Девушка напряглась и вцепилась в мою броню крепче, я в ответ легко, успокаивающе, погладил её поясницу и, не вдаваясь в подробности, коротко уронил:
— Воздержусь.
— Глупо, — бросил Акро. — Нам нравится ваша цивилизация. Молодая и жадная. Но есть недостатки, свойственные вот этой самой молодости... Зачем таскать с собой инкубатор, да ещё и не пользоваться им? Зачем вы вообще ими пользуетесь, если вполне достигли достаточного уровня развития, чтобы отказаться от этого природного дефекта?
— Недостаток молодости, — отмахнулся я и предупреждающе сжал локоть Алисы, которая от таких высказываний забыла о собственных страхах и вскипела негодованием.
Какой смысл спорить о подобных вещах с существом, имеющим совсем другую мораль и одновременно с этим — полагающим тебя отсталым дикарём, априори неспособным высказать какую-то дельную мысль?
— Значит, не терпится приступить к самому интересному? Хм. Я поставил на то, что первый этап ты всё же пройдёшь, так что не подведи.
И темнота нахлынула вновь, уже почти привычно.
Алиса Лесина
Мир раскололся. С грохотом и вспышкой, обдал одновременно холодом и жаром, ударил меня всей плоскостью и побарабанил по спине, хлопнул по ушам, оставив в них звон.
Мне понадобилось некоторое время, чтобы собраться с мыслями и осознать: мир цел, я тоже почти цела, и даже чувствую себя куда лучше, чем несколько минут назад. Синяки как будто зажили, голод больше не мучил, жажда тоже пока не беспокоила. А грохот... просто где-то совсем рядом прогремел взрыв.
Успокаивая себя тем, что взрыв не обязательно говорит о чём-то ужасном, а может быть просто случайностью или вовсе порождением моей собственной фантазии, я приподнялась на локтях из смешанного с землёй серо-коричневого, тяжёлого, подтаявшего снега, чтобы оглядеться. И от увиденного словно льдинка скользнула вдоль позвоночника.
В небе горели звёзды — крупные, яркие, загадочно мерцающие, а над горизонтом трепыхалось зелёное полотнище полярного сияния. И если смотреть только туда, в небо, картина завораживала своей красотой, покоем и безмятежностью. Земля же была его отражением — кривым и страшным.
Холмистая, чёрно-белая долина чашей лежала между высоких гор, и здесь, среди снегов, сейчас было почти жарко: тут и там полыхали чадящие белые огни, своей пляской и мерцанием словно передразнивающие звёзды. Я так и не поняла, что именно горело — казалось, будто сама земля и камни. В воздухе висел плотный запах гари, разбавленный сладковатым душком смерти.
Вокруг неподвижно лежали тела, вповалку — мёртвые ли, живые, я не знала и не могла знать. Где-то в стороне громыхало и сверкало особенно ярко, оттуда ветер, среди грохота, доносил отзвуки голосов. Я сама лежала на краю воронки от взрыва. Не того, который опрокинул меня на землю: если бы было настолько близко, меня бы уже не было.
Словно в подтверждение этих мыслей, возвращая меня к реальности, над головой низко, с оттяжкой просвистело, опять громыхнуло, и опять где-то рядом. Там расцвёл новый белый огонь. Я всем телом вжалась в дрогнувшую землю, крепко зажмурилась и стиснула зубы. Страх подкатил к горлу, мешая дышать.
— Глеб, ну где же ты? — всхлипнула я почти беззвучно.
Но пирата рядом не было. Вообще никого живого не было. Только огонь и перемешанная со снегом земля.
Я хочу проснуться. Где угодно, как угодно, но сейчас!
Опять рвануло. Показалось, что ещё ближе. Я закусила губу и тихонько заскулила от страха.
Вин! Пожалуйста, пусть всё это кончится! В чём, когда я провинилась? Перед кем? Лучше бы Клякса согласился избавиться от меня сразу! Или пристрелил ещё тогда, на корабле...
Вспышка. Грохот. Удары по спине — горячие комья земли, поднятые взрывом.
Да что здесь вообще происходит?! Разве вот так воюют — сейчас? Лучше бы они сожгли всю эту равнину вместе со мной, лишь бы не видеть, не слышать, не чувствовать на затылке пахнущего тленом дыхания...
Не знаю, сколько я так пролежала, совершенно потеряв счёт времени и тщетно пытаясь отыскать в себе мужество ещё раз подняться, ещё раз оглядеться. Попытаться выжить. Ведь это тогда, при нападении пиратов, я ничего не могла сделать: не было времени, не хватило бы сил. А сейчас — пожалуйста, никто ведь меня не держит и спасение в моих собственных руках. Тогда отчего я лежу и трясусь? Почему совесть, попрекавшая меня общением с Кляксой, молчит теперь? Или я только на то и гожусь, чтобы ныть и жаловаться?
Тоже мне, «дикий» врач! Специалист по освоению новых планет! Человек героической профессии!
Только уговоры и ругань не помогли: я отчаянно трусила, боялась даже глубоко дышать, чтобы не привлечь к себе внимания — не то тех, кто здесь воевал, не то самой смерти.
Но в конце концов я всё же заставила себя шевелиться. Вернее, не я; мороз. Показалось нелепым и очень обидным — умереть от холода, даже не попытавшись с ним справиться.
Сложнее всего далось первое движение: упереться ладонями в землю и чуть приподняться, оглядываясь. Некоторое время я откладывала этот рывок, а потом всё же стиснула зубы и огляделась, стараясь смотреть на долину вокруг глазами не обречённой жертвы, но готового действовать человека.
Пытаясь не обращать внимания на огни и смерти вокруг, я пригляделась и обнаружила, что горы не такие уж однообразные, да и равнина, кажется, не настолько дикая. Чуть в стороне, у подножия первой из гигантских естественных ступеней одной из скал, вдали от основного очага боя, виднелось какое-то строение, и именно его я выбрала в качестве цели.
Это был простой и, может быть, не самый умный план, и какой-нибудь опытный человек мог раскритиковать его в пух и прах. Но человека такого у меня не было, зато с появлением цели вдруг стало легче.
Собрав все силы и решимость, я оттолкнулась от земли, поднялась на четвереньки. Где-то неподалёку опять бабахнуло, но я закусила губу и, втянув голову в плечи, всё-таки встала на ноги. И побежала — низко пригнувшись, на полусогнутых, каждое мгновение ожидая, что следующий взрыв непременно грохнет прямо у меня под ногами. Что некто грозный и страшный — там, в темноте — заметит одинокую фигурку, подсвеченную белым пламенем, и решит, что я зажилась на свете.
Но бег оказался недолгим. Сосредоточенная на единственной цели и борьбе с собственными страхами, подзуживающими лечь и накрыть голову руками, я недостаточно внимательно смотрела под ноги, за что и поплатилась. Запнувшись об один из трупов, я вновь растянулась на земле. Напружиненное от страха тело отозвалось болью, кажется, в каждой клеточке, а труп — болезненным стоном.
Я сначала шарахнулась, откатилась в сторону, но тут же шикнула на себя, поднялась и вернулась проверить лежащего. И гордиться мне тут было нечем: вело меня не сострадание, не желание спасти чужую жизнь, приличествующее врачу, а смесь любопытства, вяло шевельнувшегося чувства долга, воспоминаний о строгом желчном старике, читавшем у нас курс этики, и затрепетавшей в груди надежды, что вдвоём с кем-то, наверное, будет уже не так страшно.
Я плюхнулась на колени в грязную снеговую кашу возле тела.
Мужчина лежал навзничь. Лёгкую боевую броню пёстро-серого, камуфляжного окраса, местами расцвечивали чёрные пятна копоти. Только теперь я вдруг сообразила, что различать цвета при таком освещении вроде бы не должна, да и так хорошо видеть — тоже. Но эта мысль скользнула по краю сознания, не отвлекая от осмотра.
Шлем незнакомца треснул, лицевой щиток отлетел и где-то потерялся, значит — или сотрясение, или контузия обеспечены. Ещё из видимых повреждений — травматическая ампутация правой кисти, на которой я и сосредоточилась в первую очередь, передавив артерию. Плохая рана, грязная, рваная. Удивительно, что этот человек вообще ещё жив, потеряв столько крови! Может, его ранило совсем недавно?
Я растерянно ощупала свои карманы, соображая, что в них может быть полезного. Выходило — ничего, и я с тоской вспомнила оставшиеся на пиратском корабле медикаменты. Я же не могу вот так держать его руку, мне просто не хватит сил надолго! Пальцы уже слабели, норовя соскользнуть по мокрой от грязи и крови коже, ещё несколько минут — и всё. А перетянуть нечем. То есть совсем, и от комбинезона ничего не оторвёшь, слишком прочная ткань, а с мужчины... Да я понятия не имею, что у него есть!
Может, попробовать прижечь? Это, конечно, варварство и безумие, но если нет другого выхода... Костров здесь навалом, вопрос, чем именно прижигать? Не совать же раненого в открытый огонь, ему только ожога не хватает для полного счастья!
Снова где-то рядом прогремел взрыв. Я опять втянула голову в плечи и согнулась ещё ниже, стараясь не выпустить руку раненого и прикрыть его от летящих комьев земли. И буквально носом уткнулась в небольшой красный крестик на грудной пластине брони.
Ну конечно,«айка»1! Как я могла про неё забыть?!
Достать пакет из крепления оказалось несложно — он на это и рассчитан, чтобы боец мог достать в полубессознательном состоянии. Содержимое я знала и без подписей, этому тоже учили в институте. Для начала жгут — широкая и тонкая эластичная лента, потом — обезболивающее и противошоковое. А вдогонку, поколебавшись, ввела зверский коктейль из стимуляторов и гормонов: в клинической медицине его не применяют из-за побочки и последствий, но там и необходимость поднять чуть живого человека на ноги, минуя стадию выздоровления, обычно не стоит. Самое место этой дряни в армейской «айке».
Не люблю военных. Не персонально, а вот так вообще, в целом, армию и войну. Нормально это или странно для девушки, у которой все родные мужчины — военные?
Раненый явно начал приходить в себя, а я, чтобы осмотреть голову, осторожно стащила со своего неожиданного пациента шлем и, охнув, едва его не выронила.
— Глеб?! — переспросила потрясённо.
1«Айка» — АИ, аптечка индивидуальная. На армейском жаргоне — «писська», что определяется, с одной стороны, предназначением АИ (от аббревиатуры ПСС — «помоги себе сам»), а с другой — обстоятельствами, при которых в АИ возникает необходимость.
Это был и он — и не он одновременно. Или просто чудесное зрение, которым наделили меня местные хозяева, сбоило? Цвет коротко остриженных волос то казался тёмным, то — привычно-белым, просто со следами грязи, да и черты лица неуловимо плыли, словно никак не могли определиться с собственной окончательной формой.
— Вин! Кто ты? — прохрипел он, пытаясь сфокусировать на мне взгляд. — Откуда меня?..
Договорить он не успел, рядом опять громыхнуло, я опять упала на мужчину, прикрывая рукой голову.
— Давай сначала выберемся отсюда, — проговорила, пытаясь согнать с лица глупую улыбку и успокоить тот восторг узнавания, который поднялся у меня в душе.
Несмотря на плачевное состояние мужчины, который не тянул сейчас на защитника и даже не помнил меня, я была счастлива его видеть. Плевать, какого и в каком виде — главное, живой, вот он, совсем рядом. А с ним мне было совсем не страшно: наверное, это было что-то вроде условного рефлекса, выработанного за прошедшие дни и предыдущие приключения.
В этот момент подумалось, что меня не трясёт от ужаса уже несколько минут, с тех пор, как я споткнулась о раненого бойца, но было некогда анализировать, откуда взялись эти странные скрытые резервы, адреналин во всём виноват или что-то ещё.
Глеб не спорил; кажется, для этого у него слишком путалось сознание. С моей помощью с трудом поднялся. Не стал возражать, когда я поднырнула ему под мышку, чтобы помочь пошатывающемуся мужчине идти. Сразу же, когда пират первый раз оступился, я поняла, насколько переоценила собственные силы: рослый крепкий мужчина и сам по себе весил немало, а с бронёй и вовсе получалось за сотню, почти в два раза больше меня. Но я ругнулась сквозь стиснутые зубы и каким-то чудом устояла, удержав на ногах и своего пациента.
— Всё-таки решил взыскать должок, да? — проворчала я, пытаясь не думать о том, что путь наш только начался, а спина уже ноет от тяжести и колени подгибаются. И броня больно давит на плечи, упирается в бок, и ещё хорошо, что она такой обтекаемой формы и не имеет острых углов... — Покатал меня, теперь твоя очередь?
Клякса не ответил. Или не мог, или не хотел тратить крохи сил на болтовню. А меня, напротив, успокаивал и подбадривал звук собственного голоса, помогал чувствовать, что я ещё жива. Если слышать только треск пламени, грохот близких разрывов и отзвуки далёких голосов, хотелось навсегда оглохнуть...
Путь казался бесконечным — во времени и пространстве. Словно всю жизнь мы вот так плетёмся под звёздами в никуда, и нет ни прошлого, ни будущего. Всё прочее — просто сон, картинки, которыми развлекает себя разум, маясь от безделья.
Я даже уже не вздрагивала от взрывов. Настырно и зло упиралась ногами в землю — стылую, твёрдую, укрытую то мокрой льдистой кашей, то снегом, — то и дело шипела сквозь зубы ругательства, какие знала и — говорила, вспоминая истории из своего прошлого. Мелкие, пустые, минувшие, призрачные, они лучше всего подходили сейчас, помогая держаться и заставляя помнить, что именно они реальны, а не вот это небо и осточертевшая земля.
Не трагедии, не великие тайны, просто фрагменты, из которых и складывалась жизнь. Хрупкая, готовая оборваться в любое мгновение, но такая упрямая.
Рассказывала про то, как люблю ландыши, и грозу, и вообще позднюю весну с жаркими днями и ночными заморозками. Про учёбу, про студенческие глупости и шутки, про посиделки в парке с пивом вместо прогулянных скучных пар, про любимую скамейку с видом на реку. Про старших братьев — вредных, которые жутко злили меня в детстве, но внезапно оказывались самым надёжным тылом. Как Димка тащил меня, разбившую коленку, несколько километров до дома. Как Макс вытащил из реки, когда в апреле нас понесло прогуляться по льду; как Димка отчаянно ругал нас обоих, когда мокрые и окоченевшие мы вернулись домой, но отпаивал горячим чаем и покрывал потом перед отцом — тот, кажется, до сих пор не знал о нашем приключении.
Я, наверное, половину своей жизни успела рассказать, пока мы брели по серой земле под чёрным небом, усыпанным кокетливо подмигивающими звёздами и занавешенным кисеёй полярного сияния. Огонь и взрывы остались позади — словно бы даже вовсе сгинули, стихли, из всех звуков остался только мой осипший уже голос и посвист ледяного ветра. Свалявшиеся, слипшиеся в сосульки волосы хлестали по онемевшим от холода щекам и непослушным губам.
Казалось, что вожделенное укрытие за всё это время не приблизилось и на метр, но я продолжала идти, уже не чувствуя ни спины, ни ног. Пока вдруг на очередном шаге не поняла, что — пришли.
Приземистое грубое строение из камня, с мохнатой от травы крышей, вросшее в скалу и угрюмо взиравшее на царившее в долине безумие. Я не знала, что это было и откуда взялся здесь этот домик с кособокой деревянной дверью, и даже не задавалась этим вопросом. Я вообще не могла уже думать — казалось, что под ударами ледяного ветра голова промёрзла насквозь, а все мысли в ней слиплись в один маленький снеговой комочек.
На наше счастье дверь была заперта всего лишь на крючок, зацепленный на вбитый в косяк гвоздь. Но на на то, чтобы справиться одеревеневшими пальцами даже с таким примитивным запором, у меня ушло с минуту.
— Воздержусь.
— Глупо, — бросил Акро. — Нам нравится ваша цивилизация. Молодая и жадная. Но есть недостатки, свойственные вот этой самой молодости... Зачем таскать с собой инкубатор, да ещё и не пользоваться им? Зачем вы вообще ими пользуетесь, если вполне достигли достаточного уровня развития, чтобы отказаться от этого природного дефекта?
— Недостаток молодости, — отмахнулся я и предупреждающе сжал локоть Алисы, которая от таких высказываний забыла о собственных страхах и вскипела негодованием.
Какой смысл спорить о подобных вещах с существом, имеющим совсем другую мораль и одновременно с этим — полагающим тебя отсталым дикарём, априори неспособным высказать какую-то дельную мысль?
— Значит, не терпится приступить к самому интересному? Хм. Я поставил на то, что первый этап ты всё же пройдёшь, так что не подведи.
И темнота нахлынула вновь, уже почти привычно.
Прода от 06.09.2018, 20:38
Алиса Лесина
Мир раскололся. С грохотом и вспышкой, обдал одновременно холодом и жаром, ударил меня всей плоскостью и побарабанил по спине, хлопнул по ушам, оставив в них звон.
Мне понадобилось некоторое время, чтобы собраться с мыслями и осознать: мир цел, я тоже почти цела, и даже чувствую себя куда лучше, чем несколько минут назад. Синяки как будто зажили, голод больше не мучил, жажда тоже пока не беспокоила. А грохот... просто где-то совсем рядом прогремел взрыв.
Успокаивая себя тем, что взрыв не обязательно говорит о чём-то ужасном, а может быть просто случайностью или вовсе порождением моей собственной фантазии, я приподнялась на локтях из смешанного с землёй серо-коричневого, тяжёлого, подтаявшего снега, чтобы оглядеться. И от увиденного словно льдинка скользнула вдоль позвоночника.
В небе горели звёзды — крупные, яркие, загадочно мерцающие, а над горизонтом трепыхалось зелёное полотнище полярного сияния. И если смотреть только туда, в небо, картина завораживала своей красотой, покоем и безмятежностью. Земля же была его отражением — кривым и страшным.
Холмистая, чёрно-белая долина чашей лежала между высоких гор, и здесь, среди снегов, сейчас было почти жарко: тут и там полыхали чадящие белые огни, своей пляской и мерцанием словно передразнивающие звёзды. Я так и не поняла, что именно горело — казалось, будто сама земля и камни. В воздухе висел плотный запах гари, разбавленный сладковатым душком смерти.
Вокруг неподвижно лежали тела, вповалку — мёртвые ли, живые, я не знала и не могла знать. Где-то в стороне громыхало и сверкало особенно ярко, оттуда ветер, среди грохота, доносил отзвуки голосов. Я сама лежала на краю воронки от взрыва. Не того, который опрокинул меня на землю: если бы было настолько близко, меня бы уже не было.
Словно в подтверждение этих мыслей, возвращая меня к реальности, над головой низко, с оттяжкой просвистело, опять громыхнуло, и опять где-то рядом. Там расцвёл новый белый огонь. Я всем телом вжалась в дрогнувшую землю, крепко зажмурилась и стиснула зубы. Страх подкатил к горлу, мешая дышать.
— Глеб, ну где же ты? — всхлипнула я почти беззвучно.
Но пирата рядом не было. Вообще никого живого не было. Только огонь и перемешанная со снегом земля.
Я хочу проснуться. Где угодно, как угодно, но сейчас!
Опять рвануло. Показалось, что ещё ближе. Я закусила губу и тихонько заскулила от страха.
Вин! Пожалуйста, пусть всё это кончится! В чём, когда я провинилась? Перед кем? Лучше бы Клякса согласился избавиться от меня сразу! Или пристрелил ещё тогда, на корабле...
Вспышка. Грохот. Удары по спине — горячие комья земли, поднятые взрывом.
Да что здесь вообще происходит?! Разве вот так воюют — сейчас? Лучше бы они сожгли всю эту равнину вместе со мной, лишь бы не видеть, не слышать, не чувствовать на затылке пахнущего тленом дыхания...
Не знаю, сколько я так пролежала, совершенно потеряв счёт времени и тщетно пытаясь отыскать в себе мужество ещё раз подняться, ещё раз оглядеться. Попытаться выжить. Ведь это тогда, при нападении пиратов, я ничего не могла сделать: не было времени, не хватило бы сил. А сейчас — пожалуйста, никто ведь меня не держит и спасение в моих собственных руках. Тогда отчего я лежу и трясусь? Почему совесть, попрекавшая меня общением с Кляксой, молчит теперь? Или я только на то и гожусь, чтобы ныть и жаловаться?
Тоже мне, «дикий» врач! Специалист по освоению новых планет! Человек героической профессии!
Только уговоры и ругань не помогли: я отчаянно трусила, боялась даже глубоко дышать, чтобы не привлечь к себе внимания — не то тех, кто здесь воевал, не то самой смерти.
Но в конце концов я всё же заставила себя шевелиться. Вернее, не я; мороз. Показалось нелепым и очень обидным — умереть от холода, даже не попытавшись с ним справиться.
Сложнее всего далось первое движение: упереться ладонями в землю и чуть приподняться, оглядываясь. Некоторое время я откладывала этот рывок, а потом всё же стиснула зубы и огляделась, стараясь смотреть на долину вокруг глазами не обречённой жертвы, но готового действовать человека.
Пытаясь не обращать внимания на огни и смерти вокруг, я пригляделась и обнаружила, что горы не такие уж однообразные, да и равнина, кажется, не настолько дикая. Чуть в стороне, у подножия первой из гигантских естественных ступеней одной из скал, вдали от основного очага боя, виднелось какое-то строение, и именно его я выбрала в качестве цели.
Это был простой и, может быть, не самый умный план, и какой-нибудь опытный человек мог раскритиковать его в пух и прах. Но человека такого у меня не было, зато с появлением цели вдруг стало легче.
Собрав все силы и решимость, я оттолкнулась от земли, поднялась на четвереньки. Где-то неподалёку опять бабахнуло, но я закусила губу и, втянув голову в плечи, всё-таки встала на ноги. И побежала — низко пригнувшись, на полусогнутых, каждое мгновение ожидая, что следующий взрыв непременно грохнет прямо у меня под ногами. Что некто грозный и страшный — там, в темноте — заметит одинокую фигурку, подсвеченную белым пламенем, и решит, что я зажилась на свете.
Но бег оказался недолгим. Сосредоточенная на единственной цели и борьбе с собственными страхами, подзуживающими лечь и накрыть голову руками, я недостаточно внимательно смотрела под ноги, за что и поплатилась. Запнувшись об один из трупов, я вновь растянулась на земле. Напружиненное от страха тело отозвалось болью, кажется, в каждой клеточке, а труп — болезненным стоном.
Я сначала шарахнулась, откатилась в сторону, но тут же шикнула на себя, поднялась и вернулась проверить лежащего. И гордиться мне тут было нечем: вело меня не сострадание, не желание спасти чужую жизнь, приличествующее врачу, а смесь любопытства, вяло шевельнувшегося чувства долга, воспоминаний о строгом желчном старике, читавшем у нас курс этики, и затрепетавшей в груди надежды, что вдвоём с кем-то, наверное, будет уже не так страшно.
Я плюхнулась на колени в грязную снеговую кашу возле тела.
Мужчина лежал навзничь. Лёгкую боевую броню пёстро-серого, камуфляжного окраса, местами расцвечивали чёрные пятна копоти. Только теперь я вдруг сообразила, что различать цвета при таком освещении вроде бы не должна, да и так хорошо видеть — тоже. Но эта мысль скользнула по краю сознания, не отвлекая от осмотра.
Шлем незнакомца треснул, лицевой щиток отлетел и где-то потерялся, значит — или сотрясение, или контузия обеспечены. Ещё из видимых повреждений — травматическая ампутация правой кисти, на которой я и сосредоточилась в первую очередь, передавив артерию. Плохая рана, грязная, рваная. Удивительно, что этот человек вообще ещё жив, потеряв столько крови! Может, его ранило совсем недавно?
Я растерянно ощупала свои карманы, соображая, что в них может быть полезного. Выходило — ничего, и я с тоской вспомнила оставшиеся на пиратском корабле медикаменты. Я же не могу вот так держать его руку, мне просто не хватит сил надолго! Пальцы уже слабели, норовя соскользнуть по мокрой от грязи и крови коже, ещё несколько минут — и всё. А перетянуть нечем. То есть совсем, и от комбинезона ничего не оторвёшь, слишком прочная ткань, а с мужчины... Да я понятия не имею, что у него есть!
Может, попробовать прижечь? Это, конечно, варварство и безумие, но если нет другого выхода... Костров здесь навалом, вопрос, чем именно прижигать? Не совать же раненого в открытый огонь, ему только ожога не хватает для полного счастья!
Снова где-то рядом прогремел взрыв. Я опять втянула голову в плечи и согнулась ещё ниже, стараясь не выпустить руку раненого и прикрыть его от летящих комьев земли. И буквально носом уткнулась в небольшой красный крестик на грудной пластине брони.
Ну конечно,«айка»1! Как я могла про неё забыть?!
Достать пакет из крепления оказалось несложно — он на это и рассчитан, чтобы боец мог достать в полубессознательном состоянии. Содержимое я знала и без подписей, этому тоже учили в институте. Для начала жгут — широкая и тонкая эластичная лента, потом — обезболивающее и противошоковое. А вдогонку, поколебавшись, ввела зверский коктейль из стимуляторов и гормонов: в клинической медицине его не применяют из-за побочки и последствий, но там и необходимость поднять чуть живого человека на ноги, минуя стадию выздоровления, обычно не стоит. Самое место этой дряни в армейской «айке».
Не люблю военных. Не персонально, а вот так вообще, в целом, армию и войну. Нормально это или странно для девушки, у которой все родные мужчины — военные?
Раненый явно начал приходить в себя, а я, чтобы осмотреть голову, осторожно стащила со своего неожиданного пациента шлем и, охнув, едва его не выронила.
— Глеб?! — переспросила потрясённо.
1«Айка» — АИ, аптечка индивидуальная. На армейском жаргоне — «писська», что определяется, с одной стороны, предназначением АИ (от аббревиатуры ПСС — «помоги себе сам»), а с другой — обстоятельствами, при которых в АИ возникает необходимость.
Прода от 07.09.2018, 20:41
Это был и он — и не он одновременно. Или просто чудесное зрение, которым наделили меня местные хозяева, сбоило? Цвет коротко остриженных волос то казался тёмным, то — привычно-белым, просто со следами грязи, да и черты лица неуловимо плыли, словно никак не могли определиться с собственной окончательной формой.
— Вин! Кто ты? — прохрипел он, пытаясь сфокусировать на мне взгляд. — Откуда меня?..
Договорить он не успел, рядом опять громыхнуло, я опять упала на мужчину, прикрывая рукой голову.
— Давай сначала выберемся отсюда, — проговорила, пытаясь согнать с лица глупую улыбку и успокоить тот восторг узнавания, который поднялся у меня в душе.
Несмотря на плачевное состояние мужчины, который не тянул сейчас на защитника и даже не помнил меня, я была счастлива его видеть. Плевать, какого и в каком виде — главное, живой, вот он, совсем рядом. А с ним мне было совсем не страшно: наверное, это было что-то вроде условного рефлекса, выработанного за прошедшие дни и предыдущие приключения.
В этот момент подумалось, что меня не трясёт от ужаса уже несколько минут, с тех пор, как я споткнулась о раненого бойца, но было некогда анализировать, откуда взялись эти странные скрытые резервы, адреналин во всём виноват или что-то ещё.
Глеб не спорил; кажется, для этого у него слишком путалось сознание. С моей помощью с трудом поднялся. Не стал возражать, когда я поднырнула ему под мышку, чтобы помочь пошатывающемуся мужчине идти. Сразу же, когда пират первый раз оступился, я поняла, насколько переоценила собственные силы: рослый крепкий мужчина и сам по себе весил немало, а с бронёй и вовсе получалось за сотню, почти в два раза больше меня. Но я ругнулась сквозь стиснутые зубы и каким-то чудом устояла, удержав на ногах и своего пациента.
— Всё-таки решил взыскать должок, да? — проворчала я, пытаясь не думать о том, что путь наш только начался, а спина уже ноет от тяжести и колени подгибаются. И броня больно давит на плечи, упирается в бок, и ещё хорошо, что она такой обтекаемой формы и не имеет острых углов... — Покатал меня, теперь твоя очередь?
Клякса не ответил. Или не мог, или не хотел тратить крохи сил на болтовню. А меня, напротив, успокаивал и подбадривал звук собственного голоса, помогал чувствовать, что я ещё жива. Если слышать только треск пламени, грохот близких разрывов и отзвуки далёких голосов, хотелось навсегда оглохнуть...
Путь казался бесконечным — во времени и пространстве. Словно всю жизнь мы вот так плетёмся под звёздами в никуда, и нет ни прошлого, ни будущего. Всё прочее — просто сон, картинки, которыми развлекает себя разум, маясь от безделья.
Я даже уже не вздрагивала от взрывов. Настырно и зло упиралась ногами в землю — стылую, твёрдую, укрытую то мокрой льдистой кашей, то снегом, — то и дело шипела сквозь зубы ругательства, какие знала и — говорила, вспоминая истории из своего прошлого. Мелкие, пустые, минувшие, призрачные, они лучше всего подходили сейчас, помогая держаться и заставляя помнить, что именно они реальны, а не вот это небо и осточертевшая земля.
Не трагедии, не великие тайны, просто фрагменты, из которых и складывалась жизнь. Хрупкая, готовая оборваться в любое мгновение, но такая упрямая.
Рассказывала про то, как люблю ландыши, и грозу, и вообще позднюю весну с жаркими днями и ночными заморозками. Про учёбу, про студенческие глупости и шутки, про посиделки в парке с пивом вместо прогулянных скучных пар, про любимую скамейку с видом на реку. Про старших братьев — вредных, которые жутко злили меня в детстве, но внезапно оказывались самым надёжным тылом. Как Димка тащил меня, разбившую коленку, несколько километров до дома. Как Макс вытащил из реки, когда в апреле нас понесло прогуляться по льду; как Димка отчаянно ругал нас обоих, когда мокрые и окоченевшие мы вернулись домой, но отпаивал горячим чаем и покрывал потом перед отцом — тот, кажется, до сих пор не знал о нашем приключении.
Я, наверное, половину своей жизни успела рассказать, пока мы брели по серой земле под чёрным небом, усыпанным кокетливо подмигивающими звёздами и занавешенным кисеёй полярного сияния. Огонь и взрывы остались позади — словно бы даже вовсе сгинули, стихли, из всех звуков остался только мой осипший уже голос и посвист ледяного ветра. Свалявшиеся, слипшиеся в сосульки волосы хлестали по онемевшим от холода щекам и непослушным губам.
Казалось, что вожделенное укрытие за всё это время не приблизилось и на метр, но я продолжала идти, уже не чувствуя ни спины, ни ног. Пока вдруг на очередном шаге не поняла, что — пришли.
Приземистое грубое строение из камня, с мохнатой от травы крышей, вросшее в скалу и угрюмо взиравшее на царившее в долине безумие. Я не знала, что это было и откуда взялся здесь этот домик с кособокой деревянной дверью, и даже не задавалась этим вопросом. Я вообще не могла уже думать — казалось, что под ударами ледяного ветра голова промёрзла насквозь, а все мысли в ней слиплись в один маленький снеговой комочек.
На наше счастье дверь была заперта всего лишь на крючок, зацепленный на вбитый в косяк гвоздь. Но на на то, чтобы справиться одеревеневшими пальцами даже с таким примитивным запором, у меня ушло с минуту.
