Но и уходить с пустым хвостом я тоже не собиралась: мое время дорого стоит. Уж точно дороже, чем ее жалкие желания.
— Я, правда, хотела, чтобы все сложилось по-другому. Видит бог, я пыталась…
— Бог не видит, — сухо перебила я ее жалкое блеяние, которое изрядно утомило. — Никто тебя не видит. И никто из твоих богов тебя не слышит, — я растянула губы в алчной усмешке. — Здесь только я.
Женщина даже пикнуть не успела, как черная густая тень заключила ее в холодные объятия. В полудюйме от нежной кожи ее горла завис мой острый черный коготь.
— Милдред! — от громогласного мужского рева задребезжала посуда на столике. Комнату наполнил мерзкий гнилостный запах, и я снова чихнула. — Милли, детка, я ведь еще не закончил! Где же моя красавица прячется? Обе мои красавицы?
Женщина вздрогнула всем телом, испугавшись густого баса больше, чем меня. Это заинтриговало. Вспыхнувшее было раздражение сменилось сначала любопытством, а затем брезгливостью.
Я зажала нос, оглянулась и громко фыркнула: так вот откуда этот запах! Едкое, щиплющее глаза и нос, амбре тупой озлобленности и неоправданно дерзкой самонадеянности исходило от тяжело ступающего по скрипящим половицам дородного мужского тела.
— Ми-илдред! — снова завыло тело из темноты коридора, и женщина, прильнув ко мне, сжалась в нелепой попытке стать невидимой.
Похоже, сейчас она совершенно не возражала отдать свою жизнь в мои когти, предпочтя меня, злобную предвечную, какому-то убогому смертному. Это было невероятно смешно. А еще немножечко — лишь самую малость! — обидно. Пожалуй, то была самая дерзкая неосознанная попытка оскорбить достоинство моровой инферии.
Я ухмыльнулась, испытав новый прилив вдохновения, а затем — настоящий восторг. Думаю, мне все же удастся сегодня повеселиться.
— Это он? — кратко осведомилась я, хотя в этом не было необходимости.
Женщина тихо всхлипнула и кивнула. Ее тело сотрясала крупная дрожь, невидящие стеклянные глаза расширились от ужаса.
— Что отдашь?
Женщина вдруг перестала дрожать. Ее пустой бегающий взгляд обрел какое-то злое животное выражение, плечи расправились — взывающая уверенно выпрямилась и впервые с нашей встречи посмотрела мне прямо в глаза.
— Все, что попросишь.
Я облизала губы в предвкушении и улыбнулась еще шире, обнажив клыки. О, как же аппетитна эта струящаяся по ее эфиру сладкой патокой отчаянная, злая решимость, подпитанная уверенностью в собственном выборе.
— Годится.
— Милдред! — громыхнуло прямо позади меня, и я приготовилась. — Ну, где же ты, Милли? Душенька моя, ты ведь знаешь, что от меня не спрятаться. Ни тебе, — пахнуло отвратительным запахом перегара и какой-то химической органикой. А еще тонким, едва уловимым запахом отчаянной надежды и — о, как же я его ненавижу! — детского ужаса. — Ни твоим поскребышам.
Позади нас раздался тихий всхлип, и женщина изо всех сил дернулась к двери, благо я была к этому готова и скрутила ее хрупкое тельце.
— Предоставь это мне.
Взывающая сильно сжала мою руку и, не сводя взгляда с мрака прихожей, слегка отстранилась, уступив мне свое самое сокровенное желание. И вовремя — в проеме двери выросла гора жира и вялых мышц. Рыхлое, разбалованное силой земного и диванного притяжения, тело остановилось у самого порога, выставив перед собой, словно щит, восьмилетнюю девочку в мятой пижамке с хомячками. Мордочка одного из хомяков в складках хлопка исказилась жутковатой гримасой.
— Нашел, — застонала женщина и снова попыталась вырваться из моего захвата. — Элли, детка.
Я сцепила зубы, не позволяя бурлящему раздражению перерасти в клокочущую ярость. Использовать силу и власть, доминируя над слабейшими и превращая оных в орудие для удовлетворения самых низменных и темных желаний — привилегия предвечных.
И наша же прерогатива.
— Ну что же мы остановились? — ласково, точно дорогому гостю, промурлыкала я, сделав свой эфир видимым не только для взывающей, и развела руки. — Проходите, не стесняйтесь. Чувствуйте себя, как дома.
Мужчина растерянно закряхтел. Обрюзгшее, явно не отягощенное печатью интеллекта и сострадания, лицо удивленно вытянулось. В глазах малышки же, напротив, загорелись искорки надежды, и она выжидающе уставилась на меня.
— Ты?! Да кто ты… Я и есть дома, тварь! — рявкнуло обалдевшее от моей дерзости тело и рвануло вперед. Но далеко ему уйти не удалось: следуя моей воле, туша запуталась в собственных ногах и, выпустив ладонь девочки, размазалась по дверному косяку. Я поманила ладонью, и сообразительная девчушка поспешила к нам. — Куда?!
Мужчина дернулся, но его широкие ладони наткнулись на невидимую преграду и застыли в воздухе. Я сжала пальцы в кулак: суставы на руках мужчины неприятно хрупнули. Он взревел и, опустив подбородок к груди, словно раненый бык, грузно рванул ко мне.
Я даже не шелохнулась. Только приподняла брови: теперь руки смертного под невидимым натяжением потянулись за его спину, а затем — вверх, вынуждая тело прогнуться в неестественном и крайне болезненном поклоне.
Свое дело я знала хорошо. Даже слишком.
Смертный протяжно завыл от боли.
— Скорее иди ко мне, маленькая. Не смотри, — услышала я дрожащий голос позади и застыла. В груди что-то робко дрогнуло. — Вот так, милая, закрой глазки. Ничего не бойся, мама с тобой.
Мужчина с ненавистью посмотрел в угол и, шагнув, разразился мерзкой бранью. Я скривилась и щелкнула пальцами. Брань тут же сменилась глухим натужным стоном.
— Тише, милый, — проурчала я раздражающим старческим голосом. — Тут же дети, — и легонько взмахнула ладонью.
Подчиняясь нечеловеческой силе, мужчина бухнулся на колени и прохрипел ругательства.
— Верно, — ухмыльнулась я, обнажив удлинившиеся клыки. — Впрочем, до тебя мне все же далеко.
— Листера, — услышала я тихий умоляющий голос и поежилась: на дух не переношу мольбы и жалобные причитания! — Хозяйка. Повелительница… Только не убивай! Прошу.
Я чуть повернула голову в сторону и, ухватив краешком глаза движение, кивнула в ответ.
Что ж, воля твоя. И желание тоже твое. Смотри не пожалей потом.
Я снова взмахнула ладонью, и комнату заволокло густым черным дымом, скрывая меня и мою игрушку от ненужных взглядов и ушей. Обретший свободу смертный упал на четвереньки и зашелся в хриплом кашле. Я шагнула и опустилась на корточки прямо перед ним.
— Ну что, милый, — безразличным тоном произнесла я, равнодушно глядя на покрывшееся багровыми пятнами мясистое лицо. — Перестанешь слабых обижать?
Меня опалило полным отвращения и непримиримой злобы взглядом.
— Убирайся в ад, отродье.
Я покачала головой: некоторых не исправит даже могила.
— Если только с тобой, милый, — прошептала я, расплывшись в зловещей ухмылке.
Смертный дернулся было, но я ловко перехватила его крупное запястье, а затем крепко сжала — и тут же охнула, ощутив сильнейший удар под дых.
Новый призыв? Сейчас? Да вы шутите!
А смертный, не будь дураком, тут же воспользовался моим замешательством, выхватил свое запястье и, схватив меня за горло, повалил на пол. Навалился сверху всем весом и принялся душить.
От неожиданности я тихо вскрикнула и лихорадочно ухватилась за его жилистые руки.
Что вообще происходит? Из-под какого, спрашивается, хвоста Багрового этот неподготовленный смертный вдруг вытащил способность касаться эфира предвечного?! Так, ладно, потом разберемся.
— Допрыгалась, тварь? — разъяренно прохрипел мужчина мне в лицо и осклабился. — И кто тут теперь кого обижает, отродье? А? Отвечай! Что, не можешь, тварь? А? — шипел он, с каждым вопросом все сильнее сжимая ладони на моей шее.
Я поморщилась. И вовсе не от его импровизированного массажа. И даже не от его зловонного, насквозь пропитанного алкогольными парами и удушливым гнилостным смрадом, дыхания.
Новый взывающий, чей призыв скрутил мой эфир в болезненном спазме, обладал поистине огромной силой. Мне стоило неимоверных усилий сохранить непринужденное выражение лица в то время, как призыв становился все настойчивее, а боль — невыносимее. Кем бы ни был этот новый взывающий, он точно знал, кого и для чего он зовет. И в любой другой день я бы даже порадовалась возможности пообщаться с по-настоящему сильным взывающим. Но только не сейчас.
До чего же не вовремя!
— Ну что молчишь, тварь? — моему душителю, очевидно, совершенно не понравилось, что жертва никак не реагирует на его старания. Переместив вес, он изо всех сил вдавил пальцы рук в мою шею. — Не можешь больше говорить?
На щеку брызнули мерзкие вязкие капли, став последними в чаше терпения.
— Достал, — прохрипела я и распахнула глаза, впившись немигающим взглядом в своего мучителя.
Когти в мгновение ока заострились и, удлинившись, с влажным причмокиванием впились в грубую кожу его рук. Мужчина отчаянно взревел и отпрянул, а я вцепилась в его рыхлое багровое лицо.
— А-а, пус… пусти, тварь!
— Ну уж нет. Ты пойдешь со мной, — проворчала я, с трудом удерживая себя в сознании и конкретно в этой квартире, в то время как мой эфир уже вовсю влекло к новому взывающему. И воли противостоять этой безумной силе призыва практически не осталось.
Да сколько же решительности у этого смертного? Признаться, мне уже самой не терпелось взглянуть на своего нового взывающего, но не в моих правилах сбегать, не выполнив все условия сделки. Пускай и номинальной.
— Да погоди же ты! — прорычала я, сконцентрировавшись на точке между ключицами, которая, судя по ощущениям, горела Багровым пламенем.
Солнечное сплетение, откуда и начался призыв, я не чувствовала вообще. Полагаю, моя нижняя часть эфирного тела уже валялась где-то между черными свечами и намоленной солью в самом центре пентаграммы взывающего.
Изящно, надеюсь, валялась. Ибо произвести первое впечатление у меня уже, к сожалению, не получится.
— Угр-р, — издало нечто среднее между рычанием и стоном лицо под моими пальцами и рвануло в сторону в попытке освободиться.
И в какой-то мере ему это удалось.
Несколько мгновений мужчина ошеломленно взирал на полупрозрачный слепок своей физиономии в моих почерневших пальцах, а затем истошно заорал от ужаса. Ну, или от восторга. Я так-то не сильна в человеческих эмоциях, особенно, если смертные пытаются их выразить, будучи лишенными внушительной части своего эфира и, как следствие, голоса.
Услада для ушей!
Я крепче сжала эфир смертного и скривилась от резкого и до боли знакомого аромата его эфира. А если точнее, не совсем его. Еще один предвечный? Прямо здесь? Да что с этим смертным не так? Ой-ох, не могу больше терпеть. И закончить, как планировала, я тоже уже не в силах.
Моровая урна! Насколько же было бы проще, если бы меня попросили его убить! Но не-ет, у нас же нынче в моде совесть, жалость и еще бесолион раздражающих человеческих душестраданий, которые, заменяя рациональные зерна устремлений плевелами бесплодных мечтаний, затмевают зачатки разума и губят остатки логики.
Достало!
Собрав остатки сил, я сжала ладонь в кулак, а затем, подтянув к себе эфир смертного как можно ближе, швырнула ему в два его обалдевших лица густой и пропитанный моим эфиром черный дым.
Надеюсь, сработает. По крайней мере, я сделала все, что смогла.
Тут же меня что-то сильно толкнуло в грудь, и я, позволив себе, наконец, расслабиться, устремилась вслед за тянущей силой призыва.
— Будь паинькой, — ухмыльнулась я напоследок ошеломленно пялящемуся в пространство мужчине, лицо которого приобрело невинное, начисто лишенное тяжелого груза интеллекта и памяти, выражение. Его рот растянулся в глупой и по-детски искренней улыбке, и смертный пустил счастливые пузыри.
— Даже так? — немного озадаченно протянула я и хмыкнула.
Вероятно, я все же немного перестаралась. Но эффект кратковременный, так что, думаю, моя, теперь уже предыдущая, взывающая успеет этим воспользоваться.
А меня ждала новая и, надеюсь, крайне интересная встреча.
В просторном подвальном помещении, освещенном тридцатью тремя свечами, десятком керосиновых ламп и пятью огромными кемпинговыми фонарями было совсем как в машине при первом дежурстве Торена: мрачно, жутко и отдавало зловонным напоминанием о чьем-то неудавшемся ужине.
Придя в себя после первого и явно неудачного призыва, Торен вышел из защитной печати. Гадливо стряхнув с рук густую липкую сажу, он поспешил к тщательно подготовленному алатарю и, опустив на подбородок заговоренную тканевую маску, жадно приник к бутылке с освященной водой.
Стало гораздо легче. Вода мягко обволакивала горло живительной прохладой, унимая колючие спазмы и успокаивая готовый вывернуться наизнанку желудок.
— Чтоб его, — тихо простонал Торен, невидяще глядя на обугленную пентаграмму в центре каменного пола, убеленного рассыпанной повсюду освященной солью. Затем вдруг со всей злости швырнул на пол почти опустевшую бутыль, которая тут же разбилась. — Да чтоб вас всех!
Капли голубоватой жидкости, едва коснувшись краев пентаграммы, зло зашипели и растворились в клубах густого грязно-серого пара, увлекая за собой рисунок и пепельные остатки несчастного сумеречного.
Торен тяжело вздохнул и устало опустился на деревянную скамью у стены.
Итак, первый призванный бес оказался бесполезен. А теперь к тому же еще и мертв. Как так вышло, Торен и сам толком не понял. Все случилось настолько быстро и неожиданно, что взывающий с призванным даже моргнуть не успели.
И ведь ничего не предвещало, как говорится. Явившийся на зов бес в ожидаемо устрашающей манере принялся запугивать Торена своим отвратительным видом, безграничным могуществом и кровожадными намерениями. Однако после активации непробиваемо спокойным Тореном ограничивающей печати вокруг беса, прыти у последнего слегка поубавилось. А уж когда Торен озвучил условия сделки, сумеречный и вовсе скривился, как-то весь подсдулся и принялся бурчать что он, дескать, не какая-то там моровая инферия, чтобы совать свой нежный и чувствительный пятачок во всякую людскую парашу вроде проклятий. И разошлись бы взаимно недовольные друг другом призванный и взывающий, если бы разочарованный Торен не наградил беса парочкой уничижительных «комплиментов». Такого пренебрежения к своему сумеречному величию бес стерпеть не смог и решил продемонстрировать жалкой человеческой душонке свое могущества, насмешливо коснувшись ларца с лежащей в нем проклятой фигуркой ангелочка.
Ну вот и доигрались оба, что сказать! Последствия сего неразумного решения Торену теперь придется убирать сильнодействующим ингибитором, попутно отмывая пол сильнодействующей содой с хлором. Хорошо еще, что самого не зацепило.
Торен тряхнул головой в попытке хоть немного развеять жуткое видение, но унять крупную дрожь в теле он был пока не в силах. Торен шумно выдохнул и закрыл глаза, чтобы успокоиться и собрать с мыслями, хотя в его ушах все еще стоял отчаянный визг несчастного сумеречного.
Не то чтобы Торену было невероятно жаль коварную, изворотливую хеймовскую тварь, жаждавшую всеми возможными способами если не присосаться к душе взывающего, то хотя бы ее понадкусывать. Но что-то в груди Торена все же сжалось, когда незадачливого беса разорвало и искромсало в густой липкий пепел, стоило тому беспечно прикоснуться к ларцу с проклятием. Тем самым проклятием, что цепкой ядовитой паутиной опутало его бедную младшую сестру и теперь день ото дня все туже сжимает ее хрупкое сердечко.
— Я, правда, хотела, чтобы все сложилось по-другому. Видит бог, я пыталась…
— Бог не видит, — сухо перебила я ее жалкое блеяние, которое изрядно утомило. — Никто тебя не видит. И никто из твоих богов тебя не слышит, — я растянула губы в алчной усмешке. — Здесь только я.
Женщина даже пикнуть не успела, как черная густая тень заключила ее в холодные объятия. В полудюйме от нежной кожи ее горла завис мой острый черный коготь.
— Милдред! — от громогласного мужского рева задребезжала посуда на столике. Комнату наполнил мерзкий гнилостный запах, и я снова чихнула. — Милли, детка, я ведь еще не закончил! Где же моя красавица прячется? Обе мои красавицы?
Женщина вздрогнула всем телом, испугавшись густого баса больше, чем меня. Это заинтриговало. Вспыхнувшее было раздражение сменилось сначала любопытством, а затем брезгливостью.
Я зажала нос, оглянулась и громко фыркнула: так вот откуда этот запах! Едкое, щиплющее глаза и нос, амбре тупой озлобленности и неоправданно дерзкой самонадеянности исходило от тяжело ступающего по скрипящим половицам дородного мужского тела.
— Ми-илдред! — снова завыло тело из темноты коридора, и женщина, прильнув ко мне, сжалась в нелепой попытке стать невидимой.
Похоже, сейчас она совершенно не возражала отдать свою жизнь в мои когти, предпочтя меня, злобную предвечную, какому-то убогому смертному. Это было невероятно смешно. А еще немножечко — лишь самую малость! — обидно. Пожалуй, то была самая дерзкая неосознанная попытка оскорбить достоинство моровой инферии.
Я ухмыльнулась, испытав новый прилив вдохновения, а затем — настоящий восторг. Думаю, мне все же удастся сегодня повеселиться.
— Это он? — кратко осведомилась я, хотя в этом не было необходимости.
Женщина тихо всхлипнула и кивнула. Ее тело сотрясала крупная дрожь, невидящие стеклянные глаза расширились от ужаса.
— Что отдашь?
Женщина вдруг перестала дрожать. Ее пустой бегающий взгляд обрел какое-то злое животное выражение, плечи расправились — взывающая уверенно выпрямилась и впервые с нашей встречи посмотрела мне прямо в глаза.
— Все, что попросишь.
Я облизала губы в предвкушении и улыбнулась еще шире, обнажив клыки. О, как же аппетитна эта струящаяся по ее эфиру сладкой патокой отчаянная, злая решимость, подпитанная уверенностью в собственном выборе.
— Годится.
— Милдред! — громыхнуло прямо позади меня, и я приготовилась. — Ну, где же ты, Милли? Душенька моя, ты ведь знаешь, что от меня не спрятаться. Ни тебе, — пахнуло отвратительным запахом перегара и какой-то химической органикой. А еще тонким, едва уловимым запахом отчаянной надежды и — о, как же я его ненавижу! — детского ужаса. — Ни твоим поскребышам.
Позади нас раздался тихий всхлип, и женщина изо всех сил дернулась к двери, благо я была к этому готова и скрутила ее хрупкое тельце.
— Предоставь это мне.
Взывающая сильно сжала мою руку и, не сводя взгляда с мрака прихожей, слегка отстранилась, уступив мне свое самое сокровенное желание. И вовремя — в проеме двери выросла гора жира и вялых мышц. Рыхлое, разбалованное силой земного и диванного притяжения, тело остановилось у самого порога, выставив перед собой, словно щит, восьмилетнюю девочку в мятой пижамке с хомячками. Мордочка одного из хомяков в складках хлопка исказилась жутковатой гримасой.
— Нашел, — застонала женщина и снова попыталась вырваться из моего захвата. — Элли, детка.
Я сцепила зубы, не позволяя бурлящему раздражению перерасти в клокочущую ярость. Использовать силу и власть, доминируя над слабейшими и превращая оных в орудие для удовлетворения самых низменных и темных желаний — привилегия предвечных.
И наша же прерогатива.
— Ну что же мы остановились? — ласково, точно дорогому гостю, промурлыкала я, сделав свой эфир видимым не только для взывающей, и развела руки. — Проходите, не стесняйтесь. Чувствуйте себя, как дома.
Мужчина растерянно закряхтел. Обрюзгшее, явно не отягощенное печатью интеллекта и сострадания, лицо удивленно вытянулось. В глазах малышки же, напротив, загорелись искорки надежды, и она выжидающе уставилась на меня.
— Ты?! Да кто ты… Я и есть дома, тварь! — рявкнуло обалдевшее от моей дерзости тело и рвануло вперед. Но далеко ему уйти не удалось: следуя моей воле, туша запуталась в собственных ногах и, выпустив ладонь девочки, размазалась по дверному косяку. Я поманила ладонью, и сообразительная девчушка поспешила к нам. — Куда?!
Мужчина дернулся, но его широкие ладони наткнулись на невидимую преграду и застыли в воздухе. Я сжала пальцы в кулак: суставы на руках мужчины неприятно хрупнули. Он взревел и, опустив подбородок к груди, словно раненый бык, грузно рванул ко мне.
Я даже не шелохнулась. Только приподняла брови: теперь руки смертного под невидимым натяжением потянулись за его спину, а затем — вверх, вынуждая тело прогнуться в неестественном и крайне болезненном поклоне.
Свое дело я знала хорошо. Даже слишком.
Смертный протяжно завыл от боли.
— Скорее иди ко мне, маленькая. Не смотри, — услышала я дрожащий голос позади и застыла. В груди что-то робко дрогнуло. — Вот так, милая, закрой глазки. Ничего не бойся, мама с тобой.
Мужчина с ненавистью посмотрел в угол и, шагнув, разразился мерзкой бранью. Я скривилась и щелкнула пальцами. Брань тут же сменилась глухим натужным стоном.
— Тише, милый, — проурчала я раздражающим старческим голосом. — Тут же дети, — и легонько взмахнула ладонью.
Подчиняясь нечеловеческой силе, мужчина бухнулся на колени и прохрипел ругательства.
— Верно, — ухмыльнулась я, обнажив удлинившиеся клыки. — Впрочем, до тебя мне все же далеко.
— Листера, — услышала я тихий умоляющий голос и поежилась: на дух не переношу мольбы и жалобные причитания! — Хозяйка. Повелительница… Только не убивай! Прошу.
Я чуть повернула голову в сторону и, ухватив краешком глаза движение, кивнула в ответ.
Что ж, воля твоя. И желание тоже твое. Смотри не пожалей потом.
Я снова взмахнула ладонью, и комнату заволокло густым черным дымом, скрывая меня и мою игрушку от ненужных взглядов и ушей. Обретший свободу смертный упал на четвереньки и зашелся в хриплом кашле. Я шагнула и опустилась на корточки прямо перед ним.
— Ну что, милый, — безразличным тоном произнесла я, равнодушно глядя на покрывшееся багровыми пятнами мясистое лицо. — Перестанешь слабых обижать?
Меня опалило полным отвращения и непримиримой злобы взглядом.
— Убирайся в ад, отродье.
Я покачала головой: некоторых не исправит даже могила.
— Если только с тобой, милый, — прошептала я, расплывшись в зловещей ухмылке.
Смертный дернулся было, но я ловко перехватила его крупное запястье, а затем крепко сжала — и тут же охнула, ощутив сильнейший удар под дых.
Новый призыв? Сейчас? Да вы шутите!
А смертный, не будь дураком, тут же воспользовался моим замешательством, выхватил свое запястье и, схватив меня за горло, повалил на пол. Навалился сверху всем весом и принялся душить.
От неожиданности я тихо вскрикнула и лихорадочно ухватилась за его жилистые руки.
Что вообще происходит? Из-под какого, спрашивается, хвоста Багрового этот неподготовленный смертный вдруг вытащил способность касаться эфира предвечного?! Так, ладно, потом разберемся.
— Допрыгалась, тварь? — разъяренно прохрипел мужчина мне в лицо и осклабился. — И кто тут теперь кого обижает, отродье? А? Отвечай! Что, не можешь, тварь? А? — шипел он, с каждым вопросом все сильнее сжимая ладони на моей шее.
Я поморщилась. И вовсе не от его импровизированного массажа. И даже не от его зловонного, насквозь пропитанного алкогольными парами и удушливым гнилостным смрадом, дыхания.
Новый взывающий, чей призыв скрутил мой эфир в болезненном спазме, обладал поистине огромной силой. Мне стоило неимоверных усилий сохранить непринужденное выражение лица в то время, как призыв становился все настойчивее, а боль — невыносимее. Кем бы ни был этот новый взывающий, он точно знал, кого и для чего он зовет. И в любой другой день я бы даже порадовалась возможности пообщаться с по-настоящему сильным взывающим. Но только не сейчас.
До чего же не вовремя!
— Ну что молчишь, тварь? — моему душителю, очевидно, совершенно не понравилось, что жертва никак не реагирует на его старания. Переместив вес, он изо всех сил вдавил пальцы рук в мою шею. — Не можешь больше говорить?
На щеку брызнули мерзкие вязкие капли, став последними в чаше терпения.
— Достал, — прохрипела я и распахнула глаза, впившись немигающим взглядом в своего мучителя.
Когти в мгновение ока заострились и, удлинившись, с влажным причмокиванием впились в грубую кожу его рук. Мужчина отчаянно взревел и отпрянул, а я вцепилась в его рыхлое багровое лицо.
— А-а, пус… пусти, тварь!
— Ну уж нет. Ты пойдешь со мной, — проворчала я, с трудом удерживая себя в сознании и конкретно в этой квартире, в то время как мой эфир уже вовсю влекло к новому взывающему. И воли противостоять этой безумной силе призыва практически не осталось.
Да сколько же решительности у этого смертного? Признаться, мне уже самой не терпелось взглянуть на своего нового взывающего, но не в моих правилах сбегать, не выполнив все условия сделки. Пускай и номинальной.
— Да погоди же ты! — прорычала я, сконцентрировавшись на точке между ключицами, которая, судя по ощущениям, горела Багровым пламенем.
Солнечное сплетение, откуда и начался призыв, я не чувствовала вообще. Полагаю, моя нижняя часть эфирного тела уже валялась где-то между черными свечами и намоленной солью в самом центре пентаграммы взывающего.
Изящно, надеюсь, валялась. Ибо произвести первое впечатление у меня уже, к сожалению, не получится.
— Угр-р, — издало нечто среднее между рычанием и стоном лицо под моими пальцами и рвануло в сторону в попытке освободиться.
И в какой-то мере ему это удалось.
Несколько мгновений мужчина ошеломленно взирал на полупрозрачный слепок своей физиономии в моих почерневших пальцах, а затем истошно заорал от ужаса. Ну, или от восторга. Я так-то не сильна в человеческих эмоциях, особенно, если смертные пытаются их выразить, будучи лишенными внушительной части своего эфира и, как следствие, голоса.
Услада для ушей!
Я крепче сжала эфир смертного и скривилась от резкого и до боли знакомого аромата его эфира. А если точнее, не совсем его. Еще один предвечный? Прямо здесь? Да что с этим смертным не так? Ой-ох, не могу больше терпеть. И закончить, как планировала, я тоже уже не в силах.
Моровая урна! Насколько же было бы проще, если бы меня попросили его убить! Но не-ет, у нас же нынче в моде совесть, жалость и еще бесолион раздражающих человеческих душестраданий, которые, заменяя рациональные зерна устремлений плевелами бесплодных мечтаний, затмевают зачатки разума и губят остатки логики.
Достало!
Собрав остатки сил, я сжала ладонь в кулак, а затем, подтянув к себе эфир смертного как можно ближе, швырнула ему в два его обалдевших лица густой и пропитанный моим эфиром черный дым.
Надеюсь, сработает. По крайней мере, я сделала все, что смогла.
Тут же меня что-то сильно толкнуло в грудь, и я, позволив себе, наконец, расслабиться, устремилась вслед за тянущей силой призыва.
— Будь паинькой, — ухмыльнулась я напоследок ошеломленно пялящемуся в пространство мужчине, лицо которого приобрело невинное, начисто лишенное тяжелого груза интеллекта и памяти, выражение. Его рот растянулся в глупой и по-детски искренней улыбке, и смертный пустил счастливые пузыри.
— Даже так? — немного озадаченно протянула я и хмыкнула.
Вероятно, я все же немного перестаралась. Но эффект кратковременный, так что, думаю, моя, теперь уже предыдущая, взывающая успеет этим воспользоваться.
А меня ждала новая и, надеюсь, крайне интересная встреча.
Глава 5
В просторном подвальном помещении, освещенном тридцатью тремя свечами, десятком керосиновых ламп и пятью огромными кемпинговыми фонарями было совсем как в машине при первом дежурстве Торена: мрачно, жутко и отдавало зловонным напоминанием о чьем-то неудавшемся ужине.
Придя в себя после первого и явно неудачного призыва, Торен вышел из защитной печати. Гадливо стряхнув с рук густую липкую сажу, он поспешил к тщательно подготовленному алатарю и, опустив на подбородок заговоренную тканевую маску, жадно приник к бутылке с освященной водой.
Стало гораздо легче. Вода мягко обволакивала горло живительной прохладой, унимая колючие спазмы и успокаивая готовый вывернуться наизнанку желудок.
— Чтоб его, — тихо простонал Торен, невидяще глядя на обугленную пентаграмму в центре каменного пола, убеленного рассыпанной повсюду освященной солью. Затем вдруг со всей злости швырнул на пол почти опустевшую бутыль, которая тут же разбилась. — Да чтоб вас всех!
Капли голубоватой жидкости, едва коснувшись краев пентаграммы, зло зашипели и растворились в клубах густого грязно-серого пара, увлекая за собой рисунок и пепельные остатки несчастного сумеречного.
Торен тяжело вздохнул и устало опустился на деревянную скамью у стены.
Итак, первый призванный бес оказался бесполезен. А теперь к тому же еще и мертв. Как так вышло, Торен и сам толком не понял. Все случилось настолько быстро и неожиданно, что взывающий с призванным даже моргнуть не успели.
И ведь ничего не предвещало, как говорится. Явившийся на зов бес в ожидаемо устрашающей манере принялся запугивать Торена своим отвратительным видом, безграничным могуществом и кровожадными намерениями. Однако после активации непробиваемо спокойным Тореном ограничивающей печати вокруг беса, прыти у последнего слегка поубавилось. А уж когда Торен озвучил условия сделки, сумеречный и вовсе скривился, как-то весь подсдулся и принялся бурчать что он, дескать, не какая-то там моровая инферия, чтобы совать свой нежный и чувствительный пятачок во всякую людскую парашу вроде проклятий. И разошлись бы взаимно недовольные друг другом призванный и взывающий, если бы разочарованный Торен не наградил беса парочкой уничижительных «комплиментов». Такого пренебрежения к своему сумеречному величию бес стерпеть не смог и решил продемонстрировать жалкой человеческой душонке свое могущества, насмешливо коснувшись ларца с лежащей в нем проклятой фигуркой ангелочка.
Ну вот и доигрались оба, что сказать! Последствия сего неразумного решения Торену теперь придется убирать сильнодействующим ингибитором, попутно отмывая пол сильнодействующей содой с хлором. Хорошо еще, что самого не зацепило.
Торен тряхнул головой в попытке хоть немного развеять жуткое видение, но унять крупную дрожь в теле он был пока не в силах. Торен шумно выдохнул и закрыл глаза, чтобы успокоиться и собрать с мыслями, хотя в его ушах все еще стоял отчаянный визг несчастного сумеречного.
Не то чтобы Торену было невероятно жаль коварную, изворотливую хеймовскую тварь, жаждавшую всеми возможными способами если не присосаться к душе взывающего, то хотя бы ее понадкусывать. Но что-то в груди Торена все же сжалось, когда незадачливого беса разорвало и искромсало в густой липкий пепел, стоило тому беспечно прикоснуться к ларцу с проклятием. Тем самым проклятием, что цепкой ядовитой паутиной опутало его бедную младшую сестру и теперь день ото дня все туже сжимает ее хрупкое сердечко.
