- Кто стрелял?! Мистер Вителли! Джино! Не сейчас, пожалуйста, не сейчас! Почему я не вижу крови?! Всё кончено, только не сейчас! Вы! – Я вскинул голову, едва различая белые пятна, обступившие меня со всех сторон. – Сделайте что-нибудь! Вызовите врача!
Ник наклонился ко мне, положил руку на плечо и встряхнул так, что я едва не клацнул зубами. Я умолк, затравленно вглядываясь в мрачное лицо Ремизова.
- Олег, - глухо произнес он. – Никто в него не стрелял. Это сердце…
Молитесь о нас; ибо мы уверены, что имеем добрую совесть, потому что во всем желаем вести себя честно. (Евр. 13:5-6).
Я плохо помню дорогу. Джип мчался через город; светофоры, повороты – всё смешалось в одну размытую полосу за стеклом. Я ничего не замечал. Вителли полулежал на заднем сидении, воротник его рубашки был расстёгнут, и я видел, как с трудом, рывками, поднимается и опускается его грудь. Кровь отхлынула от щёк, губы посинели, кожа стала землистой и липкой на ощупь. Я держал его за руку, не проваливаясь в беспамятство только потому, что боялся: закрою глаза – и он умрёт. От слабости и ужаса в голове помутилось; я говорил с Джино на русском, забыв, что итальянец меня не понимает, просил его не умирать и, кажется, даже плакал.
Всё получилось так неправильно. Я вырвался, я выжил! Вителли не мог умереть сейчас, это против всех правил, это несправедливо! Звук от выстрела, которым итальянцы добили Рэя, до сих пор звучал у меня в ушах. Похоже, я начинал сходить с ума.
Впереди, рядом с водителем, развернувшись к нам в пол-оборота, сидел Энцо. Николай ехал во втором джипе: так решил Энцо, и мы в тот момент не спорили. Водитель выжимал из мотора всё, на что тот был способен, не обращая внимания на светофоры и правила. И всё равно мы не успели.
- Энцо… останови машину.
Я вздрогнул и сильнее сжал кисть Вителли. Джино едва дышал: каждое слово давалось ему неимоверным усилием. Я видел, как кривились его губы, слышал, как рывками, с хрипом, он втягивает воздух – и ничем не мог помочь.
Джип сбросил скорость, свернул к обочине и замер.
- Enzio…
Вителли говорил на итальянском. Едва слышно, с паузами, морщась от боли. Энцо подался вперёд. Глаза его лихорадочно блестели, узкие, бледные пальцы накрыли руку патрона. Джино закрыл глаза и замолчал: последняя фраза лишила его сил. Меня трясло, как в лихорадке, и я едва почувствовал пожатие слабеющих пальцев Вителли.
- Олег…
Я смотрел в тёмные, помутневшие глаза итальянца, и не замечал ничего вокруг: ни кусавшего губы Энцо, ни побледневшего водителя. Не слышал, как хлопнула дверь остановившегося за нами джипа, не слышал встревоженных голосов итальянцев, приблизившихся к нашей машине.
- Ничего не бойся, - опуская потяжелевшие веки, шепнул Вителли. – Всё… будет хорошо, bambino…mio bambino...
Крупные, пухлые пальцы дрогнули у меня в ладони.
- Santa Madonna… - Водитель перекрестился, закусывая костяшки пальцев. – Domine Jesu Christe, Rex gloriae, libera animas omnium fidelum defunctorumde poenis inferni et de profundo lacu…*
*Часть католической заупокойной молитвы. «Господи, Иисус Христос, Царь славы, освободи души всех верных усопших от наказаний ада, от глубокого рва».
Энцо пришёл в себя первым.
- Надо отвезти его к Риверсу, - чужим, хриплым голосом произнес итальянец. – Сообщить боссу.
Мне было всё равно – я ничего не хотел, никого не видел, и переживал худший момент в своей жизни. Вителли не был праведником, и наверняка в его жизни случались поступки, о которых я ничего не хотел знать. Но для меня Джино навсегда остался внимательным, добродушным, отважным итальянцем, не оставшимся равнодушным к человеку в беде.
Я не сразу расслышал, что спросил Николай.
- Что он сказал?
Энцо окинул меня странным, задумчивым взглядом.
- Говорил о последней воле. Я должен передать её дону Медичи. Вителли, - Энцо снова посмотрел на меня, на этот раз чуть дольше, - говорил о нём.
Ремизов нахмурился.
- Обо мне ни слова?
Энцо отрицательно качнул головой. Николай прислонился к джипу, рассматривая итальянца, словно решая, как поступить.
- Значит, ваш дон убьёт меня.
Итальянец молчал: Энцо не обладал достаточной властью, чтобы решать, как поступить с Николаем, такие вопросы обычно решал Вителли. Рисковать головой и отпускать Ремизова Энцо тоже не стал. Подозвав водителя второй машины, он обменялся с ним несколькими фразами на родном языке.
- Садись в машину, - обернувшись к Ремизову, сказал Энцо. – Тебя отвезут туда, где ты жил в последние дни. Парни останутся с тобой, на всякий случай. Не делай глупостей, - глядя в сторону, прибавил Энцо. – Дон не любит, когда с ним начинают играть в прятки. Сиди смирно, и я постараюсь сделать для тебя всё, что смогу.
Мне вдруг стало страшно. Если из-за меня погибнет ещё и Ник – Ник, который не остался в стороне, когда земляку понадобилась помощь, и рискнул собственной жизнью, чтобы прийти за мной – я не смогу жить дальше. Я должен был умереть сегодня. Моя жизнь обходилась всем слишком дорого…
- Позаботься о нём, - кивнув на меня, бросил Ремизов.
Я не успел даже попрощаться: Ник сел в машину вместе с итальянцами, и они уехали.
Наш джип медленно оторвался от обочины, проехал несколько метров и набрал скорость. За окном снова замелькали светофоры, огни машин и повороты. Энцо сделал несколько звонков, говорил на итальянском, быстро и тихо, но я безошибочно догадался, кому звонил помощник Вителли.
До места мы доехали быстро, по крайней мере, для меня вся дорога промелькнула за один миг. Когда я поднял голову, водитель уже припарковал машину, и я сразу заметил разницу. Район, в котором мы оказались, отличался от того, в котором я провёл целый день, настолько разительно, что казалось, будто мы на другой планете. Вдоль ухоженной аллеи высились двухэтажные, обнесенные изгородями частные дома. Почти все оказались кирпичными. Здесь, в Америке, это являлось признаком бесспорного богатства и предметом всеобщей зависти. Я снова опустил голову; я чувствовал, что сейчас мы с Джино расстанемся, уже навсегда, и напрягся всем телом, крепче стискивая холодные пальцы.
- Олег, - рука Энцо впилась в плечо, пытаясь оторвать меня от Вителли. – Идём.
Я помотал головой, и мутная пелена перед глазами доказала: я всё-таки плакал. За слезами я почти не видел Джино, и знал, что стоит мне отпустить его руку – и я больше его никогда не увижу. Энцо оставил попытки, и сделал кому-то знак. Меня подхватили под локти, буквально вырывая ладонь Джино из моей руки, и вытащили из джипа.
Острая боль пронзила тело, снизу вверх, вдоль позвоночника, до самых шейных позвонков, и я слабо вскрикнул, обвисая в руках итальянцев. Сознание играло со мной в безумные игры, всё дальнейшее смазалось, утратило формы, потеряло смысл.
Мы позвонили в звонок одного из коттеджей, и свет в гостиной включился почти сразу: нас ждали. Щёлкнул дверной замок.
- Мистер Риверс…
- Где он?
Я увидел пожилого мужчину в очках, который окинул нашу компанию быстрым взглядом. Вителли всё ещё находился в машине; Риверс глянул на меня, махнул рукой в сторону дома, и поспешил к джипу вместе с Энцо.
Меня занесли внутрь, протащили по коридору, и втолкнули в комнату, явно служившую доктору операционной. Я упал на заправленную клеенкой койку, даже не пытаясь встать.
Дверь комнаты захлопнули снаружи, я остался один. Я был уверен, что меня здесь заперли, только не знал, чего ждать дальше, и не сильно этим интересовался. В тот момент мне было настолько плохо, что я обрадовался бы смерти. Я только надеялся, что мистер Медичи не станет тянуть и сделает это быстро.
Снаружи хлопнула входная дверь, звук оказался похожим на выстрел. Я вздрогнул, закрыл глаза и увидел Джино. Я попытался заговорить с ним, и в тот же миг провалился в тяжёлую, вязкую черноту.
Пришёл в себя от резкой боли. Кто-то рвал моё плечо на части, и я дёрнулся, открывая глаза.
Надо мной склонился человек в очках, и я увидел окровавленный пинцет в его пальцах.
- Тихо, - сказал он мне, и я подавил в себе болезненный стон.
Риверс сделал ещё одно движение, и мне показалось, что от меня отрывают кусок мяса. Когда доктор выпрямился, в пинцете была крепко зажата пуля.
- Больше в тебя не стреляли? – спросил он меня.
Я не смог вспомнить, поэтому ничего не ответил. Мужчина отвернулся, и я услышал тихий звон пули о стакан. Я не видел комнаты вокруг себя, только белый потолок с медицинскими лампами над койкой, на которой я лежал. Чуть провернув голову, я увидел заляпанный кровью пол, собственную безвольно повисшую руку, и тазик с кровавой водой, оставленный на стуле у входа. Риверс копался в медицинских инструментах, и сознание помутилось. Я вновь находился на столе в заброшенном доме, за спиной ходили Рэй с Лесли, Риверс превратился в Спрута, а звон инструментов показался мне скрежетом скальпеля. Всего минута, и он покромсает меня на куски. И мои глаза расскажут Вителли последнюю историю…
- Стой!
Риверс удержал меня в последний миг. Он положил мне на плечи обе руки, откидывая назад.
- Примо! – резко позвал он через плечо.
Кто-то обнял меня за плечи, удерживая на операционном столе, и я услышал горячий шёпот над ухом:
- Пожалуйста, Олег… не шуми.
- Примо… - услышал я собственный хриплый голос. – Джино…
- Я знаю, - поспешно заверил меня Манетта. – Я всё знаю. Помолчи.
Я не хотел молчать. Как можно молчать, когда Джино мёртв! Нет, Примо не понимал, он не знал, не мог знать, что Вителли больше нет, иначе не был бы так спокоен!
Я дернулся ещё раз, и Риверс перехватил мою руку, с силой прижимая к столу. Я увидел, как блеснула игла; острие медленно вошло в вену.
- Сэм! – зло крикнул я, понимая, что ещё несколько секунд – и я отключусь надолго, если не навсегда. Я хотел, чтобы они знали! – Это был Сэм! Примо, ты слышишь меня?! Это был Сэм!!!
- Тихо, Олег, - умоляюще прошептал Примо. – Тихо.
Я помотал головой, пытаясь вырваться из державших меня рук. Дверь в комнату открылась, на пороге стоял сеньор Джанфранко Медичи. Он мельком глянул на меня, затем повернулся к доктору. Риверс как раз вынимал иглу из моей вены, и Примо зажал мой кулак, удерживая меня на столе всем весом.
- Это был Сэм… - как во сне, повторял я. – Убил Джона… пустил их в дом… вы должны знать… это Сэм… Вителли погиб… Вителли погиб!
Последние слова я говорил уже на русском: комната мягко качнулась перед глазами, и серый туман поглотил и белый потолок, и звуки итальянской речи, и сеньора Медичи, и кровь на натёртом до блеска кафеле.
…Сознание возвращалось медленно, толчками. Мне казалось, что я провёл целую вечность в темноте, прежде чем мир начал светлеть и обрёл контуры – вначале мутные, размытые, затем всё более чёткие. Я открыл наконец глаза и впервые за много дней понял, что не хочу больше бороться. С первой же секунды пробуждения мне расхотелось жить.
В доме стояла тишина. Я по-прежнему видел только белый потолок, но совсем не такой, как в операционной доктора Риверса. Тела я не ощущал, говорить не мог. Мир слегка покачивался перед глазами: я медленно отходил после уколов успокоительного и наркоза. Я почти ничего не помнил, только собственные крики, какие-то бесформенные кошмарные видения и – Примо.
По крайней мере, сейчас меня оставили одного.
Как мог, я осмотрел себя. Я лежал под одеялом, от вены на правой руке тянулась тонкая трубочка капельницы. На столике рядом с кроватью стояли бутылочки и банки с лекарствами, острый запах спирта витал в воздухе. В комнате не оказалось окон, единственная дверь находилась в трёх шагах от кровати. В углу примостился шкаф, у кровати стоял стул. Снаружи звуков не доносилось, и я снова закрыл глаза. Я чувствовал себя униженным и раздавленным. Прогнуть чужой мир под себя не получилось. Я совершенно зря беспокоился о том, что ассимилируюсь: мир, к которому я начал привыкать, разбился вдребезги после встречи со Спрутом и смерти Вителли.
Дверь отворилась с тихим щелчком, кто-то вошёл в комнату.
- Олег, - услышал я голос Примо. – Эй.
Манетта уселся на стул рядом с кроватью и замолчал. Вначале я не хотел говорить, но затем мне захотелось спросить. Не открывая глаз, я с трудом выдавил из себя:
- Где Вителли?
Примо помолчал несколько секунд, затем вздохнул.
- Риверс выписал медицинское заключение о смерти, тело забрали.
Больше говорить было не о чем; я снова начал проваливаться в тяжёлый наркотический сон.
Сэм приехал через несколько часов.
Кроме Примо, дежурившего у моей постели, и двух неразговорчивых охранников Медичи за дверьми моей комнаты, в особняке не оказалось ни души. Доктор Риверс работал в своём кабинете на первом этаже. Манетта, убедившись, что я не реагирую на попытки заговорить, тихо вышел из комнаты, оставив дверь приоткрытой ровно настолько, чтобы услышать, если я приду в себя.
Неожиданного визитёра, таким образом, встречали за моей дверью все трое. Всё дальнейшее я знаю по большей части от Примо. И надо признать, будь я в добром здравии и трезвом уме, я бы никогда не простил его за безумную идею.
Оба охранника положили руки на пояс, рядом с рукоятями пистолетов, но, увидев Сэма, тотчас расслабились. Выглядел тот неважно: бледный, с прилипшими ко лбу влажными волосами, под глазами тёмные круги. Левое плечо закрывала плотная повязка в несколько слоёв. Свободная петля охватывала шею, поддерживая руку, прижатую к груди.
Никто его не остановил. Охранники обменялись с ним кивками, наградили сочувствующими взглядами и спокойно пропустили к моей комнате. Сэм был личным помощником Вителли, и статус свой ещё не потерял.
Впрочем, Манетте на вопросы иерархии было плевать: когда он вызвался сидеть возле меня, он об этом, по его уверениям, не думал. Проверив, насколько плотно закрыта дверь в мою комнату, Примо повернулся к Сэму.
- Как он?
Манетта пожал плечами.
- Жить будет.
Сэм бессильно прислонился здоровым плечом к стене. Бледный и осунувшийся, он выглядел измождённым, как человек, переживший тяжёлую утрату.
- Он что-то говорил?
- Ничего особенного, - махнул рукой Примо. – Ему здорово досталось. Джоэль накачал его транквилизаторами, будет спать до утра. Быть может, тогда он нам что-то расскажет.
Сэм помедлил, словно борясь с желанием задать вопрос и совестью, предлагающей оставить больного в покое.
- Можно к нему?
Примо скрестил руки на груди и посмотрел на Сэма точно сиделка, искренне сочувствующая близким родственникам, но не собирающаяся забыть о профессиональном долге.
- Сэм, ты вряд ли сейчас чего-то от него добьёшься. Он пережил настоящий ад, у него шок, и нам едва удалось его успокоить.
Сэм задумался.
- Он был с Джино, когда тот умер.
Манетта помрачнел. После визита Медичи в доме старались много не говорить. Особенно о произошедшем.
- Держись, парень, - Манетта ободряюще стиснул локоть Сэма. – Это тяжёлая утрата. Вителли все любили. Даже старик Палермо.
Ник наклонился ко мне, положил руку на плечо и встряхнул так, что я едва не клацнул зубами. Я умолк, затравленно вглядываясь в мрачное лицо Ремизова.
- Олег, - глухо произнес он. – Никто в него не стрелял. Это сердце…
Глава 8.
Молитесь о нас; ибо мы уверены, что имеем добрую совесть, потому что во всем желаем вести себя честно. (Евр. 13:5-6).
Я плохо помню дорогу. Джип мчался через город; светофоры, повороты – всё смешалось в одну размытую полосу за стеклом. Я ничего не замечал. Вителли полулежал на заднем сидении, воротник его рубашки был расстёгнут, и я видел, как с трудом, рывками, поднимается и опускается его грудь. Кровь отхлынула от щёк, губы посинели, кожа стала землистой и липкой на ощупь. Я держал его за руку, не проваливаясь в беспамятство только потому, что боялся: закрою глаза – и он умрёт. От слабости и ужаса в голове помутилось; я говорил с Джино на русском, забыв, что итальянец меня не понимает, просил его не умирать и, кажется, даже плакал.
Всё получилось так неправильно. Я вырвался, я выжил! Вителли не мог умереть сейчас, это против всех правил, это несправедливо! Звук от выстрела, которым итальянцы добили Рэя, до сих пор звучал у меня в ушах. Похоже, я начинал сходить с ума.
Впереди, рядом с водителем, развернувшись к нам в пол-оборота, сидел Энцо. Николай ехал во втором джипе: так решил Энцо, и мы в тот момент не спорили. Водитель выжимал из мотора всё, на что тот был способен, не обращая внимания на светофоры и правила. И всё равно мы не успели.
- Энцо… останови машину.
Я вздрогнул и сильнее сжал кисть Вителли. Джино едва дышал: каждое слово давалось ему неимоверным усилием. Я видел, как кривились его губы, слышал, как рывками, с хрипом, он втягивает воздух – и ничем не мог помочь.
Джип сбросил скорость, свернул к обочине и замер.
- Enzio…
Вителли говорил на итальянском. Едва слышно, с паузами, морщась от боли. Энцо подался вперёд. Глаза его лихорадочно блестели, узкие, бледные пальцы накрыли руку патрона. Джино закрыл глаза и замолчал: последняя фраза лишила его сил. Меня трясло, как в лихорадке, и я едва почувствовал пожатие слабеющих пальцев Вителли.
- Олег…
Я смотрел в тёмные, помутневшие глаза итальянца, и не замечал ничего вокруг: ни кусавшего губы Энцо, ни побледневшего водителя. Не слышал, как хлопнула дверь остановившегося за нами джипа, не слышал встревоженных голосов итальянцев, приблизившихся к нашей машине.
- Ничего не бойся, - опуская потяжелевшие веки, шепнул Вителли. – Всё… будет хорошо, bambino…mio bambino...
Крупные, пухлые пальцы дрогнули у меня в ладони.
- Santa Madonna… - Водитель перекрестился, закусывая костяшки пальцев. – Domine Jesu Christe, Rex gloriae, libera animas omnium fidelum defunctorumde poenis inferni et de profundo lacu…*
*Часть католической заупокойной молитвы. «Господи, Иисус Христос, Царь славы, освободи души всех верных усопших от наказаний ада, от глубокого рва».
Энцо пришёл в себя первым.
- Надо отвезти его к Риверсу, - чужим, хриплым голосом произнес итальянец. – Сообщить боссу.
Мне было всё равно – я ничего не хотел, никого не видел, и переживал худший момент в своей жизни. Вителли не был праведником, и наверняка в его жизни случались поступки, о которых я ничего не хотел знать. Но для меня Джино навсегда остался внимательным, добродушным, отважным итальянцем, не оставшимся равнодушным к человеку в беде.
Я не сразу расслышал, что спросил Николай.
- Что он сказал?
Энцо окинул меня странным, задумчивым взглядом.
- Говорил о последней воле. Я должен передать её дону Медичи. Вителли, - Энцо снова посмотрел на меня, на этот раз чуть дольше, - говорил о нём.
Ремизов нахмурился.
- Обо мне ни слова?
Энцо отрицательно качнул головой. Николай прислонился к джипу, рассматривая итальянца, словно решая, как поступить.
- Значит, ваш дон убьёт меня.
Итальянец молчал: Энцо не обладал достаточной властью, чтобы решать, как поступить с Николаем, такие вопросы обычно решал Вителли. Рисковать головой и отпускать Ремизова Энцо тоже не стал. Подозвав водителя второй машины, он обменялся с ним несколькими фразами на родном языке.
- Садись в машину, - обернувшись к Ремизову, сказал Энцо. – Тебя отвезут туда, где ты жил в последние дни. Парни останутся с тобой, на всякий случай. Не делай глупостей, - глядя в сторону, прибавил Энцо. – Дон не любит, когда с ним начинают играть в прятки. Сиди смирно, и я постараюсь сделать для тебя всё, что смогу.
Мне вдруг стало страшно. Если из-за меня погибнет ещё и Ник – Ник, который не остался в стороне, когда земляку понадобилась помощь, и рискнул собственной жизнью, чтобы прийти за мной – я не смогу жить дальше. Я должен был умереть сегодня. Моя жизнь обходилась всем слишком дорого…
- Позаботься о нём, - кивнув на меня, бросил Ремизов.
Я не успел даже попрощаться: Ник сел в машину вместе с итальянцами, и они уехали.
Наш джип медленно оторвался от обочины, проехал несколько метров и набрал скорость. За окном снова замелькали светофоры, огни машин и повороты. Энцо сделал несколько звонков, говорил на итальянском, быстро и тихо, но я безошибочно догадался, кому звонил помощник Вителли.
До места мы доехали быстро, по крайней мере, для меня вся дорога промелькнула за один миг. Когда я поднял голову, водитель уже припарковал машину, и я сразу заметил разницу. Район, в котором мы оказались, отличался от того, в котором я провёл целый день, настолько разительно, что казалось, будто мы на другой планете. Вдоль ухоженной аллеи высились двухэтажные, обнесенные изгородями частные дома. Почти все оказались кирпичными. Здесь, в Америке, это являлось признаком бесспорного богатства и предметом всеобщей зависти. Я снова опустил голову; я чувствовал, что сейчас мы с Джино расстанемся, уже навсегда, и напрягся всем телом, крепче стискивая холодные пальцы.
- Олег, - рука Энцо впилась в плечо, пытаясь оторвать меня от Вителли. – Идём.
Я помотал головой, и мутная пелена перед глазами доказала: я всё-таки плакал. За слезами я почти не видел Джино, и знал, что стоит мне отпустить его руку – и я больше его никогда не увижу. Энцо оставил попытки, и сделал кому-то знак. Меня подхватили под локти, буквально вырывая ладонь Джино из моей руки, и вытащили из джипа.
Острая боль пронзила тело, снизу вверх, вдоль позвоночника, до самых шейных позвонков, и я слабо вскрикнул, обвисая в руках итальянцев. Сознание играло со мной в безумные игры, всё дальнейшее смазалось, утратило формы, потеряло смысл.
Мы позвонили в звонок одного из коттеджей, и свет в гостиной включился почти сразу: нас ждали. Щёлкнул дверной замок.
- Мистер Риверс…
- Где он?
Я увидел пожилого мужчину в очках, который окинул нашу компанию быстрым взглядом. Вителли всё ещё находился в машине; Риверс глянул на меня, махнул рукой в сторону дома, и поспешил к джипу вместе с Энцо.
Меня занесли внутрь, протащили по коридору, и втолкнули в комнату, явно служившую доктору операционной. Я упал на заправленную клеенкой койку, даже не пытаясь встать.
Дверь комнаты захлопнули снаружи, я остался один. Я был уверен, что меня здесь заперли, только не знал, чего ждать дальше, и не сильно этим интересовался. В тот момент мне было настолько плохо, что я обрадовался бы смерти. Я только надеялся, что мистер Медичи не станет тянуть и сделает это быстро.
Снаружи хлопнула входная дверь, звук оказался похожим на выстрел. Я вздрогнул, закрыл глаза и увидел Джино. Я попытался заговорить с ним, и в тот же миг провалился в тяжёлую, вязкую черноту.
Пришёл в себя от резкой боли. Кто-то рвал моё плечо на части, и я дёрнулся, открывая глаза.
Надо мной склонился человек в очках, и я увидел окровавленный пинцет в его пальцах.
- Тихо, - сказал он мне, и я подавил в себе болезненный стон.
Риверс сделал ещё одно движение, и мне показалось, что от меня отрывают кусок мяса. Когда доктор выпрямился, в пинцете была крепко зажата пуля.
- Больше в тебя не стреляли? – спросил он меня.
Я не смог вспомнить, поэтому ничего не ответил. Мужчина отвернулся, и я услышал тихий звон пули о стакан. Я не видел комнаты вокруг себя, только белый потолок с медицинскими лампами над койкой, на которой я лежал. Чуть провернув голову, я увидел заляпанный кровью пол, собственную безвольно повисшую руку, и тазик с кровавой водой, оставленный на стуле у входа. Риверс копался в медицинских инструментах, и сознание помутилось. Я вновь находился на столе в заброшенном доме, за спиной ходили Рэй с Лесли, Риверс превратился в Спрута, а звон инструментов показался мне скрежетом скальпеля. Всего минута, и он покромсает меня на куски. И мои глаза расскажут Вителли последнюю историю…
- Стой!
Риверс удержал меня в последний миг. Он положил мне на плечи обе руки, откидывая назад.
- Примо! – резко позвал он через плечо.
Кто-то обнял меня за плечи, удерживая на операционном столе, и я услышал горячий шёпот над ухом:
- Пожалуйста, Олег… не шуми.
- Примо… - услышал я собственный хриплый голос. – Джино…
- Я знаю, - поспешно заверил меня Манетта. – Я всё знаю. Помолчи.
Я не хотел молчать. Как можно молчать, когда Джино мёртв! Нет, Примо не понимал, он не знал, не мог знать, что Вителли больше нет, иначе не был бы так спокоен!
Я дернулся ещё раз, и Риверс перехватил мою руку, с силой прижимая к столу. Я увидел, как блеснула игла; острие медленно вошло в вену.
- Сэм! – зло крикнул я, понимая, что ещё несколько секунд – и я отключусь надолго, если не навсегда. Я хотел, чтобы они знали! – Это был Сэм! Примо, ты слышишь меня?! Это был Сэм!!!
- Тихо, Олег, - умоляюще прошептал Примо. – Тихо.
Я помотал головой, пытаясь вырваться из державших меня рук. Дверь в комнату открылась, на пороге стоял сеньор Джанфранко Медичи. Он мельком глянул на меня, затем повернулся к доктору. Риверс как раз вынимал иглу из моей вены, и Примо зажал мой кулак, удерживая меня на столе всем весом.
- Это был Сэм… - как во сне, повторял я. – Убил Джона… пустил их в дом… вы должны знать… это Сэм… Вителли погиб… Вителли погиб!
Последние слова я говорил уже на русском: комната мягко качнулась перед глазами, и серый туман поглотил и белый потолок, и звуки итальянской речи, и сеньора Медичи, и кровь на натёртом до блеска кафеле.
…Сознание возвращалось медленно, толчками. Мне казалось, что я провёл целую вечность в темноте, прежде чем мир начал светлеть и обрёл контуры – вначале мутные, размытые, затем всё более чёткие. Я открыл наконец глаза и впервые за много дней понял, что не хочу больше бороться. С первой же секунды пробуждения мне расхотелось жить.
В доме стояла тишина. Я по-прежнему видел только белый потолок, но совсем не такой, как в операционной доктора Риверса. Тела я не ощущал, говорить не мог. Мир слегка покачивался перед глазами: я медленно отходил после уколов успокоительного и наркоза. Я почти ничего не помнил, только собственные крики, какие-то бесформенные кошмарные видения и – Примо.
По крайней мере, сейчас меня оставили одного.
Как мог, я осмотрел себя. Я лежал под одеялом, от вены на правой руке тянулась тонкая трубочка капельницы. На столике рядом с кроватью стояли бутылочки и банки с лекарствами, острый запах спирта витал в воздухе. В комнате не оказалось окон, единственная дверь находилась в трёх шагах от кровати. В углу примостился шкаф, у кровати стоял стул. Снаружи звуков не доносилось, и я снова закрыл глаза. Я чувствовал себя униженным и раздавленным. Прогнуть чужой мир под себя не получилось. Я совершенно зря беспокоился о том, что ассимилируюсь: мир, к которому я начал привыкать, разбился вдребезги после встречи со Спрутом и смерти Вителли.
Дверь отворилась с тихим щелчком, кто-то вошёл в комнату.
- Олег, - услышал я голос Примо. – Эй.
Манетта уселся на стул рядом с кроватью и замолчал. Вначале я не хотел говорить, но затем мне захотелось спросить. Не открывая глаз, я с трудом выдавил из себя:
- Где Вителли?
Примо помолчал несколько секунд, затем вздохнул.
- Риверс выписал медицинское заключение о смерти, тело забрали.
Больше говорить было не о чем; я снова начал проваливаться в тяжёлый наркотический сон.
Сэм приехал через несколько часов.
Кроме Примо, дежурившего у моей постели, и двух неразговорчивых охранников Медичи за дверьми моей комнаты, в особняке не оказалось ни души. Доктор Риверс работал в своём кабинете на первом этаже. Манетта, убедившись, что я не реагирую на попытки заговорить, тихо вышел из комнаты, оставив дверь приоткрытой ровно настолько, чтобы услышать, если я приду в себя.
Неожиданного визитёра, таким образом, встречали за моей дверью все трое. Всё дальнейшее я знаю по большей части от Примо. И надо признать, будь я в добром здравии и трезвом уме, я бы никогда не простил его за безумную идею.
Оба охранника положили руки на пояс, рядом с рукоятями пистолетов, но, увидев Сэма, тотчас расслабились. Выглядел тот неважно: бледный, с прилипшими ко лбу влажными волосами, под глазами тёмные круги. Левое плечо закрывала плотная повязка в несколько слоёв. Свободная петля охватывала шею, поддерживая руку, прижатую к груди.
Никто его не остановил. Охранники обменялись с ним кивками, наградили сочувствующими взглядами и спокойно пропустили к моей комнате. Сэм был личным помощником Вителли, и статус свой ещё не потерял.
Впрочем, Манетте на вопросы иерархии было плевать: когда он вызвался сидеть возле меня, он об этом, по его уверениям, не думал. Проверив, насколько плотно закрыта дверь в мою комнату, Примо повернулся к Сэму.
- Как он?
Манетта пожал плечами.
- Жить будет.
Сэм бессильно прислонился здоровым плечом к стене. Бледный и осунувшийся, он выглядел измождённым, как человек, переживший тяжёлую утрату.
- Он что-то говорил?
- Ничего особенного, - махнул рукой Примо. – Ему здорово досталось. Джоэль накачал его транквилизаторами, будет спать до утра. Быть может, тогда он нам что-то расскажет.
Сэм помедлил, словно борясь с желанием задать вопрос и совестью, предлагающей оставить больного в покое.
- Можно к нему?
Примо скрестил руки на груди и посмотрел на Сэма точно сиделка, искренне сочувствующая близким родственникам, но не собирающаяся забыть о профессиональном долге.
- Сэм, ты вряд ли сейчас чего-то от него добьёшься. Он пережил настоящий ад, у него шок, и нам едва удалось его успокоить.
Сэм задумался.
- Он был с Джино, когда тот умер.
Манетта помрачнел. После визита Медичи в доме старались много не говорить. Особенно о произошедшем.
- Держись, парень, - Манетта ободряюще стиснул локоть Сэма. – Это тяжёлая утрата. Вителли все любили. Даже старик Палермо.
