«Ты боишься, Аста… Признай… Ты не спаситель. Не свет…»
И тут что-то разрывает небо.
Грохот. Вспышка. Воздух становится вязким.
Тень исчезает — сорвана, втянута, унесена, словно её забрали за кадр.
Асту — отбрасывает назад.
Ян вылетает из транса, сердце бьётся, в висках — пульс.
— Я знаю, где она! — кричит он. — Быстрее!
Когда ее нашли, Она лежала в капле света, но уже не из света.
Волосы — затянуты чёрной лозой.
По коже — трещины. Сквозь них виднеется стекло.
Она плачет.
Свет вырывается, но тускнеет, как сгорающий фонарь на последнем разряде.
Щупальца пронизывают её разум.
И Ян видит это.
Словно она всё ещё сражается, но уже изнутри себя.
Она шепчет:
— Я не защитник… не мать…
и даже не свет…
Простите… я не хотела…
Простите…
Я не хочу…
Не надо…
Мне страшно…
Эта тьма… она чувствует…
Щупальца… внутри меня…
Её глаза начали чернеть.
Медленно, как будто что-то заползало внутрь, расползаясь по зрачкам и радужке, стирая цвет.
Они потемнели до полного мрака — и треснули.
Словно стекло, по которому прошлась невидимая трещина.
По коже — тоже пошли тонкие линии, как по фарфоровой маске.
Тело дрожало. Не от боли — от распада.
Словно нечто тянуло её изнутри.
Щупальца становились всё плотнее. Они не шевелились быстро — наоборот, медленно, уверенно, обвивали её, будто знали:
никто не успеет.
никто не спасёт.
никто не вмешается.
Она смотрела прямо на Яна.
Но уже не видела.
Глаза — чёрные, потрескавшиеся, стеклянные.
Из одного уголка — слеза. Тоже из стекла.
А потом — её втянуло.
Внутрь.
В саму тьму. Без вспышек. Без взрыва. Без звука.
Просто — не стало.
Никто не успел.
Ни шагов. Ни прыжка. Ни спасения.
Все, кто стоял рядом — оцепенели.
Охваченные тишиной, которая была громче любого крика.
Даже Паша, открыв рот — не сказал ничего.
Только опустил глаза.
Отчаяние не выло.
Оно молчало.
Точно знало — поздно.
Когда свет уходит — тени остаются. И не всегда уходят с ним.
Они молчали на обратном пути.
Никто не нёс тело — некого было нести.
Только место, где она исчезла, продолжало пульсировать гулом, как ссадина на самой реальности.
Даже Ральф не произнёс ни слова.
Тим шёл сзади — поникший, будто в нём сломали что-то важное, что уже не вырастет.
Ян — шёл первым.
Паша — позади.
Гильдия встретила их тишиной. Не уважительной — парализованной.
Лора сжала губы.
Ральф просто кивнул.
Никто не спрашивал «где она».
Все знали. По глазам. По молчанию. По воздуху.
Ян положил капсулу обратно на стол.
Она была пустой. Внутри — ничего не светилось.
Позже — в боковом зале
Паша сидел на ящике.
В руках — его старый нож. Крутил, не глядя. Как в детстве.
Ян стоял у стены.
— Это не битва, Ян. Это бойня, — сказал Паша.
— Я знаю.
— Мы не спасли её.
— Никто не мог.
— Может, и не должны были вообще туда идти, а?
Ян молчал.
— Слушай, — продолжил Паша. — Хватит. Серьёзно. Я ухожу. Не сегодня — завтра. Далеко. К чёрту эту гильдию, этих теней, эти игры.
Он встал.
— Пошли со мной.
Ян смотрел на него. И в груди — тишина. Холодная. Твёрдая.
— Я не пойду, — сказал он.
— Ты хочешь сдохнуть здесь, как она?
— Нет.
— Тогда какого чёрта?
Ян шагнул ближе. Его голос был глухим, ровным.
— Я не хочу убегать. Я хочу знать. Кто они. Что это. Почему я — вижу то, что вижу.
Если я уйду — мне не останется даже страха. Только пустота.
Паша замолчал.
— Ты стал… другим.
— Возможно.
— Тебя Туман жрёт, Ян. Не сразу. Не щупальцем. А… в тишине.
— Я знаю.
— А всё равно останешься?
— Да.
Пауза
Паша убрал нож.
Отошёл к выходу.
Остановился.
— Знаешь, что самое страшное? — сказал он, не оборачиваясь.
— Что?
— Умереть, как она, в одиночестве и без шанса на спасение.
И ушёл.
Ночь накрыла окраины Красноярска, как сажа.
Не было ветра. Не было шума. Только туман, стелящийся по плитам, как живой.
На крыше обрушенного здания — две фигуры.
Одна — висит в воздухе, болтая ногами, издавая хрип.
Другая — держит её за шею.
Тот, кого держат, — узкий, рваный, крысиный. Всё лицо — мелкие судороги, искажённое страхом.
А тот, кто держит…
Он был в обыденной тени, в грязном, будто бытовом капюшоне.
Но на запястье — прожилки голубого и фиолетового света.
По руке стекали разряды, бьющие в тело крысолицего, не давая ему вырваться в тень.
— Жалко, что ты выбрал именно её, — спокойно сказал он.
— Она ведь даже... пыталась спасти тебя, да?
Убийца захрипел, пытался уйти в свою тень — но она не подчинялась.
Тени дрожали под ногами, искажённые, исколотые током, словно ломались изнутри.
Охотник вздохнул. Поднял руку — и маска опустилась с плеча.
Белёсая. Без эмоций.
Улыбка — резаная, как по кости.
На лбу — паутина, в которой горели линии.
Глаза — щели, из которых струился фиолетовый свет.
Он наклонился к уху крысолицего:
— Помнишь, как ты любил играть с тенями?
— Поиграй в это ещё раз.
Он отпустил его — и тень под ногами убийцы вскинулась.
Щупальца, пасти, трещины в самом воздухе.
Его же собственная тень поднялась и... взорвалась.
Изнутри.
Голова крысолицего распалась в чёрный пепел и клочья, разлетаясь в тишине.
Охотник отряхнул руку. Встал.
Снизу, в городе, тускло мигали одинокие окна.
— Пашка, значит, остался один...
Может, стоит заглянуть. Поговорить по душам.
Раз уж с ним рядом — больше некому.
И шагнул в туман.
Медленно. Не прячась.
Тень раздвинулась перед ним, как дверь в другую главу.
Он ушёл — не оглядываясь. Гильдия осталась за спиной, как брошенная оболочка.
Там погибла Аста. Там остался Ян.
Там, где больше не было ничего, во что можно верить.
Он шёл по району, где ещё были тёплые окна, запах еды, голоса с балконов.
Где ещё можно было делать вид, что всё — как раньше.
Он поднялся по знакомой лестнице.
Постучал — и она открыла почти сразу.
Алина.
Такая же, как в его памяти — только почему-то живее.
Улыбка — мягкая, уставшая.
Глаза — чуть тревожные.
Плечи — дрожащие.
Но она всё ещё была здесь.
— Ты как будто был на войне, — прошептала она, притянув его к себе.
Он не ответил. Только обнял — схватил, вцепился, как в канат, что удерживает от падения.
Внутри.
Сначала они сидели на кухне.
Она говорила что-то про чай, он кивал.
Смотрел на её руки. На то, как свет ложится на волосы.
На то, как она иногда сжимала губы, будто боялась задать вопрос.
Он хотел рассказать.
Про Туман. Про смерть. Про Асту. Про Яна.
Но не мог.
«Если я скажу — она уйдёт.
А если молчу — хотя бы можно дышать.»
Потом — они лежали вместе.
Долго. Молча. Лоб к лбу.
Он вдыхал её запах — не просто как аромат, а как подтверждение, что она существует.
Что этот мир — ещё не исчез.
Пальцы скользнули по её коже. Медленно. Несмело.
Она прижалась к нему.
И он не сдержался.
Он целовал её жадно, как будто пытался запомнить каждую миллиметровую складку её тела.
Как будто хотел выжечь внутри себя всё, что было до неё.
Забыться.
Провалиться.
Утонуть.
Он двигался резко, но бережно.
То, как она выгибалась — только больше рвало его изнутри.
Он шептал её имя, снова и снова —
не как имя, а как заклинание.
Она — не спрашивала. Не тянула.
Просто принимала его — как будто тоже знала: эта ночь может быть последней.
Когда всё закончилось, он остался рядом.
Не ушёл в ванную. Не отвернулся.
Он лежал, смотрел в потолок.
Она дышала рядом — тихо, почти невесомо.
«Я мог бы остаться.
Навсегда.
Выкинуть к чёрту всё.
Гильдии. Туман. Войну.
Остаться.
Ради неё.
Только ради неё.»
Он закрыл глаза. И почти поверил.
Но потом…
Экран телефона загорелся.
Он посмотрел случайно.
Просто потому что был рядом.
Потому что мир решил ударить ещё раз.
Аня ноготочки
«Это была незабываемая ночь. Когда сможем повторить?»
Он не сразу понял.
Потом — дошло.
Имя — выдумка.
Тон — слишком живой.
Слова — слишком… честные.
Он смотрел на экран, пока всё внутри него не сжалось.
Потом — на неё.
Спящую. Ровно дышащую.
С той же улыбкой, которую он видел, когда она его встретила.
Такой же. Без остатка. Без вины. Без страха.
Он встал.
Тихо.
Оделся.
Забрал телефон.
Один раз ещё посмотрел на неё — как будто пытался понять, была ли она вообще настоящей.
И ушёл.
«Значит, даже здесь — иллюзия.
Не только в Тумане.
Даже в тепле. Даже в теле. Даже в любви.
Всё врет.
А я опять поверил.»
На лестнице пахло сыростью и старым табаком.
Ноги гудели.
Мысли — звенели, как тонкая пружина в тишине.
Он вышел во двор.
Посмотрел на небо. Туман ещё не дошёл сюда. Но он почувствовал, как тьма уже в нём.
Он выдохнул.
— Я вырвусь отсюда. — сказал он вслух.
— Хочешь ты, город, или нет.
Хочешь ты, Ян, или нет.
Хочешь ты, Алина… или вообще была ли ты — неважно.
Я вырвусь. Вырвусь.
И плевать, что останется позади.
Он сжал телефон в руке, так что костяшки побелели.
Если всё врёт — я хотя бы буду жить с этим в правде.
Он дошёл до автобусной остановки. Вокруг — пусто.
Уличный свет моргал, как глаз старого зверя.
Он достал телефон. Разблокировал. Вошёл в чат.
Аня ноготочки
Он долго смотрел на эмодзи.
Потом — напечатал:
"Можем повторить. Где увидимся?"
Отправил.
Удалил сообщение у себя.
И лишь после этого — удалил себя из её телефона.
Навсегда.
Никаких следов.
Он сел на лавку. Закурил.
Пепел падал на кроссовки.
«Я тебе напомню, брат.
Что чужой след на моём лице — не стирается.»
А в это время — в другом конце города —
один человек не мог проснуться.
Ян лежал на своей кровати.
Тело — в постели.
Сознание — уже давно нет.
Сначала — ничего.
Ни сна, ни тела. Ни мыслей.
Потом — падение.
Не вниз. Не в сторону.
А вглубь того, где «вниз» и «вверх» не работают.
Ян почувствовал, как тело растворяется, начиная с языка.
Как будто внутри него было слишком много чужих слов, и теперь они вытекают.
Он падал.
Сначала — сквозь цвета, которых не существует.
Затем — через пространство, где всё состояло из повторяющихся углов, двухмерных проекций, спрессованных как слайды в голограмме.
Вокруг сновали существа:
Каскривы —
чёрно-белые образы, у которых нет лиц, только векторы направления.
Они скользят по плоскостям, пищат как электропыль и уничтожают объёмы, если их касается их тень.
Синектиты —
пузырящиеся массы, из которых торчат по одному глазу, видящему только вчерашнее.
Если посмотреть в ответ — они разворачиваются и показывают лицо кого-то, кого Ян знал, но никогда не встречал.
Он нырнул глубже.
Теперь — трёхмерный мир, но с одномерным временем.
Существа там были:
Вектолюды —
тонкие, как проволока, живут только по прямой.
Они тянутся к Яну, шипят, и исчезают, как линии, стертые резинкой.
Хронотрещи —
шары, в которых виден один и тот же момент времени.
Они кружат, пытаются проглотить Яна, но он пробивается сквозь, оставляя после себя взрывы замедленных капель.
Он падал — и провалился в кадр, дрожащий, как старая плёнка.
Изнутри кадра — жизнь.
Маленький двор.
Девочка с белыми волосами сидит на качелях, крепко держится за верёвки и говорит:
— Я вырасту… и у меня будет дом. Настоящий.
Муж.
И ребёнок.
В глазах — не иллюзия, а убеждённость.
Тёплая, хрупкая, уязвимая.
Другой кадр.
Девушка в платье. Летний вечер. Смеётся.
Кто-то держит её за руку. Камера качается — съёмка от первого лица.
Голос мужчины:
— Знаешь, я боюсь, что с тобой всё слишком правильно.
— А я боюсь, что это — сон, — отвечает она.
Ещё кадр.
Комната. Ванильные обои.
На полу — тест с двумя полосками.
Она сидит, прижимая его к груди. Тихо шепчет:
— Малыш…
Резкий переход.
Тот же интерьер.
Но пустой.
Вокруг — пепел.
В углу — разбитая рама. На полу — кровавый отпечаток руки.
Она стоит посреди комнаты, живот уже не тёплый, а холодный.
— Почему всё ушло? — шепчет она.
Следующий фрагмент.
Она сражается.
Лицо — как маска.
Движения резкие.
В глазах — ничего.
Следующий.
Тишина.
В зеркале — она. Но с чужими глазами.
Волосы выцветшие.
На пальцах — царапины от меча, а не обручальное кольцо.
Последний фрагмент.
Девочка снова на качелях.
Но верёвки обуглены.
Пыль вместо травы.
На коленях — ничего. Ни куклы. Ни ребёнка. Только пустые ладони.
Она смотрит в небо.
И не говорит ничего.
Ян чувствует, как боль закручивается в спираль, тянется сквозь него.
Как будто не только смотрит — а живёт это.
Как будто её потеря — теперь его тоже.
Фрагменты мерцали.
Сначала — простые. Человеческие.
Семья. Ребёнок. Потеря.
Пепел. Боль. Молчание.
Потом — иные миры.
Там — где города парили в небе.
Где женщины с белыми волосами сражались в форме из света.
Где вместо Тумана — радужная вязь, но тени всё равно побеждали.
В каждом мире — она умирала.
Иногда — в одиночестве, зажатая пастями.
Иногда — с ребёнком в руках, которого не успела спасти.
Иногда — в старости, но всё равно в одиночестве, глядя на фиолетовый горизонт.
Ян вырвал дыхание, как будто захлебнулся во сне.
— Это она…
Это всегда была она.
Аста.
Её образ снова всплыл —
все волосы спутаны,
в руках — лепестки, что не ожили,
по глазам — чёрные трещины,
на губах — «я не мать…»
вокруг — щупальца.
Он закричал.
— ХВАТИТ!
Мир дрогнул.
Но не исчез.
Продолжалось лишь падение, все ниже и ниже.
И внизу — она.
человека подобная северная беловицкая сова.
Голова — круглая, идеально симметричная.
Глаза — чернильные.
Тело — как у человека, но скованное перьями, как панцирем.
Лицо её — зеркало.
И в нём — его лицо.
Но со стеклянными трещинами.
Пасть раскрылась.
Внутри — не язык, а ступени. Воспоминания. Глаза. Мосты. Фразы.
И он полетел внутрь.
Без крика.
Иногда ты возвращаешься не собой.
Иногда — не совсем один.
Он проснулся медленно.
Как будто из глубины — не из сна. Из воды. Из тумана.
Грудь дёрнулась, и он резко сел, хватая воздух.
Кровь стучала в висках, не в ритм с реальностью.
Он был в своей комнате.
Свет — тусклый.
Воздух — сухой.
Всё казалось слишком настоящим, как будто пластмассовым.
Он провёл рукой по лбу.
Влажность. Пыль. Ощущения были — чересчур чёткими.
Потом он посмотрел на руку.
На запястье — что-то осталось.
Не рана. Не ожог. Не метка.
А узор.
Тонкая, почти органическая спираль, с ветвями, похожими на нервные окончания.
Она не была нарисована.
Она была в коже.
Как отпечаток того, что прошло сквозь него.
Он вышел в коридор.
Мать — молча налила чай.
Говорить не хотелось никому.
Отец смотрел в окно.
— Паша приходил? — вдруг спросил Ян.
— Нет, — ответила мать. —Ян кивнул.
Он сел. Сделал глоток.
Чай был…
Слишком горячим.
Слишком реальным.
Воздух в зале — другой.
Как будто стены запоминали дыхание всех, кто входил.
Ральф кивнул на входе.
Лора не сказала ни слова — только пристально посмотрела на него.
— Ты вернулся, — сказала она.
— Не факт, — ответил Ян.
— Ты знаешь, что это? — она указала на его запястье.
Он посмотрел.
Узор дрожал.
Как будто двигался вместе с ним.
— Нет.
Она помолчала.
— Иногда… то, что нас касается, не отпускает. Просто учится быть тише.
Вечером он вышел на крышу.
Небо было чистым.
Слишком. Как в ненастоящем сне.
Он посмотрел вниз.
Там шёл человек.
Просто силуэт.
Сумка через плечо.
Медленно, спокойно.
Он казался знакомым.
Ян прищурился.
На мгновение —
вместо лица была маска, белая, как череп, с паутинообразной меткой на лбу.
И тут что-то разрывает небо.
Грохот. Вспышка. Воздух становится вязким.
Тень исчезает — сорвана, втянута, унесена, словно её забрали за кадр.
Асту — отбрасывает назад.
Ян вылетает из транса, сердце бьётся, в висках — пульс.
— Я знаю, где она! — кричит он. — Быстрее!
Когда ее нашли, Она лежала в капле света, но уже не из света.
Волосы — затянуты чёрной лозой.
По коже — трещины. Сквозь них виднеется стекло.
Она плачет.
Свет вырывается, но тускнеет, как сгорающий фонарь на последнем разряде.
Щупальца пронизывают её разум.
И Ян видит это.
Словно она всё ещё сражается, но уже изнутри себя.
Она шепчет:
— Я не защитник… не мать…
и даже не свет…
Простите… я не хотела…
Простите…
Я не хочу…
Не надо…
Мне страшно…
Эта тьма… она чувствует…
Щупальца… внутри меня…
Её глаза начали чернеть.
Медленно, как будто что-то заползало внутрь, расползаясь по зрачкам и радужке, стирая цвет.
Они потемнели до полного мрака — и треснули.
Словно стекло, по которому прошлась невидимая трещина.
По коже — тоже пошли тонкие линии, как по фарфоровой маске.
Тело дрожало. Не от боли — от распада.
Словно нечто тянуло её изнутри.
Щупальца становились всё плотнее. Они не шевелились быстро — наоборот, медленно, уверенно, обвивали её, будто знали:
никто не успеет.
никто не спасёт.
никто не вмешается.
Она смотрела прямо на Яна.
Но уже не видела.
Глаза — чёрные, потрескавшиеся, стеклянные.
Из одного уголка — слеза. Тоже из стекла.
А потом — её втянуло.
Внутрь.
В саму тьму. Без вспышек. Без взрыва. Без звука.
Просто — не стало.
Никто не успел.
Ни шагов. Ни прыжка. Ни спасения.
Все, кто стоял рядом — оцепенели.
Охваченные тишиной, которая была громче любого крика.
Даже Паша, открыв рот — не сказал ничего.
Только опустил глаза.
Отчаяние не выло.
Оно молчало.
Точно знало — поздно.
Глава 15 — Кто был в тени
Когда свет уходит — тени остаются. И не всегда уходят с ним.
Они молчали на обратном пути.
Никто не нёс тело — некого было нести.
Только место, где она исчезла, продолжало пульсировать гулом, как ссадина на самой реальности.
Даже Ральф не произнёс ни слова.
Тим шёл сзади — поникший, будто в нём сломали что-то важное, что уже не вырастет.
Ян — шёл первым.
Паша — позади.
Гильдия встретила их тишиной. Не уважительной — парализованной.
Лора сжала губы.
Ральф просто кивнул.
Никто не спрашивал «где она».
Все знали. По глазам. По молчанию. По воздуху.
Ян положил капсулу обратно на стол.
Она была пустой. Внутри — ничего не светилось.
Позже — в боковом зале
Паша сидел на ящике.
В руках — его старый нож. Крутил, не глядя. Как в детстве.
Ян стоял у стены.
— Это не битва, Ян. Это бойня, — сказал Паша.
— Я знаю.
— Мы не спасли её.
— Никто не мог.
— Может, и не должны были вообще туда идти, а?
Ян молчал.
— Слушай, — продолжил Паша. — Хватит. Серьёзно. Я ухожу. Не сегодня — завтра. Далеко. К чёрту эту гильдию, этих теней, эти игры.
Он встал.
— Пошли со мной.
Ян смотрел на него. И в груди — тишина. Холодная. Твёрдая.
— Я не пойду, — сказал он.
— Ты хочешь сдохнуть здесь, как она?
— Нет.
— Тогда какого чёрта?
Ян шагнул ближе. Его голос был глухим, ровным.
— Я не хочу убегать. Я хочу знать. Кто они. Что это. Почему я — вижу то, что вижу.
Если я уйду — мне не останется даже страха. Только пустота.
Паша замолчал.
— Ты стал… другим.
— Возможно.
— Тебя Туман жрёт, Ян. Не сразу. Не щупальцем. А… в тишине.
— Я знаю.
— А всё равно останешься?
— Да.
Пауза
Паша убрал нож.
Отошёл к выходу.
Остановился.
— Знаешь, что самое страшное? — сказал он, не оборачиваясь.
— Что?
— Умереть, как она, в одиночестве и без шанса на спасение.
И ушёл.
Ночь накрыла окраины Красноярска, как сажа.
Не было ветра. Не было шума. Только туман, стелящийся по плитам, как живой.
На крыше обрушенного здания — две фигуры.
Одна — висит в воздухе, болтая ногами, издавая хрип.
Другая — держит её за шею.
Тот, кого держат, — узкий, рваный, крысиный. Всё лицо — мелкие судороги, искажённое страхом.
А тот, кто держит…
Он был в обыденной тени, в грязном, будто бытовом капюшоне.
Но на запястье — прожилки голубого и фиолетового света.
По руке стекали разряды, бьющие в тело крысолицего, не давая ему вырваться в тень.
— Жалко, что ты выбрал именно её, — спокойно сказал он.
— Она ведь даже... пыталась спасти тебя, да?
Убийца захрипел, пытался уйти в свою тень — но она не подчинялась.
Тени дрожали под ногами, искажённые, исколотые током, словно ломались изнутри.
Охотник вздохнул. Поднял руку — и маска опустилась с плеча.
Белёсая. Без эмоций.
Улыбка — резаная, как по кости.
На лбу — паутина, в которой горели линии.
Глаза — щели, из которых струился фиолетовый свет.
Он наклонился к уху крысолицего:
— Помнишь, как ты любил играть с тенями?
— Поиграй в это ещё раз.
Он отпустил его — и тень под ногами убийцы вскинулась.
Щупальца, пасти, трещины в самом воздухе.
Его же собственная тень поднялась и... взорвалась.
Изнутри.
Голова крысолицего распалась в чёрный пепел и клочья, разлетаясь в тишине.
Охотник отряхнул руку. Встал.
Снизу, в городе, тускло мигали одинокие окна.
— Пашка, значит, остался один...
Может, стоит заглянуть. Поговорить по душам.
Раз уж с ним рядом — больше некому.
И шагнул в туман.
Медленно. Не прячась.
Тень раздвинулась перед ним, как дверь в другую главу.
Глава 16 — Падение
Он ушёл — не оглядываясь. Гильдия осталась за спиной, как брошенная оболочка.
Там погибла Аста. Там остался Ян.
Там, где больше не было ничего, во что можно верить.
Он шёл по району, где ещё были тёплые окна, запах еды, голоса с балконов.
Где ещё можно было делать вид, что всё — как раньше.
Он поднялся по знакомой лестнице.
Постучал — и она открыла почти сразу.
Алина.
Такая же, как в его памяти — только почему-то живее.
Улыбка — мягкая, уставшая.
Глаза — чуть тревожные.
Плечи — дрожащие.
Но она всё ещё была здесь.
— Ты как будто был на войне, — прошептала она, притянув его к себе.
Он не ответил. Только обнял — схватил, вцепился, как в канат, что удерживает от падения.
Внутри.
Сначала они сидели на кухне.
Она говорила что-то про чай, он кивал.
Смотрел на её руки. На то, как свет ложится на волосы.
На то, как она иногда сжимала губы, будто боялась задать вопрос.
Он хотел рассказать.
Про Туман. Про смерть. Про Асту. Про Яна.
Но не мог.
«Если я скажу — она уйдёт.
А если молчу — хотя бы можно дышать.»
Потом — они лежали вместе.
Долго. Молча. Лоб к лбу.
Он вдыхал её запах — не просто как аромат, а как подтверждение, что она существует.
Что этот мир — ещё не исчез.
Пальцы скользнули по её коже. Медленно. Несмело.
Она прижалась к нему.
И он не сдержался.
Он целовал её жадно, как будто пытался запомнить каждую миллиметровую складку её тела.
Как будто хотел выжечь внутри себя всё, что было до неё.
Забыться.
Провалиться.
Утонуть.
Он двигался резко, но бережно.
То, как она выгибалась — только больше рвало его изнутри.
Он шептал её имя, снова и снова —
не как имя, а как заклинание.
Она — не спрашивала. Не тянула.
Просто принимала его — как будто тоже знала: эта ночь может быть последней.
Когда всё закончилось, он остался рядом.
Не ушёл в ванную. Не отвернулся.
Он лежал, смотрел в потолок.
Она дышала рядом — тихо, почти невесомо.
«Я мог бы остаться.
Навсегда.
Выкинуть к чёрту всё.
Гильдии. Туман. Войну.
Остаться.
Ради неё.
Только ради неё.»
Он закрыл глаза. И почти поверил.
Но потом…
Экран телефона загорелся.
Он посмотрел случайно.
Просто потому что был рядом.
Потому что мир решил ударить ещё раз.
Аня ноготочки
«Это была незабываемая ночь. Когда сможем повторить?»
Он не сразу понял.
Потом — дошло.
Имя — выдумка.
Тон — слишком живой.
Слова — слишком… честные.
Он смотрел на экран, пока всё внутри него не сжалось.
Потом — на неё.
Спящую. Ровно дышащую.
С той же улыбкой, которую он видел, когда она его встретила.
Такой же. Без остатка. Без вины. Без страха.
Он встал.
Тихо.
Оделся.
Забрал телефон.
Один раз ещё посмотрел на неё — как будто пытался понять, была ли она вообще настоящей.
И ушёл.
«Значит, даже здесь — иллюзия.
Не только в Тумане.
Даже в тепле. Даже в теле. Даже в любви.
Всё врет.
А я опять поверил.»
На лестнице пахло сыростью и старым табаком.
Ноги гудели.
Мысли — звенели, как тонкая пружина в тишине.
Он вышел во двор.
Посмотрел на небо. Туман ещё не дошёл сюда. Но он почувствовал, как тьма уже в нём.
Он выдохнул.
— Я вырвусь отсюда. — сказал он вслух.
— Хочешь ты, город, или нет.
Хочешь ты, Ян, или нет.
Хочешь ты, Алина… или вообще была ли ты — неважно.
Я вырвусь. Вырвусь.
И плевать, что останется позади.
Он сжал телефон в руке, так что костяшки побелели.
Если всё врёт — я хотя бы буду жить с этим в правде.
Он дошёл до автобусной остановки. Вокруг — пусто.
Уличный свет моргал, как глаз старого зверя.
Он достал телефон. Разблокировал. Вошёл в чат.
Аня ноготочки
Он долго смотрел на эмодзи.
Потом — напечатал:
"Можем повторить. Где увидимся?"
Отправил.
Удалил сообщение у себя.
И лишь после этого — удалил себя из её телефона.
Навсегда.
Никаких следов.
Он сел на лавку. Закурил.
Пепел падал на кроссовки.
«Я тебе напомню, брат.
Что чужой след на моём лице — не стирается.»
А в это время — в другом конце города —
один человек не мог проснуться.
Ян лежал на своей кровати.
Тело — в постели.
Сознание — уже давно нет.
Сначала — ничего.
Ни сна, ни тела. Ни мыслей.
Потом — падение.
Не вниз. Не в сторону.
А вглубь того, где «вниз» и «вверх» не работают.
Ян почувствовал, как тело растворяется, начиная с языка.
Как будто внутри него было слишком много чужих слов, и теперь они вытекают.
Он падал.
Сначала — сквозь цвета, которых не существует.
Затем — через пространство, где всё состояло из повторяющихся углов, двухмерных проекций, спрессованных как слайды в голограмме.
Вокруг сновали существа:
Каскривы —
чёрно-белые образы, у которых нет лиц, только векторы направления.
Они скользят по плоскостям, пищат как электропыль и уничтожают объёмы, если их касается их тень.
Синектиты —
пузырящиеся массы, из которых торчат по одному глазу, видящему только вчерашнее.
Если посмотреть в ответ — они разворачиваются и показывают лицо кого-то, кого Ян знал, но никогда не встречал.
Он нырнул глубже.
Теперь — трёхмерный мир, но с одномерным временем.
Существа там были:
Вектолюды —
тонкие, как проволока, живут только по прямой.
Они тянутся к Яну, шипят, и исчезают, как линии, стертые резинкой.
Хронотрещи —
шары, в которых виден один и тот же момент времени.
Они кружат, пытаются проглотить Яна, но он пробивается сквозь, оставляя после себя взрывы замедленных капель.
Он падал — и провалился в кадр, дрожащий, как старая плёнка.
Изнутри кадра — жизнь.
Маленький двор.
Девочка с белыми волосами сидит на качелях, крепко держится за верёвки и говорит:
— Я вырасту… и у меня будет дом. Настоящий.
Муж.
И ребёнок.
В глазах — не иллюзия, а убеждённость.
Тёплая, хрупкая, уязвимая.
Другой кадр.
Девушка в платье. Летний вечер. Смеётся.
Кто-то держит её за руку. Камера качается — съёмка от первого лица.
Голос мужчины:
— Знаешь, я боюсь, что с тобой всё слишком правильно.
— А я боюсь, что это — сон, — отвечает она.
Ещё кадр.
Комната. Ванильные обои.
На полу — тест с двумя полосками.
Она сидит, прижимая его к груди. Тихо шепчет:
— Малыш…
Резкий переход.
Тот же интерьер.
Но пустой.
Вокруг — пепел.
В углу — разбитая рама. На полу — кровавый отпечаток руки.
Она стоит посреди комнаты, живот уже не тёплый, а холодный.
— Почему всё ушло? — шепчет она.
Следующий фрагмент.
Она сражается.
Лицо — как маска.
Движения резкие.
В глазах — ничего.
Следующий.
Тишина.
В зеркале — она. Но с чужими глазами.
Волосы выцветшие.
На пальцах — царапины от меча, а не обручальное кольцо.
Последний фрагмент.
Девочка снова на качелях.
Но верёвки обуглены.
Пыль вместо травы.
На коленях — ничего. Ни куклы. Ни ребёнка. Только пустые ладони.
Она смотрит в небо.
И не говорит ничего.
Ян чувствует, как боль закручивается в спираль, тянется сквозь него.
Как будто не только смотрит — а живёт это.
Как будто её потеря — теперь его тоже.
Фрагменты мерцали.
Сначала — простые. Человеческие.
Семья. Ребёнок. Потеря.
Пепел. Боль. Молчание.
Потом — иные миры.
Там — где города парили в небе.
Где женщины с белыми волосами сражались в форме из света.
Где вместо Тумана — радужная вязь, но тени всё равно побеждали.
В каждом мире — она умирала.
Иногда — в одиночестве, зажатая пастями.
Иногда — с ребёнком в руках, которого не успела спасти.
Иногда — в старости, но всё равно в одиночестве, глядя на фиолетовый горизонт.
Ян вырвал дыхание, как будто захлебнулся во сне.
— Это она…
Это всегда была она.
Аста.
Её образ снова всплыл —
все волосы спутаны,
в руках — лепестки, что не ожили,
по глазам — чёрные трещины,
на губах — «я не мать…»
вокруг — щупальца.
Он закричал.
— ХВАТИТ!
Мир дрогнул.
Но не исчез.
Продолжалось лишь падение, все ниже и ниже.
И внизу — она.
человека подобная северная беловицкая сова.
Голова — круглая, идеально симметричная.
Глаза — чернильные.
Тело — как у человека, но скованное перьями, как панцирем.
Лицо её — зеркало.
И в нём — его лицо.
Но со стеклянными трещинами.
Пасть раскрылась.
Внутри — не язык, а ступени. Воспоминания. Глаза. Мосты. Фразы.
И он полетел внутрь.
Без крика.
Глава 17 — Глубже, чем кости
Иногда ты возвращаешься не собой.
Иногда — не совсем один.
Он проснулся медленно.
Как будто из глубины — не из сна. Из воды. Из тумана.
Грудь дёрнулась, и он резко сел, хватая воздух.
Кровь стучала в висках, не в ритм с реальностью.
Он был в своей комнате.
Свет — тусклый.
Воздух — сухой.
Всё казалось слишком настоящим, как будто пластмассовым.
Он провёл рукой по лбу.
Влажность. Пыль. Ощущения были — чересчур чёткими.
Потом он посмотрел на руку.
На запястье — что-то осталось.
Не рана. Не ожог. Не метка.
А узор.
Тонкая, почти органическая спираль, с ветвями, похожими на нервные окончания.
Она не была нарисована.
Она была в коже.
Как отпечаток того, что прошло сквозь него.
Он вышел в коридор.
Мать — молча налила чай.
Говорить не хотелось никому.
Отец смотрел в окно.
— Паша приходил? — вдруг спросил Ян.
— Нет, — ответила мать. —Ян кивнул.
Он сел. Сделал глоток.
Чай был…
Слишком горячим.
Слишком реальным.
Воздух в зале — другой.
Как будто стены запоминали дыхание всех, кто входил.
Ральф кивнул на входе.
Лора не сказала ни слова — только пристально посмотрела на него.
— Ты вернулся, — сказала она.
— Не факт, — ответил Ян.
— Ты знаешь, что это? — она указала на его запястье.
Он посмотрел.
Узор дрожал.
Как будто двигался вместе с ним.
— Нет.
Она помолчала.
— Иногда… то, что нас касается, не отпускает. Просто учится быть тише.
Вечером он вышел на крышу.
Небо было чистым.
Слишком. Как в ненастоящем сне.
Он посмотрел вниз.
Там шёл человек.
Просто силуэт.
Сумка через плечо.
Медленно, спокойно.
Он казался знакомым.
Ян прищурился.
На мгновение —
вместо лица была маска, белая, как череп, с паутинообразной меткой на лбу.
