Как ни странно — смелость. Ведь нужно же иметь определенную долю смелости, чтобы первым это доверие выказать. Обязательно вот почему-то первым! И сесть во все тот же муравейник уже и без штанов. Договаривались же!
Ну да...
Ты не хочешь быть с человеком, но ты с ним. Просто потому, что он обратил на тебя внимание, и сказал: "Пойдем со мной!". Как тоненькая веревочка для большого слона. Ты мечтаешь вырваться, но сидишь на месте и улыбаешься.
Когда-нибудь у меня найдут раздвоение личности, и в этом мире будет жить уже какая-то другая я.
— Маргаритка, ты все время молчишь, — говорит Демон. — Знаешь, а тебе идет вот так, с волосами. Лучше, чем как под мальчика. Всегда себе представлял тебя такой.
— И сделал, чтобы я такой и была, — не сдерживаюсь, потираю место чуть ниже основания черепа. Пришлось отпустить волосы, чтобы они смогли скрывать шрам. В мою прошлую смену Демон меня практически преследовал. Забрался ночью ко мне в комнату. Пытался поцеловать. С ножом в руке. Потом, конечно же, сказал, что это все шутка. Только лезвие было вовсе не бутафорским. И шрам оно оставило вполне-таки всамделишный. В руках у идиота и палка выстрелит.
— Ну я же не нарочно! Ну что ты вспоминаешь эту ерунду?!
— Люди не меняются. Я это знаю слишком хорошо.
— Но я изменился!
— Меняется лишь обертка.
— Это у конфет. А я — сладкий пирожок. И вот сейчас начинка у меня просто успела приготовиться.
Иногда он такой балбес! И мне это смешно. И вроде даже отпускает, и все становится в полном порядке. Так просто, что даже страшно.
Смешать бы Демона с его братом! Смешать, разделить поровну и разлить по одинаковым баночкам! Поровну самодовольства, поровну серьезности, поровну стремлений, поровну застенчивости, поровну простоты, поровну опасности, поровну вспыльчивости, поровну занудства, рациональности, бережливости, спортивности, уверенности, спокойствия, надежности... Пошла бы я за таким? Не вот так, а сама, искренне? Не желая сбежать?
— Что это у тебя, Игорек? — спрашиваю я, только чтобы отвлечься от мыслей. Он давно уже вертит в руках книгу. Зеленую, совершенно новую, но с библиотечным штампом. Ее никто еще не читал. И Игорек что-то никак не отважится. Вертит ее, сам длинный, нескладный. Ростом уже едва ли не выше меня. Хотя это и сомнительное достижение для моих ста пятидесяти с небольшим.
— Смотри, — протягивает он, — это про тебя? Если про тебя, я хочу, чтобы ты мне разрешила это читать, потому что ведь нехорошо чужое читать без разрешения.
— Раз это книжка — то ведь можно же читать. Разве нет?
А Игорек смотрит на меня, смешной такой:
— Нет, конечно. Тебе что, ни разу не говорили: "Эта книжка не для тебя", или "Это тебе не по возрасту!", или "Это антисоветчина полная, Сталина на них нету!"?
— Не будет же в библиотеке пионерлагеря антисоветская литература? — смеюсь. Совсем искренне. Неожиданно.
— А ты вот полный перечень антисоветской литературы знаешь? Вот и библиотекарша может и не знать, и пропустить. А еще книжки могут маскироваться. И говорить вроде об одном, а на деле иметь в виду совершенно другое.
— Да, такое бывает. Обычно это или пропаганда, или сказки.
— А твое перо – сказочное?
— Перо? А…
Я тянусь рукой к кулону. Сколько помню, он всегда был со мной. Тонкий, изящный. Будто правда маленькое перышко в серебро обмакнули.
— Конечно сказочное! Это перо Феникса. Знаешь кто это такой?
Игорек мотает головой. Хочет, чтобы я ему рассказала. Он тоже обманывает. Он знает, только сейчас хочет услышать это от меня. Демон тихонько напевает «Imagine» [1]
— Феникс – это большая потрясающая птица. Настолько редкая, что даже в Красной Книге ее нет, можешь сам поискать – не найдешь. Для нее есть отдельная книга. Крылья у нее такие сильные, что одного взмаха хватает, чтобы целый материк пересечь. А оперение такое яркое, что в ясный день может показаться, что на небе два солнца взошли. Если Феникс роняет перо – оно тут же теряет свой цвет, и, по виду, его становится не отличить от серебряного. Но самое необычайное – когда Феникс становится настолько ярким, что затмевает Солнце, Солнце сжигает его. И Феникс сгорает, и остается лишь пепел. Но ненадолго – потому что Феникс возрождается, и у него снова впереди целая жизнь.
— Это очень грустная сказка, — чуть погодя произносит Игорек. И, вроде бы даже – с укором?
— Почему? Феникс же не умер, он снова живет!
— Во-первых, все же умер. И не раз. Так? Он же только после возродился, а сначала – умер.
— Ладно. А во-вторых? – спрашиваю уже заинтригованная я.
— А во-вторых… — Игорек как-то вздохнул, будто ему не очень удобно говорить. – Во-вторых, это же ведь он сам возрождается, он же? А не такой же, но такой-то другой птенец?
— Ну да.
— Ну так это же значит, что ему совсем не нужна пара. Феникс все время одинок, всегда. Может быть, он вообще один-единственный такой на целом свете!
Сказка, биология, и размышления о смысле жизни. Демон резко дергает за струны, и я сердито отрываю взгляд от Игорька. Вспоминаю, с чего все началось.
— Так что это у тебя? Сказки или пропаганда?
— Не знаю. Я еще не читал.
Игорь перестает прижимать зеленый томик и протягивает его мне.
— "Королева Марго", — читает из-за плеча Демон, и тут же выхватывает книжку. Опять влез. И добавляет тут же со смехом:
— Ты смотри-ка, Марго, мой братишка в тебя влюбился! Извини, Гошик, но ты еще слишком маленький. И эта книжка, — тут он многозначительно смотрит на меня, — тебе точно не по возрасту!
— Ты был не намного старше, — почему-то бешусь я. — А дразнишься и сейчас, будто в детском саду. Чего вот брата застыдил?
— Да шутка это все, шучу я! Вот, держи свою книжку!
— Как удобно! Сказать глупость, а потом выдать ее за шутку, — говорю я, на всякий случай, вполголоса.
— Маргаритка, мы же с тобой ровесники почти! Ты что, меня всегда дитём считала, да? Так вот, я вырос, я курсы прошел, приехал, вожатый сейчас, как и ты!
Игорек сгреб свою книжку и поднялся на ноги.
— Ты очень невежливо поступаешь, хоть и вожатый сейчас. Хочешь, чтобы девушка тебя уважала — не строй это уважение на унижении ни более слабых тебя, ни тем больше — своих близких. И да — я не скажу ничего директрисе. Но только потому, что и Марго тоже влетит, а не только тебе. Так ведь?
Ой, нет, мальчик, не уходи сейчас! Не оставляй меня с ним! Создай хоть видимость того, что каждый из вас разбавлен другим, и оттого уже не так ядовит!
А впрочем...
Я собираюсь уже тоже подняться, и пойти с Игорем, под тем предлогом, что надо его проводить (не отпускать же мальчишку одного, ну право!), и не замечать вмиг изменившегося лица Демона, будто с него кожу содрали, а под ней та, вторая, и нечеловечья, когда...
— Ааааа! — доносится из соседних зарослей вслед за громким шумом.
Марго, нет, не уходи! Я так долго тебя ждал, так долго бежал за тобой, и вот, ты рядом — и не рядом совсем. Я извинюсь перед Гошкой, я буду образцовым братом — только не уходи! Твои руки, твои плечи, твои коленки — все как трусливые лисицы при виде огня. Оставь это! Оставь это выражение своих глаз! Я — не лабиринт, где тебя караулит чудовище! Куда тебе бежать? Я же рядом.
Ни один человек уже не сможет вытянуть из меня и крохи этих чувств. Ты уже не на страницах письма, ты живая, ты тут!
..И все это режет девчачий крик. Ненавижу девчонок! В этот момент — просто неистребимо! Проклятые любопытные создания! Я время от времени слышал их перешептывания и смешки вдалеке. Ну, конечно, слухи разлетелись, и им стало любопытно, что же мы тут делаем, гитара тут еще. Ладно. Пойдем посмотрим, какой там Варваре что оторвало.
Мы бежим. Гоша, что странно, впереди всех. Да хотя он был ближе — и всего-то. В кустах, под деревом, барахтается девчонка из второго отряда. Кажется, пару раз она строила мне тут глазки. А, может, и нет, всех не упомнишь. Остальные уже разбежались — а эта лежит, стонет что-то, за руку хватается. Марго тут же командует вести ее в медпункт, и Гоша подхватывает девчонку с другой стороны. А я остаюсь не у дел.
— Стойте, — говорю, — я ее понесу.
— Как тебя зовут? — спрашиваю я девчонку, уже держа ее на руках. Та, кажется, довольна. Прижалась, утихла.
— Зоя.
— Зоя - это значит "жизнь"?
Та кивает. А по взгляду Марго я понимаю, что жизнь эта — не для меня.
Димка нашел меня сегодня с книжкой. Вообще-то, искал он не меня, но нашел именно меня. Потому что я сидел на старой детской площадке, на той, которой нельзя, потому что ее затопило, а она совсем рядом с домиком Марго. Я сидел и читал книжку. Она оказалась вовсе не про нее, и совсем не про наше время даже, и люди там постоянно друг у друга с другими людьми за спиной заговоры строят, как будто просто поговорить нельзя. Хотя просто поговорить, наверное, тоже не всегда хорошо, потому что вот Дима, увидев меня с книжкой про Марго (хотя не про Марго), и у домика Марго, просто сказал мне:
— Слышишь, это моя девушка! Понял?
А я и не понял ничего. Но вспомнил про ту собаку, Аскольда. Но Марго же — не собака? Зачем он так? Поэтому просто сказать-то он мне, конечно, сказал, но ничего из этого не вышло. Он и сам, наверное, это понял, что не вышло, и отнял у меня книгу. Я думал, он ее тут же в озеро забросит, но он ее подмышку положил и унес. Библиотечная все-таки.
А еще на ней имя Марго.
Это утром еще было. А после обеда, когда все пошли на пляж, и я тоже пошел, но я вернулся, тихо очень, в одних трусах, купальных, и пробрался в Главный корпус. Завхоз только, он почему-то всегда рядом там что-то делает, хотя и не делает ничего, подмигнул мне, и пошел в другую сторону. А я зашел в Димкину комнату и забрал обратно свою книжку.
И вот сейчас, после отбоя, я слышу их голоса, обоих, Димки и Марго. Они вроде не ругались, но по Марго не поймешь точно, она всегда с Димкой так разговаривает, будто она — лазутчик, а кругом враги. Слышать я их слышу, а теперь вот и вижу немножко, а они меня — совсем нет. Я нашел это место после того, как Димка отобрал у меня книжку. Это как раз под домом Марго — тут полоска земли, совсем узкая, только одному усесться. И книжку спрятать. А ногами уже можно в озере барахтать — тут обрыв очень крутой, и купаться здесь совсем нельзя. Пляж — он на другой стороне острова. Там мелкий песок, утыканный высохшими сосновыми иголками и осколками шишек, желтый, как яйцо, и в воде тоже песок, и малышам там хорошо плавать. Но мне уже не очень интересно. Ну и еще мне не очень нравится, когда в меня втыкаются иголки, пусть и сосновые.
А еще, чуть дальше, совсем рядом, как раз, где затопленная площадка — там вот тоже вход в воду не такой как тут, не обрыв. Но там все заросло, и куски старого железа, и туда нельзя. И поэтому Марго с Димкой там. А мне их хорошо видно.
Она стоит у самой воды, почти вся скрытая тенью ивы, старой, старше нашего лагеря. Марго сняла обувь и сейчас зарывается пальцами в остывший песок — я знаю это, будто рядом там стою. В мелкие ямки, оставшиеся от ее пальцев, тут же начинает стекаться вода. Русалочка, царевна-лягушка — вот эти сказки про нее, а не эта книжка. Она не может долго находиться на суше. Тяжело ей, наверное, зимой, совсем без воды.
Я не двигался. Меня из моего укрытия им не разглядеть.
Марго странная все же. Она как будто в шашки играет сразу за двоих. И за белых, и за черных. Постоянно вроде как хочет сбежать, и постоянно остается на том же месте. Может, ее колдун заколдовал так себя вести? Сказал ей что-то на ухо три раза в самом детстве, а она запомнила, и сейчас она такая.
Димка стоит перед ней на коленях, даже красиво. Это он теперь стоит, а до этого он прижимал Марго к стволу дерева, но ей это не слишком нравилось, да и мне тоже, и она его оттолкнула. А теперь он перед ней на коленях, как будто благословения просит.
— Мне сейчас нельзя, — отвечает она ему. Но он все равно тянет руки вверх по ее ногам, и через секунду держит в них что-то светлое, ночь уже, и видно плохо совсем, хоть глаза и привыкли. И так и остается, задрав голову, смотрит куда-то между ее ног, как под гипнозом. Что там созерцать то? Что там, ад разверзся?
А нога Марго расчерчивается линией, надвое, потому что по ней течет что-то темное. Я понимаю, что это такое, и у меня живот в узел скручивает, вот же девчонкам не повезло! Гадость какая! Но Марго все будто так и надо, она не двигается, и не смущается даже.
— Видишь? Я тебе не вру, — говорит она. Говорит она это Димке, но мама вот точно таким же тоном обычно произносит "А я тебе говорила!". А Димка ей отвечает, странно еще так, будто дышать не может:
— Вижу. Ты... как икона!
И тут такой резкий шлепок раздается! То все шепоты-перешепоты, вздохи, и тут такая пощечина с размаху! Я думал, тут пол-лагеря сбежится, но никого так и не появилось, а то Марго все же, наверное, смутилась бы, в крови и без трусов. Но никто не пришел.
— Не смей произносить такого!
— Вот уж не думал, что ты религиозна! — От пощечины Дима даже своим обычным голосом заговорил, потому что романтика вся пощечиной выбилась. Как пыль из ковра.
— Вот и не думай! — Отвечает Марго. Потому что мало ли тут антисоветских шпионов сидеть по кустам может, а она — комсомолка!
Но тут я вспоминаю, что сейчас я сам по кустам сижу, и решаю, что надо бы знак подать, что я-то не шпион. И выхожу.
Я оборачиваюсь на звук — и вижу их. Мальчика и собаку. Луну затеняет небольшое облако, во всех окнах потушен свет, даже ветер стихает — и все силуэты, и мальчика, и собаки, и даже Марго, хотя она совсем рядом, накрывает мгла. И не остается почти никаких ощущений, кроме травы под ногами — но ведь так и бывает во сне? Чувство нереальности накрывает с головой, я перехожу из одного мира — в совсем другой. Это не может быть реальностью — потому что я вижу Аскольда. И он идет рядом с моим братом, как привязанный, как ЕГО.
И я бросаюсь на эту тень. Ноги, будто помимо моей воли, делают шаги, еще и еще! Я хочу развеять ее, я хочу, чтобы поднялся ветер и помог мне прогнать это наваждение. Нет, это моя собака! Нет, это моя девушка! Нет, ты не будешь больше ничего у меня отнимать!
Но тень становится все только объемнее, реальнее, вырывается, хрипит под моими пальцами, цепляется в них — пока на небе снова не появляется луна. Я не понимаю, что это не тень. Пока где-то справа все же не поднимается ветер, который со страшной силой уносит меня в вязкую тьму.
Я не могла поступить иначе. Потом я себе еще сотни раз это повторю — но все равно останется необходимость в постоянных заверениях. Можно было подумать, подрасчитать силы, позвать на помощь... Можно было сделать все, что угодно.
И конец у этого был бы тоже любой. Какой угодно. Когда Демон вцепился в Игоря, стал его душить, ни с того, ни с сего, как пружина взвилась, у меня не было времени ни на крики, ни на мысли, ни на расчет. Игорь извивался, хрипел, и пытался разжать его тиски. Я схватила то, что попалось мне под руку, какой-то крепкий сук, впрочем, сейчас уже даже не знаю, и ударила им Демона — так, как смогла, туда, куда попала, лишь бы только он отпустил хватку. И он отпустил. И Демон стал падать. Он схватился за меня, возможно, лишь ища точку опоры, но я не могла его удержать.
Ну да...
Ты не хочешь быть с человеком, но ты с ним. Просто потому, что он обратил на тебя внимание, и сказал: "Пойдем со мной!". Как тоненькая веревочка для большого слона. Ты мечтаешь вырваться, но сидишь на месте и улыбаешься.
Когда-нибудь у меня найдут раздвоение личности, и в этом мире будет жить уже какая-то другая я.
— Маргаритка, ты все время молчишь, — говорит Демон. — Знаешь, а тебе идет вот так, с волосами. Лучше, чем как под мальчика. Всегда себе представлял тебя такой.
— И сделал, чтобы я такой и была, — не сдерживаюсь, потираю место чуть ниже основания черепа. Пришлось отпустить волосы, чтобы они смогли скрывать шрам. В мою прошлую смену Демон меня практически преследовал. Забрался ночью ко мне в комнату. Пытался поцеловать. С ножом в руке. Потом, конечно же, сказал, что это все шутка. Только лезвие было вовсе не бутафорским. И шрам оно оставило вполне-таки всамделишный. В руках у идиота и палка выстрелит.
— Ну я же не нарочно! Ну что ты вспоминаешь эту ерунду?!
— Люди не меняются. Я это знаю слишком хорошо.
— Но я изменился!
— Меняется лишь обертка.
— Это у конфет. А я — сладкий пирожок. И вот сейчас начинка у меня просто успела приготовиться.
Иногда он такой балбес! И мне это смешно. И вроде даже отпускает, и все становится в полном порядке. Так просто, что даже страшно.
Смешать бы Демона с его братом! Смешать, разделить поровну и разлить по одинаковым баночкам! Поровну самодовольства, поровну серьезности, поровну стремлений, поровну застенчивости, поровну простоты, поровну опасности, поровну вспыльчивости, поровну занудства, рациональности, бережливости, спортивности, уверенности, спокойствия, надежности... Пошла бы я за таким? Не вот так, а сама, искренне? Не желая сбежать?
— Что это у тебя, Игорек? — спрашиваю я, только чтобы отвлечься от мыслей. Он давно уже вертит в руках книгу. Зеленую, совершенно новую, но с библиотечным штампом. Ее никто еще не читал. И Игорек что-то никак не отважится. Вертит ее, сам длинный, нескладный. Ростом уже едва ли не выше меня. Хотя это и сомнительное достижение для моих ста пятидесяти с небольшим.
— Смотри, — протягивает он, — это про тебя? Если про тебя, я хочу, чтобы ты мне разрешила это читать, потому что ведь нехорошо чужое читать без разрешения.
— Раз это книжка — то ведь можно же читать. Разве нет?
А Игорек смотрит на меня, смешной такой:
— Нет, конечно. Тебе что, ни разу не говорили: "Эта книжка не для тебя", или "Это тебе не по возрасту!", или "Это антисоветчина полная, Сталина на них нету!"?
— Не будет же в библиотеке пионерлагеря антисоветская литература? — смеюсь. Совсем искренне. Неожиданно.
— А ты вот полный перечень антисоветской литературы знаешь? Вот и библиотекарша может и не знать, и пропустить. А еще книжки могут маскироваться. И говорить вроде об одном, а на деле иметь в виду совершенно другое.
— Да, такое бывает. Обычно это или пропаганда, или сказки.
— А твое перо – сказочное?
— Перо? А…
Я тянусь рукой к кулону. Сколько помню, он всегда был со мной. Тонкий, изящный. Будто правда маленькое перышко в серебро обмакнули.
— Конечно сказочное! Это перо Феникса. Знаешь кто это такой?
Игорек мотает головой. Хочет, чтобы я ему рассказала. Он тоже обманывает. Он знает, только сейчас хочет услышать это от меня. Демон тихонько напевает «Imagine» [1]
Закрыть
, только его пальцы путаются в струнах, а сам он – в нотах и словах. И я рассказываю, то, что уже не раз рассказывала младшим в этом лагере:Демон мучает песню Джона Леннона
— Феникс – это большая потрясающая птица. Настолько редкая, что даже в Красной Книге ее нет, можешь сам поискать – не найдешь. Для нее есть отдельная книга. Крылья у нее такие сильные, что одного взмаха хватает, чтобы целый материк пересечь. А оперение такое яркое, что в ясный день может показаться, что на небе два солнца взошли. Если Феникс роняет перо – оно тут же теряет свой цвет, и, по виду, его становится не отличить от серебряного. Но самое необычайное – когда Феникс становится настолько ярким, что затмевает Солнце, Солнце сжигает его. И Феникс сгорает, и остается лишь пепел. Но ненадолго – потому что Феникс возрождается, и у него снова впереди целая жизнь.
— Это очень грустная сказка, — чуть погодя произносит Игорек. И, вроде бы даже – с укором?
— Почему? Феникс же не умер, он снова живет!
— Во-первых, все же умер. И не раз. Так? Он же только после возродился, а сначала – умер.
— Ладно. А во-вторых? – спрашиваю уже заинтригованная я.
— А во-вторых… — Игорек как-то вздохнул, будто ему не очень удобно говорить. – Во-вторых, это же ведь он сам возрождается, он же? А не такой же, но такой-то другой птенец?
— Ну да.
— Ну так это же значит, что ему совсем не нужна пара. Феникс все время одинок, всегда. Может быть, он вообще один-единственный такой на целом свете!
Сказка, биология, и размышления о смысле жизни. Демон резко дергает за струны, и я сердито отрываю взгляд от Игорька. Вспоминаю, с чего все началось.
— Так что это у тебя? Сказки или пропаганда?
— Не знаю. Я еще не читал.
Игорь перестает прижимать зеленый томик и протягивает его мне.
— "Королева Марго", — читает из-за плеча Демон, и тут же выхватывает книжку. Опять влез. И добавляет тут же со смехом:
— Ты смотри-ка, Марго, мой братишка в тебя влюбился! Извини, Гошик, но ты еще слишком маленький. И эта книжка, — тут он многозначительно смотрит на меня, — тебе точно не по возрасту!
— Ты был не намного старше, — почему-то бешусь я. — А дразнишься и сейчас, будто в детском саду. Чего вот брата застыдил?
— Да шутка это все, шучу я! Вот, держи свою книжку!
— Как удобно! Сказать глупость, а потом выдать ее за шутку, — говорю я, на всякий случай, вполголоса.
— Маргаритка, мы же с тобой ровесники почти! Ты что, меня всегда дитём считала, да? Так вот, я вырос, я курсы прошел, приехал, вожатый сейчас, как и ты!
Игорек сгреб свою книжку и поднялся на ноги.
— Ты очень невежливо поступаешь, хоть и вожатый сейчас. Хочешь, чтобы девушка тебя уважала — не строй это уважение на унижении ни более слабых тебя, ни тем больше — своих близких. И да — я не скажу ничего директрисе. Но только потому, что и Марго тоже влетит, а не только тебе. Так ведь?
Ой, нет, мальчик, не уходи сейчас! Не оставляй меня с ним! Создай хоть видимость того, что каждый из вас разбавлен другим, и оттого уже не так ядовит!
А впрочем...
Я собираюсь уже тоже подняться, и пойти с Игорем, под тем предлогом, что надо его проводить (не отпускать же мальчишку одного, ну право!), и не замечать вмиг изменившегося лица Демона, будто с него кожу содрали, а под ней та, вторая, и нечеловечья, когда...
— Ааааа! — доносится из соседних зарослей вслед за громким шумом.
***
Марго, нет, не уходи! Я так долго тебя ждал, так долго бежал за тобой, и вот, ты рядом — и не рядом совсем. Я извинюсь перед Гошкой, я буду образцовым братом — только не уходи! Твои руки, твои плечи, твои коленки — все как трусливые лисицы при виде огня. Оставь это! Оставь это выражение своих глаз! Я — не лабиринт, где тебя караулит чудовище! Куда тебе бежать? Я же рядом.
Ни один человек уже не сможет вытянуть из меня и крохи этих чувств. Ты уже не на страницах письма, ты живая, ты тут!
..И все это режет девчачий крик. Ненавижу девчонок! В этот момент — просто неистребимо! Проклятые любопытные создания! Я время от времени слышал их перешептывания и смешки вдалеке. Ну, конечно, слухи разлетелись, и им стало любопытно, что же мы тут делаем, гитара тут еще. Ладно. Пойдем посмотрим, какой там Варваре что оторвало.
Мы бежим. Гоша, что странно, впереди всех. Да хотя он был ближе — и всего-то. В кустах, под деревом, барахтается девчонка из второго отряда. Кажется, пару раз она строила мне тут глазки. А, может, и нет, всех не упомнишь. Остальные уже разбежались — а эта лежит, стонет что-то, за руку хватается. Марго тут же командует вести ее в медпункт, и Гоша подхватывает девчонку с другой стороны. А я остаюсь не у дел.
— Стойте, — говорю, — я ее понесу.
— Как тебя зовут? — спрашиваю я девчонку, уже держа ее на руках. Та, кажется, довольна. Прижалась, утихла.
— Зоя.
— Зоя - это значит "жизнь"?
Та кивает. А по взгляду Марго я понимаю, что жизнь эта — не для меня.
Глава 9. Демон теряет кожу
Димка нашел меня сегодня с книжкой. Вообще-то, искал он не меня, но нашел именно меня. Потому что я сидел на старой детской площадке, на той, которой нельзя, потому что ее затопило, а она совсем рядом с домиком Марго. Я сидел и читал книжку. Она оказалась вовсе не про нее, и совсем не про наше время даже, и люди там постоянно друг у друга с другими людьми за спиной заговоры строят, как будто просто поговорить нельзя. Хотя просто поговорить, наверное, тоже не всегда хорошо, потому что вот Дима, увидев меня с книжкой про Марго (хотя не про Марго), и у домика Марго, просто сказал мне:
— Слышишь, это моя девушка! Понял?
А я и не понял ничего. Но вспомнил про ту собаку, Аскольда. Но Марго же — не собака? Зачем он так? Поэтому просто сказать-то он мне, конечно, сказал, но ничего из этого не вышло. Он и сам, наверное, это понял, что не вышло, и отнял у меня книгу. Я думал, он ее тут же в озеро забросит, но он ее подмышку положил и унес. Библиотечная все-таки.
А еще на ней имя Марго.
Это утром еще было. А после обеда, когда все пошли на пляж, и я тоже пошел, но я вернулся, тихо очень, в одних трусах, купальных, и пробрался в Главный корпус. Завхоз только, он почему-то всегда рядом там что-то делает, хотя и не делает ничего, подмигнул мне, и пошел в другую сторону. А я зашел в Димкину комнату и забрал обратно свою книжку.
И вот сейчас, после отбоя, я слышу их голоса, обоих, Димки и Марго. Они вроде не ругались, но по Марго не поймешь точно, она всегда с Димкой так разговаривает, будто она — лазутчик, а кругом враги. Слышать я их слышу, а теперь вот и вижу немножко, а они меня — совсем нет. Я нашел это место после того, как Димка отобрал у меня книжку. Это как раз под домом Марго — тут полоска земли, совсем узкая, только одному усесться. И книжку спрятать. А ногами уже можно в озере барахтать — тут обрыв очень крутой, и купаться здесь совсем нельзя. Пляж — он на другой стороне острова. Там мелкий песок, утыканный высохшими сосновыми иголками и осколками шишек, желтый, как яйцо, и в воде тоже песок, и малышам там хорошо плавать. Но мне уже не очень интересно. Ну и еще мне не очень нравится, когда в меня втыкаются иголки, пусть и сосновые.
А еще, чуть дальше, совсем рядом, как раз, где затопленная площадка — там вот тоже вход в воду не такой как тут, не обрыв. Но там все заросло, и куски старого железа, и туда нельзя. И поэтому Марго с Димкой там. А мне их хорошо видно.
Она стоит у самой воды, почти вся скрытая тенью ивы, старой, старше нашего лагеря. Марго сняла обувь и сейчас зарывается пальцами в остывший песок — я знаю это, будто рядом там стою. В мелкие ямки, оставшиеся от ее пальцев, тут же начинает стекаться вода. Русалочка, царевна-лягушка — вот эти сказки про нее, а не эта книжка. Она не может долго находиться на суше. Тяжело ей, наверное, зимой, совсем без воды.
Я не двигался. Меня из моего укрытия им не разглядеть.
Марго странная все же. Она как будто в шашки играет сразу за двоих. И за белых, и за черных. Постоянно вроде как хочет сбежать, и постоянно остается на том же месте. Может, ее колдун заколдовал так себя вести? Сказал ей что-то на ухо три раза в самом детстве, а она запомнила, и сейчас она такая.
Димка стоит перед ней на коленях, даже красиво. Это он теперь стоит, а до этого он прижимал Марго к стволу дерева, но ей это не слишком нравилось, да и мне тоже, и она его оттолкнула. А теперь он перед ней на коленях, как будто благословения просит.
— Мне сейчас нельзя, — отвечает она ему. Но он все равно тянет руки вверх по ее ногам, и через секунду держит в них что-то светлое, ночь уже, и видно плохо совсем, хоть глаза и привыкли. И так и остается, задрав голову, смотрит куда-то между ее ног, как под гипнозом. Что там созерцать то? Что там, ад разверзся?
А нога Марго расчерчивается линией, надвое, потому что по ней течет что-то темное. Я понимаю, что это такое, и у меня живот в узел скручивает, вот же девчонкам не повезло! Гадость какая! Но Марго все будто так и надо, она не двигается, и не смущается даже.
— Видишь? Я тебе не вру, — говорит она. Говорит она это Димке, но мама вот точно таким же тоном обычно произносит "А я тебе говорила!". А Димка ей отвечает, странно еще так, будто дышать не может:
— Вижу. Ты... как икона!
И тут такой резкий шлепок раздается! То все шепоты-перешепоты, вздохи, и тут такая пощечина с размаху! Я думал, тут пол-лагеря сбежится, но никого так и не появилось, а то Марго все же, наверное, смутилась бы, в крови и без трусов. Но никто не пришел.
— Не смей произносить такого!
— Вот уж не думал, что ты религиозна! — От пощечины Дима даже своим обычным голосом заговорил, потому что романтика вся пощечиной выбилась. Как пыль из ковра.
— Вот и не думай! — Отвечает Марго. Потому что мало ли тут антисоветских шпионов сидеть по кустам может, а она — комсомолка!
Но тут я вспоминаю, что сейчас я сам по кустам сижу, и решаю, что надо бы знак подать, что я-то не шпион. И выхожу.
***
Я оборачиваюсь на звук — и вижу их. Мальчика и собаку. Луну затеняет небольшое облако, во всех окнах потушен свет, даже ветер стихает — и все силуэты, и мальчика, и собаки, и даже Марго, хотя она совсем рядом, накрывает мгла. И не остается почти никаких ощущений, кроме травы под ногами — но ведь так и бывает во сне? Чувство нереальности накрывает с головой, я перехожу из одного мира — в совсем другой. Это не может быть реальностью — потому что я вижу Аскольда. И он идет рядом с моим братом, как привязанный, как ЕГО.
И я бросаюсь на эту тень. Ноги, будто помимо моей воли, делают шаги, еще и еще! Я хочу развеять ее, я хочу, чтобы поднялся ветер и помог мне прогнать это наваждение. Нет, это моя собака! Нет, это моя девушка! Нет, ты не будешь больше ничего у меня отнимать!
Но тень становится все только объемнее, реальнее, вырывается, хрипит под моими пальцами, цепляется в них — пока на небе снова не появляется луна. Я не понимаю, что это не тень. Пока где-то справа все же не поднимается ветер, который со страшной силой уносит меня в вязкую тьму.
***
Я не могла поступить иначе. Потом я себе еще сотни раз это повторю — но все равно останется необходимость в постоянных заверениях. Можно было подумать, подрасчитать силы, позвать на помощь... Можно было сделать все, что угодно.
И конец у этого был бы тоже любой. Какой угодно. Когда Демон вцепился в Игоря, стал его душить, ни с того, ни с сего, как пружина взвилась, у меня не было времени ни на крики, ни на мысли, ни на расчет. Игорь извивался, хрипел, и пытался разжать его тиски. Я схватила то, что попалось мне под руку, какой-то крепкий сук, впрочем, сейчас уже даже не знаю, и ударила им Демона — так, как смогла, туда, куда попала, лишь бы только он отпустил хватку. И он отпустил. И Демон стал падать. Он схватился за меня, возможно, лишь ища точку опоры, но я не могла его удержать.
