Дыхание выровнялось. Сердца бились сильно и размеренно. Происходящее снаружи перестало тревожить, сделавшись неважным. Двуногие появлялись время от времени, бродили кругом, галдя и обмениваясь звуковыми сигналами. Писк то смолкал, то делался громче. Двуногие притащили новых неведомых тварей, от которых протянули к нему отростки. Пытались скормить им его быстрее, раз одна не справлялась? А может, эти твари не живые, а представляют собой что-то вроде тех сооружений в огромном скоплении, которые выделяли холод? Только эти выделяют отраву. Зачем это двуногим – предположить трудно. Им свойственно создавать странное и бесполезное. Временами хищник ощущал, как поступающий яд воздействует на процессы в его теле, нарушая баланс внутри тела. Это не имело значения. Все ресурсы уходили сейчас на вызревание яиц. И они созреют – даже если он погибнет. Это хищник знал точно. На достигнутом этапе яйца вполне способны дозреть даже внутри мертвого тела. Потому он мог позволить себе отвлеченные размышления, чтобы отвлечься от окружающего.
Голод отступил, обездвиженное тело наполнила легкость. Это отключились инстинкты выживания, - понял он. Для высокоразвитых существ подобное становилось возможным – их умственное усилие было способно подавить естественные реакции тела. Для животных с низким развитием интеллекта подобное было немыслимо. Он же мог сейчас не тратить ресурсы организма на бессмысленные попытки вырваться из безвыходного положения.
Оставшееся ему время он мог посвятить неторопливым раздумьям о том, что не имело значения для выживания или пользы в текущий момент. И он раздумывал. Вспоминал о прошлом. Родителя, сородичей, место, где появился на свет. Вспоминал, как родитель учил его охотиться. Как впервые с несколькими такими же, как сам, молодыми охотниками отправился на первую охоту вместе с взрослым хищником. Последнее было устоявшейся традицией – взрослый охотник уводил с собой на промысел молодых, чтобы научить собственным примером. Важно в таких случаях было, что взрослый – это не родитель кого-то из молодняка.
Вспоминал о том, как ему сначала родитель, а потом другие взрослые объясняли, что такое – боги, и как к ним обращаться. Отчего-то этой теме, которая всегда крайне мало его интересовала, взрослые относились с непонятным трепетом, точно к чему-то важному. Они неустанно повторяли наставления о богах, хотя он так и не сумел толком понять, что они есть такое.
Боги – это невидимые, неосязаемые существа, неизмеримо могущественные. Они питаются не мясом, в отличие от хищников, а эманациями тел, и взамен способствуют процветанию и благополучию, удаче и здоровью тех, кто обильно кормит их эманациями.
Что такое эманации – хищник понимал не больше, чем что такое – боги. Родитель объяснял ему, что эманации – это сродни испарениям, только незаметные и необоняемые.
Вкупе получалось, что боги – это существа, которые настолько же сильнее хищников, насколько хищники сильнее дичи. И, как хищники питались дичью, боги питались хищниками. Только им не нужно было охотиться и умертвлять добычу: добыча – то есть хищники – должна была добровольно отдавать часть своих тел за помощь в охоте и других делах. Незаметную и не имеющую решающего значения для выживания часть.
Любопытно, чем объяснить поворот в его жизни, который привел к гибели на середине жизненного цикла? Тем, что он крайне редко и небрежно выполнял то, что взрослые называли долгом по отношению к богам, или тем, что он очутился вдали от тех мест, где обитали его сородичи, а значит, и их боги? В самом деле, какая польза могучему существу покидать место постоянного обитания ради одного-единственного сородича своей добычи? Да и сумел ли бы он один прокормить целого бога? Хватило бы на это ресурсов у единственного в округе хищника? Да, когда-то здесь он жил не один, их было несколько. Но он остался последним из всех. Даже если какой-нибудь бог и отправился вслед за ними, он мог и уйти, когда большая часть поселившейся здесь пищи вымерла по разным причинам.
А может, они и вымерли оттого, что богов с ними не было? Или же боги теряют силы на территории, где нет их сородичей? Немного жаль, что нет возможности получить ответы на эти вопросы: боги невидимы, бестелесны и не подают знаков своего присутствия, так что о том, есть они рядом или нет, и что с ними, и какие у них мысли, чувства и намерения, можно лишь догадываться.
А может, здесь, в местах исконного обитания двуногих, где хищники – пришельцы, есть свои боги, привыкшие питаться эманациями двуногих? И они, хищники, посягнули на их добычу? Сами не зная об этом, поскольку не могли видеть знаков присутствия бестелесных существ.
Тогда любопытно – отказались ли боги хищников следовать за самовольным молодняком, или же кто-то из них пошел с ними, но здесь был побежден богами двуногих? Понятно, что боги двуногих должны быть настолько же слабее богов хищников, насколько сами двуногие слабее хищников. Но слабейшие могли победить численным превосходством – так же, как недавно двуногие победили его самого.
Странно, что богам двуногих появилось какое-то дело до единственного хищника. В конце концов, двуногих много, не мог он в одиночку значительно уменьшить их поголовье. Да и вместе с сородичами им это было бы не по силам. Возможно, боги двуногих опасались, что несколько хищников размножатся и станут представлять угрозу? А может, они действовали инстинктивно, просто охраняя территорию от чужаков. Ведь боги подобны своей пище – это он тоже запомнил из рассказов взрослых. Значит, боги двуногих не должны быть не только сильнее, но и умнее своей пищи.
Странно, что перед смертью он думает именно о богах. О тех самых, о которых вспоминал изредка. Тем более странно, что он задумался не о богах своей расы, а о богах двуногих. Он даже не знает наверняка, существуют ли они. Может, боги есть только у высокоразвитых существ? Хотя – взрослые никогда не говорили ему, что это обязательно. Но они вообще никогда не говорили ему, что боги есть у каких-то других рас, кроме их собственной.
Наверное, это яд разрушает мозг, заставляя его выдавать странные фантазии. А может, так действует близость смерти.
Хищник вспомнил последнюю удачную охоту. Прохлада межсезонья, запах воздуха. Ощущение силы в теле. Острое сожаление о том, что не удастся больше почувствовать подобное, захлестнула его. Хотя бы раз вдохнуть свежий воздух, стремительно и бесшумно пронестись по ветвям над землей, ощутить трепет только что убитой дичи и вкус свежей крови…
Вместо этого он ощутил непривычную тяжесть в теле.
9
Сознание точно вернулось из далекого путешествия в умирающую плоть. Он с удивлением осознал собственное чуть затрудненное дыхание, кровоток в сосудах, ровное биение сердец, оставшуюся нудную боль в перекушенном щупальце, усталость от неподвижности, холод.
К неприятным ощущениям добавилось новое, никогда ранее не испытанное. Тяжесть, разлившаяся вдоль мышечной хорды и выпустившая в стороны от нее несколько расширяющихся отростков прямо в щупальца. Тяжесть пульсировала. Она жила самостоятельной жизнью – чтобы ощутить это, достаточно было прислушаться. Зародыши, спавшие внутри всю его жизнь, вызрели меньше, чем за сутки. Им оставалось совсем немного, чтобы сделаться готовыми к следующей стадии развития.
А чувствует он себя совсем неплохо, если не обращать внимания на неудобства, связанные с обездвиженностью. И непохоже на то, что это действует обезболивающий и вызывающий у жертвы эйфорию яд. О последнем тоже рассказывали взрослые, да и случалось ему, будучи совсем молодым, нарываться на использующих подобное других хищников. Ощущения совсем не те. Сознание ясное, мысли четкие. Зрение не расплывается. Слух не обманывает, насколько он может судить. Разве что голод и жажда так и не дали до сих пор о себе знать. Странно.
Впрочем, нет повода раздумывать над непонятным. Мало ли, как может реагировать тело на противоестественные условия существования. У него появилась возможность позаботиться о повышении шансов на выживание своего потомства. Это хорошо.
Разумеется, вылупившиеся из яиц детеныши вполне могут и самостоятельно найти существо, внутри которого смогут вырасти. Крохотные, полупрозрачные, тоненькие червячки были необычайно подвижны. Там, где он родился, для выращивания использовали пойманных животных. Он изредка смутно вспоминал крупного зверя, внутри которого провел некоторое время, прежде чем прорваться наружу.
Он не заметил, как воспоминания снова унесли его далеко. Хищник увидел сплошную движущуюся зелень, ощутил сильный запах гниения и растущих трав и деревьев. Да, одуряющий запах – это то, что ударило и поразило в первую очередь. В первую, после того, как он сумел стряхнуть оцепенение, вызванное внезапной прохладой, которая показалась ему тогда настоящим холодом. Он не сразу обратил внимание на сплошную зелень, переливающуюся множеством оттенков. Там, где он находился, зелень была грязная, душная и темная. Затененная. И все же после полной темноты она показалась необычайно яркой.
Звуки – оглушающе-громкие, и едва уловимые – доносились отовсюду, но среди них он безошибочно определил, в какую сторону удаляются торопливые шаги существа, что служило ему временным пристанищем. Его тяжелую поступь сложно было не различить. Первым порывом было кинуться следом, чтобы вернуться в теплое, спокойное и безопасное пристанище. И, если бы конечности слушались его лучше, он непременно бы так и поступил.
Среди душной зелени таились согревающие кусочки, порожденные гниением. Он сумел найти один такой и забился в гниющую массу, стремясь согреться. Воспоминание о тогдашней растерянности и беспомощности возникло в мельчайших подробностях. Он инстинктивно поежился, ощутив, словно вживую, пробирающий озноб. Хищник вспомнил неловкие, бестолковые движения собственных щупалец, стремящихся сжаться вокруг тела, обернуть его, чтобы защитить от непривычного холода.
Хотя то, что некогда показалось ему невыносимым холодом, на деле было теплом мягкой органики. И родитель, как оказалось позже, находился все время рядом. Он наблюдал за ним и еще за несколькими его братьями. Хищник вспомнил, как он их одного за другим доставал из прелых остатков растительности и относил на подстилку из подсушенной травы под редкими ветвями, образующими сетчатую тень. Подстилку прогрели рассеянные лучи с неба, и на ней озноб несколько ослаб. Позже он узнал, что взрослые нарочно отпускают ослабшего, но живого носителя, чтобы голодные новорожденные детеныши не попытались съесть его – мясо ослабленного животного, наполненное выделениями растущих детенышей, могло повредить им. Маленький хищник копошился в подстилке, временами натыкаясь на братьев, тоже пытающихся ползать.
Щупальце одного из них оказалось совсем тоненьким – он до сих пор помнил сеточку ярких просвечивающих кровеносных сосудов и запах свежего мяса, просачивающийся сквозь кожицу. Может быть, этот детеныш вырвался из тела носителя, не успев толком дозреть, может быть, он просто был таким хилым и слабым – но его запах впервые пробудил голод и инстинкты охотника.
Пронзительный визг оглушил его, когда он вонзил тонкие, прозрачные короткие младенческие клычки в подвернувшееся щупальце. Тогда он впервые ощутил вкус теплой крови.
Отпихивающие его конечности были слишком слабы, они не могли заставить его оторваться от желанной добычи. Неподалеку раздался еще один визг. Это не слишком его заинтересовало – гораздо важнее было то, что брат, укушенный им, сумел перевернуться и добраться зубами до бока его собственной головы. Первая в жизни схватка в любом случае закончилась бы его победой, но слабого брата с другой стороны начал есть кто-то еще. Это окончательно решило участь слабого существа. Хищник вспомнил и ярость, впервые захлестнувшую его, когда он понял, что его добычу кто-то подъедает. Нет, ему не показалось мало, но злость оказалась сильной. После того у него на всю жизнь остались шрамы на голове – куда более глубокие, чем те, что оставил ему съеденный брат.
Он вспомнил, как пытался в слепой ярости кинуться на огромное щупальце, которое растащило его с противником в стороны. Родитель позже рассказывал ему, что он вступил в драку с еще одним, самым сильным из их выводка. Они вдвоем были сильнее всех остальных – родитель это разглядел сразу, и помешал им покалечить друг друга.
Позже, когда подросли, они с братом сильно сблизились – постоянно играли вместе, вместе охотились, когда стали самостоятельными. Родитель не раз вспоминал о том, как они младенцами едва не покалечили, а может, и не съели друг друга. Иногда он говорил, что, возможно, отметины, что они оставили друг другу, это – знак, которым отметили боги двоих сильнейших из помета. При чем здесь боги, когда это они сами с братом, толком не соображавшие в те далекие времена, поранили друг друга, хищник не понимал до сих пор. Кстати, и брат не слишком понимал всех сложностей, связанных с богами. Брат был единственным существом, с которым он мог говорить об этом открыто, не опасаясь наткнуться на осуждение. Ведь были среди племени охотников и такие, что богам уделяли больше внимания, чем своим видимым сородичам.
Мысли вернулись к первому дню, на травяной подстилке. Позже он узнал от родителя, что их тогда от многочисленного выводка осталось шестеро. Сам он этого не видел – так и уснул, наевшись до отвала, на залитой кровью изрытой подстилке. Двоих тогда родитель сам же и добил – один слишком пострадал от того, кого пытался съесть – собственно, те двое практически сожрали друг друга, просто один прожил немного дольше. Второй родился чересчур слабым, просто его никто не тронул. В начавшейся грызне его случайно спихнули с подстилки, не заметив.
Он вспомнил, как проснулся уже позже, на сухой и чистой подстилке, и сумел осмотреться немного лучше. Рядом просыпались братья. Голод тоже просыпался, но теперь они не решались сразу нападать друг на друга – наученные опытом, понимали, что могут получить отпор, а то и сами стать едой. И они настороженно присматривались друг к другу, инстинктивно сдерживая движения.
Вскоре появился родитель со свежей добычей. Это разрешило противостояние четверых выживших. Они дружно кинулись на принесенное мясо. Поначалу они пытались отталкивать друг друга, но родитель быстро усмирил потомство, разъяснив при помощи легких тычков, что есть можно и всем вместе, и всем им хватит. Наевшись, он снова незаметно для себя провалился в сон.
Следующее пробуждение оказалось более спокойным – братья присматривались друг к другу без прежней агрессии. Один из них попытался сунуться к нему, и ухватить зубами за щупальце. Получил этим самым щупальцем щелчок по глазу и отпрянул. А тут и родитель с едой подоспел. Драки в этот раз тоже не было – разве что тот же из братьев попытался отпихивать других по очереди, но попытки быстро закончились.
Проснувшись в очередной раз, он обнаружил, что их осталось трое. Излишне торопливый брат исчез. Много позже родитель объяснял им, что непонятливость и медленная сообразительность – такой же дефект, как и слабость, и болезненность, и так же подлежит уничтожению. Во избежание передачи потомству порченых качеств.
Голод отступил, обездвиженное тело наполнила легкость. Это отключились инстинкты выживания, - понял он. Для высокоразвитых существ подобное становилось возможным – их умственное усилие было способно подавить естественные реакции тела. Для животных с низким развитием интеллекта подобное было немыслимо. Он же мог сейчас не тратить ресурсы организма на бессмысленные попытки вырваться из безвыходного положения.
Оставшееся ему время он мог посвятить неторопливым раздумьям о том, что не имело значения для выживания или пользы в текущий момент. И он раздумывал. Вспоминал о прошлом. Родителя, сородичей, место, где появился на свет. Вспоминал, как родитель учил его охотиться. Как впервые с несколькими такими же, как сам, молодыми охотниками отправился на первую охоту вместе с взрослым хищником. Последнее было устоявшейся традицией – взрослый охотник уводил с собой на промысел молодых, чтобы научить собственным примером. Важно в таких случаях было, что взрослый – это не родитель кого-то из молодняка.
Вспоминал о том, как ему сначала родитель, а потом другие взрослые объясняли, что такое – боги, и как к ним обращаться. Отчего-то этой теме, которая всегда крайне мало его интересовала, взрослые относились с непонятным трепетом, точно к чему-то важному. Они неустанно повторяли наставления о богах, хотя он так и не сумел толком понять, что они есть такое.
Боги – это невидимые, неосязаемые существа, неизмеримо могущественные. Они питаются не мясом, в отличие от хищников, а эманациями тел, и взамен способствуют процветанию и благополучию, удаче и здоровью тех, кто обильно кормит их эманациями.
Что такое эманации – хищник понимал не больше, чем что такое – боги. Родитель объяснял ему, что эманации – это сродни испарениям, только незаметные и необоняемые.
Вкупе получалось, что боги – это существа, которые настолько же сильнее хищников, насколько хищники сильнее дичи. И, как хищники питались дичью, боги питались хищниками. Только им не нужно было охотиться и умертвлять добычу: добыча – то есть хищники – должна была добровольно отдавать часть своих тел за помощь в охоте и других делах. Незаметную и не имеющую решающего значения для выживания часть.
Любопытно, чем объяснить поворот в его жизни, который привел к гибели на середине жизненного цикла? Тем, что он крайне редко и небрежно выполнял то, что взрослые называли долгом по отношению к богам, или тем, что он очутился вдали от тех мест, где обитали его сородичи, а значит, и их боги? В самом деле, какая польза могучему существу покидать место постоянного обитания ради одного-единственного сородича своей добычи? Да и сумел ли бы он один прокормить целого бога? Хватило бы на это ресурсов у единственного в округе хищника? Да, когда-то здесь он жил не один, их было несколько. Но он остался последним из всех. Даже если какой-нибудь бог и отправился вслед за ними, он мог и уйти, когда большая часть поселившейся здесь пищи вымерла по разным причинам.
А может, они и вымерли оттого, что богов с ними не было? Или же боги теряют силы на территории, где нет их сородичей? Немного жаль, что нет возможности получить ответы на эти вопросы: боги невидимы, бестелесны и не подают знаков своего присутствия, так что о том, есть они рядом или нет, и что с ними, и какие у них мысли, чувства и намерения, можно лишь догадываться.
А может, здесь, в местах исконного обитания двуногих, где хищники – пришельцы, есть свои боги, привыкшие питаться эманациями двуногих? И они, хищники, посягнули на их добычу? Сами не зная об этом, поскольку не могли видеть знаков присутствия бестелесных существ.
Тогда любопытно – отказались ли боги хищников следовать за самовольным молодняком, или же кто-то из них пошел с ними, но здесь был побежден богами двуногих? Понятно, что боги двуногих должны быть настолько же слабее богов хищников, насколько сами двуногие слабее хищников. Но слабейшие могли победить численным превосходством – так же, как недавно двуногие победили его самого.
Странно, что богам двуногих появилось какое-то дело до единственного хищника. В конце концов, двуногих много, не мог он в одиночку значительно уменьшить их поголовье. Да и вместе с сородичами им это было бы не по силам. Возможно, боги двуногих опасались, что несколько хищников размножатся и станут представлять угрозу? А может, они действовали инстинктивно, просто охраняя территорию от чужаков. Ведь боги подобны своей пище – это он тоже запомнил из рассказов взрослых. Значит, боги двуногих не должны быть не только сильнее, но и умнее своей пищи.
Странно, что перед смертью он думает именно о богах. О тех самых, о которых вспоминал изредка. Тем более странно, что он задумался не о богах своей расы, а о богах двуногих. Он даже не знает наверняка, существуют ли они. Может, боги есть только у высокоразвитых существ? Хотя – взрослые никогда не говорили ему, что это обязательно. Но они вообще никогда не говорили ему, что боги есть у каких-то других рас, кроме их собственной.
Наверное, это яд разрушает мозг, заставляя его выдавать странные фантазии. А может, так действует близость смерти.
Хищник вспомнил последнюю удачную охоту. Прохлада межсезонья, запах воздуха. Ощущение силы в теле. Острое сожаление о том, что не удастся больше почувствовать подобное, захлестнула его. Хотя бы раз вдохнуть свежий воздух, стремительно и бесшумно пронестись по ветвям над землей, ощутить трепет только что убитой дичи и вкус свежей крови…
Вместо этого он ощутил непривычную тяжесть в теле.
9
Сознание точно вернулось из далекого путешествия в умирающую плоть. Он с удивлением осознал собственное чуть затрудненное дыхание, кровоток в сосудах, ровное биение сердец, оставшуюся нудную боль в перекушенном щупальце, усталость от неподвижности, холод.
К неприятным ощущениям добавилось новое, никогда ранее не испытанное. Тяжесть, разлившаяся вдоль мышечной хорды и выпустившая в стороны от нее несколько расширяющихся отростков прямо в щупальца. Тяжесть пульсировала. Она жила самостоятельной жизнью – чтобы ощутить это, достаточно было прислушаться. Зародыши, спавшие внутри всю его жизнь, вызрели меньше, чем за сутки. Им оставалось совсем немного, чтобы сделаться готовыми к следующей стадии развития.
А чувствует он себя совсем неплохо, если не обращать внимания на неудобства, связанные с обездвиженностью. И непохоже на то, что это действует обезболивающий и вызывающий у жертвы эйфорию яд. О последнем тоже рассказывали взрослые, да и случалось ему, будучи совсем молодым, нарываться на использующих подобное других хищников. Ощущения совсем не те. Сознание ясное, мысли четкие. Зрение не расплывается. Слух не обманывает, насколько он может судить. Разве что голод и жажда так и не дали до сих пор о себе знать. Странно.
Впрочем, нет повода раздумывать над непонятным. Мало ли, как может реагировать тело на противоестественные условия существования. У него появилась возможность позаботиться о повышении шансов на выживание своего потомства. Это хорошо.
Разумеется, вылупившиеся из яиц детеныши вполне могут и самостоятельно найти существо, внутри которого смогут вырасти. Крохотные, полупрозрачные, тоненькие червячки были необычайно подвижны. Там, где он родился, для выращивания использовали пойманных животных. Он изредка смутно вспоминал крупного зверя, внутри которого провел некоторое время, прежде чем прорваться наружу.
Он не заметил, как воспоминания снова унесли его далеко. Хищник увидел сплошную движущуюся зелень, ощутил сильный запах гниения и растущих трав и деревьев. Да, одуряющий запах – это то, что ударило и поразило в первую очередь. В первую, после того, как он сумел стряхнуть оцепенение, вызванное внезапной прохладой, которая показалась ему тогда настоящим холодом. Он не сразу обратил внимание на сплошную зелень, переливающуюся множеством оттенков. Там, где он находился, зелень была грязная, душная и темная. Затененная. И все же после полной темноты она показалась необычайно яркой.
Звуки – оглушающе-громкие, и едва уловимые – доносились отовсюду, но среди них он безошибочно определил, в какую сторону удаляются торопливые шаги существа, что служило ему временным пристанищем. Его тяжелую поступь сложно было не различить. Первым порывом было кинуться следом, чтобы вернуться в теплое, спокойное и безопасное пристанище. И, если бы конечности слушались его лучше, он непременно бы так и поступил.
Среди душной зелени таились согревающие кусочки, порожденные гниением. Он сумел найти один такой и забился в гниющую массу, стремясь согреться. Воспоминание о тогдашней растерянности и беспомощности возникло в мельчайших подробностях. Он инстинктивно поежился, ощутив, словно вживую, пробирающий озноб. Хищник вспомнил неловкие, бестолковые движения собственных щупалец, стремящихся сжаться вокруг тела, обернуть его, чтобы защитить от непривычного холода.
Хотя то, что некогда показалось ему невыносимым холодом, на деле было теплом мягкой органики. И родитель, как оказалось позже, находился все время рядом. Он наблюдал за ним и еще за несколькими его братьями. Хищник вспомнил, как он их одного за другим доставал из прелых остатков растительности и относил на подстилку из подсушенной травы под редкими ветвями, образующими сетчатую тень. Подстилку прогрели рассеянные лучи с неба, и на ней озноб несколько ослаб. Позже он узнал, что взрослые нарочно отпускают ослабшего, но живого носителя, чтобы голодные новорожденные детеныши не попытались съесть его – мясо ослабленного животного, наполненное выделениями растущих детенышей, могло повредить им. Маленький хищник копошился в подстилке, временами натыкаясь на братьев, тоже пытающихся ползать.
Щупальце одного из них оказалось совсем тоненьким – он до сих пор помнил сеточку ярких просвечивающих кровеносных сосудов и запах свежего мяса, просачивающийся сквозь кожицу. Может быть, этот детеныш вырвался из тела носителя, не успев толком дозреть, может быть, он просто был таким хилым и слабым – но его запах впервые пробудил голод и инстинкты охотника.
Пронзительный визг оглушил его, когда он вонзил тонкие, прозрачные короткие младенческие клычки в подвернувшееся щупальце. Тогда он впервые ощутил вкус теплой крови.
Отпихивающие его конечности были слишком слабы, они не могли заставить его оторваться от желанной добычи. Неподалеку раздался еще один визг. Это не слишком его заинтересовало – гораздо важнее было то, что брат, укушенный им, сумел перевернуться и добраться зубами до бока его собственной головы. Первая в жизни схватка в любом случае закончилась бы его победой, но слабого брата с другой стороны начал есть кто-то еще. Это окончательно решило участь слабого существа. Хищник вспомнил и ярость, впервые захлестнувшую его, когда он понял, что его добычу кто-то подъедает. Нет, ему не показалось мало, но злость оказалась сильной. После того у него на всю жизнь остались шрамы на голове – куда более глубокие, чем те, что оставил ему съеденный брат.
Он вспомнил, как пытался в слепой ярости кинуться на огромное щупальце, которое растащило его с противником в стороны. Родитель позже рассказывал ему, что он вступил в драку с еще одним, самым сильным из их выводка. Они вдвоем были сильнее всех остальных – родитель это разглядел сразу, и помешал им покалечить друг друга.
Позже, когда подросли, они с братом сильно сблизились – постоянно играли вместе, вместе охотились, когда стали самостоятельными. Родитель не раз вспоминал о том, как они младенцами едва не покалечили, а может, и не съели друг друга. Иногда он говорил, что, возможно, отметины, что они оставили друг другу, это – знак, которым отметили боги двоих сильнейших из помета. При чем здесь боги, когда это они сами с братом, толком не соображавшие в те далекие времена, поранили друг друга, хищник не понимал до сих пор. Кстати, и брат не слишком понимал всех сложностей, связанных с богами. Брат был единственным существом, с которым он мог говорить об этом открыто, не опасаясь наткнуться на осуждение. Ведь были среди племени охотников и такие, что богам уделяли больше внимания, чем своим видимым сородичам.
Мысли вернулись к первому дню, на травяной подстилке. Позже он узнал от родителя, что их тогда от многочисленного выводка осталось шестеро. Сам он этого не видел – так и уснул, наевшись до отвала, на залитой кровью изрытой подстилке. Двоих тогда родитель сам же и добил – один слишком пострадал от того, кого пытался съесть – собственно, те двое практически сожрали друг друга, просто один прожил немного дольше. Второй родился чересчур слабым, просто его никто не тронул. В начавшейся грызне его случайно спихнули с подстилки, не заметив.
Он вспомнил, как проснулся уже позже, на сухой и чистой подстилке, и сумел осмотреться немного лучше. Рядом просыпались братья. Голод тоже просыпался, но теперь они не решались сразу нападать друг на друга – наученные опытом, понимали, что могут получить отпор, а то и сами стать едой. И они настороженно присматривались друг к другу, инстинктивно сдерживая движения.
Вскоре появился родитель со свежей добычей. Это разрешило противостояние четверых выживших. Они дружно кинулись на принесенное мясо. Поначалу они пытались отталкивать друг друга, но родитель быстро усмирил потомство, разъяснив при помощи легких тычков, что есть можно и всем вместе, и всем им хватит. Наевшись, он снова незаметно для себя провалился в сон.
Следующее пробуждение оказалось более спокойным – братья присматривались друг к другу без прежней агрессии. Один из них попытался сунуться к нему, и ухватить зубами за щупальце. Получил этим самым щупальцем щелчок по глазу и отпрянул. А тут и родитель с едой подоспел. Драки в этот раз тоже не было – разве что тот же из братьев попытался отпихивать других по очереди, но попытки быстро закончились.
Проснувшись в очередной раз, он обнаружил, что их осталось трое. Излишне торопливый брат исчез. Много позже родитель объяснял им, что непонятливость и медленная сообразительность – такой же дефект, как и слабость, и болезненность, и так же подлежит уничтожению. Во избежание передачи потомству порченых качеств.
