Он расточал мед красноречия, заедая его янтарным мёдом с пасеки, густо намазанным на чёрный хлеб и шумно пил горячий чай, выдыхал горячий пар, и снова, не утомляясь, принимался восторженно вспоминать Машин триумф.
Как же он раздражал Николаева в то утро. Капельки мёда застывшие на границе между верхней губой и неохотно пробивающимися усиками, напоминали Николаеву, что брат его всего-навсего мальчишка и никаких серьёзных последствий его увлечение Марией Игоревной не принесёт. Но каждая её сдержанная улыбка, отправленная целенаправленно Алексею в ответ на его очередной комплимент, вызывала у Николаева ничем не оправданную злость.
К счастью, Алексея Маша не особенно и поощряла. Человек, знавший её чуть дольше, чем семейство Николаевых, скоро бы понял с какой досадой и неловкостью слушает она похвалу в свой адрес. Ничего примечательного в умении сыграть пару пьес на пианино она не видела. Каждый год музыкальной школы был мукой. И бросила она свое музыкальное образование за год до выпуска. Как раз в тот год погиб папа, а мама подняла на неё руку.
— Алексей Александрович, спасибо, конечно, мне очень приятно, что вы оценили мое выступление, — Маша не выдержала. Она говорила тихо, медленно, скрывая за потоком слов раздражение. — Но, думаю, мы уже утомили остальных. К тому же ваша сестра, Анна Александровна, играет намного лучше меня, — она кивнула Анне, и та прекрасно понимая, что Маша ей льстит зарделась от удовольствия.
Реакция мамы удивила Николаева более всего. Он был уверен, что она вызовет его на разговор, чтобы обсудить будущий брак Маши с Бархатовым, отругает за намерение выделить за Машей приданное, однако после завтрака она скрылась в своём будуаре и попросила её не беспокоить. Николаев не беспокоил, но был очень обеспокоен сам. Его уверенность, что мама уже решила мысленно «Машину проблему» только окрепла.
Поэтому он без труда убедил себя, что дела, которые он весь день находил подле тех мест, где гуляли, убивая время между приёмами пищи Маша и Алексей, напрямую связаны с ответственностью за безопасность Марии Игоревны, которую он возложил на себя, дав слово, что ничего с ней не случится, пока он не передаст её надёжные руки мужа.
И подслушивать Николаев не собирался. К таким вещам он относился с искренним отвращением и брезгливостью. Но, услышав пылкий голос брата, который доносится из открытого окна, заставил его остановился, и узнать начало разговора, оставаясь в тени коридора второго этажа.
Маша и Алексей сидели в крытой беседке возле дома. Маша, должно быть, продрогла и мечтала уйти домой, потому что первое, что услышал Николаев была просьба Алексея погодить.
— Мария Игоревна, ради Бога! Я сегодня сам не свой… Весь день мучился сомнениями, вопросами и, не скрою, даже ревностью…
— А не могли бы вы, Алексей, мучиться в тепле? Я даже могла бы с вами чуть-чуть пострадать. Уж очень холодно. Или вы хотите, чтобы я воспаление легких подхватила? Насколько я знаю, с медициной у вас тут не очень хорошо. Шансов, что я выживу примерно сорок процентов.
— Что вы такое говорите! Я не допущу этого. Никогда!
— Алексей Александрович. руки убрали от меня!
Услышав последнюю фразу, Николаев чуть не выдал свое присутствие, но брат, видимо, незамедлительно послушался Машу, поэтому он выдохнул и сдержался. Только напряженное лицо выдавало его состояние.
— Простите, простите… просто…Мария Игоревна! Я не могу больше молчать…
— А я не могу больше сидеть. Кажется, насморк мне точно обеспечен. Говорите уже скорее, Алексей.
— Как мне нравится ваша прямота. Я буду учиться у вас… надеюсь, вы позволите…Кажется, я способный ученик. Вот, смотрите! Мария Игоревна, я люблю вас! Люблю так, как только мужчина способен любить женщину…
В этот момент Николаев уже стремительно удалялся прочь. Он достаточно услышал. Лицо его пылало, глаза сверкали так, что он, как никогда прежде был похож на свою мать.
Нет! Он не допустит. Никогда.
В ту ночь в имении Николаевых плохо спали почти все.
Долго не могла уснуть Дарья, с одной стороны, мучаясь, что не выполнила поручение обожаемой Агафьи, а, с другой, краснея, что стала хранителем неловкой тайны, которая теперь уж никогда не позволит ей смело взглянуть в глаза пришлой ведьме.
Почти до полуночи страдал в своей комнате и Алексей. Все корил себя, что неверно и неправильно начал и окончил разговор, столь важный для него, страшился его последствий и дрожал при мысли о неминуемой завтра встречи с Марией Игоревной.
Но вскоре хитрый сон все же поймал его на кровати, где он лежал одетый, заложив руки за голову в твёрдом намерении страдать до утра.
Не спалось и Маше. Долго в её комнате горел свет, и если стоять во внутреннем дворике, то можно было легко увидеть, как беспокойно, то появляется, то вновь исчезает силуэт её фигуры в окне.
По удивительному стечению обстоятельств во внутреннем дворике стоял Николаев и хмуро наблюдал за Машиными метаниями. Он думал, сомневался и, наконец, принял решение, которое счёл самым верным, после чего удалился к себе, чтобы до утра просидеть над письмами, должными повлиять на будущее его семьи.
Когда Николаев пересекал аллею, ведущую к главному входу в усадьбу, Ольга Павловна, отошла от окна и уставилась неподвижно в небольшой портрет мужа на туалетном столике. Только самый прозорливый мог заметить в её глазах тоску и грусть.
Даже Егор, которому надлежало встать раньше остальных полуночников кряхтел в своей коморке при конюшне. Недобрые мысли бродили в его голове и тяжёлый камень лежал у него на душе.
К завтраку Маша не вышла, и Настю, которая настойчиво пыталась попасть в её комнату, чтобы помочь барышне умыться и приодеться, к себе не пустила.
— Уходи! — приказала Маша. — Я спать хочу.
— Ну, как же, барышня! — Настя волновалась, что не точно исполняет наказ Андрея Александровича. Кроме того, она испытывала что-то вроде благодарности к неприятной гостье за то, что не выдала её барину. — Или вы заболели? Так я за доктором пошлю.
— Нормально со мной все, — огрызнулась Маша. — Просто оставь меня в покое.
Но так просто оставить в покое вверенную ей особу Настя не могла. Ещё ведь с голоду там помрёт в одиночестве. Глаз за глаз за ней нужен. Ведь то ночью на улицу попрется, то голодом себя морить изволит.
— Я вам еду под дверь поставлю и уйду. Даже подсматривать не буду, когда выйдете, — мало ли, может, у барышни прыщ на носу вскочил — вот и стесняется показаться. У Насти так было — как не бывать. Но она средство верное знает, только гостье его сказать неловко.
Она действительно поставила поднос с едой возле Машиной двери, но он так и остался нетронутым.
Николаев, встревоженный Машиным поведением долго топтался возле её двери, пару раз заносил руку, чтобы постучать, но, прислушавшись к тишине, решил, что Мария Игоревна спит, и не стал её тревожить.
Маша слышала, что кто-то топчется снаружи, но не стала ни отпирать, ни подавать признаков жизни. Она была слишком обескуражена и расстроена тем, что произошло накануне. Не ожидала и от себя такой реакции. Хотелось зарыться в папины колени и сделать вид, что ничего ужасного не существует. Пока он был жив, умел огородить их дом, а, в частности, своих девочек, забором, за которым безопасно. А потом погиб, оставив её на слабую и самовлюбленную мать. Сестра быстро выросла и уехала, а Маша… а Маша научилась огораживать сама себя забором и стала такой, какой стала.
И какой-то пацан нагло перепрыгнул через ее надежный забор, потоптался и ушёл довольный собой. А Маше теперь порядок наводить.
Изначально она планировала засесть в своей комнате на веки вечные. Ну или пока в голову не придет очередная блестящая идея, что могло произойти совсем нескоро, однако уже днём она сильно проголодалась и, услышав шуршание и ворчание Насти за дверью, резво открыла ей дверь.
— Привет! Ну, что — давай одеваться что ли? Что сегодня на ужин будет?
Настя, которую Маша застигла врасплох, когда она, нагнувшись, подбирал с пола поднос, искренне улыбнулась.
— Ну наконец-то! А то я уже, грешным делом, подумала, что вы из-за Алексея Александровича так убиваетесь.
От неожиданности Маша смутилась.
— Это чего мне из-за него убиваться? Очень надо, — потом любопытство взяло верх. — А что про Алексея у вас говорят? Или, может, он сам чего болтает? — вздернув подбородок, подумала вдруг Маша.
Ещё более широкая улыбка расцвела на лице Насти. Она почуяла, что станет сейчас бесценным источникам сплетни.
— Да вы, поди, и не знаете ничего.
— Чего не знаю? — с подозрением прищурилась Маша.
— Отослали его утром. Спешно, в Москву. Как будто напакостил где.
Весь день Николаев занимал себя рабочими делами, чтобы как можно меньше думать о Марии Игоревне и брате. Помогало, правда, мало. Однако решение отослать Алексея в Москву он считал верным и ни о чем не жалел.
Вспоминая, как пришлось при помощи Егора скручивать брата и насильно сажать его в карету, Николаев морщился. На ближайшие годы он будет для Алексея врагом номер один. Хорошо ещё, тому пока недоступна телепортация. Иначе все усилия напрасны. Ослушался бы брата и вернулся обратно, как пить дать. Из вредности.
Егору было поручено сопровождать Алексея до самой Москвы и передать в руки троюродного дядюшки. Письменно Николаев велел запереть Алешку под замок и глаз с него не спускать. Дядюшка, хоть из простых, но человек верный, надёжный. Можно быть спокойным — до Маши Алеше не добраться.
Николаев ни секунды не сомневался, что великая любовь к Марии Игоревне не что иное, как гуляющие в отсутствие достойных вокруг барышень, гормоны. Сейчас в Москве поостынет, а, может, если повезёт, и поумнеет.
Что же касается Марии Игоревны, то ей, конечно, сложнее будет смириться. План использовать Алексея для возвращения в двадцать первый век невозможен. Пора открыть ей глаза. И остаётся надеяться, что Мария Игоревна сама всерьёз не увлеклась его братом.
Николаев почувствовал, как запылали его уши. Нет, невозможно. Он, конечно, не был столь детально осведомлён о Машиной жизни до того момента, как впервые увидел её в галерее, но настолько ошибаться в человеке он не мог. Маша не из тех, кто умеет любить. Просто нет у неё этой кнопки.
Да, она может быть милой, приветливой, вежливой, но привязаться к кому-то по-настоящему не способна.
Эта мысль заставила его остановится, обернуться и пристально посмотреть на усадьбу. Там, на третьем этаже, сидит она, подобрав ноги под себя и дуется на то, что мир не всегда вертится по щелчку её пальца. А вдруг действительно заболела, а говорить из упрямство не хочет. Николаев напрягся, непроизвольно дернувшись назад.
— Андрей Александрович, вы идёте или как? — нетерпеливо, переминаясь с ноги на ногу, от вынужденного безделья, как привыкший к непрерывному труду старый конь, спросил управляющий.
Николаев колебался.
— Да, идем, Данила Иванович.
К ужину Маша спустилась в столовую.
Больной она не выглядела и на отсутствие аппетита не жаловалась, не отказываясь ни от одного из предложых блюд.
Сквозь ресницы наблюдая за Машей, Николаев с удивлением отметил: во-первых, изящество её манер, на которые раньше не обращал внимания, а, во-вторых, полное отсутствие интереса в связи с отъездом Алексея. В том, что прислуга уже поведала Маше все подробности он не сомневался. Характер Насти был ему знаком. Однако Маша ни о чем не спрашивала, бодренько допивая второй бокал вина, а Николаев не решался сам затрагивать эту, возможно, болезненную для Марии Игоревны тему.
— Как вам туалеты, которые я велел доставить вам давеча? — искоса глядя на Машу, тихо спросил Николаев. Ему не хватало за столом звука её голоса.
Маша замерла с бокалом возле губ, потом медленно поставила его на стол, промокнула губы салфеткой и улыбнулась, как ни в чем не бывало.
— Отлично. Действительно отлично. И даже мой размер угадали.
Уголки рта Николаева дрогнули, но так и не разошлись в улыбке.
— Я очень рад.
— Как! Мария Игоревна, и вы до сих пор не похвалились обновками! — кажется, Анна, наконец, нашла способ, как продолжить общение с Машей в новом, более мирном ключе.
Маша немедленно смекнула, что ей протягивают трубку мира, и благосклонно её приняла.
— А ведь точно, — в притворном ужасе распахнула она глаза. — Это надо срочно исправить. Может, завтра с утра и приступим? — на щечках Анны появились ямочки. Она была довольна, что так ловко все устроила, и гостья не заподозрила её в переменчивости. А Маша, тем временем, обернулась обратно к Николаеву. — Только я не нашла среди присланных вами нарядов бального платья. Или мне в саду подождать фею-крестную?
Вместо брата ответила Анна. Уж в чем, в чем — в нарядах она разбирались получше некоторых.
— Времени заказать новое у нас нет, но завтра мы позовем портниху, думаю она успеет перешить вам платье из моего, - и она подмигнул Маше, как будто не ненавидела её всего пару дней назад, а наоборот, с первой минуты считала лучшей подружкой. — Андрей так торопится с этим балом. Мы вполне могли подготовится к нему и получше, будь у нас чуть больше времени.
— Андрей, ты уже позвал Сергея Петровича? — нарушила молчание Ольга Павловна. Она была очень зла. Так зла, что готова была в отсутствие Егора задушить Машу своими руками. Лешеньку, её любимого мальчика, отправили в Москву как какого-то преступника. И если рассудок принимал доводы, которые привёл старший сын, то сердце ненавидело причину столь скорого расставания с Алексеем больше, чем когда бы то ни было.
— Да, мама, — негромко сказал Николаев и опустил глаза, чтобы скрыть огонёк вспышнувший в их глубине.
Настроение за столом испортилось.
— Фу, — скривилась Анна. — Не нравится мне этот ваш Бархатов. Хоть убейте.
— А тебе, Аня, он и не должен нравиться. Достаточно, того, чтобы…, — Ольга Павловна осеклась и вплотную занялась рыбой.
После ужина Анна, немного захмелев, окончательно осмелела и взяла Машу под руку.
— А, может, нам разучить пьесу в четыре руки к балу? — выдала она блестящую идею, от которой Маша пришла в ужас: «нет, только этого не хватало».
И спас ее неожиданно Николаев.
— Аня, давай в другой раз. Сейчас я украду у тебя Марию Игоревну на пару слов.
Маша с любопытством на него посмотрела.
До библиотеки шли молча. Маша чуть отстала, позволив провожать себя и, не вступая в пустые беседы, до которых у неё сейчас не было охоты.
Новость об отъезде Алексея так её обрадовала, что все остальное она воспринимала как временные трудности, с которыми со временем придумает, как справиться. Зато не надо смотреть на наглого мальчишку и делать вид, что ничего особенного не случилось.
Библиотека в доме Николаевых была предметом особой гордости семьи. Собирать ее начал ещё прадед Андрея Николаевича, а, учитывая некоторые преимущества, которые давало им особое положение (говоря простыми словами, возможность запросто заглядывать на двести лет вперед), среди книг нельзя было найти ни одного случайного автора или издания. Тоже самое касалось и всех картин в доме. Счастливое знание того, какому автору или художнику уготовано бессмертие позволяло избежать досадных ошибок при выборе модных современных писателей и живописцев. Даже равнодушный к чтению и живописи отец Николаева ни разу не сплоховал.
Как же он раздражал Николаева в то утро. Капельки мёда застывшие на границе между верхней губой и неохотно пробивающимися усиками, напоминали Николаеву, что брат его всего-навсего мальчишка и никаких серьёзных последствий его увлечение Марией Игоревной не принесёт. Но каждая её сдержанная улыбка, отправленная целенаправленно Алексею в ответ на его очередной комплимент, вызывала у Николаева ничем не оправданную злость.
К счастью, Алексея Маша не особенно и поощряла. Человек, знавший её чуть дольше, чем семейство Николаевых, скоро бы понял с какой досадой и неловкостью слушает она похвалу в свой адрес. Ничего примечательного в умении сыграть пару пьес на пианино она не видела. Каждый год музыкальной школы был мукой. И бросила она свое музыкальное образование за год до выпуска. Как раз в тот год погиб папа, а мама подняла на неё руку.
— Алексей Александрович, спасибо, конечно, мне очень приятно, что вы оценили мое выступление, — Маша не выдержала. Она говорила тихо, медленно, скрывая за потоком слов раздражение. — Но, думаю, мы уже утомили остальных. К тому же ваша сестра, Анна Александровна, играет намного лучше меня, — она кивнула Анне, и та прекрасно понимая, что Маша ей льстит зарделась от удовольствия.
Реакция мамы удивила Николаева более всего. Он был уверен, что она вызовет его на разговор, чтобы обсудить будущий брак Маши с Бархатовым, отругает за намерение выделить за Машей приданное, однако после завтрака она скрылась в своём будуаре и попросила её не беспокоить. Николаев не беспокоил, но был очень обеспокоен сам. Его уверенность, что мама уже решила мысленно «Машину проблему» только окрепла.
Поэтому он без труда убедил себя, что дела, которые он весь день находил подле тех мест, где гуляли, убивая время между приёмами пищи Маша и Алексей, напрямую связаны с ответственностью за безопасность Марии Игоревны, которую он возложил на себя, дав слово, что ничего с ней не случится, пока он не передаст её надёжные руки мужа.
И подслушивать Николаев не собирался. К таким вещам он относился с искренним отвращением и брезгливостью. Но, услышав пылкий голос брата, который доносится из открытого окна, заставил его остановился, и узнать начало разговора, оставаясь в тени коридора второго этажа.
Маша и Алексей сидели в крытой беседке возле дома. Маша, должно быть, продрогла и мечтала уйти домой, потому что первое, что услышал Николаев была просьба Алексея погодить.
— Мария Игоревна, ради Бога! Я сегодня сам не свой… Весь день мучился сомнениями, вопросами и, не скрою, даже ревностью…
— А не могли бы вы, Алексей, мучиться в тепле? Я даже могла бы с вами чуть-чуть пострадать. Уж очень холодно. Или вы хотите, чтобы я воспаление легких подхватила? Насколько я знаю, с медициной у вас тут не очень хорошо. Шансов, что я выживу примерно сорок процентов.
— Что вы такое говорите! Я не допущу этого. Никогда!
— Алексей Александрович. руки убрали от меня!
Услышав последнюю фразу, Николаев чуть не выдал свое присутствие, но брат, видимо, незамедлительно послушался Машу, поэтому он выдохнул и сдержался. Только напряженное лицо выдавало его состояние.
— Простите, простите… просто…Мария Игоревна! Я не могу больше молчать…
— А я не могу больше сидеть. Кажется, насморк мне точно обеспечен. Говорите уже скорее, Алексей.
— Как мне нравится ваша прямота. Я буду учиться у вас… надеюсь, вы позволите…Кажется, я способный ученик. Вот, смотрите! Мария Игоревна, я люблю вас! Люблю так, как только мужчина способен любить женщину…
В этот момент Николаев уже стремительно удалялся прочь. Он достаточно услышал. Лицо его пылало, глаза сверкали так, что он, как никогда прежде был похож на свою мать.
Нет! Он не допустит. Никогда.
***
В ту ночь в имении Николаевых плохо спали почти все.
Долго не могла уснуть Дарья, с одной стороны, мучаясь, что не выполнила поручение обожаемой Агафьи, а, с другой, краснея, что стала хранителем неловкой тайны, которая теперь уж никогда не позволит ей смело взглянуть в глаза пришлой ведьме.
Почти до полуночи страдал в своей комнате и Алексей. Все корил себя, что неверно и неправильно начал и окончил разговор, столь важный для него, страшился его последствий и дрожал при мысли о неминуемой завтра встречи с Марией Игоревной.
Но вскоре хитрый сон все же поймал его на кровати, где он лежал одетый, заложив руки за голову в твёрдом намерении страдать до утра.
Не спалось и Маше. Долго в её комнате горел свет, и если стоять во внутреннем дворике, то можно было легко увидеть, как беспокойно, то появляется, то вновь исчезает силуэт её фигуры в окне.
По удивительному стечению обстоятельств во внутреннем дворике стоял Николаев и хмуро наблюдал за Машиными метаниями. Он думал, сомневался и, наконец, принял решение, которое счёл самым верным, после чего удалился к себе, чтобы до утра просидеть над письмами, должными повлиять на будущее его семьи.
Когда Николаев пересекал аллею, ведущую к главному входу в усадьбу, Ольга Павловна, отошла от окна и уставилась неподвижно в небольшой портрет мужа на туалетном столике. Только самый прозорливый мог заметить в её глазах тоску и грусть.
Даже Егор, которому надлежало встать раньше остальных полуночников кряхтел в своей коморке при конюшне. Недобрые мысли бродили в его голове и тяжёлый камень лежал у него на душе.
К завтраку Маша не вышла, и Настю, которая настойчиво пыталась попасть в её комнату, чтобы помочь барышне умыться и приодеться, к себе не пустила.
— Уходи! — приказала Маша. — Я спать хочу.
— Ну, как же, барышня! — Настя волновалась, что не точно исполняет наказ Андрея Александровича. Кроме того, она испытывала что-то вроде благодарности к неприятной гостье за то, что не выдала её барину. — Или вы заболели? Так я за доктором пошлю.
— Нормально со мной все, — огрызнулась Маша. — Просто оставь меня в покое.
Но так просто оставить в покое вверенную ей особу Настя не могла. Ещё ведь с голоду там помрёт в одиночестве. Глаз за глаз за ней нужен. Ведь то ночью на улицу попрется, то голодом себя морить изволит.
— Я вам еду под дверь поставлю и уйду. Даже подсматривать не буду, когда выйдете, — мало ли, может, у барышни прыщ на носу вскочил — вот и стесняется показаться. У Насти так было — как не бывать. Но она средство верное знает, только гостье его сказать неловко.
Она действительно поставила поднос с едой возле Машиной двери, но он так и остался нетронутым.
Николаев, встревоженный Машиным поведением долго топтался возле её двери, пару раз заносил руку, чтобы постучать, но, прислушавшись к тишине, решил, что Мария Игоревна спит, и не стал её тревожить.
Маша слышала, что кто-то топчется снаружи, но не стала ни отпирать, ни подавать признаков жизни. Она была слишком обескуражена и расстроена тем, что произошло накануне. Не ожидала и от себя такой реакции. Хотелось зарыться в папины колени и сделать вид, что ничего ужасного не существует. Пока он был жив, умел огородить их дом, а, в частности, своих девочек, забором, за которым безопасно. А потом погиб, оставив её на слабую и самовлюбленную мать. Сестра быстро выросла и уехала, а Маша… а Маша научилась огораживать сама себя забором и стала такой, какой стала.
И какой-то пацан нагло перепрыгнул через ее надежный забор, потоптался и ушёл довольный собой. А Маше теперь порядок наводить.
Изначально она планировала засесть в своей комнате на веки вечные. Ну или пока в голову не придет очередная блестящая идея, что могло произойти совсем нескоро, однако уже днём она сильно проголодалась и, услышав шуршание и ворчание Насти за дверью, резво открыла ей дверь.
— Привет! Ну, что — давай одеваться что ли? Что сегодня на ужин будет?
Настя, которую Маша застигла врасплох, когда она, нагнувшись, подбирал с пола поднос, искренне улыбнулась.
— Ну наконец-то! А то я уже, грешным делом, подумала, что вы из-за Алексея Александровича так убиваетесь.
От неожиданности Маша смутилась.
— Это чего мне из-за него убиваться? Очень надо, — потом любопытство взяло верх. — А что про Алексея у вас говорят? Или, может, он сам чего болтает? — вздернув подбородок, подумала вдруг Маша.
Ещё более широкая улыбка расцвела на лице Насти. Она почуяла, что станет сейчас бесценным источникам сплетни.
— Да вы, поди, и не знаете ничего.
— Чего не знаю? — с подозрением прищурилась Маша.
— Отослали его утром. Спешно, в Москву. Как будто напакостил где.
***
Весь день Николаев занимал себя рабочими делами, чтобы как можно меньше думать о Марии Игоревне и брате. Помогало, правда, мало. Однако решение отослать Алексея в Москву он считал верным и ни о чем не жалел.
Вспоминая, как пришлось при помощи Егора скручивать брата и насильно сажать его в карету, Николаев морщился. На ближайшие годы он будет для Алексея врагом номер один. Хорошо ещё, тому пока недоступна телепортация. Иначе все усилия напрасны. Ослушался бы брата и вернулся обратно, как пить дать. Из вредности.
Егору было поручено сопровождать Алексея до самой Москвы и передать в руки троюродного дядюшки. Письменно Николаев велел запереть Алешку под замок и глаз с него не спускать. Дядюшка, хоть из простых, но человек верный, надёжный. Можно быть спокойным — до Маши Алеше не добраться.
Николаев ни секунды не сомневался, что великая любовь к Марии Игоревне не что иное, как гуляющие в отсутствие достойных вокруг барышень, гормоны. Сейчас в Москве поостынет, а, может, если повезёт, и поумнеет.
Что же касается Марии Игоревны, то ей, конечно, сложнее будет смириться. План использовать Алексея для возвращения в двадцать первый век невозможен. Пора открыть ей глаза. И остаётся надеяться, что Мария Игоревна сама всерьёз не увлеклась его братом.
Николаев почувствовал, как запылали его уши. Нет, невозможно. Он, конечно, не был столь детально осведомлён о Машиной жизни до того момента, как впервые увидел её в галерее, но настолько ошибаться в человеке он не мог. Маша не из тех, кто умеет любить. Просто нет у неё этой кнопки.
Да, она может быть милой, приветливой, вежливой, но привязаться к кому-то по-настоящему не способна.
Эта мысль заставила его остановится, обернуться и пристально посмотреть на усадьбу. Там, на третьем этаже, сидит она, подобрав ноги под себя и дуется на то, что мир не всегда вертится по щелчку её пальца. А вдруг действительно заболела, а говорить из упрямство не хочет. Николаев напрягся, непроизвольно дернувшись назад.
— Андрей Александрович, вы идёте или как? — нетерпеливо, переминаясь с ноги на ногу, от вынужденного безделья, как привыкший к непрерывному труду старый конь, спросил управляющий.
Николаев колебался.
— Да, идем, Данила Иванович.
К ужину Маша спустилась в столовую.
Больной она не выглядела и на отсутствие аппетита не жаловалась, не отказываясь ни от одного из предложых блюд.
Сквозь ресницы наблюдая за Машей, Николаев с удивлением отметил: во-первых, изящество её манер, на которые раньше не обращал внимания, а, во-вторых, полное отсутствие интереса в связи с отъездом Алексея. В том, что прислуга уже поведала Маше все подробности он не сомневался. Характер Насти был ему знаком. Однако Маша ни о чем не спрашивала, бодренько допивая второй бокал вина, а Николаев не решался сам затрагивать эту, возможно, болезненную для Марии Игоревны тему.
— Как вам туалеты, которые я велел доставить вам давеча? — искоса глядя на Машу, тихо спросил Николаев. Ему не хватало за столом звука её голоса.
Маша замерла с бокалом возле губ, потом медленно поставила его на стол, промокнула губы салфеткой и улыбнулась, как ни в чем не бывало.
— Отлично. Действительно отлично. И даже мой размер угадали.
Уголки рта Николаева дрогнули, но так и не разошлись в улыбке.
— Я очень рад.
— Как! Мария Игоревна, и вы до сих пор не похвалились обновками! — кажется, Анна, наконец, нашла способ, как продолжить общение с Машей в новом, более мирном ключе.
Маша немедленно смекнула, что ей протягивают трубку мира, и благосклонно её приняла.
— А ведь точно, — в притворном ужасе распахнула она глаза. — Это надо срочно исправить. Может, завтра с утра и приступим? — на щечках Анны появились ямочки. Она была довольна, что так ловко все устроила, и гостья не заподозрила её в переменчивости. А Маша, тем временем, обернулась обратно к Николаеву. — Только я не нашла среди присланных вами нарядов бального платья. Или мне в саду подождать фею-крестную?
Вместо брата ответила Анна. Уж в чем, в чем — в нарядах она разбирались получше некоторых.
— Времени заказать новое у нас нет, но завтра мы позовем портниху, думаю она успеет перешить вам платье из моего, - и она подмигнул Маше, как будто не ненавидела её всего пару дней назад, а наоборот, с первой минуты считала лучшей подружкой. — Андрей так торопится с этим балом. Мы вполне могли подготовится к нему и получше, будь у нас чуть больше времени.
— Андрей, ты уже позвал Сергея Петровича? — нарушила молчание Ольга Павловна. Она была очень зла. Так зла, что готова была в отсутствие Егора задушить Машу своими руками. Лешеньку, её любимого мальчика, отправили в Москву как какого-то преступника. И если рассудок принимал доводы, которые привёл старший сын, то сердце ненавидело причину столь скорого расставания с Алексеем больше, чем когда бы то ни было.
— Да, мама, — негромко сказал Николаев и опустил глаза, чтобы скрыть огонёк вспышнувший в их глубине.
Настроение за столом испортилось.
— Фу, — скривилась Анна. — Не нравится мне этот ваш Бархатов. Хоть убейте.
— А тебе, Аня, он и не должен нравиться. Достаточно, того, чтобы…, — Ольга Павловна осеклась и вплотную занялась рыбой.
После ужина Анна, немного захмелев, окончательно осмелела и взяла Машу под руку.
— А, может, нам разучить пьесу в четыре руки к балу? — выдала она блестящую идею, от которой Маша пришла в ужас: «нет, только этого не хватало».
И спас ее неожиданно Николаев.
— Аня, давай в другой раз. Сейчас я украду у тебя Марию Игоревну на пару слов.
Маша с любопытством на него посмотрела.
***
До библиотеки шли молча. Маша чуть отстала, позволив провожать себя и, не вступая в пустые беседы, до которых у неё сейчас не было охоты.
Новость об отъезде Алексея так её обрадовала, что все остальное она воспринимала как временные трудности, с которыми со временем придумает, как справиться. Зато не надо смотреть на наглого мальчишку и делать вид, что ничего особенного не случилось.
Библиотека в доме Николаевых была предметом особой гордости семьи. Собирать ее начал ещё прадед Андрея Николаевича, а, учитывая некоторые преимущества, которые давало им особое положение (говоря простыми словами, возможность запросто заглядывать на двести лет вперед), среди книг нельзя было найти ни одного случайного автора или издания. Тоже самое касалось и всех картин в доме. Счастливое знание того, какому автору или художнику уготовано бессмертие позволяло избежать досадных ошибок при выборе модных современных писателей и живописцев. Даже равнодушный к чтению и живописи отец Николаева ни разу не сплоховал.
