Часть первая. Побег с «Эреба», или Люди прекрасны
Из книги "Золото верности"
Глава 1
«А можно… Можно мне посмотреть на тебя без маски?»
Тело лежало неподвижно.
Оно не было мёртвым — слышалось хриплое дыхание, а грудь мерно вздымалась и опускалась обратно.
И всё же, дышало именно тело, а не живой человек. Его нельзя уже назвать человеком.
Тело было пустым. Сознание в нем отсутствовало.
Не в том смысле, что человек лежал без сознания, или в болезненной горячке, или под действием усыпляющих препаратов. Нет. В таких случаях сознание как бы спит, но всё равно незримо присутствует. Даже оказавшись в самом тяжком состоянии, человек может когда–нибудь выйти из него и очнуться. И начать двигаться, говорить, слышать и вспоминать.
Однако в этом теле сознания попросту не было, потому что сама личность оказалась полностью стёрта из его мозга. Такое тело никогда уже не очнётся. Не пошевелится, кроме как по спинному рефлексу, ничего никому не скажет. И не услышит — точнее, не осознает услышанного. Ничего и не вспомнит, потому что памяти нет.
В теле не было того, что люди называют душой. Оставались только простые полурастительные рефлексы.
В голове не происходило мыслительных процессов, хотя мозг как таковой оставался не повреждён, но вполне жив и даже активен. Просто активность его более не имела никакой структуры или порядка. Она походила на бессмысленный шум, какой обычно производят радиопомехи.
Маленький мальчик, что забился в дальний угол комнаты, тихо всхлипывал, обхватив руками свою лысую голову. Отчаянно зажимал ладонями уши, чтобы не слушать жуткого безмыслия опустошённого тела. Но ничего не помогало. Ведь он слышал этот шум совсем не ушами.
— Семнадцатый номер! — раздался голос из динамика. — Протокол деактивации. Приступай.
«Протокол деактивации» означал принудительное усыпление. Он уже не раз проходил эту процедуру, и не боялся её. Но он боялся пустого тела, которое находилось между ним и дверью. Он не мог даже двинуться в том направлении.
— Семнадцатый номер! — не унимался голос. — Ты понимаешь команду? Поднимись, подойди к двери, встань на метку, а руки положи на жёлтые круги.
Нет. Никакой голос не заставит его туда двинуться. Пускай теперь хоть охрипнет.
После ещё нескольких бесплодных попыток побудить Семнадцатого к повиновению, динамик замолчал.
За дверью слышался шум и звуки речи. Там собирались какие–то люди, доносились по–военному короткие команды. Кто–то что–то обсуждал, даже спорил. За дверью решали, как теперь поступить.
— Мы до сих пор толком не знаем, на что они ещё способны! — послышался до болезненного хриплый голос главного. — Теперь и Семнадцатый тоже! Он неуправляем! Чёртовы телепаты! Ни у кого из пятидесяти врождённые императивы до сих пор не заработали, как надо!
Ему отвечал другой голос — молодой и здоровый.
— Он же просто ребёнок, и обращаться с ним надо, как с ребёнком! А ты думаешь о нём, как о каком–то роботе!
— Вот как ты о них думаешь? Как о безобидных детях? А что, интересно, скажешь, когда один из таких тихих ангелочков с милой улыбкой расплавит тебе мозги? Ты сам видел, как он только что убил человека! Без всякого приказа! Это никакие не дети, а простое оружие. Только так о них и надо мыслить. Что мы делаем с оружием, которое может выстрелить само по себе в любой момент?
— Ты же сам знаешь, императивы формируются долго, в течение многих лет. И тебе известно, что лабораторный корпус был против испытаний с участием людей. И чего же ты теперь ждал?
— Лабораторный корпус всегда против. Против всего! Не помню, чтобы в этой программе они хоть разок поддержали продвижение работ на новый уровень. Я подозреваю, что они просто хотят саботировать всю программу! Я как куратор много раз об этом докладывал, но наверху кто–то явно их покрывает!
— Послушай меня… Мы вообще не о том говорим. Сейчас у нас за дверью лежит труп… Ну, что–то вроде… А рядом с ним — испуганный ребёнок. И проблема даже не в императивах. Он просто сам не научился ещё контролировать свои способности. Я сомневаюсь, что он сделал это намеренно. Скорее всего, он даже не понял, что произошло. А теперь сам напуган случившимся, и не знает, как ему быть. У него же нервный срыв. Неужто ты станешь это отрицать?
— Ну и что с ним теперь делать? Есть ещё вариант пустить туда газ.
— Это лишнее. Ты же видишь — его психика и так уже надорвана. Если мы продолжим обращаться с ними такими методами, то со временем всё будет становиться только хуже. Послушай, если уж ты думаешь о них, как об оружии, то разве оружие не требует ухода? Его надо регулярно чистить и смазывать, иначе оно просто выйдет из строя и когда–нибудь взорвётся у тебя в руке. И это будет вина его владельца! Разве нет?
Собеседник хрипло вздохнул.
— Хорошо. Что ты предлагаешь?
— Я иду к нему. И попробую его утешить и уговорить, как обычного ребёнка.
— Раз сам вызвался — вперёд. Только глушение включи на полную. Кроме стальных стен только оно и защищает от этих уродцев. Но если у тебя ничего не выйдет — я пускаю туда газ.
Дверь с надписью «ЭРЕБ» отъехала в сторону, издав мягкое шипение. За ней открылась целая шеренга вооружённых людей. Лиц толком и не видно — все в шлемах.
В комнату вошёл молодой человек в офицерской форме.
Озабоченно посмотрев на лежащее перед ним неподвижное тело, он пару раз ткнул его носком ноги. Ответной реакции не последовало — тело походило на мёртвую оболочку, подобную опустевшей куколке. Только лицо несчастного ещё хранило какое–то жутковатое выражение — смесь ужаса, недоумения и блаженства. Видимо, именно такие эмоции он и испытал в свой последний миг.
Офицер нажал на кнопку в стене, и входная дверь закрылась с тем же мягким шипением.
— Он умер? — спросил мальчик из своего угла. — Это и есть смерть?
— По одним показателям жив, — ответил офицер. — Но по другим — нет. Пожалуй, смертью это всё–таки не назвать. Наверное…
— Я раньше не знал, что такое смерть. Я не знал, что люди могут умирать. Я увидел всё это в его мыслях и воспоминаниях. А потом сделал с ним то же самое, что он делал с другими.
«Делал с другими?»
Офицер озабоченно покосился на тело. Значит, эксперимент подтвердил все подозрения? Этот добропорядочный семьянин и правда оказался тем самым серийным убийцей по прозвищу Драматург?
— Так ты сделал это осознанно? — спросил он у мальчика.
— Да, — тихо всхлипнул тот. — Я увидел, что он делал с теми людьми. Он рассказал мне, почему. Ему просто очень хотелось знать, что они чувствовали, умирая. Потому я решил ему помочь. Я думал, что он обрадуется, когда умрёт и сам всё узнает, но… Я поступил неправильно? Почему мне так плохо?
От таких слов маленького мальчика мурашки пробежали по спине. Как хладнокровно, даже до наивности бездушно, он разговаривает о смерти! Хотя чего ещё ждать от детей, которых выращивали как лабораторных крыс? Которых и за людей–то никогда не считали?
— А что с людьми происходит после того, как они умирают? — вдруг спросил мальчик.
Такой вопрос оглоушил, словно обухом.
— Ну… Честно говоря, никто толком не знает… Но родные, семья умершего, да и многие другие сильно тоскуют… Им становится очень больно от такой утраты.
Глаза мальчика обрадованно расширились.
— То есть, этот человек причинил много боли такому множеству людей? А теперь он не сможет никому причинять новой боли? Значит, я всё–таки правильно поступил!
Но тут он осёкся.
— А… а о нём самом… будут тосковать? Его смерть причинит кому–нибудь боль?
Офицер хмуро обернулся к неподвижному телу. Соврать, как говорят, во благо? Или с этим мальчиком лучше оставаться честным? Что для него — благо?
— Думаю, причинит, — ответил он. — У него ведь тоже осталась семья.
Семнадцатый номер снова обхватил руками лысую голову, которую покрывали странные извивы синевато–стального цвета, и уткнулся взглядом куда–то в пол.
— Тогда что бы я ни сделал, никакой разницы нет. Кому–нибудь обязательно становится больно. Но я вовсе не хотел, чтобы кому–то было больно из–за меня. Что же тогда правильно?
Первый ответ на этот вопрос, какой пришёл в голову, был о том, что количество страдающих людей там и там не сопоставимо, и когда их меньше — такой вариант и правильный. Офицер открыл было рот, чтобы так и сказать… Но не сказал. Внезапно он обнаружил, что и сам такому объяснению не верит. Оно вдруг показалось каким–то примитивным. Слишком простым для этого мальчика, даже слишком… детским. Интуиция подсказывала, что мальчик вряд ли примет такой ответ. Для него страдание даже единственного существа имеет свою ценность.
Офицер удивлялся тому, какие вопросы, оказывается, занимают Семнадцатого. Полковник за дверью ответил бы вообще без раздумий — что приказали, то и правильно.
И он решил ответить так.
— Тот человек причинил боль очень многим людям. А свою семью он просто обманывал, играя перед ними роль порядочного человека. Он всё время носил маску, притворялся не тем, кто он есть, лгал им. Он не был с ними настоящим. И они будут тосковать не по нему самому на самом деле, а по его маске. Настоящую боль им причинит его обман, а не смерть. Потому он сам виноват в их боли. А вовсе не ты. Я думаю, что правильно считать так. И не виню тебя в том, что случилось. Тебе от этого легче?
Мальчик кивнул. На его лице появилось подобие слабой улыбки.
— А ты? — вдруг спросил он. — Ты тоже носишь маску? Кому–нибудь станет больно, если она вдруг исчезнет?
Офицер глянул на Семнадцатого с подозрением.
— Я не убиваю людей, как этот… — он покосился на тело Драматурга. — Но… я думаю, что все люди носят маски… Каждый — свою. Это в природе человека. Порой даже имя человека — всего лишь маска…
Тут мальчик встрепенулся и поднял на офицера небесно–синие глаза, полные надежды.
— А можно… Можно мне посмотреть на тебя без маски? Все, кого я прежде видел — они тоже такие… ненастоящие. Они прячутся от меня, словно боятся… Тот человек — первый, которого я увидел без маски, но он мне совсем не понравился… Неужели все люди такие? Настолько плохие, что им лучше умереть?
Офицер нахмурился. Это такая неумелая хитрость, чтобы заставить его отключить глушитель, а затем сбежать, или мальчик имеет ввиду что–то другое, по–детски невинное? Ведь в конечном счёте, всё, чего Семнадцатый просит — немного человеческого доверия, чтобы научиться доверять самому.
— Прямо сейчас это будет затруднительно, — ответил он. — Но давай договоримся так. Протокол деактивации ещё в силе. Потому если ты позволишь мне тебя усыпить, то когда–нибудь позже, когда будет время, ты увидишь меня без маски. Я обещаю.
Семнадцатый обнадёжено кивнул и привычным движением освободил воротник для иглы транквилизатора.
Когда мальчик уже засыпал, сквозь забытьё ему будто бы послышался чей–то шёпот.
— Одно из имён под маской… которое никто не знает. Феникс.
Семнадцатый ещё долго считал, что те слова ему просто приснились.
***
После того происшествия с Семнадцатым минуло уже несколько недель, но он с тех пор так и не видел этого мальчика. Не потому, что возможности не было. Он скорее боялся. Ведь он дал обещание, которое не смог бы сдержать.
Но ещё сильнее он испугался сам себя. Зачем он вообще ни с того, ни с сего, вдруг взял и сообщил мальчику свой секретный позывной? Ведь это могло привести всё задание к провалу! Семнадцатый тогда уже заснул, и вряд ли слышал, но всё же… Зачем? Как будто в тот миг что–то внутри него внезапно проснулось и толкнуло: вот, ты же ребёнка обманул, бесстыдник!
С тех пор он невольно избегал корпуса, где этих детей содержали. Он боялся, что в присутствии этого мальчика вновь совершит какой–нибудь непродуманный спонтанный поступок. Словно бы Семнадцатый обрёл над ним необъяснимую власть.
А кроме того, данное мальчику обещание как бы зависло в подвешенном состоянии, пока они не встретятся опять. Остаётся возможность, что его исполнят, и значит всё пока в порядке. Ведь подземные лаборатории столь велики, что здесь всегда много дел!
Однако все они скоро будут завершены. Он ведь практически выполнил задание. На этот секретный объект — военную базу под названием «Эреб» — его внедрили для того, чтобы получить данные о проводимых здесь научных разработках. И прежде всего — данные о новом виде оружия. О живом оружии, которое тут создавали вопреки вековому запрету Олимпа.
О телепатах.
Он уже собрал всё, что требовалось. Дольше пришлось получать доступ в сектора, где имелись наружные каналы связи. Ведь на подземной базе действовали строжайшие протоколы безопасности, и большая её часть была попросту изолирована от внешнего мира. Большинству воспрещались онлайн–контакты даже с близкими. Однако за несколько лет работы под прикрытием он сдружился со многими ключевыми фигурами, включая самого полковника — куратора основной программы исследований.
Вот и он, финал столь ювелирно сыгранной партии. Он обвёл вокруг пальца их всех. Один ход — и противнику будет поставлен мат. Вирус, внедрённый в систему управления и безопасности, создаст скрытый канал передачи, по которому все собранные данные и поступят в штаб.
После такого его самого, конечно, раскроют. Нужно будет бежать с базы как можно скорее. Но это уже не важно. Грязные дела местного правительства окажутся разоблачены. Когда Олимп получит нужные ему доказательства, реакция последует незамедлительно. Непокорная Директория будет низвергнута, а то и уничтожена физически.
В назидание всем прочим странам Мирового согласия.
Вдруг в голове зазвучал до наивности доверчивый голос Семнадцатого:
«Неужели все люди такие? Настолько плохие, что им лучше умереть?»
И что–то остановило его руку. Он не смог просто нажать на кнопку.
А если Олимп захочет использовать эти разработки сам? Такая мысль вдруг у него промелькнула.
Она возникала и прежде. И чем больше он думал, тем больше уверялся, что такой вариант не столь уж абсурден. Тогда эти дети попросту обречены оставаться лабораторными крысами, только лаборатория поменяется на новую. А что их ждёт дальше? Кто бы их ни заполучил, он будет использовать их, как оружие…
— Как мир докатился до такого? — прошептал он сам себе. — Когда он сломался?
Нет, он точно не предатель и не ослушается приказов Олимпа. Да и кто он вообще такой, чтобы судить их решения?
И какой у него выбор? Оставить всё как есть? Но это ещё хуже.
Ему на плечи словно свалилась немыслимая тяжесть. Тяжесть всего мира. Что бы он сейчас ни сделал, в будущем этот поступок повлечёт невообразимые последствия. Судьба всего мира будет зависеть от этого поступка. А вся ответственность ляжет только на него. На него, а не на Олимп. Даже не на Подлинных.
Перед глазами вновь предстал образ Семнадцатого. Мальчик смотрит доверчивым детским взглядом, но задаёт совсем не детские вопросы.
«Я думал, что он обрадуется, когда умрёт и сам всё узнает, но…»
«Я поступил неправильно?»
«Тогда что бы я ни сделал, никакой разницы нет. Кому–нибудь обязательно становится больно».
«Что же тогда правильно?»
«Тот человек — первый, которого я увидел без маски, но он мне совсем не понравился…»
«А можно… Можно мне посмотреть на тебя без маски?»
И тут он будто прозрел. Стал вдруг ясен истинный смысл происходящих событий. Здесь, в секретных лабораториях, ведутся вовсе не какие–то там разработки очередного оружия для низвержения власти Олимпа.
