– Не повезло тебе на нее наткнуться, мастер Джул… Я говорила, что этой зимой почти каждую ночь слышала ее хохот и вой. Нехорошо так говорить, но лучше замерзнуть в сугробе, чем наняться к дивному народу в слуги!..
Тут же все принялись задавать вопросы – что помнит Джулльем о своей службе, какие чудеса повидал в волшебной усадьбе, и говорил ли с лесным королем?.. Но бедняга Флоссоп только вздыхал и повторял, что ничегошеньки не помнит, кроме того, что работы было невпроворот.
-…Меня приставили к кухне, и я, помнится, думал, что там и отдам богам душу: нельзя было понять, сменялись ли дни ночами, сколько недель или месяцев я там пробыл – во дворце том не прекращались пиры и танцы. Челядь с ног сбивалась, замертво падала от усталости и спала на каменном полу как придется… Кажется, там, кроме меня были и другие люди, угодившие в тот дом невесть когда, но никто из них и словом со мной перемолвиться не хотел. Я поначалу спрашивал у остальных, когда же меня отпустят и к кому из господ обратиться, чтобы узнать о сроке, на который меня наняли, но они только печально качали головами и отворачивались. Однажды только я услышал, как кто-то сказал, что у службы этой нет конца и даже смерть не освободит нас от нее. Но когда я начал говорить, что меня дома ждут дети, то остальные принялись перешептываться: «Глупец, глупец! Он еще думает, будто увидит свою семью!» - и я понял, что мои вопросы кажутся им донельзя бессмысленными. А работы все прибывало и прибывало, кухонные очаги пылали, котлы и кастрюли бурлили, голова шла кругом от жара и музыки… Да, да, музыка… Она звучала где-то там, на пиру, в голове от нее звенело, а сердце сжималось от тоски, даже если звуки эти казались веселыми… И господа танцевали, танцевали без устали - да только я мог разве что слышать шум их шагов и звонкие голоса – мне некогда было и шаг сделать вон из кухни…
-Стало быть, вы не повидали ничего, кроме кастрюль! – с некоторым разочарованием промолвила Джослин. – А я слыхала, что дивный народец похищает людей для того, чтобы те танцевали и веселились на их праздниках… - и она невольно бросила быстрый косой взгляд на Эмме.
-Не мели ерунды! – оборвала ее Алинор, нахмурившись. – Все это глупые сказки, и мы вовсе не знаем, где на самом деле побывал сосед Флоссоп!..
-…Бывает, что люди становятся гостями на празднике тех господ и танцуют вместе с ними, отчего же, - заметила старая Тилла, словно не замечая, как сердится хозяйка. – Но такое случается только с писаными красавицами или красавцами, а горемыка наш Джулльем, да простятся мне эти слова, человек невзрачный, да еще и немолодой… Обычным людям, пожалуй, и в волшебном дворце дальше кухни ходу нет!.. – последние слова она произнесла с некоторым удовлетворением, словно рассказ Флоссопа полностью подтвердил ее взгляды на мироустройство.
Алинор грозно шикнула на старую кухарку, но было поздно – и у детей, и у взрослых глаза блестели от любопытства и восторга; одна лишь Эмме старательно сохраняла равнодушный вид, но и она на самом деле жадно ловила каждое слово, надеясь услышать хоть что-то о хромом принце. Жив ли он?.. Танцует ли вместе со своими сородичами на нескончаемом празднике Под Холмом?..
-Так как же, сосед, вы выбрались из того проклятого места? – нетерпеливо спросил дядюшка Джассоп.
-Провалиться мне на этом самом месте, если я знаю! – Джулльем выглядел все более потерянным и озадаченным. – Сдается, кто-то за меня попросил… Но я, хоть убей, не помню, как это было! Все как во сне: вот я на той дьявольской кухне, валюсь с ног от усталости, а затем, глазом не успел моргнуть, как очутился в нашем лесу. Куда-то подевались сугробы, все вокруг зеленое, солнышко пригревает… И кто-то мне на ухо говорит: иди, мол, домой, твоя служба закончилась…
-Хороша служба! – не удержался кто-то из слуг. – Без жалованья!..
-Как это – без жалованья?.. – Джулльем удивленно моргнул и принялся шарить у себя за пазухой. – Нет уж, меня рассчитали, как положено!..
И не успели слушатели обменяться сочувственными шепотками и взглядами, в которых бы читалось: «Совсем умом тронулся, бедолага!», как Флоссоп с торжествующим возгласом достал откуда-то из глубин своего потрепанного одеяния туго набитый кошелек и раскрыл его.
-Папа! Папа!.. – закричали его дети, хлопая в ладоши от счастья, а остальные уставились, как зачарованные, на поблескивающие золотые монеты.
-На службе той мне пришлось тяжко, как никогда в жизни, - промолвил Джулльем, - но и заплатили мне за нее щедро!.. Теперь мы не будем нуждаться!..
-Вот это чудеса! – охнул Джассоп Госберт, подавшись вперед. Комната заполнилась донельзя удивленными восклицаниями и восхищенным гомоном. Каждый хотел посмотреть на кошелек поближе, дотронуться хотя бы на мгновение к волшебному золоту – или хотя бы пощупать на счастье краешек одежды самого Джулльема, в одночасье из несчастнейшего горемыки ставшего богачом.
Ну а Эммелин вместо того, чтобы любоваться золотом, быстро подняла с пола воронье перышко, которое, никем не замеченное, вылетело откуда-то из-под рук Флоссопа.
«Он жив! – подумала она, замирая от счастья и радости. – Он помнит обо мне! Это Иво выручил нашего соседа из беды, чтобы доказать мне, что не так безжалостен к людям, как его соплеменники!..»
Рога трубят.
Рога трубят.
И птицы приветствуют день.
А двор короля
Несется в поля,
В дубравы, где бродит олень.
«Охотничья песня», из английской народной поэзии.
…А они и сказали ей: "Пестрая Шкурка! Ты и точно на кухне можешь пригодиться, пойдем с нами, пожалуй, будешь там в кухне хоть золу выгребать".
Посадили ее на повозку и поехали домой, в королевский замок. Там они указали ей на темную каморку под лестницей и сказали: "Ну, пушной зверек, здесь ты и жить, и спать можешь".
И стали ее посылать на кухню, заставили носить дрова и воду, разводить огонь, щипать перья с битой птицы, овощи выбирать, золу выгребать и всякие черные работы справлять.
«Пестрая шкурка», сказки братьев Гримм
…Но за все оставшиеся весенние дни Эммелин удалось повидаться с Иво лишь однажды, накануне великого ведьминского шабаша, празднуемого в последний месяц весны – и встреча та оставила по себе тревогу и тоску.
Принц Воронья Лапка показался ей в тот вечер напряженным, как натянутая струна. В его движениях, во всем внешнем виде сквозило что-то болезненное, надломленное: бледное изможденное лицо, усилившаяся хромота; в спутанных нечесаных волосах полно всякого сора, точно большую часть пути ему пришлось пробираться ползком сквозь чащу.
В его зеленых глазах при виде Эмме на миг блеснуло что-то вроде радости, но тут же они вновь потемнели от каких-то недобрых мыслей.
-Я не смогу некоторое время приходить к тебе, - отрывисто произнес Иво, не отвечая на ее объятия и держась отстраненно, точно это не он при последней встрече решился на поцелуй. – И тебе не следует показываться в лесу.
-Что с тобой? – спросила Эмме, отступая. – Ты здоров? Случилось что-то плохое?..
-Нет, но оно случится, если ты будешь беспечной, - сказал Иво, сурово сдвинув прямые черные брови. – Я говорил тебе, что ты принадлежишь миру людей, но ты, кажется, вбила себе в голову, будто твое место в лесу!
-В лесу мне никто не желает зла, - упрямо возразила Эммелин. – А люди сами не хотят, чтобы я была с ними и только рады, когда я не попадаюсь им на глаза, - тут она спохватилась. – Ох, Иво!.. Да я же совсем забыла поблагодарить тебя за помощь соседу Флоссопу! Это ведь ты выручил его из беды, я знаю!.. Ты самый добрый принц среди людей и нелюдей!
-Я сделал это не потому, что добр, - Иво нахмурился еще сильнее, и бледное лицо его приобрело почти что злое выражение. – Мне просто хотелось, чтобы ты услышала от своего сородича, как жестоко обходятся с людьми Под Холмом, раз уж ты не веришь мне. Он должен был рассказать немало страшных историй, если, конечно, от пережитого его ум не помутился. Но я вижу, что даже это тебя не вразумило!.. Да пойми же ты, что я – попадись ты на глаза моим братьям или Йоссе, - не смогу помочь тебе. Я и себе-то помочь могу не всегда!..
-Ты… На тебя прогневались из-за того, что ты помог человеку?.. Потому ты так измучен?
-Неважно, - Иво мотнул головой. – Одним наказанием больше, одним меньше… Но если ты хоть сколько-нибудь веришь мне, то не будешь больше уходить одна из дому. Всегда держись рядом с людьми. Всегда!.. Я слышал… мне шепнули… Йоссе откуда-то прознал, что мы были вместе на шабаше. Сам по себе проступок невелик, но я боюсь, что он знает о той ночи даже больше, чем знаем мы сами – иначе зачем бы ему держать это в уме?.. В пору теплых дней и коротких ночей власть нашего повелителя слабеет, королевская охота не преследует людей так открыто, как это бывает во время зимних бурь. Но все же придворные выходят Из-Под-Холма, чтобы танцевать на цветущих полянах, пить вино и охотиться на оленей. Прячься от нас, Эмме. Прячься как можно лучше, иначе быть беде, и я всегда буду помнить, что в том есть часть моей вины…
-В моих бедах виновата я сама, - твердо сказала Эмме, резко взмахнув рукой. – Но, если ты говоришь, что нам нельзя встречаться – я послушаю твоего совета.
И, хоть слова эти прозвучали сдержанно и сухо, после них что-то между ними дрогнуло и переменилось. Выражение лица Иво смягчилось, он сделал неуверенный шаг вперед, и они долго еще стояли на опушке, обнявшись и тихо дыша друг другу в волосы.
-Так надо, - тихо сказал принц.
-Я верю, - ответила Эмме. – Я… понимаю.
«И все же - не боюсь всего того, от чего ты желаешь меня уберечь» - мысленно прибавила она, ведь где-то глубоко в ее сердце набирало силу странное чувство, нашептывающее, что все встречи и расставания предопределены, а от будущего не спрятаться. «Но я должна быть осторожна, чтобы не навредить Иво, - подумала она, тут же одергивая себя. – Ему и без того приходится нелегко».
Она не стала спрашивать, когда же придет время им вновь свидеться, чтобы горечь прощания не стала вовсе уж нестерпимой, если принц Воронья Лапка будет вынужден смолчать или неловко солгать в ответ. Но краски весны, мысли о предстоящем лете сразу же поблекли, из них ушло ожидание чудес и новых встреч.
Так и вышло, что ни остаток весны, ни две трети лета в том году не были отмечены какими-либо волшебными событиями: Эммелин, честно исполняя данное Иво обещание, держалась рядом с людьми, сторонилась лесных жителей, и работать в поле выходила только если рядом с ней был кто-то из слуг или родственников. В конце концов, тетушка Алинор заподозрила неладное и принялась выпытывать, не встретился ли племяннице худой человек или кто-то из дивного народца, но Эмме лишь улыбалась, качала головой и отвечала, что всего лишь взялась за ум, как ей и советовали.
-…То прячется ото всех, то отказывается выходить со двора в одиночку, - ворчала тетка. – И все это как будто безо всякой причины!.. Можно ли в такое поверить?
-Все же с ней приключилось что-то странное осенью, - отвечал на это ее супруг, считавший, что Алинор придирается к племяннице. – Сосед наш, Флоссоп, говорят, тоже теперь с чудинкой: во сне ходит по дому и до утра пересчитывает невидимое столовое серебро. Бывает, что и плачет, когда недосчитается чайной ложечки или солонки – жалуется, что его жестоко накажут за утерю, да так печально, что его дети не спят до самого рассвета. Кто знает, что происходит с разумом человека, повидавшего недобрые чудеса? В старые времена такое случалось куда чаще, а нам-то откуда знать, как избавляют от колдовского наваждения? Эмме, к тому же, работает за троих, и куда бы она не пошла со слугами – работа так и кипит!.. Разве есть нам на что жаловаться?..
Тетушке Алинор, по большому счету, было нечего возразить на это – Эмме была неизменно почтительна, вежлива и трудолюбива, и упрекать ее в чем-либо было бы черной несправедливостью.
-Я все думаю, не украдет ли нечисть девчонку еще раз, - с деланной сварливостью сказала она. – Все же она работящая – куда работящее, чем сосед Флоссоп!..
Тут же она спохватилась, что нарушает свой же запрет, говоря о волшебстве и недобрых лесных чудесах, и сердито посмотрела на мужа, по вине которого этот разговор свернул не в ту сторону.
-Право, это все ерунда! Ерунда!.. – торопливо объявила она. – Вздумалось же нам болтать обо всех этих глупостях. Праздные разговоры – вред для ума и убыток для хозяйства!..
…Что и говорить, лето в деревнях и небольших поселениях – пора постоянных забот и трудов, и добрым хозяевам порой некогда и словом перемолвиться – столько неотложных дел их ждет на подворьях и в полях. И сами Госберты, и их слуги работали до седьмого пота, как и прочие здешние жители – то-то потешались над людьми вольные лесные жители, в обычаях которых не было ни сева, ни сенокосов, ни жатвы!..
Жарким летним днем, ближе к концу лета, когда и стар, и млад выходят на поля жать пшеницу и вязать снопы, тетушка Алинор как-то отправила Эммелин вместе с несколькими работницами на дальнюю окраину поля. Ближе к полудню от зноя воздух превратился в дрожащее марево; женщины охали, тяжело вздыхали, поправляли сбившиеся косынки и утирали пот со лбов – работа шла тяжело, изнеможенные руки и спины горели от злых солнечных лучей. Одна Эмме, казалось, не чувствовала ни жары, ни усталости, и только по промокшей насквозь косынке и потемневшему на спине платью можно было угадать, что ей ничем не легче прочих.
В конце концов работницы условились между собой, что переждут хотя бы пару самых жарких часов где-то в тени, у речушки, а затем, отдохнув, вернутся и будут вязать снопы хоть и до самой ночи. Наверняка суровая тетушка Алинор не стала бы слушать их жалобы, но Эмме была всего лишь сиротой, принятой Госбертами из милости, по возрасту годилась многим женщинам в дочери, если не во внучки, и, к тому же, ее никогда не замечали в доносительстве – оттого работницы не слишком-то опасались своевольничать.
-…А ты, что же, не пойдешь с нами? – спросила ее одна из женщин. – Берегись, на такой жаре недолго и замертво упасть!
Но Эмме покачала головой и сказала, что еще немного поработает – ей не слишком-то хотелось туда, где непременно будут без конца обсуждать деревенские сплетни и слухи. Ведь рано или поздно кто-то обязательно начнет опасные речи о колдовстве и всяких странных событиях, ожидая, что рано или поздно Черная Эмме все-таки разговорится и расскажет, где побывала прошлой осенью и что повидала!..
Солнце немилосердно слепило глаза, воздух дрожал и плыл над полями, ни один стебель или листок не шевелился – погода в тот день стояла тихая. Известно, что людей в знойный летний полдень нередко охватывает тревога – и Эммелин, оставшейся в одиночестве, тоже показалось, что в этой мертвой, невыносимо-жаркой тишине есть что-то зловещее. Она принялась искать взглядом людей на соседних полях, с которым граничил надел Госбертов, но не могла никого различить – а ведь ей еще недавно казалось, что в полях сегодня полно народу, едва ли не вся деревня!.. Золотые полосы перемежались темными рядами деревьев, отмечавших границы земель, от нестерпимо-яркого света перед глазами все плыло и путалось. На мгновение ей привиделось, что высокая пшеница вдали качнулась, будто в ней кто-то прячется – но, быть может, тому виной было марево, из-за которого все плясало и дрожало.
Тут же все принялись задавать вопросы – что помнит Джулльем о своей службе, какие чудеса повидал в волшебной усадьбе, и говорил ли с лесным королем?.. Но бедняга Флоссоп только вздыхал и повторял, что ничегошеньки не помнит, кроме того, что работы было невпроворот.
-…Меня приставили к кухне, и я, помнится, думал, что там и отдам богам душу: нельзя было понять, сменялись ли дни ночами, сколько недель или месяцев я там пробыл – во дворце том не прекращались пиры и танцы. Челядь с ног сбивалась, замертво падала от усталости и спала на каменном полу как придется… Кажется, там, кроме меня были и другие люди, угодившие в тот дом невесть когда, но никто из них и словом со мной перемолвиться не хотел. Я поначалу спрашивал у остальных, когда же меня отпустят и к кому из господ обратиться, чтобы узнать о сроке, на который меня наняли, но они только печально качали головами и отворачивались. Однажды только я услышал, как кто-то сказал, что у службы этой нет конца и даже смерть не освободит нас от нее. Но когда я начал говорить, что меня дома ждут дети, то остальные принялись перешептываться: «Глупец, глупец! Он еще думает, будто увидит свою семью!» - и я понял, что мои вопросы кажутся им донельзя бессмысленными. А работы все прибывало и прибывало, кухонные очаги пылали, котлы и кастрюли бурлили, голова шла кругом от жара и музыки… Да, да, музыка… Она звучала где-то там, на пиру, в голове от нее звенело, а сердце сжималось от тоски, даже если звуки эти казались веселыми… И господа танцевали, танцевали без устали - да только я мог разве что слышать шум их шагов и звонкие голоса – мне некогда было и шаг сделать вон из кухни…
-Стало быть, вы не повидали ничего, кроме кастрюль! – с некоторым разочарованием промолвила Джослин. – А я слыхала, что дивный народец похищает людей для того, чтобы те танцевали и веселились на их праздниках… - и она невольно бросила быстрый косой взгляд на Эмме.
-Не мели ерунды! – оборвала ее Алинор, нахмурившись. – Все это глупые сказки, и мы вовсе не знаем, где на самом деле побывал сосед Флоссоп!..
-…Бывает, что люди становятся гостями на празднике тех господ и танцуют вместе с ними, отчего же, - заметила старая Тилла, словно не замечая, как сердится хозяйка. – Но такое случается только с писаными красавицами или красавцами, а горемыка наш Джулльем, да простятся мне эти слова, человек невзрачный, да еще и немолодой… Обычным людям, пожалуй, и в волшебном дворце дальше кухни ходу нет!.. – последние слова она произнесла с некоторым удовлетворением, словно рассказ Флоссопа полностью подтвердил ее взгляды на мироустройство.
Алинор грозно шикнула на старую кухарку, но было поздно – и у детей, и у взрослых глаза блестели от любопытства и восторга; одна лишь Эмме старательно сохраняла равнодушный вид, но и она на самом деле жадно ловила каждое слово, надеясь услышать хоть что-то о хромом принце. Жив ли он?.. Танцует ли вместе со своими сородичами на нескончаемом празднике Под Холмом?..
-Так как же, сосед, вы выбрались из того проклятого места? – нетерпеливо спросил дядюшка Джассоп.
-Провалиться мне на этом самом месте, если я знаю! – Джулльем выглядел все более потерянным и озадаченным. – Сдается, кто-то за меня попросил… Но я, хоть убей, не помню, как это было! Все как во сне: вот я на той дьявольской кухне, валюсь с ног от усталости, а затем, глазом не успел моргнуть, как очутился в нашем лесу. Куда-то подевались сугробы, все вокруг зеленое, солнышко пригревает… И кто-то мне на ухо говорит: иди, мол, домой, твоя служба закончилась…
-Хороша служба! – не удержался кто-то из слуг. – Без жалованья!..
-Как это – без жалованья?.. – Джулльем удивленно моргнул и принялся шарить у себя за пазухой. – Нет уж, меня рассчитали, как положено!..
И не успели слушатели обменяться сочувственными шепотками и взглядами, в которых бы читалось: «Совсем умом тронулся, бедолага!», как Флоссоп с торжествующим возгласом достал откуда-то из глубин своего потрепанного одеяния туго набитый кошелек и раскрыл его.
-Папа! Папа!.. – закричали его дети, хлопая в ладоши от счастья, а остальные уставились, как зачарованные, на поблескивающие золотые монеты.
-На службе той мне пришлось тяжко, как никогда в жизни, - промолвил Джулльем, - но и заплатили мне за нее щедро!.. Теперь мы не будем нуждаться!..
-Вот это чудеса! – охнул Джассоп Госберт, подавшись вперед. Комната заполнилась донельзя удивленными восклицаниями и восхищенным гомоном. Каждый хотел посмотреть на кошелек поближе, дотронуться хотя бы на мгновение к волшебному золоту – или хотя бы пощупать на счастье краешек одежды самого Джулльема, в одночасье из несчастнейшего горемыки ставшего богачом.
Ну а Эммелин вместо того, чтобы любоваться золотом, быстро подняла с пола воронье перышко, которое, никем не замеченное, вылетело откуда-то из-под рук Флоссопа.
«Он жив! – подумала она, замирая от счастья и радости. – Он помнит обо мне! Это Иво выручил нашего соседа из беды, чтобы доказать мне, что не так безжалостен к людям, как его соплеменники!..»
Глава 15
Рога трубят.
Рога трубят.
И птицы приветствуют день.
А двор короля
Несется в поля,
В дубравы, где бродит олень.
«Охотничья песня», из английской народной поэзии.
***
…А они и сказали ей: "Пестрая Шкурка! Ты и точно на кухне можешь пригодиться, пойдем с нами, пожалуй, будешь там в кухне хоть золу выгребать".
Посадили ее на повозку и поехали домой, в королевский замок. Там они указали ей на темную каморку под лестницей и сказали: "Ну, пушной зверек, здесь ты и жить, и спать можешь".
И стали ее посылать на кухню, заставили носить дрова и воду, разводить огонь, щипать перья с битой птицы, овощи выбирать, золу выгребать и всякие черные работы справлять.
«Пестрая шкурка», сказки братьев Гримм
…Но за все оставшиеся весенние дни Эммелин удалось повидаться с Иво лишь однажды, накануне великого ведьминского шабаша, празднуемого в последний месяц весны – и встреча та оставила по себе тревогу и тоску.
Принц Воронья Лапка показался ей в тот вечер напряженным, как натянутая струна. В его движениях, во всем внешнем виде сквозило что-то болезненное, надломленное: бледное изможденное лицо, усилившаяся хромота; в спутанных нечесаных волосах полно всякого сора, точно большую часть пути ему пришлось пробираться ползком сквозь чащу.
В его зеленых глазах при виде Эмме на миг блеснуло что-то вроде радости, но тут же они вновь потемнели от каких-то недобрых мыслей.
-Я не смогу некоторое время приходить к тебе, - отрывисто произнес Иво, не отвечая на ее объятия и держась отстраненно, точно это не он при последней встрече решился на поцелуй. – И тебе не следует показываться в лесу.
-Что с тобой? – спросила Эмме, отступая. – Ты здоров? Случилось что-то плохое?..
-Нет, но оно случится, если ты будешь беспечной, - сказал Иво, сурово сдвинув прямые черные брови. – Я говорил тебе, что ты принадлежишь миру людей, но ты, кажется, вбила себе в голову, будто твое место в лесу!
-В лесу мне никто не желает зла, - упрямо возразила Эммелин. – А люди сами не хотят, чтобы я была с ними и только рады, когда я не попадаюсь им на глаза, - тут она спохватилась. – Ох, Иво!.. Да я же совсем забыла поблагодарить тебя за помощь соседу Флоссопу! Это ведь ты выручил его из беды, я знаю!.. Ты самый добрый принц среди людей и нелюдей!
-Я сделал это не потому, что добр, - Иво нахмурился еще сильнее, и бледное лицо его приобрело почти что злое выражение. – Мне просто хотелось, чтобы ты услышала от своего сородича, как жестоко обходятся с людьми Под Холмом, раз уж ты не веришь мне. Он должен был рассказать немало страшных историй, если, конечно, от пережитого его ум не помутился. Но я вижу, что даже это тебя не вразумило!.. Да пойми же ты, что я – попадись ты на глаза моим братьям или Йоссе, - не смогу помочь тебе. Я и себе-то помочь могу не всегда!..
-Ты… На тебя прогневались из-за того, что ты помог человеку?.. Потому ты так измучен?
-Неважно, - Иво мотнул головой. – Одним наказанием больше, одним меньше… Но если ты хоть сколько-нибудь веришь мне, то не будешь больше уходить одна из дому. Всегда держись рядом с людьми. Всегда!.. Я слышал… мне шепнули… Йоссе откуда-то прознал, что мы были вместе на шабаше. Сам по себе проступок невелик, но я боюсь, что он знает о той ночи даже больше, чем знаем мы сами – иначе зачем бы ему держать это в уме?.. В пору теплых дней и коротких ночей власть нашего повелителя слабеет, королевская охота не преследует людей так открыто, как это бывает во время зимних бурь. Но все же придворные выходят Из-Под-Холма, чтобы танцевать на цветущих полянах, пить вино и охотиться на оленей. Прячься от нас, Эмме. Прячься как можно лучше, иначе быть беде, и я всегда буду помнить, что в том есть часть моей вины…
-В моих бедах виновата я сама, - твердо сказала Эмме, резко взмахнув рукой. – Но, если ты говоришь, что нам нельзя встречаться – я послушаю твоего совета.
И, хоть слова эти прозвучали сдержанно и сухо, после них что-то между ними дрогнуло и переменилось. Выражение лица Иво смягчилось, он сделал неуверенный шаг вперед, и они долго еще стояли на опушке, обнявшись и тихо дыша друг другу в волосы.
-Так надо, - тихо сказал принц.
-Я верю, - ответила Эмме. – Я… понимаю.
«И все же - не боюсь всего того, от чего ты желаешь меня уберечь» - мысленно прибавила она, ведь где-то глубоко в ее сердце набирало силу странное чувство, нашептывающее, что все встречи и расставания предопределены, а от будущего не спрятаться. «Но я должна быть осторожна, чтобы не навредить Иво, - подумала она, тут же одергивая себя. – Ему и без того приходится нелегко».
Она не стала спрашивать, когда же придет время им вновь свидеться, чтобы горечь прощания не стала вовсе уж нестерпимой, если принц Воронья Лапка будет вынужден смолчать или неловко солгать в ответ. Но краски весны, мысли о предстоящем лете сразу же поблекли, из них ушло ожидание чудес и новых встреч.
Так и вышло, что ни остаток весны, ни две трети лета в том году не были отмечены какими-либо волшебными событиями: Эммелин, честно исполняя данное Иво обещание, держалась рядом с людьми, сторонилась лесных жителей, и работать в поле выходила только если рядом с ней был кто-то из слуг или родственников. В конце концов, тетушка Алинор заподозрила неладное и принялась выпытывать, не встретился ли племяннице худой человек или кто-то из дивного народца, но Эмме лишь улыбалась, качала головой и отвечала, что всего лишь взялась за ум, как ей и советовали.
-…То прячется ото всех, то отказывается выходить со двора в одиночку, - ворчала тетка. – И все это как будто безо всякой причины!.. Можно ли в такое поверить?
-Все же с ней приключилось что-то странное осенью, - отвечал на это ее супруг, считавший, что Алинор придирается к племяннице. – Сосед наш, Флоссоп, говорят, тоже теперь с чудинкой: во сне ходит по дому и до утра пересчитывает невидимое столовое серебро. Бывает, что и плачет, когда недосчитается чайной ложечки или солонки – жалуется, что его жестоко накажут за утерю, да так печально, что его дети не спят до самого рассвета. Кто знает, что происходит с разумом человека, повидавшего недобрые чудеса? В старые времена такое случалось куда чаще, а нам-то откуда знать, как избавляют от колдовского наваждения? Эмме, к тому же, работает за троих, и куда бы она не пошла со слугами – работа так и кипит!.. Разве есть нам на что жаловаться?..
Тетушке Алинор, по большому счету, было нечего возразить на это – Эмме была неизменно почтительна, вежлива и трудолюбива, и упрекать ее в чем-либо было бы черной несправедливостью.
-Я все думаю, не украдет ли нечисть девчонку еще раз, - с деланной сварливостью сказала она. – Все же она работящая – куда работящее, чем сосед Флоссоп!..
Тут же она спохватилась, что нарушает свой же запрет, говоря о волшебстве и недобрых лесных чудесах, и сердито посмотрела на мужа, по вине которого этот разговор свернул не в ту сторону.
-Право, это все ерунда! Ерунда!.. – торопливо объявила она. – Вздумалось же нам болтать обо всех этих глупостях. Праздные разговоры – вред для ума и убыток для хозяйства!..
…Что и говорить, лето в деревнях и небольших поселениях – пора постоянных забот и трудов, и добрым хозяевам порой некогда и словом перемолвиться – столько неотложных дел их ждет на подворьях и в полях. И сами Госберты, и их слуги работали до седьмого пота, как и прочие здешние жители – то-то потешались над людьми вольные лесные жители, в обычаях которых не было ни сева, ни сенокосов, ни жатвы!..
Жарким летним днем, ближе к концу лета, когда и стар, и млад выходят на поля жать пшеницу и вязать снопы, тетушка Алинор как-то отправила Эммелин вместе с несколькими работницами на дальнюю окраину поля. Ближе к полудню от зноя воздух превратился в дрожащее марево; женщины охали, тяжело вздыхали, поправляли сбившиеся косынки и утирали пот со лбов – работа шла тяжело, изнеможенные руки и спины горели от злых солнечных лучей. Одна Эмме, казалось, не чувствовала ни жары, ни усталости, и только по промокшей насквозь косынке и потемневшему на спине платью можно было угадать, что ей ничем не легче прочих.
В конце концов работницы условились между собой, что переждут хотя бы пару самых жарких часов где-то в тени, у речушки, а затем, отдохнув, вернутся и будут вязать снопы хоть и до самой ночи. Наверняка суровая тетушка Алинор не стала бы слушать их жалобы, но Эмме была всего лишь сиротой, принятой Госбертами из милости, по возрасту годилась многим женщинам в дочери, если не во внучки, и, к тому же, ее никогда не замечали в доносительстве – оттого работницы не слишком-то опасались своевольничать.
-…А ты, что же, не пойдешь с нами? – спросила ее одна из женщин. – Берегись, на такой жаре недолго и замертво упасть!
Но Эмме покачала головой и сказала, что еще немного поработает – ей не слишком-то хотелось туда, где непременно будут без конца обсуждать деревенские сплетни и слухи. Ведь рано или поздно кто-то обязательно начнет опасные речи о колдовстве и всяких странных событиях, ожидая, что рано или поздно Черная Эмме все-таки разговорится и расскажет, где побывала прошлой осенью и что повидала!..
Солнце немилосердно слепило глаза, воздух дрожал и плыл над полями, ни один стебель или листок не шевелился – погода в тот день стояла тихая. Известно, что людей в знойный летний полдень нередко охватывает тревога – и Эммелин, оставшейся в одиночестве, тоже показалось, что в этой мертвой, невыносимо-жаркой тишине есть что-то зловещее. Она принялась искать взглядом людей на соседних полях, с которым граничил надел Госбертов, но не могла никого различить – а ведь ей еще недавно казалось, что в полях сегодня полно народу, едва ли не вся деревня!.. Золотые полосы перемежались темными рядами деревьев, отмечавших границы земель, от нестерпимо-яркого света перед глазами все плыло и путалось. На мгновение ей привиделось, что высокая пшеница вдали качнулась, будто в ней кто-то прячется – но, быть может, тому виной было марево, из-за которого все плясало и дрожало.
