок, немедля дала его облизать, гладя меня по волосам. Я, не успев отложить телефон, жадно впился в ее плоть, осушая языком капли горячего напитка с красивых ареол со вкусом любимой женщины и крепкого кофе.
Алла мягко отстранила меня и уселась спиной к окну, распахнув халат, закинула одну ножку на стол, смочила изящные пальчики слюной и запустила их себе между ног.
– Что читаешь? – непринужденно поинтересовалась она, предоставляя моему взору похотливые поглаживания своей промежности и лукавый блеск глаз. Вопрос, не требующий ответа, означал, что ты прикован и у тебя нет выбора.
– Да так… Заметки пишу, – отважился сказать я, не сводя глаз от движений ее рук на клиторе.
– О ком? – явно незаинтересованная в ответе, запрокинула голову и схватила себя за грудь.
В плену этого зрелища я встал, выключил свет на кухне, а минуту спустя крепко держал ее за короткую гриву.
– Смотри на меня, – властно сказал я, водя головкой члена по безупречным губам. И встретил дерзкий взгляд, полный покорности.
– Руки за спину…
Алла завела их назад, и я туго связал ее в локтях шелковым шарфом. В течение нескольких минут она обреченно поглощала мой член до упора, вылизывая головку и смотрела снизу вверх, как ей было велено. В этот момент я остро ощутил нехватку ее рук. Подобрав кухонный нож со столешницы, ловко перерезал шарф. Освободившись, одной рукой Алла начала дрочить член себе в рот, другая, проскользнув между ног и опустилась на мои напряженные ягодицы. После ласкающих поглаживаний вдруг ее палец нахально вторгся в мой анус. Я дернулся от неожиданности, вогнал член до основания в ее глотку и бурно извергнул содержимое своих мошонок. Глубоко насаженная и задыхающаяся, в слезах, Алла жадно проглатывала мое семя, выжимая из меня все остатки…
– Приходится все делать самой! Я совершенно одна!
– Опять бесы?
– Да! Не мешай… Ты больше не любишь! Забросил! И чайник кипит долго...!
– Куда я тебя забросил?
– Никуда!
– Хочешь, новый чайник купим? Сверхзвуковой!
Она забралась на диван и поджала ноги.
– Я хочу к тебе под крылышко. Свернуться клубочком и мурлыкать. На меня чет накатывает сегодня… Ощущение какой-то полной беспомощности и страха. Это нормально?
– Во время ПМС это вполне даже естественно…
– Что, если быт убьет нас? Что, если страсть пройдет? – продолжила она, словно не услышав, глядя в никуда.
– Не волнуйся… С такими ножками похоть всегда будет держать меня в тонусе, – отшутился я.
– А жопка?
– А жопка вне конкуренции…
– Выпорешь из меня всю дурь? – подняла она на меня страдальческий взгляд. Ее беззащитность обезоруживала и очаровывала.
– Хочешь, в Прагу съездим? Я знаю агентство, которое под Прагой устраивает охоту на диких кабанов.
– Замечательная идея, – ядовито заметила она.
– Не смотри на меня так… Я не себя имел в виду!
– Жаль. Я бы поохотилась, – она деланно надулась, но тут же радостно затараторила: – Зато мы будем много гулять, правда? У меня столько летних платьев!
– Будем. А по вечерам я буду шлепать тебя по-чешски…
– Это как? – загорелись у нее глазки.
– Не знаю… Я еще не придумал.
– Ты не откладывай, подумай над этим.
– Хорошо, – рассмеялся я.
– А дети?
– А что дети? Сдадим в интернат для малолетних преступников. Если хочешь, можем и не забирать.
– Дурак!
– Я имел в виду, раскидаем по бабушкам.
– Поцелуй меня, – изогнулась Алла, прильнув ко мне.
– Послушай, – мой голос стал не громче, чем минуту назад, но прозвучал беспрекословно строго. – Все будет хорошо…
И поцеловал в ее горячие губы.
Когда ослеплен любовью, не видишь очевидное... Быть может, замечаешь, но не придаешь значения, как что-то привычное ускользает и надвигается незнакомое, тяжелое, давящее. И вот уже ты, ошарашенный, лишившийся всего и сразу, познаешь жестокую тайну счастья – любовь и судьба редко находятся в сговоре друг с другом. И все произнесенные в пылу страсти мольбы, обещания, признания – все осыпается прахом.
До Нового Года оставалось несколько часов... На улице и во внутреннем дворике было тихо и безлюдно. Лишь один человек стоял у скамьи напротив моих окон. Пожилой мужчина в изношенной куртке уже полчаса задумчиво рылся в драном полупустом пакете – механически, бездумно, словно понимая, что ничего он там не найдет. Иногда он замирал и в раздумьях поворачивал голову в сторону своего жилья. А жильем ему служила пристройка над входом в подземную парковку, голые бетонные стены недостроенного пункта охраны, обзорные окна которых были изнутри зашторены синим тентом, применявшимся для временного ограждения при строительстве. И это была единственная защита от холодной погоды и любопытных глаз, которую наспех соорудил бездомный. Внутри располагалась лишь рухлядь, которую летом оставили дети, обустроившие эту пристройку под наблюдательный штаб: раздолбанный диван да пара ветхих стульев… Мужчина наконец достал из кулька что-то непередаваемо жуткое, явно несвежее, дрожащими руками поднес ко рту и снова обернулся к своему форту. И только Богу известно, что он там ел и что он при этом думал.
Из дома напротив выкатился колясочник, осторожно спустился по пандусу и двинулся к мужчине у скамейки. Его левая рука покоилась в гипсе, другая, свободная, придерживала на коленях продуктовый пакет, а перемещался он, отталкиваясь одной ногой. Мужчина доехал до бездомного, остановился и, не зная с чего начать, молча протянул что-то завернутое в тонкую лепешку. Чуть ли не насильно всучив ему в руки еду, колясочник достал бутылку водки и расставил одноразовые стаканчики на скамейке. Старик был растерян. Он отложил домашнюю шаурму, присел и закрыл ладонями лицо. Второй мужчина все также молча начал разливать содержимое бутылки по стаканам.
Вся эта картина особенно смущала тем, что в моем городе почти все живут в достатке, и крайне редко встретишь бездомных на улице.
– Чем занят? – услышал я голос Аллы за плечом.
– Видишь человека, который обнимает другого в коляске? – спросил я, не оборачиваясь и не отрываясь от бинокля. – Это тот старик, которого сыновья выгнали из дома. Отца! Зимой! Накануне праздников...
– Откуда знаешь, что выгнали?
– Томас про него рассказывал. Он как местный участковый – все знает, – ответил я, кладя оптический прибор на полочку у стены.
Прошел месяц, как я снова закурил. Стоило мне чиркнуть зажигалкой и сделать первую затяжку, всякий раз в комнате, как по сигналу, появлялась Алла. Она тихо подходила сзади и тенью стояла рядом, пока я дымил у окна. Я чувствовал ее тепло, согревался ею, насколько позволяли мои рецепторы восприятия, вдыхал ее аромат.
Я говорил с ней постоянно, даже когда ее не было со мной, когда она находилась далеко. Мысленно, вслух… неважно. В какой-то момент я перестал замечать разницу живых диалогов и выдуманных. Ты можешь убежать от обстоятельств и людей, но ты никогда не убежишь от своих мыслей и чувств. Когда двоякие, самые опасные чувства – любовь и ненависть – не уживаясь вместе, грызут, вылезая наружу, остаются лишь разговоры с самим собой. Но и они не приглушают боль. Ты даже рад ей, ты надеешься, что она освободит тебя от бессмысленных запоздалых диалогов, и наступит полное безразличие… Но облегчение не приходит, и тебя раздирает от нехватки родного, именно той маленькой частички, без которой тебе не будет покоя. Эта боль выжимает из тебя все силы, рвет на куски, делая тебя слабым... тряпкой... Она выворачивает наизнанку все твое нутро, и лишь подсознательная отрешенность облегчает страдания. И под этой отрешенной, потерянной улыбкой ты прячешь понимание, что долго не выдержишь.
Когда перестаешь думать, когда на миг удается остановить нескончаемый поток мыслей – это облегчение чуть ли не на уровне нирваны... Будто кто-то свыше приподнимает груз с твоих плеч, дабы предоставить возможность насладиться мимолетным пробуждением и осознать, что у твоих мучений есть некий смысл, уловить, к чему стремится твое естество.
– Я вскипятила воду. Тебе приготовить кофе? – услышал я заботливый родной голос.
– Можно тебя обнять? – спросил я вместо ответа, неожиданно для себя.
– Раньше ты никогда не спрашивал. Ты делал... Брал и обнимал.
– Но ведь сейчас все иначе...
– Да, – кивнула она с грустью. – И пора признать и произнести эти три слова.
– Я тебя люблю?
– Конечно, любишь. Но это не те слова.
Моя боязнь остаться одному стала воплощаться, поскольку я сам начал ее осуществлять. Сперва надо было отдалиться от детей... Они не должны были видеть... Не должны! И словно в унисон с моими мыслями, для визуальной картинки, за несколько часов до конца года я смотрел на этих двух людей во дворе, отрезанных от прочего мира, которые уже о чем-то болтали как старые друзья. И мне показалось, что бездомный, указывая на свою обитель, настоятельно приглашал нового друга к себе, а потом они сошлись на совместной прогулке и начали наяривать круги вокруг элитки, не прекращая беседовать.
– Ты бы тоже вышел на свежий воздух. Уже три месяца как заперся в кабинете и никого не подпускаешь... Выйдем вместе?
– Я жду звонка, – улыбнулся я, но, видимо, вышло не очень. Не смех, а искажение лицевых мышц. – Мы еще увидимся? – почему-то спросил я, давно зная ответ.
Она молчала. Мне не хватало этого гибкого красивого тела, этого пьянящего вкуса. Я не мог ее потрогать – боялся, что она исчезнет от малейшего движения. Она стояла рядом, почти касаясь меня, излучая родное тепло, знакомый аромат, но была недосягаема...
– Твой равнодушный ответ рассеял мои сомнения, – заключил я за нас обоих и направил взгляд в окно, на новоиспеченную дружескую пару. – Я во многом не преуспел, но я не стану одним из них.
– Тебя это больше волнует, чем тот факт, что никто не обратил внимания на бездомного, кроме калеки.
– Ты не права, джана... И я не давлю на жалость, если ты так подумала.
– Ты сморозил глупость, я не люблю, когда ты так думаешь о себе, – мы снова помолчали, словно оттягивая неизбежное. – Мне пора, Арман... Скажи эти слова.
И я знал, что надо произнести. Знал эти три слова.
– Тебя здесь нет...
– Да. Это те слова, – сказала Алла и начала медленно растворяться в воздухе, пока не исчез весь ее облик, унося с собой смысл моего существования. Она ушла прежде, чем я успел отозваться хоть словом.
– Я переоценил себя и недооценил тебя, – вымолвил я в пустоту. И еще долго стоял недвижно, изгоняя мысли о ней и с первобытным криком ужаса понимал, что при любом исходе обречен на одиночество…
Есть места, музыка, слова, запахи, которые мы не в состоянии воспринимать, потому что они напоминают нам о моментах, когда мы были счастливы, мы обходим их стороной, потому что нас берет в дрожь от оставшихся в них фантомов... Но они преследуют нас, насколько далеко бы мы не бежали. Есть мгновенья, что длятся вечность и не дают нам покоя…
– Кончай, Алл. Мне надо сбавить обороты. Скоро подъезжаем.
Вместо ответа она зарычала, чуть выгнулась, ее ноги сомкнулись и пошли мелкой дрожью.
– И с чего ты так завелась? Не делай так больше, это небезопасно.
– Ты дурак! Не обратил на меня внимания!
– Обратил. Ты была очень красива.
– Иногда ты ведешь себя так отрешенно, и не понять, что у тебя на уме, – выдала Алла и потянулась за сумкой. – У тебя есть влажные салфетки? Мои закончились.
– В бардачке, – коротко ответил я, периферийным зрением чувствуя, как она протирает свои губки от выделений.
А к концу дня, находясь в ванной комнате, как она это любила, отправила мне очередное сообщение. Алла иногда так поступала. Запиралась там и просто тихо ревела. То ли ее что-то не устраивало, то ли накрывало из-за неопределенности в наших отношениях, а возможно, от мимолетного женского счастья. Что происходило в этой милой головушке, никто точно не знал... Сообщение могло содержать только одно слово: “Твоя…”, или целый текст, великолепный по своей насыщенности.
“Сознание мутнеет... В висках стучит только одно желание… лишь бы взял... прямо сейчас… Между ног давно огонь… Будто прочитав мысль, качаешь головой:
– Не сейчас.
Звякнув, расстегивается ремень… Берешь за волосы и рывком опускаешь вниз... Впившись когтями в твои ягодицы, насаживаюсь ротиком на член… Двигаешь навстречу бедрами, с силой, резкостью, озверением… крепко сжимая голову… глуша мои сдавленные стоны… Ноги дрожат… распахнуты широко, внутри пульсирует все… извиваюсь, как будто подо мной язык… теку как сука последняя, чувствую, что по ноге уже капельки ползут… в глазах туман… смотрю в твои… дикий взгляд… губы раскрыты, и через них рык… и все сильнее, сильнее… с таким остервенением трахаешь, что слезы на глазах выступают… и в гриву на затылке вцепился… все… напрягся до предела, пульсация под языком такая, что крышу сносит… и вот горячий поток прямо в горло… и я сразу задрожала всем телом, такая волна прошлась…
Домой ехали молча, ты только коленку мне все поглаживал, нежно так, ласково… словно благодаря… и как бы намекая о предстоящем… Только зашли, сразу вцепился в меня, руками запястья сжал, сильно так, и за спину завел… и страшно, и внизу так сладко стянуло… и ладонями гладить начал, надавливая сильно, плечи, грудь, живот… Попу сжал, к себе резко дернул… за горло взял сильно и смотришь так… ну так, что спрятаться хочется, я даже взгляд не могла отвести, прошибло всю насквозь… потом повернул к стенке грудью, трешься об меня всем телом... плечи, шею покусывал… прижал всю руками, двинуться не давал.. я только и могла, что попу выставить и еще сильнее к тебе жаться… а по позвоночнику мурашки… так и выгибает, сил нет… потом одежду все сорвал, не снял, содрал именно… А потом… толкнул с силой на ковер, удачно так приземлилась, но больновато… а ты стоишь и медленно с себя одежду снимаешь... и все смотришь не отрываясь… мне уползти куда-нибудь хочется, а некуда… и руки ноги не слушаются… и потом опустился ко мне… и так взял… насиловал почти… сзади за волосы к себе притягивал, руки назад за запястья заламывал… и кусал… и целовал в губы так… аж до крови прямо… и входил так глубоко, так резко, неистово… до слез сначала… Скулила, как ненормальная… а потом захлестнуло… затрясло всю… и шептал.. что сделать со мной хочешь и какая же я сука… и отдышаться не давал… Я кончала, а ты даже на несколько секунд не останавливался… Нас накрывало волна за волной, ты смотрел в мои глаза и видел в них страх, возбуждение, мольбу... и это заводило тебя еще больше, из горла рвался рычание, движенья все быстрее... я извивалась в твоих руках выгибаясь и крича, все будто пытаясь вырваться, убежать от невыносимо сладкой пытки... а ты все не отпускал, сжимая сильно руками, прижимая к полу, трахал все сильнее и сильнее... шепча: Сучка моя...!"
***
"Зачастую я теряю связь со временем, пытаясь соблюдать хронологию наших отношений. Как бы парадоксально это ни звучало. Но я пытаюсь собирать последовательно свои обрывки памяти. Зачастую мне трудно точно вспомнить, сколько прошло с того или иного события, поскольку они взрываются в голове спонтанно. Просто всплывают перед глазами, и я ничего не могу с этим поделать…"
В тонком халате на голое тело Алла вплыла на кухню, игривой походкой подошла вплотную к столу, наклонилась и медленно погрузила в чашку с кофе грудь, выскользнувшую из глубокого выреза. Обмакнув сосок, немедля дала его облизать, гладя меня по волосам. Я, не успев отложить телефон, жадно впился в ее плоть, осушая языком капли горячего напитка с красивых ареол со вкусом любимой женщины и крепкого кофе.
Алла мягко отстранила меня и уселась спиной к окну, распахнув халат, закинула одну ножку на стол, смочила изящные пальчики слюной и запустила их себе между ног.
– Что читаешь? – непринужденно поинтересовалась она, предоставляя моему взору похотливые поглаживания своей промежности и лукавый блеск глаз. Вопрос, не требующий ответа, означал, что ты прикован и у тебя нет выбора.
– Да так… Заметки пишу, – отважился сказать я, не сводя глаз от движений ее рук на клиторе.
– О ком? – явно незаинтересованная в ответе, запрокинула голову и схватила себя за грудь.
В плену этого зрелища я встал, выключил свет на кухне, а минуту спустя крепко держал ее за короткую гриву.
– Смотри на меня, – властно сказал я, водя головкой члена по безупречным губам. И встретил дерзкий взгляд, полный покорности.
– Руки за спину…
Алла завела их назад, и я туго связал ее в локтях шелковым шарфом. В течение нескольких минут она обреченно поглощала мой член до упора, вылизывая головку и смотрела снизу вверх, как ей было велено. В этот момент я остро ощутил нехватку ее рук. Подобрав кухонный нож со столешницы, ловко перерезал шарф. Освободившись, одной рукой Алла начала дрочить член себе в рот, другая, проскользнув между ног и опустилась на мои напряженные ягодицы. После ласкающих поглаживаний вдруг ее палец нахально вторгся в мой анус. Я дернулся от неожиданности, вогнал член до основания в ее глотку и бурно извергнул содержимое своих мошонок. Глубоко насаженная и задыхающаяся, в слезах, Алла жадно проглатывала мое семя, выжимая из меня все остатки…
***
– Приходится все делать самой! Я совершенно одна!
– Опять бесы?
– Да! Не мешай… Ты больше не любишь! Забросил! И чайник кипит долго...!
– Куда я тебя забросил?
– Никуда!
– Хочешь, новый чайник купим? Сверхзвуковой!
Она забралась на диван и поджала ноги.
– Я хочу к тебе под крылышко. Свернуться клубочком и мурлыкать. На меня чет накатывает сегодня… Ощущение какой-то полной беспомощности и страха. Это нормально?
– Во время ПМС это вполне даже естественно…
– Что, если быт убьет нас? Что, если страсть пройдет? – продолжила она, словно не услышав, глядя в никуда.
– Не волнуйся… С такими ножками похоть всегда будет держать меня в тонусе, – отшутился я.
– А жопка?
– А жопка вне конкуренции…
– Выпорешь из меня всю дурь? – подняла она на меня страдальческий взгляд. Ее беззащитность обезоруживала и очаровывала.
– Хочешь, в Прагу съездим? Я знаю агентство, которое под Прагой устраивает охоту на диких кабанов.
– Замечательная идея, – ядовито заметила она.
– Не смотри на меня так… Я не себя имел в виду!
– Жаль. Я бы поохотилась, – она деланно надулась, но тут же радостно затараторила: – Зато мы будем много гулять, правда? У меня столько летних платьев!
– Будем. А по вечерам я буду шлепать тебя по-чешски…
– Это как? – загорелись у нее глазки.
– Не знаю… Я еще не придумал.
– Ты не откладывай, подумай над этим.
– Хорошо, – рассмеялся я.
– А дети?
– А что дети? Сдадим в интернат для малолетних преступников. Если хочешь, можем и не забирать.
– Дурак!
– Я имел в виду, раскидаем по бабушкам.
– Поцелуй меня, – изогнулась Алла, прильнув ко мне.
– Послушай, – мой голос стал не громче, чем минуту назад, но прозвучал беспрекословно строго. – Все будет хорошо…
И поцеловал в ее горячие губы.
Когда ослеплен любовью, не видишь очевидное... Быть может, замечаешь, но не придаешь значения, как что-то привычное ускользает и надвигается незнакомое, тяжелое, давящее. И вот уже ты, ошарашенный, лишившийся всего и сразу, познаешь жестокую тайну счастья – любовь и судьба редко находятся в сговоре друг с другом. И все произнесенные в пылу страсти мольбы, обещания, признания – все осыпается прахом.
ГЛАВА 11 (В жизни бывает и так…)
До Нового Года оставалось несколько часов... На улице и во внутреннем дворике было тихо и безлюдно. Лишь один человек стоял у скамьи напротив моих окон. Пожилой мужчина в изношенной куртке уже полчаса задумчиво рылся в драном полупустом пакете – механически, бездумно, словно понимая, что ничего он там не найдет. Иногда он замирал и в раздумьях поворачивал голову в сторону своего жилья. А жильем ему служила пристройка над входом в подземную парковку, голые бетонные стены недостроенного пункта охраны, обзорные окна которых были изнутри зашторены синим тентом, применявшимся для временного ограждения при строительстве. И это была единственная защита от холодной погоды и любопытных глаз, которую наспех соорудил бездомный. Внутри располагалась лишь рухлядь, которую летом оставили дети, обустроившие эту пристройку под наблюдательный штаб: раздолбанный диван да пара ветхих стульев… Мужчина наконец достал из кулька что-то непередаваемо жуткое, явно несвежее, дрожащими руками поднес ко рту и снова обернулся к своему форту. И только Богу известно, что он там ел и что он при этом думал.
Из дома напротив выкатился колясочник, осторожно спустился по пандусу и двинулся к мужчине у скамейки. Его левая рука покоилась в гипсе, другая, свободная, придерживала на коленях продуктовый пакет, а перемещался он, отталкиваясь одной ногой. Мужчина доехал до бездомного, остановился и, не зная с чего начать, молча протянул что-то завернутое в тонкую лепешку. Чуть ли не насильно всучив ему в руки еду, колясочник достал бутылку водки и расставил одноразовые стаканчики на скамейке. Старик был растерян. Он отложил домашнюю шаурму, присел и закрыл ладонями лицо. Второй мужчина все также молча начал разливать содержимое бутылки по стаканам.
Вся эта картина особенно смущала тем, что в моем городе почти все живут в достатке, и крайне редко встретишь бездомных на улице.
– Чем занят? – услышал я голос Аллы за плечом.
– Видишь человека, который обнимает другого в коляске? – спросил я, не оборачиваясь и не отрываясь от бинокля. – Это тот старик, которого сыновья выгнали из дома. Отца! Зимой! Накануне праздников...
– Откуда знаешь, что выгнали?
– Томас про него рассказывал. Он как местный участковый – все знает, – ответил я, кладя оптический прибор на полочку у стены.
Прошел месяц, как я снова закурил. Стоило мне чиркнуть зажигалкой и сделать первую затяжку, всякий раз в комнате, как по сигналу, появлялась Алла. Она тихо подходила сзади и тенью стояла рядом, пока я дымил у окна. Я чувствовал ее тепло, согревался ею, насколько позволяли мои рецепторы восприятия, вдыхал ее аромат.
Я говорил с ней постоянно, даже когда ее не было со мной, когда она находилась далеко. Мысленно, вслух… неважно. В какой-то момент я перестал замечать разницу живых диалогов и выдуманных. Ты можешь убежать от обстоятельств и людей, но ты никогда не убежишь от своих мыслей и чувств. Когда двоякие, самые опасные чувства – любовь и ненависть – не уживаясь вместе, грызут, вылезая наружу, остаются лишь разговоры с самим собой. Но и они не приглушают боль. Ты даже рад ей, ты надеешься, что она освободит тебя от бессмысленных запоздалых диалогов, и наступит полное безразличие… Но облегчение не приходит, и тебя раздирает от нехватки родного, именно той маленькой частички, без которой тебе не будет покоя. Эта боль выжимает из тебя все силы, рвет на куски, делая тебя слабым... тряпкой... Она выворачивает наизнанку все твое нутро, и лишь подсознательная отрешенность облегчает страдания. И под этой отрешенной, потерянной улыбкой ты прячешь понимание, что долго не выдержишь.
Когда перестаешь думать, когда на миг удается остановить нескончаемый поток мыслей – это облегчение чуть ли не на уровне нирваны... Будто кто-то свыше приподнимает груз с твоих плеч, дабы предоставить возможность насладиться мимолетным пробуждением и осознать, что у твоих мучений есть некий смысл, уловить, к чему стремится твое естество.
– Я вскипятила воду. Тебе приготовить кофе? – услышал я заботливый родной голос.
– Можно тебя обнять? – спросил я вместо ответа, неожиданно для себя.
– Раньше ты никогда не спрашивал. Ты делал... Брал и обнимал.
– Но ведь сейчас все иначе...
– Да, – кивнула она с грустью. – И пора признать и произнести эти три слова.
– Я тебя люблю?
– Конечно, любишь. Но это не те слова.
Моя боязнь остаться одному стала воплощаться, поскольку я сам начал ее осуществлять. Сперва надо было отдалиться от детей... Они не должны были видеть... Не должны! И словно в унисон с моими мыслями, для визуальной картинки, за несколько часов до конца года я смотрел на этих двух людей во дворе, отрезанных от прочего мира, которые уже о чем-то болтали как старые друзья. И мне показалось, что бездомный, указывая на свою обитель, настоятельно приглашал нового друга к себе, а потом они сошлись на совместной прогулке и начали наяривать круги вокруг элитки, не прекращая беседовать.
– Ты бы тоже вышел на свежий воздух. Уже три месяца как заперся в кабинете и никого не подпускаешь... Выйдем вместе?
– Я жду звонка, – улыбнулся я, но, видимо, вышло не очень. Не смех, а искажение лицевых мышц. – Мы еще увидимся? – почему-то спросил я, давно зная ответ.
Она молчала. Мне не хватало этого гибкого красивого тела, этого пьянящего вкуса. Я не мог ее потрогать – боялся, что она исчезнет от малейшего движения. Она стояла рядом, почти касаясь меня, излучая родное тепло, знакомый аромат, но была недосягаема...
– Твой равнодушный ответ рассеял мои сомнения, – заключил я за нас обоих и направил взгляд в окно, на новоиспеченную дружескую пару. – Я во многом не преуспел, но я не стану одним из них.
– Тебя это больше волнует, чем тот факт, что никто не обратил внимания на бездомного, кроме калеки.
– Ты не права, джана... И я не давлю на жалость, если ты так подумала.
– Ты сморозил глупость, я не люблю, когда ты так думаешь о себе, – мы снова помолчали, словно оттягивая неизбежное. – Мне пора, Арман... Скажи эти слова.
И я знал, что надо произнести. Знал эти три слова.
– Тебя здесь нет...
– Да. Это те слова, – сказала Алла и начала медленно растворяться в воздухе, пока не исчез весь ее облик, унося с собой смысл моего существования. Она ушла прежде, чем я успел отозваться хоть словом.
– Я переоценил себя и недооценил тебя, – вымолвил я в пустоту. И еще долго стоял недвижно, изгоняя мысли о ней и с первобытным криком ужаса понимал, что при любом исходе обречен на одиночество…
Есть места, музыка, слова, запахи, которые мы не в состоянии воспринимать, потому что они напоминают нам о моментах, когда мы были счастливы, мы обходим их стороной, потому что нас берет в дрожь от оставшихся в них фантомов... Но они преследуют нас, насколько далеко бы мы не бежали. Есть мгновенья, что длятся вечность и не дают нам покоя…
